Ирина Шайлина
Научи меня ненавидеть
Она отпила из бутылки, обошла меня и, покачиваясь, пошла к дому. Бублик, виновато дернув хвостиком, припустил за ней.
– Мышь, – крикнул ей вслед я. – Белая, лабораторная, красноглазая.
– Похер, – сказала она и показала мне средний палец. – Мне на тебя похер. Вали из моего дома, неудачник.
Я вдруг подумал, что могу просто сжать рукой её тонкую белую шейку, сжать и чувствовать кожей, как из неё, пульсируя, толчками утекает жизнь, и несколько мгновений это было единственным моим желанием.
Глава вторая
Она.
Было холодно. Чертовски, непривычно холодно. Я вытянула руку к соседней подушке, привычно ища Антона. Но рука повисла над пустотой – вместо двуспальной любимой постели лишь узкая кушетка. А сама кроватка осталась далеко-далеко в прошлом, и на ней спит сейчас Антон, и возможно даже не один. Я стиснула зубы и выругалась. Сколько ночей должно пройти, чтобы я, проснувшись, не вспоминала своего мужа? Бывшего мужа…
В высокое окно без штор просачивается серый утренний рассвет. Комната обставлена по-спартански, раньше её только в крайних случаях использовали. Минимум мебели, поблекшие обои на стенах – когда-то, много лет назад, на них были золотистые узоры. Пыль, пустота, да горшок с засохшей геранью на подоконнике. Я встала и поморщилась: спала одетой, ладно хоть сапоги с курткой сняла. Подошла к мутному, в разводах окну, зачем-то оторвала листик цветка, растерла его между пальцами в сухую серую пыль, которая по прежнему терпко пахла. Пахла моим детством. Когда я впервые приехала на эту дачу, пышный куст герани стоял на каждом подоконнике. А теперь вот…
О прошлом вспоминать не стоило. В прошлом эта дача была неразрывно связана для меня с Русланом. Наши матери носились с сумасшедшей идеей фикс, что можно сделать вид, что все остались семьёй, несмотря на развод его родителей. Ха, какая наивность. Чаще всего мы пересекались именно здесь. Я застонала и спрятала лицо в пахнущих геранью ладонях. Навалился вчерашний вечер: кошмарный, убийственный. Алкоголь в моей крови, Барбос, который Бублик, Руслан… Вчерашняя вспышка смелости кончилась до обидного скоро, я просто сбежала и заперлась в первой же попавшейся мне комнате. Упала на кушетку, борясь с головокружением и тошнотой, и все думала, думала о том, что Руслан сейчас где-то рядом, в этом же старом доме, и от этого было жутко. Сейчас, когда опьянение позади, мой нелепый детский страх поборен, но оставаться здесь? Увольте.
У двери сиротливо стояли мои сапоги, через спинку стула переброшена куртка. И то, и другое – отвратительно сырое и холодное. Я натянула их на себя, морщась и проклиная идиотскую идею напиться в одиночестве на краю света. Открыла дверь. Тёмный коридор тих. С трудом убедила себя, что никто меня не сожрет, если я выпью чая или кофе. Поставила чайник на плиту, достала кружку с отбитой ручкой. Кружку я тоже помнила с детства.
На кухню вошёл Бублик. Плюхнулся на толстую задницу у моих ног, посмотрел на меня требовательно снизу вверх.
– Шоколадки кончились, – развела я виновато руками. Песик тявкнул. – Тихо, разбудишь Синюю Бороду!
Пёс был понятливым. Я налила себе чая, воспользовавшись запасами Руслана, и скормила его собаке его же печенюшку. В голове ещё немного звенело от выпитого вчера виски, но в целом я чувствовала себя неплохо, вот что значит предаваться порокам на свежем воздухе. Вышла в сени, нашла лопату. Бублик шел за мной следом.
– Ну пошли, – сказала я ему. – Откопаем мою машину. Там ещё вкусности есть.
Колёса увязли порядком. Я не освободила даже одно, а устала так, словно фуру с цементом разгрузила. Сейчас, при свете дня, дом отсюда было хорошо видно, и я косилась на него взглядом поминутно, боясь появления Руслана, и зная, что этого не избежать. Пёс бегал вокруг машины, я откидывала лопатой мокрый и тяжёлый снег, время шло.
