Иван Алексеевич Терехов
Воздаяние
СПЕКТАКЛЬ В МИЛИЦИИ
Однажды несколько пацанов во главе с Олегом попытались стащить продукты в большом магазине самообслуживания. Запихав консервные банки в штаны они, тесной стаей галдя, и шутливо толкая друг друга, двинулись к выходу. Посетители при виде беспризорников, испуганно прижимались к прилавкам.
«Мы ничего не брали, мы ничего не брали», – словно табор цыган, заголосили пацаны, подходя к кассе. И тут у Копейки из рваного кармана вывалилась банка тушёнки.
«В прорыв идут штрафные батальоны», – зычно крикнул Олег и, наклонив голову, бросился к выходу. Там же, получив мощный удар от охранника, кубарем отлетел в угол. Кассирша выскочила наперерез ребятам и всей своей тушей перекрыла выход. Сзади беспризорников подпирали разгорячённые покупатели.
Ребят заставили вытащить всё, что было спрятано под одеждой на стол. Затем, под присмотром охранников, повели в ближайшее отделение милиции, самых резвых награждая по ходу тумаками. Вслед им неслись ругань и оскорбления: «Обнаглели хулиганы, щенки подзаборные. Учиться не хотят». Но больше всех кричала толстая кассирша, обвиняя беспризорников в краже денег из кассы.
Всех завели в отделение милиции. По-хозяйски развалившись на стульях, пацаны начинают слушать радио. Там кто-то «сиропил» вовсю.
– Это он или она? – лениво интересуется Копейка.
– Наверное, он.
– Мужчинка. Косы поди до пят, задница – как у девки, – смеётся Олег.
– И голос – как у задницы, – заканчивает кто-то мысль.
Задорный ребячий смех рассыпается по всей комнате снежным комом, бьётся в окна, рвётся наружу. Большой синяк, украшающий подбородок Олега, начал принимать лиловый оттенок и, должно быть, чертовски болит. Серёга строит из пальцев пирамиду так тщательно, словно в ней хранится тайна Вселенной. Копейка вылизывает свои пальцы один за другим с каким-то упрямым удовлетворением. Вероятно, думая, что теперь их может не мыть ещё неделю.
Внезапно в комнату вошёл озабоченный чем-то суровый дежурный. Не спуская прицельного взгляда с Олега, в котором сразу почувствовал главного, спросил:
– Кто взял деньги?
Пацаны молчат.
– Повторяю, – начинает заводиться дежурный, бросая пронизывающие взгляды на беспризорников. – Кто взял деньги?
В комнате струной натянулась тишина. Слышно, как на улице проехала машина, в каком-то кабинете зазвонил телефон.
– Говори, сопля прозрачная, – нависает дежурный над мальчишкой с «погонялам» Килька.
– Зачем оскорбляете. Я свободный человек, живу в свободной стране, – недовольно взвизгнул тот. – За что на баррикадах сражались?
– Ты… на баррикадах? – смеётся дежурный.
– Да, мальчишка. А может, я патроны подносил. Да я…
– Ты что… Гаврош?
– Кто-о? – морщит пацан лоб.
– Конь в пальто, – смеётся дежурный. – Книжки надо читать, а не по чужим карманам лазить.
– Да я… – бьёт хвостом Килька. – Да мы с товарищами…
– Твои товарищи в овраге лошадь доедают, – уже тише говорит офицер. – Закрой синявка свою ротовую дырень, а то муха залетит.
Килька умолк. Уголки его губ обиженно опустились, но глаза так и шарят по комнате, как прожекторы в ночи.
– Хорошо, – меняет свой тон начальник и обращается к Олегу. – Можно спросить?
– Спрашивают с лохов, а я тебе пацан реальный, – гордо вскидывает голову Олег. – С людьми хочешь базарить, мазу правильно держи.
– Это как?
– У меня можно поинтересоваться…
– Ну и кто?
– Грузчики сельпо, – теперь смеётся Олег с нарочитым пацанским скепсисом. Затем, распустив рот в беззаботную весёлую улыбку, добавляет. – На халяву бакланов разводить будешь, душнила.
Довольные пацаны переглядываются.
– И не нукайте, – говорит Олег, весело улыбаясь глазами. – Не запрягли ещё.
– Ты, берега не путай, задрот, – начинает заводиться дежурный.
