Иван Никитчук
Закованный Прометей. Мученическая жизнь и смерть Тараса Шевченко
© Никитчук И.И., 2019
© ООО «Издательство Родина», 2019
* * *
Посвящается моим друзьям-одноклассникам
Мені однаково, чи буду
Я жить в Україні, чи ні.
Чи хто згадає, чи забуде
Мене в снігу на чужині –
Однаковісінько мені.
В неволі виріс між чужими,
І, неоплаканий своїми,
В неволі, плачучи, умру,
І все з собою заберу –
Малого сліду не покину
На нашій славній Україні,
На нашій – не своїй землі.
I не пом’яне батько з сином,
Не скаже синові: – Молись.
Молися, сину: за Вкраїну
Його замучили колись. –
Мені однаково, чи буде
Той син молитися, чи ні…
Та не однаково мені,
Як Україну злії люди
Присплять, лукаві, і в огні
Її, окраденую, збудять…
Ох, не однаково мені.
Т.Г. Шевченко
Предисловие
У каждого народа есть свои герои и гении, которыми они гордятся, у которых учатся мудрости, мужеству, правде, любви… Русский народ по праву гордится такими именами, как А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов… Народ Украины склоняет свою голову перед гением Тараса Шевченко.
Тарас Шевченко – это гигант духа, источник могучей творческой силы, непримиримый борец против любого угнетения человека человеком. В историю человеческой культуры он вошел не только как талантливый художник, но, прежде всего, как гениальный поэт славянства мирового уровня, как творец современного литературного украинского языка.
Шевченко родился среди днепровских степей и там с молоком матери впитал любовь к родине, к родной земле и своему народу, его легенды и поэтические песни.
Грустная песня звучала в убогой хате; колыхалась убогая колыбель; мать прекращала пение… и горячие слезы капали на его лицо; мать брала на руки, сповитого в лохмотья, и шла с ним на панщину и в жару, и в непогоду…
Подрастая, он слушал уже казацкие песни и рассказы старого деда – участника и сподвижника гайдамаков, и появлялись перед его глазами кровавые сцены, наполненные ужасом и отвагой.
Жизнь его, от рождения, была наполнена то горем, то драмой, то поэзией и искусством. Жизненные невзгоды были для него не рассказом, а действительностью; нищета и лихая судьба преследовали и его, и все, что было для него близким.
Ясная и честная душа поэта вызывала к себе исключительное сочувствие, но он был жестоко лишен любви и дружбы… Оторванный от родины и родных, заброшенный далеко от друзей, он в одиночестве мучился в глуши безотрадной пустыни, боясь оглянуться на свою ужасную судьбу. Двадцать четыре года жизни раба и десять лет солдатской муштры, десять лет унижений и глумлений жизни поэта! Эти десять лет еще при жизни были могилою, со всей ее разлагающей силой. Гробовая сырость, темнота и духота могилы в тех годах его мученичества. Как не умер он в тех страшных пытках? В течение десяти лет его убивали, душили; он захлебывался в болоте человеческой низости и невежества.
Неусыпное горе не изменило его; он остался чистым сердцем, он оставался человеком – в истинном понимании этого слова. Поэт, гражданин, живописец, гравер – он везде оставался самим собой. Эти таланты объединялись в нем как для сопротивления и успокоения в тяжелой жизни, так и для осознания своего безрадостного существования. Сколько горя ему пришлось испытать! Его хватило бы на тысячи судеб. У некоторых можно сосчитать в жизни тяжелые дни, у него – счастливые.
Шевченко был живой песней, живой печалью и плачем. Он босым прошел по колючим тернам, весь гнет эпохи упал на его голову… Вся жизнь его была тяжелой цепью, позорным ярмом; не ударом обуха убивали его, а ежечасно пилили тупой деревянной пилой. Но и тогда он подносился духом, будил, поддерживал и укреплял в каждом – то песней, то словом, то собственной жизнью – правду и безграничную любовь к угнетенному, униженному, нищему…
Так до конца жизни и не улыбнулось простое человеческое счастье поэту. Он был по-своему счастлив лишь в своих стихах и поэмах, прославивших его среди народа, и в своих работах изобразительного искусства, которым он, ученик великого Карла Брюллова, мечтал просвещать народ, обогащать его лучшими образцами гениальных художников.
