Николай Федорович Иванов
Департамент налоговой полиции
29
Нет, Борис не забыл их место – метро «Киевская». Около первого вагона, если ехать в сторону «Филей», к их суворовскому училищу. Интересно, знает ли Иван, что училище перебросили в другое место?
Черевач появился со стороны входа в вокзал. Может, ему даже удобнее было назначить встречу где-то в другом месте, куда бы он смог подъехать на машине. Но такая мелочь, как воспоминание о месте их встреч после увольнений, приятно радовала.
– Привет! – поднял вверх сжатый кулак Иван.
Такое приветствие – это тоже оттуда, из юности, когда их возраст бредил патриотизмом Кубы, повстанцами Сальвадора, Никарагуа. Они и в Рязанское десантное пошли, благоразумно высчитав, что именно ВДВ стоят ближе всего ко всякого рода вооруженным заварушкам. И что именно в десантных войсках они смогут приобрести те качества и навыки, которые могут потребоваться для войны и драки. Им очень хотелось проявить себя, а раз на плечах погоны, а в руках оружие…
Однажды даже Надя, насмотревшись на них, подняла при встрече свой кулачок, но они столь откровенно засмеялись, что больше она не осмеливалась играть в их мужские игры.
Да, об этом мечтали, к этому стремились. А в итоге? Не говоря за других, но лично Борис вдосталь навоевался на собственной земле.
– Здорово, – ответил на приветствие Соломатин.
– Ну что, едем?
– Едем. Но куда?
– Электричка довезет.
– До Востряково? – почти не сомневаясь, назвал адрес Борис.
Именно Востряково с его лесным озером считалось излюбленным местом отдыха их суворовского взвода. И началось-то все случайно, когда однажды Борис, потеряв в толчее метро Ивана и Надю, – это потом он понял, что они с удовольствием потерялись сами, – сел в электричку и в тоске поехал куда глаза глядят.
Доехал до Востряково, побродил по лесу, вышел случайно к пляжу лесного озера. Посде казармы, московской толчеи озеро так обворожило, что в следующее увольнение вытащил туда же и друзей.
Замирая, стараясь не смотреть в сторону раздевающейся Нади, быстро снял свою форму и бросился в воду. И только оттуда, вроде уже естественно, наблюдал, как она, в желто-зеленом купальнике, входит в озеро. И вот именно в тот момент, когда Черевач, не стесняясь, словно уже зная, какое оно, тело Нади, схватил ее сзади и стал толкать в воду, он обо всем догадался.
Никогда Борис не отличался любовью к плаванию, а тут суматошными гребками, пряча горячее лицо в воду, устремился к противоположному берегу.
И вот они стоят на этом самом, принявшем тогда его боль, берегу.
– Ты ждешь где-нибудь здесь, – продолжал постепенно вводить его в свой план Черевач. Борис устал выпытывать у него детали и теперь лишь молча принимал то, что приоткрывал для него Черевач. – Я сижу там, около лодочной станции, – указал он на другую сторону озера. – Сначала появятся буслаевские ребята, а потом, через какое-то время, милиция.
– Ее вызовешь ты?
– Я.
– А почему ты считаешь, что она арестует их, а не тебя самого?
Иван улыбнулся, прощая: несмышленыш ты еще в наших охранных делах. Но до конца завесу так и не приоткрыл. Хотя и чувствовалось, что вчерашняя встреча утвердила его в каком-то решении. Стоит ли помогать в осуществлении задуманного им или добиться четкого ответа, что он замыслил? Лучше второе, но Ивану, кажется, очень хочется сделать что-то ради себя…
– И вот где-то в тот момент, когда милиция будет забирать тех, кого нужно, ты и подтянись поближе. Постарайся узнать своих «крестников» из электрички.
– Допустим, определю. А что дальше?
– Скажешь мне. Я скажу другому. Тот – третьему, который уже по долгу службы обязан будет задать задержанным некоторые дополнительные вопросы.
– Мне тоже задавали, – мало веря в затею, махнул рукой Борис.
