Иван Оченков
Великий герцог Мекленбурга
Приказал принести мне мою гитару и, сделав перебор по струнам, начал напевать. Мои современники из прошлой жизни, возможно, опознали бы в этом произведении песню из фильма про гардемаринов, исполняемую Михаилом Боярским. Впрочем, на немецком в ней мало что осталось от оригинала, разве что «лантен ланфра» и «лантатита». Ну и мелодия похожа. Но дамам нравилось, и они шумно выражали свой восторг.
После окончания музыкального вечера дамы отправились по своим апартаментам. Все девицы помещались в одной большой комнате, чисто условно разделенной ширмами на несколько закутков. Очевидно, это сделано, чтобы легче было охранять их нравственность. Баронесса занимала комнату рядом, а в коридоре, запираемом на ночь, ночевали служанки. Впрочем, в комнату баронессы был еще один вход, о котором мало кто знал. Я нашел его совершенно случайно, когда после взятия Дерпта мы искали возможные места хранения ценностей. Спрятанных ценностей так и не нашли. К сожалению, любезнейший пан Теодор оказался человеком честным и ничего не скопил на черный день, управляя покоренной провинцией, а городскую казну мы проредили еще в прошлый набег. В том, что фрау фон Фитингоф разместили именно в этой комнате, моей вины тоже не было, так уж получилось. Я, кстати, когда она приехала, вообще во Пскове был. Честно говоря, я представлял себе тетушку прелестной пани Агнешки этакой старой грымзой, красота и молодость которой давно миновали и которая будет всем выедать мозг своими нравоучениями. В реальности же баронесса оказалась весьма приятной и ухоженной дамой на вид лет тридцати с небольшим, не больше. К тому же с авантюрной жилкой и неплохим чувством юмора. Ну как тут было устоять?
Когда я появился перед приготовившейся ко сну и отпустившей служанку баронессой, пройдя этим ходом, она сначала слегка опешила, но тут же взяла себя в руки. Самообладания ей было не занимать. Насмешливо глядя на меня, она громко произнесла:
– Какая честь, ваше королевское высочество! Вы пришли пожелать нам спокойной ночи?
– Да, мадам, есть у меня такая привычка – рассказывать сказки на ночь прекрасным дамам.
– Как мило, вы не только певец, но и рассказчик? Да вы просто кладезь талантов! И кого же из моих подопечных вы собрались порадовать сказкой?
– Помилуйте, баронесса, но те сказки и поучительные истории, которые я обычно рассказываю женщинам, далеко не всегда предназначены для ушей столь юных фройляйн.
– Какая щепетильность! И кому же вы собрались рассказать вашу историю?
– Мадам, а вы в этом качестве чем плохи?
– Да вы, сударь, наглец!
– Не без этого. Однако вы знали о моей репутации, когда согласились прибыть в Дерпт. Мало того – вы взяли с собой свою дочь, компаньонку и еще одну племянницу. И вот всей этой компанией вы заявились в логово мекленбургского дракона. Кого вы собирались скормить дракону первой?
– Не понимаю, о чем вы!
– Да ладно! Вот совсем не понимаете?
– Послушайте, вы, великий герцог! Ваши войска дважды разорили эту округу, мои имения в совершенном упадке. Если бы речь шла только обо мне, то пусть. Я могу быть весьма непритязательна, но на мне дочь, племянницы, Анна наконец! Да, у вас репутация повесы, но вы рыцарь, вы женаты, и не на ком-нибудь, а на дочери и сестре короля. Да, я рисковала, но был ли у меня другой выход?
– Ваши доводы мне кажутся основательными, сударыня, и я отдаю должное вам и вашему характеру. Однако я здесь не за этим. Мы уже выяснили, что я не собираюсь покушаться на честь девушек, находящихся на вашем попечении, не так ли?
– И на чью же честь вы собрались покуситься? Служанок?
– Фи! Вы бы еще конюха предложили.
Так, фехтуя словами, словно клинками, мы и оказались в одной постели. Это была не страсть, не любовь, не секс. Это было продолжение схватки, только иным способом. И я совсем не уверен, что победил в ней, – впрочем, нельзя сказать, и что проиграл.