Он колет взглядом пацанов, грозит обыском. Видимо, надеется, что ребята выдадут себя чем-нибудь. Но вместо этого начинается спектакль.
– Что давно не щупал мальчиков, – ёрничает Копейка. – Ну, пощупай, пощупай…
– Ну, ты чмо, рвань вонючая, из какой помойки вылез, – начинает заводиться дежурный. – Босота сопливая, сын перегара, выпердыш. Тебя что, солитёр мучает?
Олег, тяжело и надрывно задышав, медленно поднялся. Его ноги широко расставлены, словно он боится потерять равновесие. Сейчас он похож на пирата, собирающегося ринуться на абордаж вражеского судна. Через секунду тишину в комнате с треском рвёт его голос:
– «Парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…»
– Всё на нас, на нас! Вали! Вали начальник! – заорали пацаны, распахнув обиженные рты. – Мы люди брошенные, родителями брошенные. Жаловаться нам некому. Воры, шпана, беспризорники! Такое наше званье!
– А какое вы званье ещё хотели? – рявкнул на них, сдерживающийся из последних сил, дежурный. – Упырки вонючие, собаки бездомные.
Как раз это и было нужно пацанам. Серёга выпрямился во весь свой маленький рост и, вскинув театрально руки, оскорблённый обращается к своим товарищам:
– Вот… видели, какое обращение? За людёв не считают! Обыском грозят. В штанах у меня ещё не смотрели?
– Да я тебя… сейчас, – закипел дежурный, бросаясь к Серёге.
– Ой-ой, – театрально верещит Серёга, – только не прижимайтесь ко мне, дядя.
– Срамота-то, какая, – закатывает глаза Копейка. – Я всё матери расскажу.
– Какой такой матери… сиротка пропащая? – смеётся милиционер.
Лицо Копейки на глазах меняется. Это уже не мальчишка, а какой-то дикобраз, ощетинившийся всеми своими шипами. Дежурный даже непроизвольно отпрянул от него:
– От тебя только вшей наберёшься. Поэтому сиди, сопи и жди своей очереди.
– Значит, бить будете или на других пацанах устали? – зло усмехнулся Олег. – Давай начальник, мы к любому обращению привыкши…
– Только не бейте по голове, а то я по углам писать буду, – начинает канючить Килька.
– Всех в обезьянник, – устало скомандовал дежурный и его большой кадык подскочил несколько раз вверх. – Сейчас приедет следователь… пусть он и разбирается с этим табором.
– Зачем в обезьянник? – ноет маленький Никита.
– А ты хотел в дельфинарий? – кривит рот дежурный.
Под бдительным взором потного и толстого сержанта пацаны подходят к КПЗ (камера предварительного заключения), в народе просто – «обезьянник». С дальнего кабинета слышно: «Только не бейте… всё подпишу. Сделаю всё, что хотите».
Сержант открывает клетку и заталкивает ребят внутрь. «Рукам воли не давай, педофил», – орут пацаны, но уставший милиционер не обращает на крики внимание. Дав последнему мальчишке ногой под задницу, он ожесточённо лязгает металлической дверью. Затем навешивает замок и уходит, тяжело волоча ноги.
Ребята медленно оглядываются и кучкуются в углу. В этой большой комнате решётками выгорожены три клетки, размером примерно три на четыре метра каждая. В одной сидят несколько женщин вокзально-ханыжного типа. В другой, пятеро мужиков самого разнообразного вида и возраста. В третьей, куда заключили пацанов, на скамье сидит парень, лет тридцати. С виду блатной. Каким-то нервно-цепким взглядом он внимательно разглядывает сбившихся в стайку мальчишек. Так проходит минут пять.
– За что замели? – резко спросил парень.
Ребята молчат.
– Вы что глухие? В уши долбитесь?
– «Ля у ля», – за всех отвечает Олег.
– В натуре… не понял.
– Это по-китайски – «Беспредельничают менты».
– Меня знаете? – спрашивает парень. Не дождавшись ответа, сам же и отвечает. – Я Корыто.
– А по нам… хоть ведро, – оскалился Олег.
– Чё такой дерзкий? Следи за базаром, волчара, а не то…
– А не то, что…
– Ливер выдавлю, – зло зашипел блатной. – Ты по ходу не всосал, чушок немытый. Жируешь не по масти, левый базар разводишь, а меня многие знают. Я бродяга конкретный, за спиной косяков нет. Мазу правильно держу. Меня менты сутки прессуют, расколоть не могут.