Руслан вышел из дома тогда, когда я перешла уже ко второму колесу. Уселся на веранде с банкой пива. Алкоголик, полудня нет, а он уже пьёт. Я довольно хмыкнула, мне нравилось видеть, что он ничем не лучше, а быть может даже хуже меня. Я осталась без мужа? А Руслан вон, мало того, что одинок, так ещё и алкоголик. От собственной вредности мне стало смешно, я фыркнула, привлекая этим внимание Бублика. Он вывалился из кустов и тявкнул. Руслан свистнул собаку с крыльца, но остался проигнорирован. Вот так, ты даже своей собаке не нужен.
Я извлекла из пакетов банку растворимого кофе и упаковку маффинов. Руки, непривычные к тяжелому физическому труду ныли, мне требовался перерыв. Я – хозяйка этого дома на пятьдесят долбанных процентов, сказала себя я, шагая на пригорок. Имею не меньшее право, чем он, находиться здесь. И все равно чувствовала себя испуганной восьмилетней девочкой, и это меня бесило. Я в двадцать один год уехала в другой город, выжила, построила с нуля карьеру, я состоялась. Пусть и накрылась медным тазом моя жизнь, я знаю, что не должна его бояться. Взрослая женщина, не ребёнок. Руслан сидел на веранде в плетеном кресле качалке, вытянув вперёд длинные ноги в потертых джинсах. Через ноги мне пришлось бы перешагнуть. Он специально это? На мгновение я впала в панику, но взяла себя в руки и перешагнула. Это было до смешного просто. Бросила взгляд на банку в его руках – нулевка. Ну вот, он ещё и не алкоголик. Впрочем, какой нормальный мужик сидит утром в компании своей собаки и пьёт безалкогольное пиво? Слабак.
Я готова была выдумать миллион различных причин, по которым Руслан был хуже меня, хуже Антона, хуже всех остальных людей. Чайник закипал так медленно, что я успела съесть три маффина, умыться и известись в ожидании. А когда налила кофе, пришёл он. Я не смотрела на него, мне было стыдно за вчерашнюю пьяную вспышку агрессии, и одновременно я понимала – если скажет хоть слово в мой адрес, снова взорвусь. Поэтому пила кофе и молчала. Кофе был горьким и невкусным, зато горячим.
– Камышка разлилась.
Я так привыкла к нашему молчанию, что от звука его голоса вздрогнула и едва не поперхнулась кофе. Подняла на него взгляд. Стоит в дверях, руки в карманах джинс, щетина двухдневная на лице. Глаза привычно чёрные, как сама ночь.
– И что? – с вызовом спросила я.
– Мост затопило. Пока не сильно, но к вечеру будет ещё больше воды.
– Я с тобой здесь сидеть не буду! – вспылила я.
– Удачи, – Руслан пожал плечами и ушел.
Допив кофе, я сполоснула чашку, поставила её в шкафчик. Помялась мгновение, вышла. Сидит все также. Точно специально. Я перешагнула через его ноги и свистнула собаку.
– Пойдём, Барбос.
Бублик послушно побежал за мной следом, мне показалось, что я слышу, как скрипят зубы его хозяина. Так-то.
Я ускорилась. Уже через час сугроб, в котором завязла моя машина, сдался и выпустил её на волю. Я подумала о том, что теперь придётся ехать к маме, с тоской посмотрела на серый дом. Такой план провалился! Подумала о том, что будь Руслан нормальным мужиком, он мог бы предложить свою помощь, вместо того, чтобы пить пиво, любуясь моими страданиями.
– Светка, – решила спросить сама у себя. – А ты бы приняла его помощь?
Постучала пальцами по рулю в раздумии. Машина ехала медленно, с пробуксовками, Бублик обгонял её и ждал впереди, на дороге, которая представляла собою две колеи с островком безопасности и сухости между ними. Решила быть честной сама с собой.
– Нет, не приняла бы. Но предложить-то он был обязан.
Речка, ещё вчера мирно лежащая в своих берегах, сегодня взбунтовалась. Я никогда ещё не была тут ранней весной и поэтому то, что мирная Камышка может быть такой широкой, меня поразило. Я подошла к самой воде. Она бурлила, перекатываясь через низкий мост. Навскидку, мост ушёл под воду сантиметров на пятнадцать, не больше. Просто очень широкая лужа. Я смогу, ничего сложного. Однако руки тряслись. Я нашла в сумке сигареты, в пачке последняя, прикурила, сидя на корточках на берегу. Прибежал Бублик, сел рядом.
– Беги обратно к своему хозяину. Тебя-то он не обижает. Везёт тебе, псинка.