– Ну тогда давай вообще ничего не делать! – впервые не выдержал Черевач. – Скажем, что лабуда все это, фигли-мигли. И садись лет на пять-десять в отдельную квартиру с видом на парашу.
– Химичишь ты что-то.
– Как будто они не химичат, – вполне резонно ответил тот.
– Слушай, а ты знаешь, что суворовское переехало? – снимая напряжение, вспомнил Борис.
– Знаю, – грустно отозвался Иван. – Как-то оказался рядом, подъехал побродить, а бродить-то и не перед чем… Ладно, не от нас это зависело. А то, что зависит от нас, мы сделаем добротно и красиво.
Красиво подъехали на автомобилях охранники Буслаева. Негромкими сигналами заставляя расступаться возвращающийся с пляжа люд, по тротуару подъехали к павильончику, под крышей которого жарили шашлык два представителя от вездесущих кавказцев. По одному виду прибывших поняв ситуацию, они тут же затушили угли, сгребли в охапку шампуры и убрались восвояси: слишком явен был настрой на разборку. А в чужие споры не хотят втягиваться даже грузины: разборки навара не дают. А где нет денег, там нет и кавказцев.
Прибывшие демонстративно попинали, потрясли два захудалых ларечка, притулившихся к павильону. Двое из буслаевцев, словно сгоняя с насиженных мест кур, отправляли подальше тех, кто еще ничего не понял и продолжал лежать на песочке. Сам Буслаев наблюдал за происходящим из машины, в которой для комфорта и прохлады отворил обе дверцы. Могли и любили шикануть перед другими «новые русские», не обращая внимания на осуждающие взгляды.
Долго и без дела сидеть на указанном месте Соломатин не смог. Осторожно вошел в воду. Тихо, без всплесков, поплыл к месту встречи. Второй раз приходится переплывать озеро, и снова не ради своего удовольствия или даже спортивного интереса.
От воды происходящие события отслеживались трудно, и он доплыл до того места, где уже нащупывалось дно и можно было стоять. К этому времени навстречу гостям уже вышли охранники Черевача. Выгадывая каждый для себя удобную позицию, поперемещались. Но пока не было старших, явных действий не предпринимали. А Черевач что-то выгадывал, выжидал, не появлялся. Хорошо, что вода под вечер всегда кажется чуть теплее и сидеть в ней, не высовываясь, одно удовольствие. К тому же из воды не выгоняли, занимались только «курами» на берегу…
Наконец показался Иван. Подчеркнуто не обращая внимания на приехавших, указал подчиненным на выстроившиеся «елочкой» машины – убрать. Проходя мимо ларька, отстранил с дороги одного из буслаевцев и тоже обернулся к своим: а этот чего здесь делает?
Это послужило как бы командой схватиться за оружие, и руки всех без исключения собравшихся в противостоянии исчезли или под полами пиджаков, или в карманах брюк. Один Черевач продолжал размахивать руками – и не «курочек» отпугивал, а выдворял вон пришельцев. Грубо. Презрительно. Явно нарываясь.
Вылез из своего наблюдательного пункта Буслаев. Пока он шел к Черевачу, Соломатин попытался высмотреть тех, кто находился в электричке. Было далековато, и он, приседая в воде, стал подбираться ближе к берегу.
Приближался к Ивану и Буслаев. В неизменном своем малиновом пиджаке, с сигаретой во рту, он являл собой восклицательный знак, который своим присутствием поставит на всем этом недоразумении добротное окончание. За пистолеты хватается шушера, а начальство потому и умнее, что их оружие – это самоличное появление в нужное время в нужный момент.
Однако Черевач не признал таких правил и авторитетов. Лишь только малиновое пятно приблизилось к нему на расстояние разговора, он отвернулся и отошел в сторону. Наглости и выдержки в этот момент, конечно, ему было не занимать, и Борису стоило подумать, насколько он все-таки иждивенец. Скорее всего тут ни Надя, ни он сам, Борис Соломатин, не правы: когда захочется, Иван умеет делать что-то и сам.