Немного помолчав, он вновь внимательно осматривает ребят, словно это чернокожие невольники на рынке.
– Что стоишь, булки жмёшь, – кивнул он Никите. – Двигай сюда, малёк.
– Зачем? – огрызнулся тот. Взгляд мальчика напоминает взгляд затравленного волчонка.
– Чё за гнилой базар? Старший говорит. Интересоваться потом будешь…
Мальчик встал. Нехотя подошёл к блатному.
– Как звать? – скривился Корыто.
– Никита.
– На-на-стенька значит… под кем булки сжимаешь?
– Ты это о чём? – напрягся мальчишка.
– Такой хрупкий, симпотный, а не понятливый, – осклабился Корыто. – Бывает… мне, главное, чтобы подвижный. А может, любишь пожёще? Я согласен. Снимай клифт ангелочек, пообщаемся на ощупь…
– Охренен, бычара? – медленно поднимается Олег.
– Рамсы попутал, морда тряпичная, – заводится блатной. – И кенты твои такие же. Наплодились, щенки борзые.
Олег слушает молча. Корыто, видя это, решил взять его на испуг. Закатив глаза, он цедит сквозь зубы, сохраняя при этом зверское выражение лица:
– В натуре, падла, на показуху давишь, а сам говённый… на подсосе. Да я среди фартовых по фене ботал, пока ты ещё свой пупок разматывал, фуфлыжник зашкаваренный.
Олег вновь молчит, крепко сжав губы. Блатной зло плюнул:
– Глаза не прячь лох чилийский и сюда внимательно слушай. Я зверь травленный, поэтому всегда прав.
Видя, что Олег смолчал, но зубами скрипнул, блатной ехидно добавил:
– А… может, ты – мусор по жизни, чёрт по масти?..
Он не успел закончить, Олег одним ударом свалил его с топчана. Пацаны, как по сигналу, разом набросились на лежачего блатного. Кто бьёт ногами, кто руками. Слышно только хмурое сопение и тяжёлые звуки ударов, словно кто-то отбивает мясо. «На тебе, на, на», – бьёт маленький Никита, с хрипом выдавливая из себя злость, отчаяние и боль.
Блатной пытается сопротивляться. Но под напором пацанов, закрыв голову руками, лезет под скамейку. Там его тоже достают ноги ожесточённых ребят. Из соседних камер слышен смех и одобрительные возгласы: «Наддай ему пацаны», «Мочи ментовскую суку».
Милиционеры лениво наблюдают. Один мрачно говорит:
– Эти беспризорники, когда дерутся, бывают более жестокими, чем взрослые. Прямо зверьки безбашенные. Забьют пацаны нашего осведомителя.
– К бабке не ходи, – подтверждает второй.
Усмехнувшись, охранники медленно поднимаются, на ходу отстёгивая от пояса «демократизаторы». Открывают дверь в клетку. Через мгновение дубинки начинают гулять по спинам и ногам пацанов. Те расползаются по углам, изрыгая пламя изо рта и дым из ноздрей.
Корыто тяжело встаёт, пытаясь оторвать от себя Никиту. Но мальчишка повис на нём, словно истерзанная крыса. Милиционер бьёт дубинкой его по голове, и Никита отваливается. Лицо его страшное, взгляд дикий. Лёжа на полу, он так похож на довольную пиявку, что насытилась кровью…
Избитого блатного переводят в клетку к мужикам. Тот, шатаясь и испуганно оглядываясь на пацанов, ноет на ходу: «Кого растим, начальник? Куда страна катится?»
«ОБЕЗЬЯННИК»
Жизнь в обезьяннике продолжается. Женщины, под восторженный визг которых проходила драка, успокаиваются. Одна из них, хабалистая большезадая баба, что жадно вдыхала табачный дым, выходивший из дежурки, кричит:
– Дайте закурить, уши опухли.
– Подожди, пока задница опухнет, – хохочет сержант.
В ответ женщина поворачивается к нему спиной, поднимает юбку и показывает голый зад:
– Смотри… уже опухла.
