Ирина Юльевна Енц
«Казаки-разбойники»
Глава 2
Нечего было и говорить, что остаток этой ночи мы не спали, и даже не пытались. Валюха, добрая душа, принялась гоношиться с завтраком. Хотя, по моему мнению, нам сейчас было не до еды. Но она жесткой рукой медицинского работника, усадила меня за стол, поставила передо мной сковородку с шипящей на шкварках яичницей, и, всунув мне в руки кусок хлеба, приказным тоном велела:
– Ешь! Нам сейчас силы ох как понадобятся перед таким-то…
Я, покорно взяв вилку, с усмешкой спросила:
– Перед каким «таким-то»?
Подруга с набитым ртом проговорила не очень внятно:
– Ну… как перед каким? Перед тем, как к поискам убийцы приступить…
Я только головой покачала. Но возражать сейчас не стала, а то, не ровен час, подавится еще. Вяло ковыряла вилкой в сковородке, а сама размышляла. Может и вправду, продать дедов дом, да и уехать обратно? И забыть, как страшный сон, всю эту историю. Видимо, мои сомнения отразились на моем лице, потому что, Валюха перестала жевать и настороженно уставившись на меня, вдруг заявила:
– Даже и не думай!!!
Я хмыкнула.
– Кассандра ты моя…
Валька надулась и сурово проговорила:
– Будешь обзываться, я тебе по носу заеду. А уезжать тебе сейчас отсюда ну никак уже нельзя. – И слегка прищурившись, ехидно добавила. – Она тебя и в Рязани найдет. У привидений границ нет, и транспортные проблемы их тоже не особо волнуют.
Я в долгу не осталась.
– А чего же она тогда ко мне в Рязани не являлась, а только тут, в дедовом доме пристала?
Мой вопрос подругу несколько озадачил. Она сморщила нос, что свидетельствовало о ее непомерно трудной работе мыслей. Наконец, посветлев лицом, она выдала:
– Так это же понятно!! Пока жив был дед Иван, он тут сдерживал границу между мирами. А сейчас, когда он умер, границу охранять стало некому…
Я ей не дала закончить.
– Ты это вон бабке Клаве поведай, и то вряд ли поверит. – Валька набрала в грудь воздуха, собираясь дать мне достойный отпор, но я такой возможности ей не дала. Махнула рукой. – Ладно, угомонись, подруга. Я пока еще ничего не решила. Да и чтобы дом деда продать тоже время нужно. Так что, пока у меня отпуск, поживу, подумаю, осмотрюсь. А там жизнь сама подскажет правильное решение.
Валька обрадованно закивала головой, забыв, что совсем недавно собиралась мне дать по носу:
– Вот это верно… Все надо решать не торопясь, основательно. Ты бы еще сходила к нашим, в контору заповедника. Узнала бы насчет вакансий. Ну так… на всякий случай.
Так, за разговорами мы и встретили с ней рассвет. Я засобиралась сходить на кладбище, а подруга вызвалась составить мне компанию. На мой вопрос, не нужно ли ей на работу, она беспечно махнула рукой.
– Если кому надо, меня найдут. А так, у нас здесь больных не очень много, так что ничего страшного не произойдет, если я этот день проведу с любимой подругой, чтобы поддержать ее в скорбный час. Народ у нас понятливый, так что, за такой прогул меня не осудят, не переживай. – Заявила она с серьезной миной.
Честно говоря, я даже почувствовала некоторое облегчение. Оставаться сейчас одной не очень-то и хотелось. Наскоро собрав немного блинов, пару вчерашних котлет, несколько ломтей хлеба, я завернула все это в большой лист промасленной бумаги из-под сала. На вопросительный взгляд подруги, пожала плечами.
– Помянуть на могилке-то надо. А может, кого знакомого встретим. Пускай деда помянут тоже. – На что подруга одобрительно кивнула и покосилась на недопитую бутылку с водкой. Проследив ее взгляд, я сурово проговорила: – Пьянству – бой! – И решительно направилась к двери.