Сухой сигаретный дым резал горло. Я прислушалась к себе – курить не хотелось. Пусть я и возвращалась в свою старую жизнь, но старые привычки уже переросла. Бросила недокуренную сигарету в речку, она закрутилась волчком в мутной воде, в которой плыли ветки, обломки льда и исчезла.
Бублик дёрнул было за ней, но у кромки воды остановился и попятился назад.
– Иди домой, – сказала я. – Если укусишь своего хозяина за задницу, я тебе ещё шоколадку принесу, имей ввиду. И ещё, пожелай мне удачи.
На всякий случай я подхватила гладкое, тяжёлое тельце собаки на руки и отнесла подальше от воды. Где Руслан? Надо смотреть за своим питомцем, как бы в воду за мной не полез. Песик остался послушно сидеть там, где я его оставила и смотреть мне вслед круглыми глазами, склонив голову.
Я села за руль. Посмотрела на воду. Мутная, страшная. Но такая неширокая – всего-то несколько метров. Посмотрела на свои пальцы – чуть дрожат. С тоской оглянулась назад, на пригорок, который прятал дом. Страшно. Сдаться бы и обратно. Но с пригорка широким шагом спускался Руслан, перед ним я бы точно не спасовала. Он и так считает меня трусихой. Автомобиль взревел двигателем и тихонько покатился к воде. Зашелестели, борясь с течением шины. Я чувствовала, как перекатываются под колесами крепкие бревна и это внушало уверенность. Я видела настил моста в перекатах воды. Все хорошо, половину уже почти проехала.
– Я смогу, это совсем не страшно, – прошептала я и крепче сжала руль, борясь с желанием зажмурить глаза.
Я хотела повернуться, посмотреть на оставшийся позади берег, пришёл ли Руслан, не полез ли Бублик в воду, когда увидела её. Огромная льдина, даже несколько сцепившихся льдин, неторопливо плыла прямо на меня, повинуясь течению. Первой мыслью было повернуть в сторону, избегая столкновения. Но куда повернуть, если я на мосту? Прибавила скорости, машинка дёрнулась вперёд, и я поняла – нет, не успею.
Скорость у льдины была невысокая, она ударила в бок машины вроде бы даже не сильно, глухо. На мгновение я обрадовалась – сейчас просто по газам и выеду, ничего же страшного, почти половину моста проехала. Но льдина была тяжёлая и упрямая. Даже упрямее меня. Я пыталась ехать вперёд, а она со всей своей глупой, бессмысленной силой толкала меня вбок, вниз с моста. Ладони вспотели, сердце заколотилось как сумасшедшее. Внутри машины обманчиво безопасно: тепло, сухо, едва слышно играет музыка. Но там, куда тащит меня эта глыба – ледяная, мутная вода. Боже, что делать-то? Я не успела ничего предпринять. Автомобиль, вздрогнув, завалился в сторону. Его понесло, вывернув вперед мордой, льдина освободилась и поплыла дальше, а я падала. Спокойно, – крикнула я сама себе. Вспомнила как строили этот мост. Это самое мелкое место в речушке. Местами вода доходила до колен, резвыми, холодными волнами перекатываясь по камням, именно поэтому его и выбрали. Я не утону ни в коем случае. Капот ухнул вниз, на лобовое стекло бросилась мутная вода, а я завизжала. Громко, что было сил. Отстегнулась, полезла на заднее сиденье, так как капот машины полностью ушёл под воду. Открыла окно. Боже, Боже, что же делать дальше? Как, блин, вылезти?
– Руку давай.
Я вытащила голову в окно. Прямо перед моим лицом неслась мутная вода, а моя машина нелепо торчала, уткнувшись капотом в дно, задние колёса ещё были на мосту. У вздернутого багажника стоял Руслан. Прямо ногами в этой отвратительной, холодной воде. Стоял и тянул мне руку.
– Руку давай, – нетерпеливо повторил он. – Быстрее. Или я уйду и выплывай сама.
Я вывалилась по пояс в окно, зажмурила глаза, пытаясь не смотреть на воду, брызги которой долетали до моего лица. Потянулась вперёд, Руслан схватил меня за руки и потянул на себя. Машина дернулась, стремясь проплыть дальше, вперёд, за той льдиной, с которой видимо уже успела сдружиться. Меня обожгло ледяной водой, в которую я внезапно провалилась по пояс. Но думала я только об одном – какого хрена его ладони так жгутся?