Мужчины из соседней клетки гогочут, как гуси. Даже пацаны, успокоившись от драки, ухахатываются от смеха. От изумления сержант потерял дар речи и только молча, хватает ртом воздух. Затем начинает тяжело сопеть и медленно наливаться кровью:
– Ни стыда, ни совести…
– Это ты о себе, – смеётся женщина. – Видела я, как ты задысал, слюни пустил. Глаз не мог оторвать от моих трепетных девичьих ягодиц.
– Может, когда-то и были трепетные, девичьи – засмеялся сержант. – А сейчас висят, как две сморщенные сливы.
– Что-о-о? – во весь рост, как в атаку, подымается женщина. – Обидеть робкую девушку? Да, я тебя слюнявый…
Вдруг голос сержанта становится вкрадчиво мягким:
– А сколько вам лет, девушка?
– Я девушка со стажем. За двадцать.
– А точнее?
– Сорок семь.
– Считаете себя красивой?
– Не всегда.
– А точнее?
– Редко.
– Вот то-то, – смеётся сержант. – Успокойся, бабуся.
– Какая я тебе бабуся, я ещё скребуся, – недовольно верещит женщина.
– В смысле?
– В коромысле, – базарно-добродушно гогочет та. – Не знаете вы нас, женщин. И не надо меня поправлять, я не трусы.
– Женщина – взрыв, баба – петарда, – смеются мужики.
– Шайтан-баба, – щурится угрюмый узбек, скребя ногтями голову.
– Ну… собака страшная, – недоенной ослицей, ревёт сержант.
– Жена у тебя страшная, – парирует женщина. – Вот и гуляете вы, кобели.
Победно оглядев своих товарок, она призывно поднимает руки:
– Слушайте все. Дочка спрашивает мать, зачем та ночью прыгает на животе папы. Мать отвечает, что у папы начинает расти животик, вот она его и сдувает. «Зря, – отвечает дочь. – К нам приходит тётя Фая, с верхнего этажа, и снова его надувает».
После секундного молчания по клеткам прокатывается гомерический хохот. Дежурный ржёт громче, откинувшись на спинку стула. Сержант насупился и низко опустил голову.
– Никак себя узнал, – вновь задирает женщина милиционера. – Эх-х, слабый мы пол бабы, всё мужикам прощаем…
– Точно, – кричат из клетки с мужиками. – Слабый на передок…
– Нет, ребята, – утверждает кто-то. – Просто некоторые мужчины так сильно любят своих жён, что пользуются чужими, чтобы свою не изнашивать.
– Сейчас мужчинам нужно быть очень осторожными, – слышен чей-то голос. – В настоящее время не всё, что накрашено – женщина.
– Точно, – смеются мужики. – Дожили до вседозволенности и гадости. Скоро забудем, как настоящая баба выглядит.
Один из мужчин обращается к растрёпанной толстушке:
– Вот вы, женщина?..
– О… я загадка, окутанная тайной, – кокетничает та.
– Тем более, загадочная вы наша, у вас есть мечта?
– Есть!
– Позвольте узнать… какая?
– Похудеть!
– А что же не худеете? – удивляется мужчина, но на губах его пляшет улыбка.
– Я женщина романтичная, – смеётся толстушка. – Как же мне потом без мечты жить.
Опять неудержимый, громкий залп смеха огласил обезьянник. Смеются все, даже толстушка, без обиды и от души. Её огромные груди весело трясутся под платьем, как при синдроме «Пляска святого Витта». Затем она обращается к соседкам:
– А вы когда-нибудь кормили уток на пруду?
– Нет.
– А я постоянно кормлю, жалко мне их. Кстати даже стихи сложила:
«Улетают утки в тёплые края,
а одна не может… жирная, как я».
И опять хохот катится по камерам, гулко отскакивая от серых каменных стен.
Толстушка, открыв сумку, достаёт два батона хлеба. Передав один пацанам, второй начинает аппетитно есть сама. Батон на глазах у всех начинает уменьшаться и вскоре весь исчезает во рту толстушки. Мужики недоумённо переглядываются. «Женщина – удав», – комментирует кто-то.
В клетке, где сидят женщины, две проститутки начинают обсуждать своих клиентов. Затем, одна с хохотом вспоминает: «Зашёл ко мне вчера сосед за солью, а у меня ни соли, ни желания».