Даже его заветная мечта построить свою хатку над Днепром осуществилась могилой на Чернечей горе близ Канева.
Прекрасные слова о Шевченко, отражающие всю его суть и содержание, написал другой знаменитый украинский поэт Иван Франко:
«Он был сыном мужика – и стал властелином в царстве духа.
Он был крепостным – и стал великаном в царстве человеческой культуры.
Он был самоучкой – и указал новые, светлые и вольные пути профессорам и книжным ученым.
Десять лет он томился под тяжестью российской солдатской лямки, а для свободы России совершил больше, чем десять сильнейших армий.
Судьба преследовала его в жизни, сколько могла, но она не в силах была превратить золото его души в ржавчину, его любовь к народу – в ненависть и презрение…
Судьба не жалела для него страданий, но она не пожалела и радостей, здоровым источником которых была сама жизнь.
Самый лучший и самый ценный дар судьба принесла ему лишь после смерти – вечную славу и бесконечно расцветающую радость, которую в миллионах сердцах постоянно будят его творения…»
Сегодня в современной «незалежной» Украине кучка фашиствующих националистов пытается записать в свои ряды Тараса Шевченко, прикрыть свою звериную рожу народной любовью к поэту. Но эти потуги напрасны. Шевченко любил свой народ и свою родину, но точно так же он любил и русский народ, среди которого провел большинство дней своей жизни, точно так же он любил «убогих» казахов и киргизов, среди которых провел десять лет царской ссылки. Нет, не о национальной обособленности мечтал поэт вместе со своими друзьями по Кирилло-Мефодиевскому братству, а об объединении в единую семью славянского племени. Не среди кучки отщепенцев видел себя поэт, а
…меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте – помяните
Добрым, тихим словом.
Шевченко как бы заглянул в наши дни, когда писал:
Доборолась Україна до самого краю.
Гірше ляха свої діти її розпинають…
И действительно, бандеровская власть развязала братоубийственную войну, льется кровь, гибнут люди… Случилось то, чего так опасался Тарас Шевченко:
Україну злії люди
Присплять, лукаві, і в огні
Її, окраденую, збудять…
Злые люди из-за океана, преследуя свои цели, поддерживают фашистскую клику в ее стремлении отравить сознание украинского народа смрадом оголтелого национализма. Но их потуги напрасны. Не удастся им разорвать кровные узы братских народов. Будет так, как говорил когда-то Тарас:
І на оновленій землі
Врага не буде, супостата,
А буде син, і буде мати,
І будуть люди на землі…
Наследие Тараса Шевченко не стало историей, не отошло в прошлое, оно, как огонь Прометея, продолжает служить людям, продолжает бороться с угнетением, несправедливостью, жестокостью, призывая к добру, свету и правде.
Глава 1. Арест
Был прекрасный день в самом начале апреля 1847 года, ярко сияло солнце, в воздухе, во всей природе чувствовалось пробуждение всего живого от долгого зимнего сна. Листья на деревьях еще не распустились, но вербы уже украсили себя пушистыми почками.
Тарас Шевченко, 33-летний сотрудник киевской Археографической комиссии, выпускник Петербургской академии художеств и уже известный украинский поэт, автор недавно вышедшего «Кобзаря», возвращался с очередной командировки в Черниговскую губернию к себе домой, в Киев. В нанятой коляске его спутником оказался богатый помещик, кавалерист Солонин, с которым он познакомился совсем недавно.
– Захар Константинович, – обратился Шевченко к своему спутнику, – какая красота вокруг!