Осада польскими войсками Дерпта не была плотной, ватажники Кондратия регулярно передавали мне сведения об осаждающих. А вот от казаков Сулима никаких вестей не было, и это меня несколько тревожило. Как я и предполагал, без осадной артиллерии и достаточного количества пехоты поляки штурмовать город не стали. А такая неплотная осада среди зимы скорее опасна самим осаждающим. По прошествии нескольких дней, когда значительная часть польского воинства рассыпалась по окрестностям, рыская в поисках провианта, мы предприняли вылазку.
Едва ночь покрыла землю, мои драгуны вышли из ворот. Чтобы не выдать себя стуком по промерзшей земле, копыта коней были обернуты тряпками. При слабом свете звезд и луны мы подкрадывались к вражескому лагерю по скрипящему под ногами снегу. Вот показались крепко сцепленные между собой возы, составлявшие внешнюю ограду польского стана. За ними виднелись караульные, греющиеся у костров. Чтобы двигаться дальше, надо бы снять их по-тихому, но кремневые ружья тихим боем похвастаться не могли. Глушители изобрести, что ли? Но вот беда – я довольно плохо представляю их устройство. Однако я предвидел такую надобность и приказал, чтобы Кондратий привел своих ватажников, многие из которых были вооружены самострелами и луками. А вот и он, только почему один?
– Княже, беда! – прошептал мне подошедший атаман. – Сулим сговорился с поляками и измену готовит.
– Да ты в уме ли? – воскликнул я. – Он столько разору принес ляхам, нешто они могли сговориться?
– Ой, княже, земли сии не ляшские, и им до них мало дела, да и сами что ляхи, что литвины – разбойники не из последних. Ворон ворону глаз не выклюет, а супротив казаков казаками воевать – это все одно что землю волком орать. Не будет с того толку!
Решение надо было принимать быстро, и я дал команду к отходу. Мои драгуны дисциплинировано развернулись и с максимально возможной поспешностью стали возвращаться к коноводам.
Быстро разобрав лошадей и вскочив седла, мы двинулись прочь от вражеского стана по своим следам. Но едва мы отошли на милю, наткнулись на идущих по нашим следам казаков Сулима. Негодяй все рассчитал: чего выслеживать нас в незнакомом зимнем лесу, если можно, пройдя по вытоптанному нами снегу, безошибочно выйти на нас и атаковать, когда на весь ночной лес станут раздаваться звуки боя. Но тут предателям не повезло: наткнувшихся на нас следопытов взяли в сабли, а в следовавших за ними остальных разбойников хлестнул залп. Теперь надо поторапливаться, пока на поднятый нами шум не сбежались переполошенные поляки.
Дробно стучат копыта по насту, мелькают деревья, и всадники, пригнувшись от хлещущих их веток, погоняют своих лошадей. Похоже, мы рано списали со счетов казаков Сулима. Оправившись от первой неудачи, они бросились за нами в погоню, снедаемые жаждой мести. Какое-то время мы шли почти на равных, наши лошади были лучше, а казачьи легче. Но скоро расстояние стало понемногу сокращаться, и стало понятно, что боя не избежать. Ко мне подскакал Кароль и закричал, стараясь быть громче окружающего нас бедлама:
– Мой герцог, вам надо уходить!
– Нет! – отвечал я ему. – Надо развернутся и ударить по этим висельникам, пока они не догнали и не повыбивали нас из седел по одному.
– Мой герцог, мы не успеем. Нам негде развернуться в этом проклятом месте, да и они не дадут нам на это времени. Ради всего святого уходите!
С этими словами он хлестнул мою лошадь нагайкой и, разворачивая коня, еще раз прокричал «Уходите!».
Лошадь понесла, а за мной, не снижая аллюра, двигались остальные. Лишь Кароль и несколько солдат из его взвода остались прикрывать наш отход, и я слышал, как за нашими спинами гремят выстрелы. Когда я справился с лошадью, основная часть казаков, отвлеченная прикрывающими наш отход солдатами фон Гершова, уже отстала. Оглянувшись и посмотрев на оставшихся драгун, я скомандовал разворот и повел их на выручку Каролю. Что же, Сулим хотел подловить нас неготовыми к его атаке – теперь посмотрим, как ему понравится наш атакующий строй.