Другая женщина начинает задирать сержанта:
– А, правда, что вашу дубинку ещё и «жезлом» называют?
– Да, – кивает сержант.
– Смотрите, какие параллели, – картинно охает женщина, похабно жуя жвачку. – В камасутре – это древний трактат о любви, – мужское достоинство тоже называют жезлом, только нефритовым. По телику один юморист рассказывал, что сантехник Василий, прочитав камасутру, трижды послал коллегу на нефритовый жезл и дважды – в пещеру божественного лотоса…
– Мужчина, – с томным придыханием обращается одна из женщин к сержанту. – Что вы можете посоветовать одинокой, робкой девушке, которая ищет любви?
Видя, что тот упорно молчит, она сладко потягивается, наглядно демонстрируя свои красивые, крепкие ноги:
– Мужчина, а вы не желаете отнести меня в стог? Я буду по девичьи стыдливой и робкой…
– Ну, это в камасутре, там всё поэтично, – перебивает её другая женщина. – А у этих ментов нет нефритового жезла, у них больше – нескафе, да и та резиновая…
Вновь хохот волной катится по клеткам обезьянника. Охранники слушают, молча, но дышат тяжело и надрывно.
Из мужской камеры слышен экспромт:
«В камасутре много интересных поз.
Жаль у нас с женою – остеохондроз».
– Нет, – продолжает разговор одна из проституток, – настоящий мужчина, он в любой ситуации, всегда мужчина. Недавно выбираю косметику в магазине. Подходят три потрёпанных мужичка, одним словом – «синяки». Делают заказ. Продавщица привычно выносит им флаконы с тройным одеколоном. Вдруг один просит: «Пожалуйста, ещё ландышевую настойку». «Ландышевую-то, зачем?», – удивляется продавщица и слышит в ответ: «Будут женщины».
Вот ещё кто-то из мужчин подаёт голос:
– А вы знаете, как определить пол котёнка?
– Посмотреть на его письку.
– Что вы такое говорите, как вам не стыдно, – визжит проститутка. – Рядом дети.
– Хлопните его по попке, – объясняет мужчина. – Если он побежал, то это кот. Если побежала – то кошечка.
Теперь первыми начинают гоготать милиционеры.
В клетку к пацанам заталкивают двух грязных бичей. Те привычно укладываются в углу на пол и засыпают. Кто знает, когда им придётся ещё поспать под крышей.
– Ребята, слышали новый политический анекдот? – говорит интеллигентного вида мужчина.
– Давай, сейчас всё можно, – смеются мужики. – Демократия.
– Так вот, – начинает мужчина. – В цирке иллюзионист Кио показывают новый аттракцион. На арену выводят здоровенного мужика, через плечо у него красная лента с надписью «Коммунист». Кладут этого мужика в большой ящик и распиливают. Затем открывают и из ящика выскакивают…
– Черти? – кричит кто-то.
– Нет, – рассудительно заявляет говорящий. – Два человечка, но помельче. И у каждого через плечо лента с надписью «Демократ». И такие они шустрые, такие шустрые…
– А я всегда говорил, из одного помёта чепушилы, – зло бросает кто-то.
– Спрашиваю сегодня в магазине, – начинает рассказывать молодой парень. – Девушка, у вас написано «Яйцо отборное». У кого отбирали?
– Не у мужиков же, у кур, – отвечает продавец.
– И что… они сопротивлялись?
– Те, что сопротивлялись, на соседнем прилавке лежат.
Все только раскрыли рты, чтобы от души посмеяться, как вдруг из коридора послышались шум и возня. Затем грохот падающего тела, жуткие вопли. Через несколько минут два милиционера втащили в комнату молодого парня восточного типа с большим носом. Тот, дико оглядываясь, повторяет, как заведённый:
– Нэ понимаю, нэ говору.
Дежурный, оторвавшись от бумаг, спрашивает:
– За что задержали?
– Матерился, таксовал без разрешения, к людям приставал.
– Понятно, – кивает дежурный и обращается к задержанному парню. – Говорить будешь?
– Нэ понимаю, нэ говору, – талдычит носатый задержанный, сверкая глазами и активно жестикулируя.
Сзади стоящий милиционер отстёгивает дубинку и с размаху бьёт его по спине. Таксист несколько секунд стоит молча. Потом, гортанно крикнув что-то, рванул мимо опешивших милиционеров. Но, не успев добежать до двери, был сбит с ног идущим по коридору милиционером. Дежурный истошно кричит: «В кандалы… носатого».