И действительно, вид перед ними открывался удивительный: широкий, далекий простор, можно сказать, терялся в синей мгле. В этом просторе уже угадывалось присутствие огромной реки, шум которой становился все сильнее. До самого горизонта протянулся сплошной лес…
– Весна! Воздух – настоящий бальзам! – продолжал Шевченко. – Посмотрите, вон уже блестит батько-Днепр, а за ним отсвечивают на солнце золотом купола киевских церквей… Еще чуть-чуть – и мы дома… В Киеве, надеюсь, ожидает меня приятное известие о зачислении в профессора по рисованию Киевского университета. Как это будет славно общаться с талантливой молодежью!.. За последнее время написал массу новых стихотворений. Собрал по своим знакомым и везу их за пазухой целый ворох… Хочу издать новый «Кобзарь» с рисунками, наполненный думами о нашей Украине. Как тот жид, накоплю денег и выкуплю на волю моих бедных сестер и братьев… Немножко отдохну с дороги и окунусь с головой в издание и распространение своего дитяти – «Живописной Украины». Как многого не знает наш униженный народ, как много ему надо рассказать и показать…
Шевченко горячо, как все, что он делал, увлекся идеей систематически издавать серию гравюр с объяснительным текстом под общим названием «Живописная Украина».
Первые же его рисунки в этой серии были посвящены исторической и современной жизни народа.
Шевченко изготовил и отпечатал всего лишь шесть рисунков серии. Это яркие жанровые сцены из крестьянского быта: «Сваты» и «Мирская сходка» («Народный суд»), офорт на историческую тему «Приношение от трех держав даров Богдану Хмельницкому и украинскому народу в 1649 году» («Дары в Чигирине»), композиция на сюжет известной украинской народной сказки «Солдат и смерть» («Сказка»), наконец, два лирических пейзажа: «В Киеве» и «Выдубецкий монастырь».
Самыми ожесточенными врагами шевченковского замысла оказались украинские паны-либералы, увидевшие, что художник намеревается в своей «Живописной Украине» воспевать не «классовый мир» между помещиками и крестьянами и не националистическую романтику прошлого, а трудовой народ, его повседневный быт и борьбу за свои права…
– Вы правы, Тарас Григорьевич, – после некоторой паузы отозвался его попутчик. – Я завидую вашим прекрасным планам на будущее и рад за вас, можете рассчитывать на меня во всех ваших добрых начинаниях… Но боюсь, Тарас Григорьевич, – жмурясь от солнечного света, отозвался Солонин, – что ваш оптимизм насчет «чуть-чуть, и мы дома» вряд ли оправдан. В этом году Днепр разлился особенно широко и паром еще не налажен.
– Да не может того быть, чтобы мы не нашли хоть какую-нибудь посудину, которая перенесет нас на правый берег, – рассмеявшись, сказал Шевченко…
Они отпустили коляску и стали спускаться к Днепру.
– Захар Константинович, а вон и лодка, которая нас перевезет, – заметил Шевченко, указывая на открывшийся берег Днепра.
– Боюсь, что на эту лодку нас не возьмут, – приглядевшись, ответил Солонин. – Она предназначена для переправы почты и курьеров. Вон возле нее даже жандармы стоят.
– Давай хорошенько попросим… Вдруг согласятся. Да и курьеров никаких не видно.
Шевченко и Солонин спустились к Днепру и подошли к стоящим возле лодки квартальному надзирателю и двум жандармам.
– Господа, – обратился Шевченко к жандармам, – не выручите ли нас в беде, перебраться на тот берег?
– Не положено брать на лодку посторонних, – ответил квартальный надзиратель, стараясь не глядеть на Шевченко.
Шевченко заметил, что квартальный косит. Еще с детства, сам не зная почему, Тарас Григорьевич не любил косоглазых и не терпел встреч с ними. Какое-то недоброе предчувствие возникло где-то в душе, но он постарался его заглушить.
– Я вижу, – вмешался Солонин, – что вы намереваетесь переправляться без всякого груза. Я вам хорошо заплачу…
Квартальный переглянулся с жандармами и старший из них кивнул головой.
– Не положено, господа, – сказал квартальный, – но вижу, что вы господа благородные… Влезайте в лодку.
Лодка ждала именно Шевченко, и квартальный с жандармами разыграли эту комедию с единственной целью, чтобы Шевченко не смог освободиться от каких-либо улик.
Шевченко и Солонин разместились в лодке, в нее же погрузились жандармы с квартальным надзирателем, дружно налегли на весла гребцы, и она отчалила от берега.
Преодолевая быстрое течение, лодка медленно продвигалась к правому берегу реки. На середине Днепра к Шевченко обратился квартальный надзиратель:
– Вы Тарас Григорьевич Шевченко?
– Да, – ответил ничего не подозревающий Шевченко.