Первыми под удар попали казаки, продолжавшие преследование, они явно не ожидали, что мы сможем перестроиться на ходу и атаковать их. Часть из них заплатила за эту ошибку своими жизнями, другим достало сообразительности или везения уйти в сторону, а мы продолжили нашу атаку. Теперь роли поменялись: преследуемые из жертв на ходу обратились в хищников и были готовы яростно рвать своих врагов. Казаки Сулима, плотно окружившие моих спешенных драгун, не ожидали такого удара, однако встретили нас с не меньшей отвагой. Дико ржали лошади, звонко звенели казачьи сабли о драгунские палаши, яростно кричали атакующие и жалобно стонали умирающие. И лишь безмолвная луна – волчье солнышко, – радостно предчувствующая кровь, освещала весь этот ужас.
А вот и Сулим, окруженный своими сообщниками, пытается командовать в окружающей кутерьме. Не твой сегодня день, парень! Пришпорив лошадь, я бросаюсь на него. Заметившие мое нападение казаки пытаются перехватить меня, но не сегодня! Сегодня меня не остановить – пригнувшись, я пролетаю мимо них, разряжая свои допельфастеры на ходу. И вот мы один на один, как в старых добрых рыцарских романах. Мои пистолеты уже в седельных кобурах-ольстрах, и я тяну из ножен шпагу.
– Komm, Schweine1! – почти шепчу я ему. – Иди сюда, зараза.
# # 1 Подойди, свинья (нем.).
Тот в ответ скалит зубы и тянет из-за кушака пистолет. Все, что я успеваю, – это поднять лошадь на дыбы. Звучит выстрел, и мы падаем. Я пытаюсь выскочить из седла, но тщетно, моя левая нога остается придавленной лошадиной тушей. Сулим, глядя на меня, улыбается так, что кровь стынет в жилах, и, легко спрыгивая с коня, подходит ко мне, на ходу доставляя саблю.
– Ну, вот и свиделись, князь! – говорит он, весело улыбаясь во весь щербатый рот.
– Дурак ты, Сулим, – отвечаю я ему. – Ушел бы сразу – может, и пожил бы еще.
– А что так?
– Да уж я-то почем знаю, видать, тятька с мамкой тебя таким уродили!
У всех рейтар у луки седла, как минимум, две кобуры-ольстры для пистолетов. У драгун одна для ружья. Ну, а ваш покорный слуга имеет и то, и это. Поскольку моя многострадальная кобыла упала на левый бок, то притороченная справа кавалерийская аркебуза мне вполне доступна. Чем хорош колесцовый замок – так это тем, что его не надо взводить. Щелчок – и освободившееся колесико начинает высекать искру, воспламеняя запал. Казак пытается отпрыгнуть, но… не сегодня.
Кое-как высвободившись из-под спасшего мне жизнь своей гибелью животного, ковыляю, опираясь на аркебузу, к казаку. Нет, с такими дырками в боку люди не живут. А вот мне надо выбираться. Только пистолеты перезаряжу.
В этом мое отличие от нынешних современников: тот же Сулим, ну или хоть Лелик, не заморачиваясь поймали бы ближайшего коня, потерявшего всадника, – и айда. Я же хоть конным, хоть пешим чувствую себя совершенно некомфортно, если при мне нет моих старых добрых заряженных допельфастеров. Шпага – она, конечно, тоже важна, но пусть пока побудет в ножнах. А я, зарядив пистолеты и держа аркебузу наперевес, ищу Кароля. Вот и он, отмахивается шпагой от наседающих на него казаков. Причем один из нападающих вооружен луком и прилаживает к нему стрелу. Однако его товарищи, скачущие вокруг старшего фон Гершова, как собаки вокруг медведя, пока не дают ему прицелиться. Но это не будет продолжаться вечно, и я, приложившись к своему ружью, стреляю. Выстрел сгибает лучника пополам, а остальные казаки бросаются врассыпную. Лелик, зажимая рукой рану в боку, смотрит на меня во все глаза и срывающимся голосом произносит:
– Вам не следовало возвращаться, ваше высочество!