Из коридора вновь послышались звуки ударов дубинок, треск электрошокера. Все сидельцы в клетках притихли прислушиваясь. Сквозь стоны задержанного парня стали доноситься фразы:
– Зачем дэлаешь больно?
– Заговорил, чурка, – смеётся сержант. – Сейчас ты у меня и на китайском заговоришь, товарищ Хун Ван Чай.
– Э-э-э, зачем ругаешься, начальник. Что нээмэю право таксовать?
– Нээмэешь, собак поганий, – зло отвечает милиционер. – За всё надо крыше отстёгивать. Капитализм. Понэмаешь?
– Понэмаю, – на автомате отвечает задержанный.
– Вот и хорошо. Чавкало закрой, положи руки на стену, этническое меньшинство.
– Зачем, начальник?
– Обыскивать буду. Есть информация, что ты торгуешь наркотиками.
– Какие наркотики… мамой клянусь, – крутит носатый головой так резко, что кажется – шея слетит с резьбы.
– Руки на стену, – орёт дежурный.
– Э-э-э… сразу предупреждаю, – начинает ныть таксист. – Наркотики в моём носке на правой ноге не мои.
– А чьи? – хохочет дежурный.
– Подложили… понимаешь. Пассажиры подложили… понимаешь. Мамой клянусь.
– Я тебе сейчас не подложу, а наложу… собака дикая, – рычит дежурный.
– Всё понимаю, всё решим начальник. Договоримся, да…
Таксиста куда-то уводят, голоса стихают. Сидящие в клетках люди вновь оживились. Здоровенный мужик призывает всех к вниманию и рассказывает свежий анекдот:
– Лейтенант-гаишник несёт службу на шоссе. Вдруг видит – летит иномарка. Он останавливает машину. Водитель открывает окно и набрасывается на гаишника: «Ты что, номера на машине не видишь?». «Вы нарушили скорость движения, – невозмутимо говорит гаишник. – Ваши права».
«На, собака», – говорит водитель и бросает ему в лицо 100 долларов. Поднимает стекло и уезжает. Гаишник ошарашен такой наглостью. Оглядывается, на дороге машин нет. Доллары лежат на асфальте, решил их поднять. И тут чей-то сапог накрывает деньги. Лейтенант подымает голову, а над ним завис его начальник. Майор спокойно берёт деньги и объясняет молодому милиционеру: «Это мне. Это я собака. А ты ещё щенок».
И опять от хохота трясутся решётки обезьянника. Смеются все, даже охранники. Вскоре привели человек пять армян – торговцы с местного рынка – без регистрации. Все они в клетку к мужикам не помещаются, их уплотняют ногами. Но спустя пару часов торговцев выпустили – пришёл их старший, всё уладил.
Вскоре и пацанов, со словами: «Нечего воздух в камере портить», отпустили на волю. Уже около выхода они слышат, как дежурный говорит следователю:
– Эти мальчишки – злые, как волки. Чуть не забили Корыто.
– Волчата, – уточняет офицер. – Вырастут – будут волки.