– У нас есть приказ арестовать вас. Вы арестованы. Прошу соблюдать спокойствие и передать мне все, что у вас имеется с собой.
Жандармы переместились ближе к Шевченко, отделив его от Солонина.
На какое-то мгновение Шевченко растерялся, негромко проговорив:
– Вот тебе, бабушка, и свадьба…
Но быстро пришел в себя. Он протянул руку под пальто, вытащил сверток бумаг и выбросил его в Днепр по течению.
– Поворачивайте лодку! – закричал квартальный гребцам. – Быстрее, олухи!
Лодка быстро догнала сверток, который выловил из воды один из жандармов.
– Нехорошо, господин Шевченко, – пожурил поэта с ехидной улыбкой квартальный надзиратель.
– Господа, – обратился к надзирателю и жандармам Солонин, желая выручить поэта, – может быть, мы договоримся с вами в отношении вот этого свертка бумаг, тем более уже серьезно подмоченного. Доставка его в полицию никаких благодарностей или наград вам не даст… Я готов заплатить вам за него прямо сейчас 500 рублей серебром.
Это были огромные деньги. У квартального и жандармов от такой суммы загорелись глаза. Они готовы были уступить… Но каждый из них боялся другого – жандармы – квартального, а квартальный – жандармов: а вдруг выдадут?.. Да еще и гребцы!..
К сожалению, попытка спасти сверток со стихами от жандармского внимания не удалась.
Тем временем лодка причалила к правому берегу Днепра. Шевченко в окружении квартального надзирателя и жандармов высадили на берег и повели к ожидавшей их карете.
– Спасибо тебе, Захар Константинович, – обратился Шевченко к Солонину. – Прощай и не вспоминай лихом…
– Прощай, Тарас Григорьевич! Надеюсь, что вскоре увижу тебя на свободе и еще наслажусь твоей поэзией!..
– Не знаю… Из-за нее, из-за этой самой чертовой поэзии, думаю, не скоро увидимся…
– Прекратить разговоры! – прикрикнул на них надзиратель, подталкивая Шевченко к карете.
Двери кареты закрылись, и поэта увезли в управление жандармерии…
Здесь, в жандармерии, ему стало известно, что арестован не только он, а и многие его друзья, знакомые. Среди них Костомаров, учитель словесности и историк; Кулиш, профессор истории и писатель; Чижов, профессор математики; Массон, предводитель дворянства; Маркович, отставной офицер; Н.И. Гулак, чиновник канцелярии киевского губернатора; Чиж и другие. Все они были связаны между собой одной идеей – об объединении славянских народов.
Этот круг людей, который они назвали Кирилло-Мефодиевское братство, иногда собирался на квартире у Н.И. Гулака, чтобы поговорить о судьбе славян. Высказывалась та мысль, что немцы, англосаксы, другие народы держатся вместе, а отдельные группы славян, каждая из них, ходят своей дорогой, часто в одной связке с врагом, который велит им везти его воз. Чтобы изменить эту ситуацию, предлагалось собрать всех ученых из славян вместе, чтобы они обменялись своими потребностями, счастьем и несчастьем, от которого всем достается. Братство ученых должно проложить путь к лучшему будущему – к федерации славян…
Уже на другой день после ареста Шевченко в сопровождении квартального надзирателя Гришкова и жандарма отправили в Петербург. Одновременно в Третье отделение тайной полиции гражданский губернатор Киевской губернии И. Фундуклей отправил сообщение: «Между бумагами Шевченко оказалась рукописная книга с малороссийскими, собственного его сочинения, стихами, из каких многие возмутительного и преступного содержания».
По дороге в Петербург, на почтовой станции Бровары, где меняли лошадей, Шевченко неожиданно встретил мать и жену Костомарова, которые тоже направлялись в столицу для встречи с арестованным сыном и мужем.
Возле возка, в который впрягали тройку лошадей, стоял человек с жандармом, которые ждали этот возок.
– Еще один арестованный, – сказала Татьяна Петровна, мать Костомарова, обращаясь к невестке. – Кажется, это Тарас Григорьевич Шевченко.