– И позволить этим висельникам убить тебя? Не сегодня, друг мой, не сегодня!
Наша атака развеяла казаков, и бой на какое-то время стих. Ловим лошадей, собираем раненых и оружие.
– Ваше высочество. вам надо уходить, держу пари, что поляки уже ищут нас, – вновь подает голос Лелик.
– Хочешь разорить меня, мошенник? – смеюсь я. – Конечно ищут, и я не собираюсь им помогать.
– А где мой брат, ваше высочество?
– Болеслав? А ты как думаешь? Нет, нет, он не погиб! Я послал его за подмогой, так что еще ничего не кончено. Ну, все, драгуны, на конь!
Ночь – не самое подходящее время, чтобы искать нас в зимнем лесу, так что наши враги, скорее всего, ждали нас у ворот замка. Ничего не имею против, пусть ждут. Вот если не дождутся, тогда будут искать и без проблем найдут. Следы на снегу для таких опытных вояк – что раскрытая книга для нотариуса.
Мы подошли к Дерпту, когда уже рассвело. Перед воротами гарцевала гусарская хоругвь, держась, впрочем, на изрядном расстоянии. В зрительную трубу я разглядел несколько конских и человеческих трупов на снегу. Очевидно, поляки имели неосторожность приблизиться на пушечный выстрел и Клим не оплошал. Вот вроде мелочь, а приятно! Гремели барабаны, и из ворот выходили мушкетеры, тут же строясь в каре.
– Ваше высочество, если вы сейчас атакуете, то пробьетесь в крепость, – опять подал голос Кароль. – А мы вас прикроем.
– Бросить раненых? Черта с два, дружище, мы сегодня либо все спасемся, либо все пропадем. Однако думаю, первое вероятнее.
Через несколько минут мы начали движение. Сначала небольшое охранение, потом основная часть с ранеными. Между ними и польскими гусарами был я с полусотней драбантов, прикрывая отход. Выдержать атаку польских гусар мы не могли, но у меня был сюрприз для них. Чтобы нанести осаждающим как можно больше урона, я приказал взять с собой в ночную вылазку все оставшиеся к тому времени гренады1. Всего около трех десятков. Из-за предательства казаков Сулима нападение не состоялось, но гренады никуда не делись. Так что теперь это наш единственный шанс.
# # 1 Тогдашнее название гранат.
Завидев нас, польские кавалеристы радостно загомонили и тут же стали строиться для атаки. Наши в Дерпте тоже не зевали, и на помощь двинулись выехавшие после мушкетеров кирасиры. Беда лишь в том, что поляки были гораздо ближе, и пока мы получим помощь, они втопчут нас в это заснеженное поле копытами своих коней.
Вот построившиеся гусары приближаются к нам сначала шагом, потом постепенно разгоняются, переводя коней в рысь. Под скупыми лучами утреннего зимнего солнца сияют их начищенные доспехи. Я внутренне морщусь от этого зрелища. ибо, побывав рейтаром, привык к вороненым латам и считаю блестящие доспехи гусар сущим пижонством.
– Зажечь факелы! – командую я драгунам. – Сегодня кое-кто все-таки отведает наших пирожков!
Мои драгуны усмехаются, но как-то без энтузиазма. Надо бы их подбодрить, и я, всматриваясь в лица подчиненных, стараюсь вспомнить каждого из них.
– Капрал Михал, мы ведь с тобой с самого Дарлова, не так ли?
– Точно, ваше высочество, еще с пиратами дрались на «Марте», – отвечает здоровяк, довольный, что я его вспомнил.
– Ну, вот видишь, нас тогда и полтора десятка не было против полусотни, а где они, те пираты? – подхватываю я. – А ты, Фриц? Это ведь ты, едва я тебя нанял в Гюстрове, залез на герцогскую кухню и украл курицу, которую жарили для стола покойной теперь герцогини Маргариты Елизаветы? Да-да, я всегда знал, что это ты, но не выдавать же на расправу такого бравого парня! К тому же моя кузина была редкостной стервой, упокой господи ее душу!