ОН.
В какой-то момент она ушла под воду с головой. Я даже испугался, что она возьмёт и поплывет следом за машиной. Ноги в ледяной воде мерзли, сразу заныло проклятое колено, я поднапрягся и вытащил её наконец на белый свет целиком. Сначала на мост, потом на берег. И нес её на руках. Охренеть. Я несу её на руках. Она тряслась, обычно бледное лицо казалось белым, как снег. Широко распахнутые глаза смотрели на меня из-под мокрых, слипшихся в стрелки ресниц. Я никогда ещё не видел её глаза так близко.
На берегу она очнулась и начала биться в моих руках.
– Руки! – истерично завизжала она. – Убери от меня свои руки!
Я послушно разжал руки, и она плюхнулась задницей на мокрую гальку берега. Подтянула коленки, уткнулась в них лицом и тонко заскулила.
– Машина, – вдруг сказала она. – Эта идиотская машина – все, что у меня осталось! А теперь нет, нет ничего!
И засмеялась. Подобрала с земли камень покрупнее и бросила его вслед уплывающей машине, от которой виднелась одна лишь крыша. Камень с всплеском плюхнулся в воду, до машины не долетев. Я пожал плечами. Её трясло, рыдания рвались вперемешку со смехом. Истерика, подумал я. Только бабской истерики мне сегодня не хватало. Подбежал Бублик и с громким лаем закружился вокруг неё. Пожалуй, истеричку надо вести домой.
– Пошли домой, – сказал я.
Она посмотрела на меня так, словно первый раз в жизни увидела. Поднялась на ноги, колени подогнулись, и она вновь повалилась на землю.
– Проклятье, – снова выругался я. Подхватил её на руки, мокрую, холодную, трясущуюся. – Если снова будешь визжать и брыкаться, я тебя снова уроню.
Она ничего не ответила, только крепче зажмурила глаза. А я снова нёс её на руках. Коленка болела просто отчаянно, так остро, что хотелось как в детстве, бежать к маме, чтобы она подула. Бублик решил, что мы играем, и выражал своё одобрение громким лаем. А я шёл и думал, что сейчас мог бы ласкать податливое Анькино тело, а вместо этого несу на руках мокрую дуру. Сам виноват. Однако, несмотря на чёткое осознание своей виновности, раздражение не унималось. Снова посмотрел на неё – глаза так крепко зажмурены, что даже нос сморщился. Можно подумать, что если она не будет меня видеть, то от этого что-то изменится. Захотелось снова разжать руки и позволить упасть ей вниз, в грязный снег дороги, но я вспомнил, как неловко она пыталась встать на берегу, и понял, что поднимать ее мне придётся опять самому. Бублик забежал на веранду первым, я толкнул ногой дверь и вошёл в дом. Прошёл на кухню и усадил её на стул.
– Раздевайся.
Она посмотрела на свои руки, затем растерянно на меня.
– Моя машина, – сказала она. – Уплыла.
И снова рассмеялась. Я не выдержал и легонько шлепнул её по щеке. Не больно, просто рассчитывая на то, что обида и унижение вернут её наконец на грешную землю. Так и произошло. Глаза полыхнули огнём, рот поджался.
– Не. Трогай. Меня. Никогда.
Так и сказала, чётко, раздельно. Я повернулся поставить чайник, горячий чай ей пригодится, и постарался не думать с тоской о тех днях, которые придётся провести с ней под одной крышей. Огонь под чайником горел синим и чуть потрескивал, я тянул время, не желая поворачиваться к ней, не желая ей помогать. Прошло несколько минут. Тихо было так, что слышалось посвистывание начинающей закипать воды и сопение Бублика, улегшегося спать пол столом. Я обернулся. Она сидела и пыталась непослушным пальцами расстегнуть молнию на сапоге. Пять минут. Одна молния. Я мысленно застонал. Придётся ей помогать. Придётся её трогать.
Сел перед ней на корточки, одним движением расстегнул мокрый сапог, снял и отбросил его в сторону.
– Не трогай меня, – вновь сказала она, так тихо, что я едва слышал её голос из-за клацанья зубов.
– Пожалуйста, заткнись, – вполне миролюбиво попросил я и стянул второй сапог. Бросил его в сторону, к товарищу.