На этот раз оскорбление достигло нужной точки. Буслаев развернулся, вскинул руки, словно дирижер, приглашающий встать оркестр для приветствия, и вся приехавшая с ним братия дернулась. Но именно только дернулась, потому что из ларьков, которые только что пинались, из толпы «курочек», которых отгоняли, просто из-за деревьев вышло ровно в два раза больше народа. И уже с оружием в руках, нацеленным на прибывших. Да еще, по всей тактике ближнего боя, блокировав машины и отсекая гостей от защиты и возможности ретироваться.
Кто-то из буслаевцев, не выдержав и не рассчитав силы, выхватил пистолет, но раздалось сразу несколько выстрелов вверх. Стреляли люди Черевача – Борис прекрасно видел это со стороны.
Отдыхающие на пляже завизжали и, хватая одежду, бросились врассыпную. И только Борис, как поплавок, продолжал покачиваться среди легкой ряби озера. Черевач наверняка предусмотрел и нервозность приехавших, и даже выстрелы в воздух, раз они раздались в его группе. Конечно, вон он подносит ко рту мобильный телефон, что-то сообщает, и в самом Востряково тут же завыла милицейская сирена. Эскорт, похлеще только что прибывшего, ровной мигающей стрелой вылетел из центральной улицы прямо к озеру, обогнул его по дамбе и уперся в шашлычницу.
Видя, что среди подчиненных Ивана немало тех, кто был в плавках и блокировал Буслаева со стороны пляжа, Соломатин вылез из воды, затесался среди них. Милиция, вся в бронежилетах и с автоматами, окружила всех, и только тогда Черевач, достав из кармана какую-то бумажку, подошел к старшему:
– Вооруженное нападение на охраняемый объект.
Борис, не сдержавшись, прыснул. Это нужно было придумать: за сутки до встречи найти на пляже две будки, их хозяина, заключить с ним договор на охрану и ждать гостей. Официальнее не придумаешь. Так что оружие у Черевача – строго по закону, а вот что делают с пистолетами среди отдыхающих приезжие – разберитесь, пожалуйста.
– Разберемся, – пообещал старший из милиционеров.
По его команде группу Буслаева расчленили, каждого обыскали, отобрав оружие и документы. Увидел-узнал наконец Борис и своих знакомцев по электричке – здесь! Все шестеро. Значит, это все сделал Буслаев. Теперь, правда, остается не менее сложная задача – переключить внимание следователей, ведущих его дело, от заурядной разборки на берегу озера к убийству в Малоярославце. Но Иван прав – нужно же хоть что-то делать. И сам первый сделал более, чем можно было ожидать. Вот и просчитай ее, человеческую душу.
Был ли знаком Черевач с милицейским чином, существовал ли между ними договор, но милиция выстроила и его подчиненных. Еще раз проверили договор на охрану объекта, право на ношение оружия, сверили номера. Препровождаемые в милицейские «уазики», буслаевцы лишь с бессильной злобой смотрели на разыгрываемый фарс, но двери захлопывались-то за ними, а не за противником.
Не меньшее презрение получил во взглядах подчиненных и сам Буслаев, пока еще остающийся в окружении автоматчиков: когда начальник так по-дурному, глупо засаживает за решетку своих корешей, это тоже не прощается. Если дурак – так иди учись, а не командуй.
– Ну что, узнал? – первое, что спросил Иван, когда сначала милицейские машины, а за ними машины буслаевцев, за управление которыми сели люди Черевача, исчезли в том же направлении, откуда вынырнули.
– Узнал. Все здесь.
– Я не сомневался, – с облегчением произнес Иван. И Борис понял, что над другом продолжал висеть страх: а вдруг он, Соломатин, не верит в его невиновность.
– Где научился этим штучкам? – кивнул Борис на ларечные халупы, ставшие главным действующим лицом.
– Жизнь научила. Главное, чтобы не нарушался закон.
– А милиция?
– Ну, не у тебя же одного друзья в милиции да в полиции.
– Не у одного, – согласился Борис.