То ли он услышал эти слова, то ли узнал Татьяну Петровну, но не прошло и минуты, как Шевченко оказался рядом с экипажем Костомаровых и со слезами на глазах, грустным голосом промолвил:
– Это бедная мать Николая Ивановича, а это его молоденькая жена. Ой, горе, горе тяжкое матери и девушке…
После этих слов он расцеловал мать и жену Костомарова.
К ним подошел жандармский офицер и попросил Шевченко попрощаться со знакомыми и сесть в ожидавший его возок. Тарас Григорьевич успел только сказать, что за себя он не переживает, потому что он одинокий, «бурлака», а «Николая мне жаль: у него есть мать и молодая жена. И он ни в чем не виноват, разве только в том, что со мной побратался. Прости же меня, мамо, и не кляни!»
Он снова их поцеловал, сел с сопровождающими в возок, тройка курьерская с места пустилась в галоп…
Через несколько дней, 17 апреля 1847 года, Шевченко был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость. Начались следствие, очные ставки.
Тарас держался на допросах спокойно, был бодр и даже весел. Не терял оптимизма. Возвращаясь в камеру вместе с Костомаровым, он подбадривал его:
– Не грусти, Николай, будем мы с тобой еще вместе жить.
В камере Шевченко написал и посвятил Костомарову, к которому он относился очень тепло, одно из своих стихотворений:
Н.И. Костомарову
Лучи веселые играли
В веселых тучках золотых.
Гостей безвыходных своих
В тюрьме уж чаем оделяли
И часовых переменяли –
Синемундирных часовых.
Но я к дверям, всегда закрытым,
К решетке прочной на окне
Привык немного, – и уж мне
Не было жаль давно пролитых,
Давно сокрытых и забытых,
Моих кровавых тяжких слез.
А их немало пролилось
В пески полей, сохой не взрытых.
Хоть рута, хоть бы что взошло!
И вспомнил я свое село, –
Кого-то в нем я там покинул?
В могиле мать, отец загинул…
И горе в сердце низошло:
Кто вспомнит, в ком найду я брата?
Смотрю, – к тебе, чтоб повидать,
Земли черней, мой друже, мать
Идет, с креста как будто снята.
Господь, тебя я восхвалю!
За то спою свой гимн суровый,
Что я ни с кем не разделю
Мою тюрьму, мои оковы.
Это стихотворение Шевченко смог вручить матери Костомарова в Саратове только десять лет спустя, возвращаясь из ссылки.
На вопрос шефа жандармов Орлова:
– Какими случаями вы были доведены до такой наглости, что писали самые дерзкие стихи против государя императора?
Шевченко ответил:
– Возвратясь в Малороссию, я увидел нищету и ужасное угнетение крестьян помещиками, посессорами и шляхтичами. И все это делалось и делается именем государя и правительства…
Следствие закончилось быстро. Результаты его были неожиданные.
Шеф жандармов Орлов доложил Николаю, что дело Кирилло-Мефодиевского братства раздуто из-за желания многих подчиненных выслужиться. Приговоры последовали мягкие для тогдашнего режима. Правительство знало цену разговорам пылких юношей о единстве славян и моральном перевоспитании крепостников. Только Костомаров получил год тюрьмы. Почти все обвиняемые были освобождены.
Что касается Шевченко, то дело приобрело серьезный оборот. В его свертке были найдены стихи, вызвавшие гнев царя, когда он их лично прочел. Разве мог простить царь холопскому поэту его дерзкие стихи, высмеивающие царский двор и их императорскую особу вместе с императрицей?
Гляжу: дома стоят рядами,
кресты сверкают над церквами,
по площадям, как журавли,
солдаты на муштру пошли…
Господа пузаты,
церкви да палаты
и ни одной мужицкой хаты!
Смеркалося… Огнем, огнем
кругом запылало –
тут я струхнул… «Ура! ура!» –
толпа закричала.
«Цыц вы, дурни! Образумьтесь!
Чему сдуру рады,
что горите?» – «Экой хохол!
Не знает парада!
У нас парад! Сам изволит
делать смотр солдатам!»
«Где ж найти мне эту цацу?»
«Иди к тем палатам»…
Вошел в палаты.
Царь ты мой небесный,
вот где рай-то! Блюдолизы
золотом обшиты!
