Ирина Верехтина
История Люции
Девочка блеск
В это утро Люся проснулась счастливой, как просыпалась в детстве, когда каждый новый день обещал нечто восхитительное и неизведанное. Но детство давно кончилось, а вместе с ним навсегда ушло волнующее предвкушение праздника, ожидание чуда. И вот – вернулось, и щекотно таяло в груди, как если бы Люся выпила стакан ледяной газировки: внутри сладко лопались невидимые пузырьки, и от переполняющего сердце восторга хотелось смеяться.
Люся не выдержала и рассмеялась. И взглянув на часы, резво вскочила с кровати. Сегодня они с Ритой едут на Пироговское водохранилище – огромное как море, с белыми чайками, желтыми песчаными отмелями, зелеными травянистыми пляжами и синей водой, на которой качаются разноцветные паруса… Рита пригласила её в яхтклуб! Весь этот длинный июньский день они будут купаться, загорать и кататься на обещанном Ритой гидроцикле, принадлежащем яхтклубу, членом которого был Ритин отец и сама Рита (при ближайшем рассмотрении «гидроцикл» оказался обыкновенным водным велосипедом).
«Как здорово, что у меня есть Рита!» – восторженно думала Люся, перекладывая с места на место юбки, блузки, футболки и шорты, – одеться следовало красиво, чтобы не ударить лицом в грязь. Люся извлекла из недр шкафа кокетливую шляпку из соломки, плиссированную голубую юбку и такого же цвета футболку с вышитыми на ней белыми и синими розами.
– Ты хоть оденься нормально, не подведи. Там же люди, смотреть будут, скажут, кого привезла…– сказала ей Рита, и Люсю покоробило.
С Ритой она познакомилась случайно – на чьём-то дне рождения их места за столом оказались рядом. Люся вертела в руках бутылку муската, который, похоже, никто не собирался открывать. Мускат был греческий, тамошнего розлива. Прищурив глаза, Люся вглядывалась в мелкий текст на этикетке. Этикетка сулила экзотический аромат, гармоничный насыщенный вкус с тонами свежей земляники и бархатное послевкусие. Люсе очень хотелось ощутить – послевкусие. Но бутылка была запечатанной, а открыть её она стеснялась.
Тонкая загорелая рука, охваченная изящным браслетом, осторожно вынула драгоценную бутылку из Люсиных пальцев.
– А ты, я смотрю, разбираешься… – сказала Люсе сидящая рядом с ней красивая девушка.
Люся ей не ответила. Она и правда разбиралась в винах: мамина родня жила в Абхазии и Грузии, виноградники имелись у всех. Не рассказывать же об этом соседке по столу… Между тем Люсина соседка, мастерски управляясь со штопором, открывала экзотический кипрский мускат.
– Здесь не та компания, в винах никто ни фига не понимает, – объяснила она Люсе. – Коньяк глушат, вискарём наливаются да брэнди лакают. А это – девушка любовно провела пальцем по горлышку бутылки – не для всех. Это для тех, кто понимает. И мы её с тобой уговорим, и насладимся – бархатным послевкусием.
Люся улыбнулась и неожиданно для себя самой сказала: «Насладимся. Наливай!»
– За знакомство! Меня Рита зовут. А ты Люся, я уже знаю. Я всё про тебя знаю.– Рита подняла бокал. – За нас!
«Ничего-то ты обо мне не знаешь…» – подумала Люся.
Рита смотрела, как она пьёт волшебный, пахнущий земляникой мускат – мелкими неторопливыми глотками – и разглядывает бокал на свет.
– А ты ничего, – одобрила Рита новую знакомую. – Знаешь толк в элитных винах.
– Знаю, – улыбнулась Люся. – У мамы в Грузии родня, там виноградники у всех… Я все секреты знаю.
– Она у тебя грузинка? А знаешь, ты похожа!
– Нет, мама у меня наполовину гречанка, а наполовину… с кем-то из местных. Я сама толком не знаю.