И все-таки что-то неправильное, постыдное в действиях Ивана не давало до конца принять случившееся. Да, сделано чисто. Да, по закону. Но ведь все равно это не что иное для милиции, как «санитарная» разборка. Восторжествовала правда, но неужели она может пробиваться на свет только таким способом? Ведь уже завтра этот прием может повториться, и не исключено, что против тех, кто ни в чем не виновен! Кто даст гарантию, что множиться он будет только ради справедливости…
– Чем озабочен? – уловил настроение друга Черевач.
– Да так, прихожу в себя.
Тот что-то понял, однако вида не подал, кивнул на противоположный берег:
– Одежда там?
– Да.
– Поплывешь или пройдемся по бережку?
По бережку не хотелось. Хотелось побыть одному, а если Иван станет провожать, то разговор опять закрутится вокруг только что провернутой аферы. И все же нет, не аферы. Это Иван что-то доказывал самому себе. Люди намного сложнее, чем просто «наш – не наш», и если совершают какой-то поступок, его тоже архитрудно вместить в понятие «хорошо – плохо».
Поэтому показывать свое пренебрежение тому, кто ради него рисковал собственной жизнью, Борис не мог. И молча, разрешая Ивану прогуляться вместе, пошел по тротуарчику.
30
Но все равно не так-то легко и просто оказалось Ивану оторваться от того, чем жил и кормился последние месяцы. Казалось бы, после случая у озера самое время сделать еще один шаг, чтобы вообще порвать с миром, который вроде не его и не для него, и получиться это могло красиво, достойно и даже почти героически.
Но утром он вновь завел свою шоколадную «БМВ» и привез себя к Козельскому. Кто ждет его за окнами машины? Что ждет? Голову интересно высовывать, зная, что можно опять спрятаться.
Отношения начальника службы охраны и президента в каждой фирме складываются по-разному. Где-то президент не считает зазорным зайти в кабинет к начальнику охраны, где-то «безпека» авторитетно просиживает на всех совещаниях и кофейных чаепитиях у шефа. Редко, но бывает, когда охрана числится в таких мелких сошках, что о ней вспоминают лишь в день выдачи зарплаты.
С Козельским у Черевача складывалось как раз что-то похожее на последнее. С одной стороны, хорошо – проблем меньше, но заедала и гордость: а что бы ты без нас делал, соляра вшивая? Да достаточно закрыть глаза на то, как подбирают на работу людей, перестать осуществлять свои внутренние проверки – и можно такое накрутить, что Луна слетит с орбиты. И без всяких взрывов и захватов заложников. К примеру, принять на работу очень грамотного компьютерщика. Но из конкурирующей фирмы. А уж он такой вирус запустит в компьютеры, что месяца два очищаться придется.
И все потому, что кто-то пренебрежительно относится к службе охраны.
Однако в это утро все, кто встречался Черевачу по пути в кабинет, предупреждали – Вадим Дмитриевич просит зайти.
Значит, уже разыскивал. По вчерашнему делу? Но это его не касается.
Касалось.
– Рассказывай.
Козельский был хмур, глядел исподлобья. Сесть не предложил, и, хотя он и раньше не отличался любезностью по отношению к подчиненным, сегодня это имело свой дополнительный отрицательный признак.
– О чем? – попытался валять ваньку Черевач.
– Об озере Лесном.
Знает. Даже название озера. Рассказал кто-то из подчиненных или информация пришла от самого Буслаева? Подобное исключать нельзя, ведь не зря же именно Буслаев добывал для Козельского «черные списки». Если это так, то вчера у озера он тронул не просто «малинового пиджачка», а, может быть, даже своего негласного куратора. Интересная получается картина. Тем более, что отвечать что-то надо…
– А ничего особенного. Лабуда. Меня оскорбили, и я посчитал своим долгом ответить на оскорбление, – ушел от конкретики в высшие нравственные проблемы Черевач.