Кладбище нас встретило щебетом птиц, жужжанием пчел и каким-то невероятным покоем. Наверное, так и должно быть в таком месте. И у меня на душе, не смотря на всю трагическую ситуацию, тоже воцарился какой-то покой, если не сказать, умиротворение. Поправив на свежем холмике дедовой могилы венки из аляповатых искусственных цветов, и поставив в трехлитровую банку с водой свой скромный букет ромашек, которые нарвали по дороге , я заметила:
– Деду бы понравилось место. Березки кругом шумят, тишина… – Слезы навернулись у меня на глаза, и я стала шмыгать носом.
Валька, сурово сдвинув брови, чтобы не разреветься вслед за мной, проговорила:
– Надо бы вазочку какую принести. А то в банке как-то… некрасиво, в банке. Дед Иван во всем порядок любил и красоту ценил. Надо поговорить с нашим кузнецом, пускай что-нибудь эдакое сварганит. Ну, чтобы от ветра не разбилось. Да еще к тете Наташе сходить, какой-никакой рассады выпросить цветочной. У нее их много, цветов-то. Сейчас ведь еще не поздно, только июнь месяц. Так что, приживется…
Я кивнула согласно головой, и благодарно сжала ей руку. Постояв еще немного у могилки, мы побрели прочь. Выждав еще несколько минут в молчании, Валька предложила:
– А давай сходим к старой усадьбе. Там сейчас стройка идет. Говорят, какой-то высокий чиновник из Рязани ту усадьбу купил.
Я удивленно вскинула брови.
– Целую усадьбу? И кто ж ему ее продал?
Подруга махнула рукой.
– Тут у нас такое было с этой усадьбой… Когда народ-то о продаже узнал, так возмущаться начал. А этот самый чиновник, не сам, конечно, какой-то его управляющий, нам в нос бумагу стал тыкать, что, мол, никакой особой исторической ценности та усадьба не представляет. Да и сама знаешь, дом-то не особенно большой. Скорее всего, это даже и не усадьба была, а так, скорее охотничий домик какого-нибудь обедневшего барчука из местных. Ну, в общем, наши поволновались, побузили немного, да и успокоились на том. А этот управляющий соловьем тут разливался, рассказывая, что нашей деревне от этого только одни плюсы. Мол, говорит, тут и дорогу сразу в порядок приведут. Чиновник-то чай, не на конях приезжать будет, на машине, значит и дорога до поселка нужна будет хорошая. – И она, как-то безнадежно махнув рукой, принялась разглагольствовать о «чертовых казнокрадах» и о том, что «на них Сталина не хватает».
Но долго печалиться Валька не умела. И тут же без особого перехода заявила:
– А там, у них, сторожем мой сосед, дядя Слава подвизался. Помнишь, он нам в детстве всякие интересные истории рассказывал? Так он про эти дела много чего знает. Глядишь, может и про твое босоногое привидение чего расскажет…Пойдем… Интересно ведь…
Никаких особых дел у меня не было, и я согласилась. Хотя, по моим представлениям, дядя Слава про эту «мою босоногую» знать ничего не мог. Хотя… Чем черт не шутит, когда Бог спит.
В общем, мы отправились к усадьбе. Меня, почему-то, охватило некоторое волнение, сердце учащенно запрыгало в груди, словно я готовилась к встрече… С кем или, с чем? Со своим детством, с той прежней беззаботной и какой-то радостной жизнью, которая ушла безвозвратно? А моет быть, я предчувствовала встречу со своей судьбой, которую, как известно, и на кривой кобыле не объедешь?
Усадьба нас встретила новым высоким тесовым забором, выкрашенным зеленой краской, и запертыми воротами. Отсюда, из-за забора, была видна только крыша старого дома. Я хмыкнула, глядя на это новшество, и, не скрывая иронии спросила:
– А с той стороны собаки бегают, а на ночь включают электрический ток по периметру?