МОСКОВСКИЕ БУДНИ
Однажды в подземном переходе Мишка увидел пожилого человека, который играл на скрипке. Остановился в стороне и стал слушать. Музыка была, как и глаза седого скрипача: зовущая, грустная. В ней не гремели барабаны, не брякали гитары, не слышались истошные вопли патлатых певцов. В ней вздыхала и плакала печальная скрипка. Журчала вода, а жёлтый, увядший лист мягко ложился на землю…
Обо всём забыл Мишка. А музыкант, внимательно посмотрев ему в глаза, играл, словно для него одного. Он принимал юношу, как равного себе, со всеми его бедами и радостями. А главное – с нарождающейся жаждой любви. Во снах, что виделись ему в последнее время, Мишка признаться себе смущался. А здесь, – скрипка пела нежно и трепетно, словно рассказывая историю о первой любви. Слушая удивительную музыку, у Мишки вдруг неясные ещё, тревожные желания вдруг из стыдливых превратились в радостные и светлые…
Юноше вдруг показалось, что он словно попал в перекрестье ярких лучей, исходящих от музыканта. Что вот сейчас, он виден весь, как под рентгеном, со своими тайными желаниями и секретами. Что ничего нет в этом страшного и предосудительного. И зло исчезло из мира, и горя нет. Что смотрит на него мир всё понимающими глазами умного и доброго человека. Мишка словно чувствовал, что своей музыкой скрипач высветлил в нём то, ради чего он появился на этой земле…
А ещё парень сердцем почувствовал, что такая музыка не лжёт, не обманывает. Это музыка не та, где бешено-весёлые звуки крутятся, захватывают и бездумно-шаловливо уносят куда-то. Эта музыка трогательно ищет что-то, силиться выразить что-то своё, тайное и очень личное, что невольно ждёт впереди…
Пальцы тонких, красивых рук исполнителя грандиозно бегали по грифу. Всё кругом замерло, притихло, словно вслушивалось, о чём поёт печальная душа уличного музыканта. И над всем властно царили звуки маленькой скрипки, и эти звуки, казалось, гремели над землёю, как раскаты далёкого грома…
От всего этого рот у Мишки в удивлении открылся, перехватило дыхание и защипало в глазах. Парень словно забыл, где он, что он. Юноша слышал только грустную историю, которую ему рассказывал музыкант с печальными глазами. И его сердце упоительно тонуло в божественной музыке…
Парень уже давно перестал различать всё вокруг. Всё, кроме звуков, что лилась прямо из сердца скрипки, что плакала на плече седого скрипача. Вся гамма чувств – от высокой печали до возвышенной радости – светлыми волнами пробегала по лицу юноши. Мишка лишь судорожно мял чёрную шапчонку, которую не помнил, когда стащил со своей головы. А голову пронзили услышанные где-то строчки стихов:
«Печально музыка звучала,
Плыла над праздною толпой.
Как будто в веру обращала
И омывала чистотой».
Какой-то прохожий, заметив около музыканта оторопевшего юношу, подошёл к нему. Похлопав по плечу, тоже долго слушал пение скрипки. Когда скрипач остановился, и Мишка ушёл, незнакомец положил в футляр музыканта деньги. А уходя, обращаясь к скрипачу, сказал: «Вы обратили внимание на парня? Стоял, обнажив голову… как в храме. Что он видел»?
Скрипач печально кивнул седой головой: «У него светлая душа и всё ещё впереди». А Мишка быстро шёл по улице под впечатлением трагического и покоряющего искусства. Мимо пронеслись две милицейские машины, истошно вопя и ослепляя прохожих включёнными проблесковыми маячками. Люди испуганно жались к домам и нервно оглядывались.
Чтобы сократить дорогу парень пошёл через какой-то грязный двор. На разломанной детской площадке сидели грязные и шумные алкаши-синяки. Обшарпанные и поломанные детские качели, были похожи на скелеты динозавров. С окошка разноцветного домика свесился наркоман, пуская розовую пену от передозировки. Мусорный ящик испускал целую «какофонию» удушающих запахов. В нём неторопливо, как колорадские жуки, копошились два зачумленных бомжа.
Около овощного магазина грузчики сгружали ящики с бананами на чёрный грязный асфальт. Сразу образовалась длинная, кричащая людская очередь. И не удивительно, что в народе ходила поговорка: «Была великая страна, стала банановая республика».
На пустых ящиках, склонив неестественно голову, спала пьяная женщина. Рядом сидела, ёжась всем телом, заплаканная девочка лет пяти и гладила её по голове. Вот и, получается, подумал Мишка, что только любовь помогает этим детям вынести всю боль своего ужасного положения. Почему же родительской любви не хватает пожалеть своих детей?
Вскоре парень вошёл в подземный переход, ведущий в метро. Сразу же пахнуло несвежим воздухом. Он внутренне напрягся, закаменел, предчувствуя встречу с обыденной, горькой жизнью. Жизнью, наполненной толчеёй и теснотой, гулом метро, безнадёгой, нищими старухами, которые, трясясь от болезней и старости, просят милостыню. А ещё калеками, шокирующими жуткими увечьями. И, конечно – сидящими цыганками, с вечно спящими младенцами на руках.
Мимо, расталкивая пассажиров, пробежала группа челноков с огромными клетчатыми сумками, набитыми заграничными шмотками. Мишка невольно обратил внимание, что многие женщины на станции метро были не с дамскими сумочками, а с сумками-баулами. В них можно было затолкать не только несколько пачек крупы или сахара, но и пять буханок хлеба.