С неё уже натекла порядочная лужица воды, и она сидела в самом её центре на своей табуретке. Я чиркнул молнией куртки, извлёк из неё неподатливое промерзшее тело и на секунду притормозил, задумался. Она сидела и смотрела в одну точку, не отводя взгляда и не пытаясь даже попытаться мне помочь. А мне-то раздевать её дальше. Ладно, что я в самом деле голых баб не видел? Решился, потянул наверх её свитер.
– Руки подними, – попросил помощи я.
Она перевела на меня ничего не выражающий взгляд, затем послушно подняла негнущиеся руки. И осталась в одном долбанном лифчике, от которого я целомудренно отвел взгляд, борясь с застежкой её джинс. Я никогда не раздевал маленького ребёнка, но сейчас мне казалось, что я это делаю. С одной лишь разницей – ребёнок весил пятьдесят килограмм и имел тело, на которое не стоило смотреть лишь потому, что взгляд наоборот норовил это сделать. Я ушёл за пледом, а когда вернулся, первое, что увидел, это её спина. Белая, перечеркнутая поперёк полоской лифчика. Сгорбленная, чуть выпирают позвонки. По ним захотелось провести пальцем, как тогда, когда хотелось это сделать с её идиотской фривольной татуировкой, от которой сейчас не было и следа. Опасное желание.
Плед лег на её плечи, отсекая её от меня, от моих мыслей. Чайник уже давно вскипел, на нем даже крышка уже подпрыгивала. Я выключил его и налил ей чай. Протянул.
– Пей.
Она приняла кружку так неловко, что мне показалось, будто она вот-вот выплеснет её на свои колени, выглядывающие из под пледа. Попыталась отхлебнуть, сморщилась, застучала зубами о край кружки. Я выругался. Вспомнил про свои сырые ноги, про своё больное колено, принёс сухие носки и себе, и ей. Она все также безуспешно боролась с чаем.
Присел перед ней на корточки, взял одну её стопу. Такую маленькую, такую белую в моей смуглой ладони. Кожа на пальчиках чуть сморщилась от воды. Проклятье. Она не должна выглядеть так беззащитной, особенно сейчас. Не имеет права. Я поднял голову и встретился с ней взглядом. Её глаза казались тёмными на бледном лице, хотя я-то знаю, что они прозрачны как апрельское хмурое небо. Мокрые волосы висели сосульками, она смотрела на меня исподлобья, настороженно, выжидая. Даже зубами стучать перестала. А я смотрел на неё в ответ, не в силах отвести взгляд, и держал в руках её маленькую белую ступню.
Я с усилием оторвал взгляд. Посмотрел на её ногу в своих руках. Красивая, изящная маленькая ступня. Тонкая лодыжка, округлое колено чуть согнуто. Бедро прячется в складках пледа, мне хочется скользить взглядом туда, дальше за эту преграду из ткани. Она мешает, ткань хочется откинуть в сторону. Ещё ловлю себя на нелепом желании – её хочется укусить. Не легонько, игриво, а не жалея сил, впиваясь зубами, отрывая куски белой плоти. Принося настоящую, не шуточную боль, вызывая крики… Я сглотнул. Направление моих мыслей мне очень не нравилось. Я знал, куда они приводят.
– Отпусти, – вдруг тихо попросила она.
Интересно, о чем она сейчас? О муже, оставшемся в другом городе с чужой женщиной? О машине, уплывшей вдаль? А быть может, о том, что моя рука может взять, и подняться вверх по её ноге? Бред, очнись, Руслан, она тебя ненавидит и имеет на это все права.
Отняла свою ногу, моей ладони стало холодно без неё. Я дал ей носки и тапочки, огромные, нелепые. Отошёл в сторонку, и смотрел, как неловко она надевает их, не поднимая голову, боясь встретиться со мной взглядом.
Я не пил принципиально. Я хорошо помнил, во что может вылиться краткое алкогольное забвение. Плюс, ещё свежи в памяти воспоминания о том, как я пытался залить стресс – ничего хорошего. Именно с этих дней, которые были полны отвращения к себе и беспробудного пьянства, в одном из шкафчиков старой кухни стояло полбутылки коньяка. Давно стояло, два года как. Я похлопал дверцами шкафчиков, нашёл искомое. Бутылка стояла так долго, что от неё на моих пальцах остались пыльные пятна. Вдруг остро, до боли захотелось выпить самому, но я пресек это желание. Не люблю возвращаться назад. Плеснул в кружку с четверть, повернулся к ней. Не знаю, почему, но я никогда не называл её по имени. Даже про себя. Ни разу.