Валька с недоумением глянула на меня, восприняв мои слова вполне серьезно.
– Насчет тока, ничего не знаю. А собака, конечно, есть. Дяди Славина Жучка. Да ты не бойся, она ласковая…
Я только вздохнула. Объяснять подруге, что собак я никаких не боюсь, ни ласковых, ни не ласковых, не стала. Только ввергну Валюху в новые философские рассуждения. А мне сейчас не хотелось вступать ни в какие диспуты на дурацкие темы.
К моему удивлению, Валька прошла мимо ворот, из чего я заключила, что где-то есть потайной лаз «для своих». Вскоре, так оно и оказалось. Зайдя за угол, Валька воровато огляделась, отодвинула широкую доску забора, висевшую на одном гвозде, в сторону, и, шепнув мне «давай за мной», исчезла в образовавшейся дыре. Я, тоже оглядевшись (не иначе как заразилась конспирацией от подруги), шмыгнула вслед за ней, и оказалась на территории усадьбы, будто в другом мире. Огляделась с любопытством, пытаясь ощутить то прежнее, таинственное и загадочное чувство, которое охватывало меня каждый раз, когда девчонкой забиралась сюда с друзьями. Несколько десятков старых лип, окружающих дом, стояли на прежнем месте. И я почувствовала даже некоторую благодарность к новым владельцам, за то, что не срубили вековые деревья. Весь дом был опутан, словно паутиной, строительными лесами. Рядом лежала большая куча старого битого кирпича. Видимо, выносили перегородки. Новый кирпич, струганый пиломатериал, какие-то ящики и инструменты, стояли отдельно, сложенные аккуратными стопками и штабелями.
Валентина не дала мне как следует оглядеться, а сразу, схватив за руку, поволокла в сторону черного входа. Из-за угла дома выскочила небольшая собачонка палевой масти с одним белым ухом, и, соблюдая собачий канон, несколько раз как-то нерешительно тявкнула. А потом, видимо, узнав Валентину, радостно замотала хвостом и кинулась к нам на встречу. Тут же скрипнула дверь черного входа и оттуда показался дядя Слава. Честно говоря, я с трудом узнала в этом дедке того разудалого, вечно улыбающегося мужичка, вокруг которого зачастую собиралась вся окружная детвора, чтобы послушать его рассказы. Ну, с дедком-то я, конечно, погорячилась. Но время его точно не пощадило. Невысокого роста, с кривыми, как у кавалериста ногами, смеющимися карими глазами и морщинистым личиком, больше похожим на печеную тыкву, он напоминал мне теперь знаменитого Ойле Лукойе из сказок Андерсена, только, вместо остроконечной шляпы на нем была полинявшая кепчонка. Вид имел суровый, а в руках, наперевес держал старую берданку, что выглядело уж и вовсе уморительно. Представляете себе Ойле Лукойе со старой берданкой в руках и хмурым видом? Вот и я не представляю.
Увидев Валентину, он перестал хмуриться и протянул:
– А… Это ты… А кто это с тобой?
Я вышла из-за спины подруги, и поздоровавшись, проговорила:
– Дядь Слава, неужто не признал? Полина я, деда Ивана внучка…
Мужичок распрямился, сдвинул кепчонку на затылок и протянул с некоторым удивлением, оглядывая меня с ног до головы:
– Эвона… Какая красавица-то выросла! Тебя и не признать сразу-то… Совсем городская стала. – И тут же, будто спохватившись, виновато проговорил: – Ты уж извини, Поленька, что на поминки к деду не явился. Я сейчас при месте, а служба такая, сама понимаешь, не на кого оставить объект.
Он с какой-то гордостью произнес последнее слово «объект», что наводило на мысль, что работой своей он доволен, и даже горд. Я, пряча усмешку, ответила:
– Ничего страшного, дядя Слава. Мы вот тут тебе принесли кое-чего, так помяни деда. – И я протянула ему небольшой сверток, который так кстати захватила с собой, идя на кладбище.