У стены стоял с взлохмаченной головой парень в длинной шинели и каким-то бездонным голосом читал стихи. До Мишки донеслось:
«…Мой небосклон безоблачен и ясен,
На попе нет мимических морщин…
Не потому, что мир прекрасен,
А потому, что я – кретин».
В метро Мишка увидел человека, стоящего прямо у самого края платформы. Электропоезд, прибывший на станцию, яростно сигналя, чуть не коснулся его кед. Но человек тупо уставился в облицованную холодным мрамором противоположную стену и ничего не замечал. «Наверно, ему нечего терять в этой жизни», – подумал юноша. А ещё ему вспомнились слова из беседы студентов: «У нас опять на первое была капуста с водой, на второе капуста без воды, на третье – вода без капусты». Другой студент добавил: «У нас и того проще. Вчера кипятку наварили. Наелись до отвала».
Поезд привычно продолжал свой путь по тёмным лабиринтам столичного метро. Люди устало дремали, читали газеты или книги. И кругом – суровые, озабоченные, но больше недовольные лица.
В вагоне Мишку сразу же поразила своим убожеством и крикливостью реклама. Он с удивлением, по-новому взглянул на эти пёстрые картинки, где улыбающиеся девицы предлагали купить новую шубу, толстяки в очках – кредиты, семейки с оскаленными зубами – зубную пасту. Ему стало страшно. Он физически почувствовал, что эти рекламные образы готовы засосать его в свои сети, использовать и выбросить. Мишка зябко повёл плечами, настороженно оглянулся, но вокруг никто не замечал опасности.
Сидящий рядом мужчина слушал радиоприёмник. До Мишки донеслись слова диктора: «Город вновь захлестнула волна криминальных разборок. Семь трупов, взрывы и поджоги автомобилей в течение последней недели стали последствием жестокой войны между преступными группировками, сцепившимися между собой в войне за передел сфер влияния. И всё это происходит на фоне масштабной коррупции в правоохранительных органах». Мужчина выключил приёмник и прошептал: «Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела. А криминальных авторитетов и продажных ментов, что забыли о присяге, вычистят парни из «Белой стрелы…»
На одной из шумных от толпящихся продавцов домашним скарбом улиц, Мишка увидел мальчишку. Тот, сидя на маленьком стульчике, рисовал желающих. Некоторые прохожие останавливались, всматривались в готовые шаржи. Многие одобрительно кивали, платили и говорили: «А что, похож».
Какой-то щёголь, посмотрев свой шарж, зло бросил: «Сам дурак». Резко повернулся и под хохот толпы, быстро удалился. Мужчина поднял рисунок, развернул. Посмотрев сам, стал показывать столпившимся кругом людям. Потом, повернувшись к мальчику, сказал:
– Ты здорово ухватил в рисунке сущность этого хлыща. Вот, возьми деньги.
– Заплатили, возьмите работу, – ответил мальчик.
– Зачем он мне? – улыбнулся прохожий. – Может, на буфет поставить, чтобы дети за конфетами не лазили?
Оглядев собравшихся, солидно добавил:
– Я плачу не за портрет, а за талант.
Многие согласно закивали, кто-то даже захлопал. То тут, то там слышалось: «Мальчик – несомненно, способный». «Молодец». «А как хорошо он подмечает детали и передаёт атмосферу. Жаль, что нынешним властям нет дела до таких ребят. Вот и творят будущие Репины, да Айвазовские на улицах».
Люди стали вспоминать, как многие юные таланты стали великими художниками, музыкантами, актёрами и поэтами, после того, как им в своё время помогли добрые люди. Опустив в банку уличного художника несколько монет, Мишка, в грустных раздумьях, пошёл дальше.
На заборе, огораживающем стройку, юноша увидел табличку: «Осторожно! Территорию охраняют животные!» Усмехнувшись, он продолжил свой путь. Мимо металлической гусеницей прополз, громыхая всеми железными костями, трамвай. Подойдя к кабинке общественного туалета, Мишка обнаружил на двери надпись: «Не переживай, ничего хорошего из тебя не выйдет». Вошёл. Заставил парня горько улыбнуться и газетный заголовок над унитазом: «Всё для людей».