Мои драбанты повеселели, послышались смешки и шутки. Это хорошо, угрюмые люди плохо воюют, это я знаю точно. Тем временем гусары приближаются к нам, разогнав коней в галоп. Колышутся на ветру крылья, и летят комья снега из-под копыт. Кажется, на нас летит огромный тысячеглавый дракон, вот он выпустил когти страшных гусарских пик, чтобы рвать наши бренные тела, вот глаза слепит чешуя лат, а из сотен глоток вырывается жуткий вой. Но уже зажжены фитили гренад, и перед самым носом поляков мы раздаемся в стороны, закидав их строй «железными яблоками из чертова сада», как называют их иногда мои солдаты. У нас был один-единственный шанс из тысячи, но он сработал. Гори фитили гренад чуть дольше или меньше, и начни они разрываться раньше или позже, такого эффекта не случилось бы. Но все произошло как нельзя лучше, взрывы стали греметь в самой гуще атакующей польской кавалерии. Испуганные лошади взвивались на дыбы, сбрасывая всадников. Те падали под копыта, погибая или калечась, некоторым, впрочем, удавалось удержаться в седлах но наступательный порыв хоругви был потерян. Мы же уходим, пустив своих коней вскачь, сбивая выстрелами немногих выскочивших из этой ужасной мясорубки.
Первая атака отбита, а на вторую у польского воеводы нет времени, ибо наши кирасиры уже рядом и выдержать их атаку расстроенным рядам польских кавалеристов вряд ли удастся.
Кажется, и на этот раз меня пронесло. В крепости нас встречает улыбающийся во все зубы Гротте.
– Ваше высочество! Если бы я не относился к вам с таким почтением, я бы сказал, что вы, мой герцог, самый везучий сукин сын из всех, кого я видел!
– Спасибо, Хайнц, я тоже рад тебя видеть. Когда все это закончится, напомни мне, пожалуйста, чтобы я никогда так больше не делал.
– Конечно, мой герцог! Можете на меня рассчитывать!
Откуда не возьмись, как черт из табакерки, выскакивает Ван Дейк.
– Ну почему все едут учиться военному делу к нам в Голландию? – патетически восклицает он. – Нигде в нашей благословленной родине нет такого невероятного человека, как вы! Вот у кого надо учиться военным хитростям и тактике.
– Оставь свою лесть, Рутгер, придворный из тебя никакой, не знаешь ты этого ремесла. Но за добрые слова спасибо, а где этот старый мошенник Рюмме? Почему я его не вижу?
– О, мой герцог, он все утро весьма дельно стрелял из пушек по полякам, имевшим глупость подойти слишком близко, а как только увидел, что вы вне опасности, бросился в кирху возносить хвалу господу. При этом почему-то не в лютеранскую, а в православную, в Юрьевском пригороде.
– Вот как? Наш друг, видимо, сильно переживал, раз так перепутал.
Все, хватит с меня на сегодня, никаких сабельных сшибок и перестрелок, возвращаюсь под защиту стен. Буду в полной безопасности крутить врагу дули со стен. А это еще что такое?
Из-за стены слышен горн, вызывающий нас на переговоры.
Быстро поднявшись в башню и выглянув в бойницу, я увидел разодетого шляхтича в сопровождении богато одетых слуг, один из которых держал белый флаг, а другой трубил в горн.
– Что вы так шумите! – закричал я полякам во все горло. – Да еще в такую рань: тут, может, люди спят еще, а вы трубите в вашу глупую дудку.
Шляхтич, похоже, слегка растерялся от несуразности моих слов, но затем взял себя в руки и стал отвечать:
– Я – хорунжий панцирной хоругви перновского каштеляна пана Петра Стабровского! Меня зовут Мацей Волович, шляхтич герба «Богория».
– Весьма рад знакомству, пан Мацей! – отвечал я ему. – Но я все же не понимаю – зачем вы так шумите?
– Пан каштелян послал меня с посланием к пану герцогу… А вы кто такой, черт вас дери?!
– Что же, поручение пана каштеляна – это веская причина, а что же он сам не приехал?
– Езус Мария! – стал терять терпение пан хорунжий. – Да кто вы такой, чтобы говорить такие вещи! Сообщите же о моем прибытии пану герцогу.