Дядя Слава, приняв сверток, потянул носом и проговорил:
– Спасибо, уважили… – Но вид имел при этом какой-то не очень радостный.
Тут встряла Валька:
– Дядь Слав, прости, водки не принесли. Как-то не подумали… – Голос почти виноватый.
Мужичок замахал на нас руками.
– Какая водка!! Девки, вы чего… Я ж на службе…
Но в его словах я не услышала искренности, хотя, он очень старался. Вообще-то, я не помнила, чтобы хоть раз видела его пьяненьким. Но, кто его знает теперь? Время идет, все меняется.
Дядя Слава несколько суетливо стал убирать свою берданку за плечо, а сверток под мышку, приговаривая:
– Чего это мы тут стоим? Айда за мной… Я сейчас чай вскипячу. Поговорим, покалякаем. А то одному тут совсем тоска. Я было газеты приноровился здесь читать, да только в тех газетах одно сплошное расстройство. И, опять же, служба… Обхожу каждый час территорию, за порядком гляжу. Все, как полагается…
Мы направились за ним, а мне почему-то сделалось тоскливо. Разбираться в смене своего настроения было некогда, но я уже начинала жалеть, что мы сюда пришли, и стала поглядывать на Вальку со значением. Подруга делала вид, что моих взглядов не замечает. И я смирилась. Пускай все идет, так, как идет.
Дядя Слава завел нас в свою коморку, которая, судя по всему, раньше служила дворницкой, и была расположена в полуподвальном помещении. Потолки здесь были высокими, сводчатыми, стены широкими, никак не меньше полутора метров, и сложены из больших камней белого цементного известняка, издревле добываемого в этом районе. Такое помещение, пожалуй, и бомбовый удар выдержит. Небольшое окошечко под самым потолком, старенький топчанчик, застеленный аккуратно чистеньким одеялом, деревянный добротный стол, с краю старенький электрический чайник, две чашки, накрытые чистой салфеткой, две табуретки, в углу печка-буржуйка. Три довольно крутые ступеньки вели вниз, и рядом стояла старая, слегка погнутая эмалированная темно-коричневая миска, надо полагать, для Жучки и расстелена какая-то дерюжка, заменяющая для собачонки подстилку.
Насколько я помнила, дядя Слава жил бобылем. Жена его когда-то очень давно умерла при родах вместе с ребенком, и он с той поры так и не женился. Но в его доме всегда царил образцовый порядок. Обихаживал он себя всегда сам, чему завидовали многие местные бабы, не раз подбивавшие к нему клинья. Но дядя Слава был как утес на морском берегу, тверд и непреступен. Помню, та же бабка Клава, провожая взглядом проезжающего мимо нее на неизменном стареньком велосипеде дядю Славу, поджав губы, неодобрительно бросала ему вслед: «Ишь ты, какой однолюб выискался…»
Дядя Слава принялся суетиться, включать чайник и накрывать на стол нехитрую снедь, состоящую из баночки малинового варенья и сушек, лежащих в старой консервной банке из-под томатного соуса. Заваривая чай, он приговаривал:
– Это тебе не какой-нибудь магазинный мусор, это наш, Рязанский, собранный листочек к листочку, цветочек к цветочку. Скоро вон липа зацветет, ох и духмяно будет тут, пчелки жужжат… Красота. А мед с липового цвета ох и душистый, сладкий. Ты там в своем городе поди, уже и забыла какой он бывает на вкус, настоящий-то…
Мы с Валькой дружно кивали головами, в нужных местах делали изумленные глаза. В общем, вели себя сообразно обстановке. Наконец, он разлил ароматный напиток, от которого дух, и вправду, стоял по всей комнатушке. Нам в кружки, себе, как хозяину, в старую консервную банку из-под зеленого горошка. Сделав для приличия несколько глотков, Валька приступила с вопросами.
– А скажи-ка, дядь Слава, ты ведь много всяких историй знаешь про здешние края. Может и про этот дом чего вспомнишь?