– Ты уже без моего ведома начинаешь предпринимать какие-то шевеления, гаденыш? – Козельский, без сомнения, специально подобрал этот уничижительный термин, чтобы дать понять уровень поступка. – Но тебе платят за то, что ты служишь мне, а не себе лично. Собой ты можешь подтирать себе же задницу, но не более того. Тебе ясно?
– Извините, но и я не тумбочка, – неожиданно даже для себя вместо извинений пошел на обострение конфликта Иван.
Еще вчера это было бы невозможным, еще вчера он тысячу раз подумал бы, как загладить вину. Да и самой вины бы не было, он просто не допустил бы ее. А сегодня вдруг произносит такие слова! Его обидели напоминанием, кому он служит? Но он знал это и раньше. Единственное, что раньше его так пренебрежительно не тыкали носом в грязь. А это, оказывается, тоже имеет значение. Потому не очень-то страшно оказаться вышвырнутым на улицу. И это не бравада, а нормальное человеческое уважение к себе. Всегда говорят, что приятнее строить мосты, но, оказывается, сжигать их – не меньшее удовольствие. Сожженные мосты концентрируют волю…
Ответ, как и ожидалось, более чем не понравился Козельскому. По нему – так тумбочки все, кто получает деньги. Только дающий эти деньги не может ею быть. Нравится подобная картина кому-то или нет, но реальность именно такова. В коммерции спуску давать никому нельзя, иначе завтра уборщица захочет сесть в кресло президента и указывать…
Так что Козельскому разбираться в душевных выкрутасах начальника безопасности ни времени, ни охоты не было. Строить охрану, или, как выразился однажды Асаф, оборону, – это лежало на плечах самого Асафа, и коротышка с удовольствием играл в эту войнушку с оружием, засадами, подставами и тайными операциями. Пусть играет и дальше.
Но Асаф прилетит только завтра, и прилетит на сутки, специально для подведения итогов первого этапа нефтяной сделки. А сутки держать в охране человека, который принимает самостоятельные решения, – тут задумаешься…
– Иди, – неожиданно миролюбиво отпустил Козельский. Иван вопросительно поднял голову: иди – это на службу или на все четыре стороны? Президент понял его.
– Если еще хоть раз станешь проявлять самостоятельность, то из этого кабинета уже не пойдешь, а уйдешь.
Вот теперь Черевач уловил разницу. Подумать над ней в спокойной обстановке не дал звонок Людмилы.
– Привет, пропащий, – весело, словно не помня о его внезапном исчезновении, произнесла она. – Слушай, тебе не хочется пригласить меня на кофе?
О, кофе, бедный кофе! Кажется, им готовы прикрываться все, кто надеется на встречу. А у них с Людмилой кофе – это затем постель, это ночь, это в итоге страдающие глаза Нади…
– Да ты знаешь, тут у меня небольшой закрут…
– Ну неужели не выкроишь часика полтора? – сама ограничила время Людмила. – Господи, и когда мужчины сами будут догадываться устраивать женщинам небольшие праздники? Это так трудно?
Коварнейший, в общем-то, прием – сомневаться в порядочности и гусарстве мужчины. Потому и практически беспроигрышный.
– Ты заканчиваешь как всегда?
– На том же месте в тот же час, – пропела Людмила.
«Игривая», – в который уже раз подумал о ней Иван. Игривостью и взяла его, растормошила, заставила выделывать такие «па», какие и сам за собой не подозревал. Через столько лет семейной жизни понять, что такое женщина в постели – это именно она, Людмила, позволила ощутить. В такие моменты невольно напрашивается сравнение с женой и всякий раз не в пользу Нади: та лежит, чего-то ждет, а даже если он и проявит какую-то активность, воспринимает это столь недоверчиво, что впору плюнуть и отвернуться к стенке.
Однако сравнения на этом не заканчивались. Насколько Людмила была азартна и искусна в любовных утехах, настолько холодна и безразлична после них. И здесь чаша весов склонялась уже в пользу Нади с ее заботливостью и домашностью. Одного месяца жизни с Людмилой хватило, чтобы соотнести и понять: постель – хотя важно и безумно приятно, но все равно не та истина в последней инстанции, которая определяет, что выбирает и кого выбирает для себя человек.