– Ну, я и говорю, похожа.
– Ни капельки не похожа, – рассмеялась Люся. – Это все говорят, вся родня.
– Ну, не знаю… А мне кажется, похожа, – не сдавалась Рита. – А я просто мамина копия, и характером, и лицом. Так папа говорит. А мамы нет, уже давно. Мы с папой вдвоём живём… – дрогнувшим голосом закончила Рита, взяла Люсину руку в свою и крепко сжала. Люся ответила на пожатие.
– Давай за родителей выпьем. Второй тост всегда пьют за родителей.
– Я знаю, – улыбнулась Люся. Она не стала говорить, что бокалы за родителей на дне рождения поднимают в честь родителей «новорожденной». Ей нравилась Ритина откровенность и это дружеское рукопожатие. Мускат растекался по горлу мягким бархатным теплом, оставляя неуловимо тонкий, медово-изюмный аромат. Пытаясь его удержать, Люся зажмурилась и забормотала, не выпуская Ритину руку из своей.
– Гамбургский мускат. Нет, скорее всего, смесь сортов. Чувствуешь аромат, терпкий такой, как если виноградную шкурку долго жуёшь? Это гамбургский, только у него такой выраженный вкус…И ещё гармеча. Она малиной пахнет и пряностями…И розовый мускат, чувствуешь землянику? Это вроде как смесь трёх сортов. Нам повезло, подруга. Насладимся!
– Слушай, ты прямо в точку попала! Именно это я и чувствую, малина и земляника, и пряности, и… как это у тебя получается? Ты прирождённый сомелье! – изумилась Рита.
Через минуту обе увлечённо болтали обо всём подряд, с аппетитом поедая салаты и закуски и запивая их греческим мускатом. Новая подруга с ходу начала рассказывать Люсе про своих мальчиков. Их у Риты было без счёта, и с каждым был роман. Рита говорила – отношения. Об этих самых отношениях она без малейшего стеснения поведала Люсе, выжидательно уставясь на подругу серыми большими глазами в густых ресницах. Глаза были честными. То, о чём рассказывала Рита, было беспринципным и бесчестным. Люся так и сказала.
– А ты молодец! – одобрила Рита. – Другие тоже так думают, а вслух сказать боятся. А ты сказала. Я таких уважаю.
– Да ты что?! Ты и другим рассказывала – такое? – ужаснулась Люся.
– Да я не всем рассказывала, только на работе, девчонкам, – оправдывалась Рита.
– Ты с ума сошла? Над тобой же смеяться будут! Грязью будут поливать! – негодовала Люся. – Зачем же ты о себе такое…
– Не будут.
– Почему?
– Потому что боятся, – лаконично ответила Рита.
– А почему тебя надо бояться? – не поняла Люся. И Рита объяснила – почему.
Ритин папа входил в совет директоров какого-то крупного производственного объединения с длинным названием (Рита говорила – концерна) и вдобавок возглавлял НИИ, где работала Рита. Кто же отважится сплетничать о директорской дочке? Рите всё сходило с рук. Она являлась на работу за полдень. Торчала часами в буфете. Рассказывала в курилке о своих бесконечных «лавстори», ощущая на себе завистливые взгляды: дружить с Ритой хотели все.
Люся названия концерна не запомнила. Как и названия Ритиного НИИ. Зато про парней постаралась запомнить всё. Все Ритины приёмы и уловки. На всякий случай. Хотя никаких «случаев» в Люсином обозримом будущем не предвиделось. Люся была некрасивой, об этом безапелляционно говорило ей зеркало, а зеркалам Люся верила. Ещё она была немногословной, неудачливой, нелюдимой и стеснительной. Полный набор. Одни сплошные комплексы.