– Что вы так нервничаете, пан Мацей? Нет никакой нужды никому ни о чем сообщать. Я вас и так выслушаю, так что выкладывайте, какого нечистого надобно пану каштеляну от моей скромной персоны.
– Матка боска! Так вы и есть пан герцог, а я-то подумал, что говорю с кем-то из его рейтаров. Пан герцог, у меня к вам послание от пана каштеляна, уж будьте любезны, примите его.
– Да запросто! Эй, вы там, внизу, ну-ка примите письмо у посланника! А может, вы, пан хорунжий, хотите попользоваться моим гостеприимством? Так заходите вместе с письмом, подождете, пока я ответ напишу.
– О, благодарю, ваше королевское высочество, за приглашение, но у меня нет приказа дожидаться ответа, так что я вынужден отклонить ваше любезное приглашение.
– Как хотите, пан Мацей.
Стражники подали мне письмо, и я смог отправиться домой. «Наконец-то отдых после тяжкого труда», – подумал было я, но, увы, проблемы только начинались.
Едва я переступил порог воеводской резиденции в замке, на моей шее повисла юная пани Агнешка Карнковская и стала осыпать мое лицо поцелуями, захлебываясь слезами и причитая при этом:
– Вы живы! Слава всевышнему, с вами все в порядке! Я бы умерла, если бы с вами что-то случилось.
Встречавшие меня прочие дамы во главе с баронессой фон Фитингоф, а также пан Теодор застыли от увиденной картины, как громом пораженные. Я тоже находился в состоянии полной прострации и не сразу догадался снять с себя плачущую девушку. Наконец тишина стала просто гнетущей, и я не нашелся ничего лучше, как сказать:
– Дитя мое, а вы часом меня с паном Болеславом не перепутали? Если что, он тоже жив, хотя и с трудом избежал гибели сегодняшней ночью.
Агнешка немного отпрянула от меня и застыла, как изваяние. В ее широко распахнутых глазах подобно брильянтам сверкали слезы, а губы дрожали, но при всем при этом она была прекрасна, как никогда.
– Я перепутала вас? Да я скорее умру, чем променяю вас даже на сто каких-то панов Болеславов. Я не знаю никакого Болеслава. В моем сердце только вы, и больше нет никого. Вы воздух, которым я дышу, вода, которую я пью, вами одним я живу. Вы утром посмотрите на меня – и я могу жить весь день в надежде, что удостоюсь вашего взгляда вечером. А если бы вы не вернулись сегодня утром, то видит пресвятая дева, я бы не стала жить!
Медленно я развел ее руки и, оборотившись к баронессе, произнес ледяным тоном:
– Мадам, отведите вашу подопечную в ее комнату. Она определенно нездорова.
Потом перевел взгляд на воеводу и так же сухо сказал ему.
– Пан Теодор, я теперь занят, но нам необходимо обсудить некоторые вопросы, давайте сделаем это после обеда.
После чего я решительно отправился в сторону своих покоев и, лишь выходя, обернулся. Дамы хлопотали подле Агнешки, пан Теодор суетился рядом, хлопая выпученными глазами, и лишь бедняга Болеслав стоял бледный, как смерть. На мгновение наши глаза встретились, я хотел его окликнуть, но Болик вздрогнул, будто увидел прокаженного, и бросился вон.
Вот что ты будешь делать. Все зло от баб – и без них никуда!
Кликнув слуг, я умылся и переоделся. После бессонной ночи надо бы поспать, но последние события выбили сон из головы напрочь. Усевшись в кресло подле растопленного камина, я некоторое время бездумно смотрел на огонь, голова была совершенно пуста. Машинально перебирал руками лежащие на столе вперемежку писчие принадлежности, книги и документы. Наткнувшись на какой-то свиток, я некоторое время недоуменно смотрел на него, пока не понял что это письмо, переданное мне Воловичем от перновского каштеляна. Интересно, когда он успел его написать? Что же пишет мне радный и зацный пан? Хм, похоже, писалась сия эпистола на ходу, строчки не слишком ровны, что для помешанных на каллиграфии нынешних писцов недопустимо. Мой титул, впрочем, написан четко и без сокращений. Это важно, время такое, что ошибка в титуле считается не меньшим оскорблением, чем пощечина. Пощечина что, схватились за шпаги, позвенели, кто-то кого-то заколол – и дело с концом. А титул дело такое – его предки зарабатывали, поливая реками крови, своей и чужой, тут спускать никак нельзя. Дальше шло собственно дело. Пан каштелян предлагал мне свободный выход из крепости со всем войском и имуществом (читай, награбленным). Подробности беспрепятственного выхода пан Петр Стабровский предлагал обсудить при личной встрече, оставаясь за сим преданным слугой моего королевского высочества и прочая, и прочая. Первым побуждением было послать пана каштеляна куда-нибудь далеко и надолго. Не в том он положении был, чтобы делать мне такие предложения, но, поразмыслив, я решил не пороть горячку и предварительно собрать офицеров на совет.