Иван отдал предпочтение семейному покою. Правда, мечталось: вот бы соединить то и другое в одной…
Ни о каких полутора часах встречи не могло идти и разговора – это Иван с грустью понял, как только Люда отмела все кафе и приказала рулить к ее дому.
– А там Соломатина, случаем, нет? – съязвил он. Может, обидится, и они все же расстанутся?
Ничего подобного. Загладила свои золотистые полукружия волос, перехватила их сзади в пучок. Колени от всех этих движений, а может, специально, подголились – загорелые, круглые, притягательные. Детскими, словно игрушечными, но идеально ровными и отточенными пирамидками Хеопса выставились вперед грудки. Ох, стерва! Знает, чем брать и как брать.
– Я вообще-то групповым сексом не занимаюсь, – отмела Людмила возникшее подозрение, нимало не обидевшись.
Да, Бориса там нет. Он наверняка где-то рыскает в поисках своего алиби. Вечером обещал позвонить домой, так что оставаться здесь на ночь нельзя хотя бы по этой причине.
Дома Людмила быстро переоделась в спорткостюм, и по тому, как сгладились, подразрушились пирамидки без лифчика, как зато аккуратно обтянули брюки бедра, он отметил: хозяйка не оставит его в покое. Но хочет ли этого он? Вот бы Надя так умела. И все-таки как сложно сопротивляться идущему изнутри желанию…
– Ты со мной на кухню или поскучаешь пока один? – кокетливо задела она его бедром.
– Иди уж одна, от соблазна подальше, – признался Иван.
– О-о, приятно слышать, что можешь кого-то еще соблазнять. Но ведь я вернусь, – пообещала она и заспешила к холодильнику и плите.
Вернется. И он не сможет сказать «нет» или свести ее намеки лишь в игру. Попался. Хотя ожидание и трепетно, черт бы побрал этот трепет!
Расхолаживая, отвлекая себя, подошел к редкой стопочке книг, притулившейся среди хрусталя на полочке. Там же стоял и альбом с фотографиями, которого он раньше не замечал. Не зная, можно ли трогать такие вещи без разрешения, осторожно вытащил черную бархатную книжицу с золотистыми уголками и застежкой. Красиво. Посмотрим. Ему, собственно, все можно. Если позвали, то терпите. И наглость, и хамство, и невежество, и грубость. Поглядим, до какой степени простирается любовь.
Как оказалось, это был не просто альбом с распиханными между страничками фотографиями, на скорую руку подобранными по срокам, который имеется в каждом доме. С первых страниц, аккуратнейшим образом оформленных, пахнуло экзотикой – Людмила у пальмы, среди волн океана, в парке с причудливыми аттракционами. На следующей странице оказались небоскребы, и стало ясно, что Людмила снималась в Америке. И ведь ни разу не обмолвилась, хотя поездкой туда похвастаться можно было.
– Э-э, – подскочила Людмила, как только он начал всматриваться в следующий цикл фотографий. Грубо вырвала альбом, чуть не уронив тарелки, которые не успела поставить на столик. – Я вообще-то не разрешала рыться в своих вещах.
– У меня такое впечатление, что там все-таки подснят группен-секс, – удивленный реакцией Людмилы, пошутил Иван.
Люда хотела ответить, и ответить так, что осталась бы память на всю жизнь, но невероятным усилием сдержала себя. Молча поставила тарелки и ушла с альбомом обратно. А Иван попытался вспомнить снимок, который он не рассмотрел в последний момент. Там, обнимаясь, шли по тропинке Людмила и… Нет, это слишком большое совпадение и слишком многое ставит с ног на голову.
Он попытался успокоиться, собраться. Даже прикрыл глаза, усевшись в глубокое кресло. Если он не ошибся в своем предположении, то тогда становится ясной его история с назначением начальником охраны в «Южный крест». Но почему же тогда Людмила скрывает свою связь, и связь давнюю, с Козельским? А то, что на фотографии обнимались именно они, сомнений практически не оставалось. Недаром львицей набросилась Людмила на альбом и даже унесла его из комнаты. Что стоит за всем этим?