У Риты комплексы отсутствовали напрочь. Она знала себе цену и радовалась, когда её оценивали другие. Оценивали по достоинству. Зарплата Ритиного отца позволяла ей… да, собственно, всё позволяла! Рита одевалась в дорогих магазинах, любила посещать модные салоны, у неё был свой парикмахер (Рита говорила – визажист) в престижном дамском салоне, личный инструктор в элитном фитнес-клубе, знакомый жокей на ипподроме, куда Рита имела свободный доступ, как завзятая лошадница и неплохая наездница. Что ещё? Без счёта ювелирных безделушек и прочих аксессуаров. И ухажёров – без счёта.
В курсе Ритиных дел были почти все сотрудники папиного НИИ: Рита любила сплетничать с подругами в курилке, а их у директорской дочки было тоже без счёта. Эти так называемые подруги за глаза дружно осуждали Риту, называя её свистелкой (за страсть к историям), побл***шкой (за страсть к противоположному полу) и побрякушкой (за страсть к украшениям). Впрочем, такие разговоры велись кулуарно, говорить в открытую боялись: всё-таки дочка директора.
Рита ни о чём не подозревала и чувствовала себя на работе как рыба в воде. Точно так же она чувствовала себя в любой, даже малознакомой, компании. Рита пылко влюблялась, бросалась очертя голову в очередную настоящую любовь, бурно переживала очередной разрыв и со слезами делилась своим горем с сотрудницами папиного НИИ, которые все как одна числились у Риты в подружках. Надо ли говорить, что никто её не осуждал, Рите дружно сочувствовали, понимали и были на её стороне: девчонка просто чудо, одна на миллион, а он подлец, предатель, и как его земля носит!
Расставшись с очередной «настоящей любовью», Рита с неделю ходила бледная, похудевшая и несчастная… И снова страстно влюблялась и пылко переживала, с удовольствием посвящая в свои страдания весь женский состав НИИ в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти. Ритины глаза сияли, как два маленьких солнца, голова горделиво приподнята, походка пружинистая и грациозная. Девочка блеск!
«Бразильский сериал, двести пятьдесят шестая серия!» – смеялись сотрудники НИИ, когда за Ритой захлопывалась дверь…
Люция Гоздзиньская
В противоположность Рите, Люся считала, что парень, с которым всё серьёзно (понятие «серьёзно» в Люсиной трактовке сильно отличалось от Ритиного), у девушки должен быть один-единственный, который впоследствии станет ей мужем и отцом её детей.
– А как я пойму, что он единственный? – смеялась Рита.
– Надо искать, – серьёзно отвечала ей Люся. – Бывает, люди ищут свою половинку всю жизнь.
– Вот и я – ищу всю жизнь! – радостно подхватывала Рита. – У меня их знаешь сколько было, половинчатых этих? А я единственного ищу. Не найду никак, – хохотала Рита.
– Ну, ты-то найдёшь, с твоей внешностью! – убеждённо говорила Люся, и Рита с ней соглашалась, очень довольная собой. Внешность у неё была на все сто, «девочка – обайдеть». Особенно на Люсином фоне. Рита повсюду таскала за собой новую подругу, которая ни о чём не подозревала и вспыхивала от радости, услышав в телефонной трубке Ритин голос.
– Собирайся. Едем с тобой в одну компанию, – командовала Рита. И счастливая Люся, собравшись по-солдатски за четыре минуты и не успевая наложить косметику (Рита успевала), мельком смотрела на себя в зеркало (Рита проводила у зеркала двадцать приятных минут) и выскакивала из дома как кукушка из часов.
Люся не любила зеркал – никто не любит смотреть правде в глаза, тем более, когда она так горька. А ведь могло быть иначе, если бы Люся была похожа на мать. Или на отца. По-настоящему она была – Люция, а полностью – Люция Анджеевна Гоздзиньская. Отец Люси, Анджей Гоздзиньский, поляк из Кишинёва (отец говорил– пОляк, с ударением на «о»), обладал внешностью польского шляхтича-аристократа: породистое лицо, изящные манеры и неподражаемая барственная вальяжность.