Надо сказать, советовался я с соратниками не так чтобы часто. Обычно все важные решения я принимал самостоятельно, а советы если и случались, то по поводу раздела добычи, награждения отличившихся и тому подобного. Собрались мы перед обедом. Мы – это Гротте, Кароль и Клим с Ван Дейком. Я прочитал им послание поляков и спросил, что они думают по этому поводу. Первому следовало высказываться самому младшему, но Болеслава не было, и начал Гротте.
– Ваше королевское высочество! Мы находимся под защитой укреплений, у нас есть теплые дома и довольно припасов. Последняя вылазка, несмотря на неудачу, не произвела на наших солдат неблагоприятного впечатления. Напротив, все славят ваш военный гений и удачливость и готовы идти в бой. Ко всему прочему ожидается прибытие подкреплений. Когда полковник Горн приведет свои войска, можно будет перейти в наступление. Так что если у вас нет иных планов, то я полагаю, надо остаться в крепости и наблюдать, как поляки в чистом поле морозят свои задницы! – Проговорив все это, мой оберст-лейтенант оглушительно захохотал.
Ван Дейк высказался в том же духе, хотя и несколько осторожнее. По его словам, польская осада не будет иметь успеха, если литовский гетман не пришлет им подкреплений и пушек.
– Ходкевич сейчас занят походом на Москву вместе с королем Сигизмундом, – задумчиво проговорил я в ответ. – Вряд ли у него есть сейчас свободные силы на это.
Кароль фон Гершов был, как всегда, лаконичен: «Как прикажет ваше высочество». Последним высказался Клим.
– Сил у поляков мало, на приступ они не пойдут, а коли пойдут, то кровью умоются. Только на что мы этот поход затеяли? Если Эстляндию брать под руку его христианнейшего величества короля Густава Адольфа – это одно, а если просто погулять-пограбить, то совсем иное. Потому я так полагаю, коли воевать Эстляндию дальше, так надо ждать Горна. Только вот человек он как есть каверзный и неверный. А ну как не дождемся? В таком разе чего бы и не уйти с честью, взяв добычу? Славы нашей от того не убудет, потерь же куда меньше.
– Я понял вас, господа! – отвечал я своему импровизированному штабу. – Сделаем так: свяжемся сегодня же с Кондратом – пусть узнает, где Горн с подкреплениями, а до той поры будем вести с паном каштеляном переговоры. Ну, если все всем ясно, то не вижу повода не выпить! Пойдемте, господа, отобедаем чем бог послал.
Выходя из кабинета, я наклонился к Каролю и тихонько спросил его:
– Как там Болик?
Тот в ответ неопределенно пожал плечами – дескать, страдает. Ну, что тут-то поделаешь? Любовь, как говорится, зла.
Обычно наши обеды проходили довольно весело. После прибытия дам, украсивших наши будни, даже старый грубиян Гротте стал принаряжаться к обеду и пытался вести светские беседы. Но в этот раз, увы, мы сидели так, будто кто-то умер. Дамы с постными лицами, пан Теодор и вовсе будто аршин проглотил. Мои офицеры тоже помалкивали и с небывалой скромностью ковырялись вилками в поданных блюдах. Ко мне, впрочем, это не относилось. Ночная прогулка с перестрелкой возбудили мой аппетит. Выходка панны Агнешки несколько выбила меня из привычной колеи, но к обеду все вернулось на круги своя. Я с удовольствием отведал все блюда, воздал должное немногим уцелевшим винам из погребов пана воеводы и, утолив голод, находился в самом прекрасном расположении духа.