Она уже была в носках, вязаные, ярко малинового цвета, разношенные, подаренные ещё бабушкой миллион лет назад. Они были ей широки, и из них смешно торчали тонкие лодыжки. Тапочки тоже были велики, размеров на пять-семь. Она укуталась в плед так, что только тапочки с носками из-под него и торчали, и тряслась мелкой дрожью.
– Выпей, – я протянул ей кружку с алкоголем.
– Нет, – неожиданно твёрдо сказала она, поднимаясь на ноги. – То, что ты вчера видел меня пьяной, не говорит о том, что я отношусь к породе людей, заливающих горе алкоголем.
Сучка. Раньше я называл её про себя коротко – она. А теперь буду называть сучкой. Я больше чем уверен, что она прямым текстом намекает про мой алкогольный раж, в который я впал, потеряв все. Карьеру, хотя о чем я? Спорт был для меня не работой. Я жил им. Потерял смысл жизни, средства к существованию, потерял даже Аньку.
– Очень мило, что ты следила за событиями моей личной жизни, – как можно более едко сказал я. – В то время как мне было до тебя похер.
– Ну конечно, когда тебе обо мне думать, ты же бухал. Неудачник.
– Тебе не понять, что я потерял. Ты плакала из-за утонувшей машины.
– Конечно, – вдруг крикнула она. – Как мне понять! Я же мышь! Тупая истеричка и малолетняя шлюха! Откуда мне знать, что такое потери?
Бублик выскочил из-под стола и испуганно взвизгнул. Он боялся ссор, как ребёнок, ещё с тех пор, когда я жил с Анькой. Анька заводилась с пол оборота, и утихомирить её можно было лишь звонкой пощечиной и диким сексом. Впрочем, неплохо работали и денежные подачки. Боюсь, сейчас он решил, что прежние времена вернулись. Я хотел сказать ему, что это невозможно, это глупость, эта девушка, что стоит передо мной, тяжело дыша – полна старых обид, но она ничего не значит для меня. Ничего. И нелепое желание мять и кусать её тело тоже ничего не значит. Оно прошло, испарилось, придавленное тяжёлым словом неудачник.
– Можешь не благодарить меня за спасение.
– И в мыслях не было, – она, чуть качнувшись, повернулась к дверям и остановилась вдруг. Длинный плед волочился за ней по полу, кончик его вымок в натекшей на пол луже. Подумала немного. Я смотрел на неё, и понимал, что сейчас старая ненависть, обида толкает её, как и меня когда то, заставляет выискивать слова, которые могут ранить ещё больнее. И сказала, кивнув на кружку с коньяком, которую я все ещё держал в руках: – Выпей. Ты же хочешь, я знаю.
И ушла. Оставив меня наедине с забористо пахнущим коньяком и мгновенно вспыхнувшей яростью. Вдруг захотелось последовать её совету, взять, и выпить залпом содержимое кружки. Я воочию представил, как коньяк обжигает моё горло и растекается теплом по венам, даря покой и ясность мыслей. Но все, что я сделал, это, широко размахнувшись, бросил кружкой о стену. Она упала, расколовшись и расплескав коньяк. Следующее желание – так же раздавить её голову. Сжать руками и надавить что есть сил, дробя на мелкие кусочки. Я шагнул вперёд, наступил на осколки, которые хрустнули под подошвами. Убить её. Её давно нужно было убить, ещё тогда, много лет назад. Еще тогда, когда она не вызывала у меня таких…мыслей. Я сам удивился ярости, которая вдруг меня охватила. Я шагал по темному коридору, такого короткому, и думал, неужели я и в самом деле возьму, и убью её? Коридор закончился до обидного быстро. Я нашёл её в гостиной. Она сидела на стуле, прислонив его к тёплому боку кирпичной печи, и спала, свесив голову. Я ухмыльнулся. И это её я собрался убивать? Жалкую, насквозь замерзшую, которую – сам не могу поверить – за что-то любит моя мама. А дальше я сделал то, за что потом корил себя до самого рассвета. Я поднял её на руки. Такую лёгкую, почти невесомую. Теперь, спящей, она не притворялась, не зажмуривала сердито глаза – она просто спала. И прижималась ко мне, приникала всем сладким сонным телом. Я выругался. Положил её на диван, на котором сам коротал прошлую ночь. Накрыл одеялом, подкинул в печь дров. Успокоившийся Бублик появился из ниоткуда, влез на диван и лег в её ногах.