Люсе не досталось от отца ничего. Ни одной чёрточки красивого холёного лица ясновельможного пана, как шутя называла его Люсина мама. Ну, разве только брови, густые и широкие, что совсем не радовало. И нос, который упорно не желал быть в гармонии с остальными чертами лица и жил своей отдельной жизнью. Совсем как у Гоголя в повести «Нос», невесело думала Люся. Брови и нос были папиными.
Мать Люции – абхазка по матери, гречанка по отцу, была красива той южной экзотической красотой, о которой говорят, что она быстро увядает. У мамы красота не увяла до сих пор (наверное, потому, – размышляла Люся, – что мамина бабушка была украинка). Хариклия Аристарховна Гоздзиньская искренне считала себя русской, поскольку родилась в России и всю жизнь, исключая детство, прожила в Москве. Анджей снисходительно улыбался в усы, но никогда не спорил с женой по этому поводу. Отец любил маму той неизбывной, неиссякающей любовью, которая, говорят, присуща женщинам, а у мужчин бывает редко и, говорят, исчезает без следа, словно её никогда и не было. У отца, однако же, не исчезала. Однолюб по природе, Анджей обожал свою Алечку и гордился дочерью, которую считал красавицей и умницей. Но вот беда – так считал только Люсин папа.
Люся родилась не похожей ни на мать, ни на отца. Приехавшая на крестины абхазская родня закатывала глаза, цокала языками и разводила руками: нет, ни на кого не похожа эта пухленькая светловолосая малышка, ни на кого… «Ни нашим, ни вашим» – вынесла суровый вердикт мамина родня и укатила восвояси, взяв с Хариклии обещание непременно приехать через год, непременно, скани квнесамэ!
Вердикт оказался пророческим: Люция в свои двадцать пять была никому не нужна – ни нашим, ни вашим. С ней никто не спешил знакомиться, никто не добивался её расположения, не обрывал вечерами телефон… Люцию аккуратно и вежливо обходили стороной. Два коротких романа – если можно назвать романом робкие ухаживания, совместные вылазки в театр (в кино, на выставку, в парк), беглые поцелуи в подъезде (в кинотеатре, на выставке, на лавочке в парке) и такие же беглые уверения в любви – два коротких романа были не в счёт, они лишь подтвердили правило: Люся в очередной раз оказывалась на обочине, а жизнь проходила мимо. Все, словно сговорившись, аккуратно вычёркивали Люсю из своей жизни.
Рита поступила наоборот и внесла её в список друзей.
Нельзя сказать, что у Люси не было подруг – они у неё были. Люся умела дружить: обходила острые углы, никого не обсуждала и не осуждала. Люсина покладистость и уступчивость всех вполне устраивала, Люсино мнение никого не интересовало, интереснее было высказать своё – и услышать Люсино одобрение.
Появившись на Люсином небосклоне, Рита затмила всех, как комета, проносясь по небу, затмевает светом звёзды. Она была иной, не похожей на Люсиных подруг, и предпочитала предельно откровенные разговоры, упрямо добиваясь Люсиного мнения по обсуждаемой теме и не высказывая своего. Темы были такие, что…
Убедившись, что Рита не шутит и не собирается её высмеять, Люся с увлечением вступала в полемику (а точнее, в перепалку), находя неопровержимые, как ей казалось, доводы, которые Рита разбивала в мелкие осколки, улыбаясь и поглядывая на подругу с видом победителя. Люся не сдавалась, и обе входили, что называется, в раж, перебивая друг друга и горячо доказывая, что чёрное это белое, и наоборот. Обе получали огромное удовольствие от общения, невзирая на расхождения во взглядах.
Со своей стороны, Рита не испытывала недостатка в подругах, но Люся оказалась идеальным слушателем, к тому же нестандартно мыслящим. Она не поддакивала Рите и не заглядывала в глаза, как сотрудницы папиного НИИ, а очень натурально ужасалась и с жаром доказывала своё. С Ритой она становилась другой.
