Она наказывала вас,
240 О безответные творенья,
Служанки барышень и бар,
…………..
…………..
О вы, которым два целковых
Дается в год на башмаки,
И вы, небритые полки
Угрюмых, медленных дворовых!
Зато на двести верст кругом
Она гремела… с ней знаком
Был губернатор… кавалеры
Ее хвалили за манеры
Столичные, за голосок
(Она подчас певала «Тройку»),
За беспощадный язычок
И за прекрасную настойку.
Притом любезная вдова
Владела языком французским,
Хоть иностранные слова
У ней звучали чем-то русским.
Во дни рождений, именин
К ней дружно гости наезжали
И заживались и вкушали
От разных мяс и разных вин.
Все гости, кроме дев и дам,
Когда ж являлась до жаркого
Бутылка теплого донского –
Приподнимались по чинам
И кланялись хозяйке, – хором
«Всего… всего» желали ей…
А дети вместе с гувернером
Шли к ручке маменьки своей.
А по зимам она давала
Большие балы… Господа!
Хотите вы картиной бала
Заняться? Отвечаю: да,
За вас. Во времена былые,
Когда среди родных полей
Я цвел – и нравились моей
Душе красавицы степные,
Я, каюсь, – я скитался сам
По вечерам да по балам,
Завитый, в радужном жилете,
И барышень «имел в предмете».
И память верная моя
Рядком проводит предо мною
Те дни, когда, бывало, я
Сиял уездною звездою…
Ах! этому – давно, давно…
Я был тогда влюблен и молод,
Теперь же… впрочем, всё равно!
Приятен жар – полезен холод.
Итак, на бале мы. Паркет
Отлично вылощен. Рядами
Теснятся свечи за свечами,
Но мутен их дрожащий свет.
Вдоль желтых стен, довольно темных,
Недвижно – в чепчиках огромных –
Уселись маменьки. Одна
Любезной важности полна,
Другая молча дует губы…
Невыносимо душей жар;
Смычки визжат, и воют трубы –
И пляшет двадцать восемь пар.
Какое пестрое собранье
Помещичьих одежд и лиц!
Но я намерен описанье
Начать – как следует – с девиц.
Вот – чисто русская красотка,
Одета плохо, тяжела
И неловка, но весела,
Добра, болтлива, как трещотка,
И пляшет, пляшет от души.
За ней – «созревшая в тиши
Деревни» – длинная, худая
Стоит Коринна молодая…
Ее печально-страстный взор
То вдруг погаснет, то заблещет…
Она вздыхает, скажет вздор
И вся «глубоко» затрепещет.
Не заговаривал никто
С Коринной… сам ее родитель
Боялся дочки… Но зато
Чудак застенчивый, учитель
Уездный, бледный человек,
Ее преследовал стихами
И предлагал ей со слезами
«Всего себя… на целый век…»
Клялся, что любит беспорочно,
Но пел и плакал он заочно,
И говорил ей сей Парис
В посланьях: «ты» – на деле «вы-с».
О жалкий, слабый род! О время
Полупорывов, долгих дум
И робких дел! О век! о племя
Без веры в собственный свой ум!
О!!!.. Но – богиня песнопений,
О муза! – публика моя
Терпеть не может рассуждений…
К рассказу возвращаюсь я.
Отдельно каждую девицу
Вам описать – не моему
Дано перу… а потому
Вообразите вереницу
Широких лиц, больших носов,
Улыбок томных, башмаков
Козлиных, лент и платьев белых,
Турбанов, перьев, плеч дебелых,
Зеленых, серых, карих глаз,
Румяных губ и… и так дале –
Заставьте барынь кушать квас –
И знайте: вы на русском бале.
Но вот – среди толпы густой
Мелькает быстро перед вами
Ребенок робкий и немой
С большими грустными глазами.
Ребенок… Ей пятнадцать лет.
Что за собой она невольно
Влечет вас… за нее вам больно
И страшно… Бледный, томный цвет
Лица – печальный след сомнений
Тревожных, ранних размышлений,