– Господа, отчего вы не пьете? Вино, право же, недурно! И дамам налейте, а то у них вид кислый да бледный, можно подумать, что их не вином, а уксусом поят.
Гротте и Ван Дейк не замедлили согласиться со мной. Лелик также наполнил свой кубок, а вот пан Теодор сделал такой вид, будто у него несварение. Баронесса тоже отказалась, а вслед за нею и ее подопечные.
– Если позволит ваше королевское высочество, мы удалимся. День сегодня был крайне утомительным, – заявила госпожа фон Фитингоф.
– Как вам будет угодно, милые дамы, – не переча, отозвался я.
Дамы немедля поднялись и, как по команде сделав книксен, удалились. На лицах девушек застыло выражение: «Как вы можете быть так жестоки!» Могу, красавицы, я еще и не такое могу.
– Ну что же, господа! – обратился я к оставшимся. – Дамы нас покинули, но мы все же давайте выпьем за них. Ибо нам, в сущности, все равно, а им должно быть приятно! Если у кого есть неотложные дела – не задерживаю. Пан Теодор, нам надобно поговорить, пойдемте в кабинет. Ты чего-то хотел, Кароль?
Старший фон Гершов смотрел на меня с таким видом, что не заметить его было невозможно.
– Ваше высочество, надеюсь, вы не прогневались на моего брата? – прошептал он мне, подойдя как можно ближе.
– Что за вздор ты мне говоришь, Лелик? – так же тихо отвечал я ему. – В этом мире для меня очень мало людей ближе, чем вы с братом. И нужна очень веская причина, чтобы я на вас прогневался. И эта глупая паненка уж точно на нее не тянет. Вы с покойным Мэнни для меня как братья, поэтому успокой ради всех святых Болика. Ну-ну, ступай.
Оставшись с воеводой наедине, я некоторое время молчал, глядя на скорбное лицо пана Теодора. Наконец, когда молчание стало совершенно тягостным, воевода заговорил.
– Вы хотели поговорить пан герцог?
– Да, я полагаю это необходимым. Любезнейший пан Карнковский, я очень рад обществу вас и вашей очаровательной дочери, и мне будет крайне печально расстаться с вами, однако обстоятельства таковы, что я имею крайнюю нужду в деньгах. Вы как-то просили меня назначить выкуп за вас и вашу дочь, обязуясь выплатить его со всей возможной поспешностью, не так ли? – Дождавшись утвердительного кивка собеседника, я продолжил: – Я решил исполнить вашу просьбу и полагаю достойной сумму в сто золотых венецианских цехинов. Что скажете, пан?
– Сто цехинов? – пробормотал пан Теодор. – Это на злотые будет…
– Вы меня не поняли, пан воевода! Я не желаю ни злотых, ни талеров, ни московских рублей. Я хочу непременно сто венецианских цехинов.
– Боже, но где же я их возьму? Во всей Литве у всех жидов может не сыскаться сотни таких редких монет!
– Что за беда? Поезжайте в Краков, в Варшаву, да хоть в саму Венецию.
– Но моя дочь!
– А что ваша дочь? Возьмите панну Агнешку с собой, девочке будет полезно повидать мир.
Дерптский воевода смотрел на меня во все глаза, стараясь уразуметь, чего мне от него нужно. Наконец в его глазах появился проблеск понимания.
– А моя свояченица с дочерью?
– Бог с вами, пан Теодор! Любезная госпожа баронесса не пленница моя, а гостья, и вольна выбирать – оставаться здесь или вернуться в свой замок, или же отправиться с вами. В подвалах крепости еще довольно ваших бывших подчиненных, выберите себе по вкусу несколько человек в качестве регимента и свиты да отправляйтесь с богом.
– Почта, – машинально поправил меня воевода.
– Что? Ах, да, на польском свита будет почтом. Как угодно, соберете себе почт – и проваливайте.
– Так вы хотите…
– Вам нет никакого дела до того, чего я хочу! Все, что вам надо, – это побыстрее убраться отсюда, раз уж вы не научили вашу дочь выбирать себе ровню.