Люция верила каждому её слову (что забавляло любившую приврать Риту) и слушала Ритины россказни очень эмоционально: ахала в драматических сценах, каменела лицом в особо патетических местах, восторженно вздыхала – в местах романтических, и утирала непритворные слёзы – в трагических финалах, коими заканчивались все Ритины «лавстори».
После чего Рита требовала от неё «разбора полётов», и Люция выносила суровый вердикт, опираясь на моральные и эстетические принципы, в корне отличающиеся от Ритиных. Рита выслушивала приговор со снисходительной улыбкой. – «Так-то оно так, – говорила Рита. – Но это теория. На практике всё наоборот».
Беспринципная и смелая в суждениях Рита цинично раздолбала Люсины «правила жизни», не оставив камня на камне. Но Люся не обиделась, она уважала Риту за её искренность, за то что подруга делилась с ней сокровенным и не выставляла себя в выгодном свете.
«Себя надо любить» – говорил Люсе отец. Рита была к себе беспощадна, бесхитростно рассказывая подруге – как «всё было», словно вела репортаж с места событий. Рита говорила о своей любви, словно препарировала лягушку, умело и цинично, комментируя каждый шаг и выворачивая перед Люсей лягушачьи внутренности… Тьфу! Иногда это было очень противно, но Люся молчала.
Ритины истории кончались обычно слезами обеих сторон. – «Все мужики обманщики и козлы, исключений не бывает» – убеждённо говорила Рита. И через неделю с восторгом рассказывала подруге об очередном Ромэо.
Ка́фе до́ро фэ́ли анди́доро, каждый подарок хочет подарок в ответ, гласит греческая поговорка. Откровенность за откровенность: Люся поведала подруге о двух своих коротких (один длился полтора месяца, другой – месяц) романах, которые циничная Рита метко окрестила месячными. Но никому на свете, даже Рите, Люся не рассказывала о том, что побывала замужем. Почти год. После чего муж, без выяснения отношений и ненужной патетики, оформил развод и уехал к себе в Зеленоград.
После развода Люции не хотелось жить. Она чувствовала себя так, словно об неё вытерли ноги, как о половик – не глядя. Муж, которого она, наверное, любила (иначе бы ей не было так больно и так одиноко) и с которым у них была одна общая жизнь, – муж перешагнул через неё как через порог и пошёл по жизни дальше. А Люция осталась за порогом.
Весь этот год – первый и единственный год её семейной жизни – она не переставала удивляться. А удивляться было чему. Взять хотя бы сам факт Люсиного замужества. Тихий скромный Люсин однокурсник, который ни на кого не смотрел (или это на него – не смотрели?) и ничем, кроме учёбы, не интересовался, отколол номер: на втором курсе сделал Люсе предложение. Подкараулил её вечером у выхода из института и решительно взял за руку: «Поговорим?»
Разговор занял не более пяти минут. Изумлённая Люся узнала, что он давно (с первого курса) её любит и хочет узаконить отношения. Если Люся не против.
Удивляясь собственной безрассудности, Люция согласилась. В тот же вечер они подали заявление в ЗАГС, и через две недели (Люся молчала как немая в институте и дома – жених хотел сделать всем сюрприз) – через две недели Люция представила остолбеневшим родителям своего мужа.
– И давно вы… друг друга любите? – спросила, обретя наконец дар речи, Люсина мама.
– С первого курса, – солгала Люся. Впрочем, солгала только наполовину: ведь Коля полюбил её, как только увидел. Сама Люся, ошеломленная свалившимся на неё замужеством, не могла понять, любит ли она мужа или просто он ей нравится.
Наверное, это и есть любовь? На раздумья не оставалось времени. Сюрприз удался на славу: их свадьба была первой на Люсином факультете и бурно обсуждалась однокурсниками. – «И когда успели? Два отличника… В тихом омуте черти водятся!».