Наш радушный хозяин, словно ждал от нее этого вопроса. Усевшись поудобней на топчане (табуретки, как гостям достались нам), хитро на нас поглядел, и солидно ответил:
– Само собой, знаю, и немало… Вас что-то конкретное интересует, или про старину охота послушать.
Мы с Валькой переглянулись многозначительно. Нужно было начинать издалека. И подруга, изображая некоторое равнодушие, слегка пожав плечами, произнесла:
– Да, нам, собственно, все равно… Что хочешь, то и расскажи. Нам все интересно будет.
Наш хозяин приосанился, поставил свою банку-кружку с чаем на пол рядом, и начал свой рассказ.
– А слыхали ли вы, девки, рассказ о знаменитом разбойнике здешних мест Матвее Веревкине? – Мы опять переглянулись и слегка пожали плечами. Дядя Слава неодобрительно зацокал языком, словно моя первая учительница Ольга Михайловна, когда я не смогла ей ответить сколько будет трижды три. – Ну тогда слухайте. Был это самый Матвей Веревкин из нашего, Рязанского уезда. И был он человеком простым и честным. Землю пахал, с сельчанами добром обходился. Было это дело во времена правления Анны Иоановны. Была у Матвея сестра старшая, Варварой звали. Заместо матери Матвею была по причине их раннего сиротства. Говорят красоты неимоверной. И влюбился в нее местный барин. А Варвара-то была уже и сговорена за местного кузнеца, и, говорят, промеж них любовь была страсть какая сильная! Только барин хотел сам девицу заполучить. Выкрал он Варвару, да снасильничал, а кузнеца в солдаты на двадцать пять годков отдал. Варвара после того и утопилась. Так с высокого берега в реку-то и сиганула. А Матвей, ему тогда осьмнадцатый годок уж шел, не стерпел обиды. Убил он того барина, а усадьбу спалил. И утек в леса Мещерские. Сколотил он ватагу и стал озоровать по дорогам, купцам тутошним перышки выщипывать. И никто не мог того Матвея изловить. Ловок уж больно был, да знал много того, чего простому человеку и неведомо вовсе. Говорили, поймали его один раз, да на казнь повели. А он попросил перед смертью стакан вина из своей бутылки заветной, которая всегда при нем была. Последнюю волю идущего на плаху никто нарушить не осмелился. Налили ему из его бутыли, а он стал пить, да в том вине и исчез. И пуще того стал по дорогам да богатым селам разбойничать. Только, бедного люда он не трогал, а наоборот, что у богатых отымет, то беднякам раздаст. – Дядя Слава замолчал на мгновение, чтобы чайку отхлебнуть, а Валька тут и встряла.
– Значит, Веревкин этот местный Робин Гуд был.
Дядя Слава чуть чаем не подавился. Глянул укоризненно на подругу и проговорил назидательно:
– Вот сколько тебе говорить, Валентина. Не гоже тебе ругаться всякими нехорошими словами! Ведь, вроде всем ты хороша, и образованная, и красавица, а как скажешь чего… Тьфу! Слушать неприятно!
Валька вроде бы собралась начать оправдываться, но я ее под столом легонько пнула по ноге. Молчи, мол… Она поморщилась, ушибленное место потерла и на меня зыркнула, словно поленом швырнула. Но, рот закрыла, и виноватую рожицу скорчила. А я обратилась к дяде Славе:
– Ты дальше рассказывай, она больше не будет.