Сам по залам выступает,
высокий, сердитый.
Прохаживается важно
с тощей, тонконогой,
словно высохший опенок,
царицей убогой,
а к тому ж она, бедняжка,
трясет головою.
Это ты и есть богиня?
Горюшко с тобою!
Не видал тебя ни разу
и попал впросак я, –
тупорылому поверил
твоему писаке!
Как дурак, бумаге верил
и лакейским перьям
виршеплетов. Вот теперь их
и читай, и верь им!
За богами – бары, бары
выступают гордо.
Все, как свиньи, толстопузы
и все толстоморды!
Норовят, пыхтя, потея,
стать к самим поближе:
может быть, получат в морду,
может быть, оближут
царский кукиш!
Хоть – вот столько!
Хоть полфиги! Лишь бы только
под самое рыло.
В ряд построились вельможи,
в зале все застыло,
смолкло… Только царь бормочет,
а чудо-царица
голенастой, тощей цаплей
прыгает, бодрится.
Долго так они ходили,
как сычи надуты,
что-то тихо говорили,
слышалось: как будто
об отечестве, о новых
кантах и петлицах,
о муштре и маршировке.
А потом царица
отошла и села в кресло.
К главному вельможе
царь подходит да как треснет
кулачищем в рожу.
Облизнулся тут бедняга
да – младшего в брюхо!
Только звон пошел. А этот
как заедет в ухо
меньшему, а тот утюжит
тех, что чином хуже,
а те – мелюзгу, а мелочь –
в двери! И снаружи
как кинется по улицам
и – ну колошматить
недобитых православных!
А те благим матом
заорали да как рявкнут:
«Гуляй, царь-батюшка, гуляй!
Ура!.. Ура!.. Ура-а-а!»
Докладывая царю о результатах расследования дела об участниках Кирилло-Мефодиевского братства, шеф жандармов в отношении вины Шевченко сказал:
– Шевченко формально не принадлежал к братству, но он виновен по своим собственным отдельным действиям.
– Я вполне ознакомился с этими его «отдельными действиями». «Мужицкая» поэзия Шевченко во много раз страшнее либеральной болтовни юношей из Кирилло-Мефодиевского братства, – ответил Николай I на слова Орлова. – Его возмутительные стихи могут вызвать волнение среди народа Малороссии и не только. Они уже заполонили все города и села… Плохо работают твои подчиненные, Алексей Федорович… Надо предпринять все меры по изъятию всего, что было издано за эти годы под его именем и не только.
– Будет исполнено, ваше величество! – нагибаясь всем телом, проговорил Орлов.
Царь ходил по кабинету с суровым выражением лица. Остановившись напротив Орлова, он вдруг, сменив гневное выражение на некоторую гримасу улыбки, неожиданно сказал:
– И все же, Алексей Федорович, надо отдать должное наблюдательности этого негодяя. Э, как ловко он изобразил в своих стихах мою вторую половину: «тощей, тонконогой, словно высохший опенок, царицей убогой, а к тому ж она, бедняжка, трясет головою…»
Гримаса сошла с лица царя, и снова его глаза наполнились гневом.
– Какая неблагодарность!.. Александра Федоровна истратила почти 400 рублей, чтобы купить портрет Жуковского, написанный Брюлловым, для выкупа этого, так сказать, крепостного художника… И вот благодарность!.. – раздраженно продолжал царь. – Он в своих стихах ругал москалей… Так вот, повелеваю отправить его в москали, пусть на своей шкуре испытает, каково это быть москалем… На десять лет в солдаты в Тмутаракань, под строжайший надзор, запретив писать и рисовать!
– Будет исполнено, ваше величество, – заверил царя Орлов.
Жестокость приговора изумила даже жандармов. Это была гражданская смерть для Шевченко. Художнику связали руки, поэту заткнули рот.
Шевченко выслушал приговор спокойно, даже с улыбкой.
Сразу же после вынесения приговора, 2 июня 1847 года, Шевченко в сопровождении фельдъегеря и жандарма отправили в Оренбург. Впереди был путь в две тысячи километров. Шевченко был отправлен тайно. Никто не знал, куда сослан поэт. Первое время по Петербургу ходили слухи, что он увезен на Аландские острова и там повешен…