Тот головой только покачал, но воспитывать больше Вальку не стал, продолжил:
– Однажды, совсем было его изловили. В селе Сельцы дело было. Только над домами вдруг огонь невиданный словно полыхнул, и исчез Матвей в пламени том. Старики поговаривали, что знался Матвей со старыми Волхвами, которые по лесам, да скитам от царского гнева прятались. А иначе бы откуда у него такая сила взялась…
Тут у меня уже терпение слегка закончилось. И я встряла:
– Дядя Слава, а какое отношение этот Веревкин имеет к нашему краю и к этому дому? Тут тогда, наверное, и дома этого в помине не было…
Дядя Слава неодобрительно глянул на меня, ну и Валька стала корчить зверские рожи, мол, куда лезешь и все такое. Но слово было сказано, его ведь обратно в рот не затолкаешь. Поэтому, на пантомиму подруги я ответила пожатием плеч, и состроила виноватый взгляд для дяди Славы. Он задумался на минуту, не забывая прихлебывать остывший чай, и проговорил задумчиво:
– Да, этого дома тогда не было. А место-то было! И деревня была. И жил на ту пору в этой деревне барин один. Из не шибко богатых, так, говорили, тоже от царевой «милости» сюда убегший. Дом его стоял как раз вот на этом самом месте. Не каменный, деревянный, но большой и справный. И была у того барина дочка-красавица. Как уж звали, теперь и не упомню вовсе. Только случилась у нее с Веревкиным любовь. Тайком встречались. Батюшка-то за такое по головке бы не погладил. И сказывают, что все богатства награбленные, какие раздать не успел, Матвей здесь где-то и припрятал. Только, клад этот заговоренный, не каждому в руки дастся. И только потомки его, в ком хоть капля крови Матвеевой течет, могут этот клад достать и проклятие их не тронет.
Валюха аж рот приоткрыла, когда дядя Слава про клад начал рассказывать. А когда замолчал, она с придыханием спросила:
– И что…? Никто тот клад не искал? Быть того не может! Или ты, дядь Слав все это придумал?
Тот обиженно надулся, и пробурчал.
– И ничего я не придумал! Так старики рассказывали. А старики – они знают, что к чему. – А потом хитро так на подругу глянул, и протянул. – А ты чего это, Валентина…? Никак клад собралась искать? Так, забудь. Говорено же! Только наследникам Матвеевым он в руки дастся!
Валентина как-то сразу сникла, но опасный огонек продолжал гореть в ее кошачьих глазах, что несколько настораживало. Уж слишком хорошо я ее знала. Если ей чего в голову втемяшится, все, туши свет и собирай манатки! Меня же тема клада совсем не интересовала, и я спросила:
– А скажи, дядь Слава, ты не помнишь, чтобы кто-то в наших краях пропадал?
Он глянул на меня остро и проницательно.
– А тебе, девонька, я вижу, та, старая твоя история, покоя не дает?
Я покаянно проговорила:
– Не дает, дядь Слава, никак не дает…
Старик покачал головой:
– Понятное дело, такое в малолетстве увидишь – до конца дней не забудешь…Тогда милиция-то не шибко искать кинулась…
Я решила за наших стражей правопорядка заступиться.
– А чего искать? Когда они пришли, то здесь уж ничего и никого не было. А кто я тогда была? Девчонка сопливая. Вот они и решили, что придумала все. А разве ж такое придумаешь? Так что, насчет пропавших?
Дядя Слава пожевал губами и с сожалением проговорил:
– Наши-то все, вроде на месте были. Дак, тут дачники тогда на лето приезжали. Может у них кто? Теперь -то разве ж дознаешься… Ты, вот что, девонька. Историю эту из головы выкинь, ни к чему хорошему мысли такие не приведут. А я вам еще чего скажу. – Он вдруг перешел на таинственный шепот. – В доме этом что-то нечисто…Только, я пока не разобрался еще, что тут к чему. Надо бы еще маленько поглядеть… – закончил он совсем загадочно и непонятно.
Мы с Валькой напряженно подались вперед, ожидая продолжения. Но тут, Жучка, мирно дремавшая на своей подстилке у ступеней, ведущих к выходу, вдруг сорвалась с места с заливистым лаем. Дядя Слава поднялся со своего топчанчика, и шустро направился на выход, бросив нам на ходу.
– Вы тут посидите, а я гляну, кто там. – И уже стоя в дверях, добавил строго. – И не высовывайтесь, мало ли что…
Что означало это его «мало ли что» мы не поняли, и от этого стало как-то тревожно. Посмотрели друг на друга выразительно. На мой немой вопрос, подруга пробурчала:
– Может хозяева приехали, а дядя Слава не хочет, чтоб они видели, что он тут посторонних гостей принимает?
И, не дожидаясь от меня ответа, резво вскочила со своего места, схватила табуретку, на которой сидела, водрузила ее на стол, и полезла на эту шаткую пирамиду, стараясь заглянуть в оконце. Мне тоже было интересно, что там такое, но за Валькой я, разумеется, не стала карабкаться, косясь на эту шаткую конструкцию, которая двоих, пожалуй, может и не выдержать. А подруга, встав на цыпочки на табуретке, смотрела в окошко и оттуда информировала меня, рассказывая, что происходит во дворе:
– Подъехала какая-то «волга», мужик из нее вышел, вроде, молодой. О, еще трое с ним. А следом грузовик, нагруженный чем-то… – Все ее объяснения, не давали мне ясной картины, кто же это все-таки явился. Сказала, молодой, значит не хозяин? Или хозяин? Я почувствовала себя ужасно глупо. Чего мы тут в разведчиков играем? И я собралась уже сказать ей, что пора бы нам выметаться отсюда. Но тут она отпрянула от окна так, что вся эта конструкция зашаталась под ней. Я испуганно схватилась за ножки табуретки, пытаясь предотвратить катастрофу. Валька, похоже, ни разу не испугавшись падения, сделав круглые глаза, зверским шепотом зашипела: – Они сюда идут. – И принялась слазить с табуретки. Спрыгнув, наконец, безо всяких увечий на пол, она выдала, словно сообщала мне о том, что выиграла в лотерею миллион:
– Этот, молодой, что приехал, какую-то коробку прет, а наш дядя Слава впереди него семенит и что-то говорит без умолку. Наверное, кается, что чужие у него в гостях. – И тут же, почти испуганно, с некоторым отчаяньем заметавшись по комнате. – Что делать-то?
Я пожала плечами, пресекая на корню своим спокойным видом ее желание залезть под стол:
– Да ничего не делать. Чего ты суетишься, как будто мы у них что-то сперли? Мы же не воры. Мы в гости зашли к своему дяде Славе. Что тут криминального? Так что, сядь, и не мельтеши. – И, с неизвестно откуда взявшимся пафосом, проговорила, словно Шекспира декламировала: – Опасность нужно встречать достойно, лицом к лицу…
Глаза у Вальки и без того большие, совсем округлились, и она, опять шепотом спросила:
– Какую опасность? Нам что, опасность грозит?
Я только глаза закатила под лоб, да головой покачала. Но это на подругу не произвело никакого впечатления, и я в сердцах бросила:
– Да угомонись, ты, неуемная! Шучу я…
Валька на минутку расслабилась, потом опять нахмурилась, предполагаю, собираясь высказать мне все, что она в этот момент обо мне думала. Но тут, послышались шаги, дверь скрипнула, а я, быстрым движением успела только табуретку со стола сдернуть и усесться на нее, как ни в чем не бывало. Мол, сидим тихо, починяем примус…
В бывшую дворницкую, а теперь сторожку, по трем ступеням вниз колобком скатился дядя Слава, а за ним появился молодой мужчина лет тридцати-тридцати двух, неся, обхватив двумя руками, большую картонную коробку. Дядя Слава суетливо все повторял:
– Да, зачем это вы… Да, что ж это… Я бы сам…
Мужчина, все еще не видевший нас из-за коробки, красивым глубоким голосом проговорил:
– Да, ладно, Петрович. Коробка тяжелая. Мне не трудно…
Наконец, поставив коробку на пол возле печки, он обратил внимание на то, что в комнатке присутствует кто-то еще. Медленно распрямился, автоматически отбросив со лба прядь светлых, чуть волнистых волос, и замер в какой-то растерянности. Валька, так и не успевшая сесть до этого, замерла столбом посреди комнаты, а я, как в детском саду, сложив ручки на коленках, осталась сидеть на табуретке. Мы разглядывали друг друга несколько секунд, и я едва удержалась, чтобы не присвистнуть. Высокий, стройный, с легкой небритостью, прямой нос, четкий овал лица с острыми скулами, чуть прищуренные темно-карие глаза. Не глаза, а казни Египетские. Глубокие, какие-то бездонные, а внутри забилась, затесалась какая-то загадочная грусть. От одного его взгляда женщины должны были валиться штабелями направо и налево.
Кроме нас с Валькой других женщин тут не было. Валька и повалилась, правда, не в штабель, а плюхнулась на топчан и тихо выдохнула:
– Ничего себе…
Я на табуретке усидела, но и на меня этот гражданин впечатление произвел. А дядя Слава, которого пришедший называл просто «Петровичем», начал тарахтеть:
– Вот, познакомьтесь, девки. Это сынок хозяйский, Егор…, – он на мгновение замялся, а потом закончил как-то смущенно. – Аркадьевич…
Ого… Целый Егор, да еще и Аркадьевич! Валька расцвела черемухой, и, соскочив с топчанчика, чуть ли не приседая в книксене, протянула ему свою лапку и выдохнула:
– Валентина… Можно без отчества…
Целый Егор Аркадьевич, как-то нерешительно пожал ее руку, и проговорил, чуть хрипло:
– Меня тоже можно без отчества. Просто, Егор…
Валька руку свою забрала и промурлыкала, мерцая кошачьими глазищами:
– Очень приятно…
А я все продолжала его разглядывать. Не любила я «золотую молодежь». За их высокомерие на ровном месте, за их непомерно раздутую гордыню непонятно на чем основанную. А копни поглубже – нет ничего настоящего. Этот, вновь прибывший, как-то на «золотую молодежь» был не очень похож. Ни тебе дорогих часов, ни тебе шмоток с модными лейблами, ни фирменных джинсов. Обычные брюки, какие носили все, простая белая футболка и старые командирские часы на кожаном ремешке. Вот и весь прикид. За разглядываньем я как-то забыла представиться. Пока я сообразила, что парень смотрит на меня уже несколько секунд вопросительно, шустрая подруга скороговоркой проговорила:
– А это Полина, моя подруга… – И тут же стала щебетать. – А мы тут к дяде Славе в гости заглянули. Надеюсь, вы не будете возражать, что мы его ненадолго от службы отвлекли? – и кокетливо захлопала глазками.
А Егор все это время глядел на меня, и как-то даже не среагировал на вопрос подруги. На меня вдруг напал какой-то ступор. Я смотрела прямо в его глаза и где-то, в самой глубине памяти у меня зашевелился нехороший червячок. Чтобы как-то скрыть свое замешательство, я встала с табуретки, и буркнула:
– Очень приятно, Егор… Аркадьевич. Мы уже уходим. – Схватила Вальку за руку и поволокла ее на выход.
Она пыталась слабо упираться, но шанса остаться я ей не дала. Бросив на ходу короткое «до свидания», мы вылетели с ней на улицу. Там, опомнившись, она выдернула свою руку и с возмущением проговорила:
– Полька, что на тебя нашло?! Такой экземпляр!!! А я, между прочим, с неустроенной личной жизнью… Да и ты, кстати, тоже…, – и опять повторила, – Чего на тебя нашло то?
Я про себя хмыкнула. Кто бы знал? А вслух проговорила:
– Не знаю, но мне, почему-то, захотелось уйти. Если ты хочешь, можешь остаться, а меня уволь. У меня дел дома по горло.
Подруга с тоской оглянулась на дверь дворницкой, откуда мы так поспешно ретировались, вздохнула тяжело, и поплелась за мной, бурча себе под нос что-то на тему «некоторых, которые и сами не ам, и другим не дам».