Хозяйка вернулась улыбающаяся, оставившая недовольство на кухне. Цепко глянула на гостя, но, не рассмотрев того, что не хотела бы увидеть, упала с наполненными водкой рюмками в провал кресла, где так умиротворенно устроился Иван:
– И попробуй поднять первый тост не за меня!
Делая вид, что ему неудобно освобождать правую руку, Иван левой забрал ту рюмку, которую Людмила оставляла для себя. Сотворил этот предупредительный жест почти машинально, только потому, что вокруг крутилась какая-то непонятная чертовщина. То, что Людмила вытянула его к себе именно по приказу Козельского, теперь тоже ложилось в канву происходящего. А казалось, что их президент не обращает внимания на службу охраны. Она у него, оказывается, настолько подконтрольна, и особенно в тот месяц, когда он жил у Людмилы, что лучшего и желать не нужно. Иван строил из себя Пинкертона, а его самого, как букашку, рассматривали через лупу…
Людмила или сделала вид, что не поняла жеста Ивана, или ей в самом деле было все равно, откуда пить, но она с улыбкой, легонько-легонько, до тончайшей, почти неосязаемой хрустальной нотки дотронулась доставшейся ей рюмкой до той, которая находилась в руках гостя. Отпила глоток и, дождавшись, когда пригубит и Иван, безошибочно, годами отработанным жестом показала на родинку в уголке губ – поцелуй здесь.
Не ласково – ей в наслаждение, а сильно, взасос, себе в усладу, впился не в родинку, а в губы Иван. Сорвал вниз замок куртки, сжал маленькую упругую грудь.
– Ой, больно же! – вырвалась из кресла Людмила. – Ты что это такой неуемный сегодня?
– Наверное, соскучился, – полуправдой отшутился Черевач.
– Женщину нужно брать лаской.
– Мужчину тоже.
– Это если мужчина нужен женщине.
– Брось. Лабуда все это. Мы обоюдно нужны друг другу. И когда ваш брат делает вид, что можно обойтись без мужчины, надо просто подождать еще день-два. Я не прав?
– Ну-у, – в задумчивости протянула Людмила, присев на боковушку кресла. – Женщина, скажем так, все равно может дольше оставаться без мужчины, – нашла она все же более высокое положение в предложенной иерархии.
– Что-то мы влезли в философию, – начал переводить разговор на более необходимую себе тему Черевач. – А что это ты никогда не хвасталась, что посещала аж Америку?
Неохотно, откровенно неохотно выслушала Людмила вопрос.
– Господи, да где только сегодня кто не бывает! Это раньше – через парткомы, месткомы, постель начальника. А нынче все значительно проще. Когда это я там была? Да уже почти год назад, когда еще работала в Госналогинспекции. Да, как раз перед знакомством с тобой. Поднакопила – и вперед. Много ли одной надо?
«Да не одной, еще дочка и мать», – отметил про себя Черевач. Жить на одну зарплату и иметь такую квартиру – им с женой вдвоем не потянуть. Без спонсора, как говорит нынешняя молодежь, обойтись было бы трудно. А если он был, то наверняка – Козельский.
– Если к тому же Козельский не обижает, – решил пойти Иван напролом.
Не ошибся. Угодил в точку. Все же надеялась хозяйка, что до того злополучного снимка Иван не дошел.
– Слушай, голуба, я же не спрашиваю, кто у тебя есть еще кроме меня, – взорвалась она, встав с кресла.
– А ты спроси. И пусть не покажется тебе странным – никого. Мне всегда нравилась ты.
Последняя фраза размела вдрызг новый напор Людмилы. Она даже замерла: не ослышалась ли? А Иван, уже почти зная, что все-таки уйдет сейчас от Людмилы, уйдет навсегда, не стал скрывать:
– Ты безумно красивая и страстная женщина. Я даже не удивился, когда рядом с тобой появился мой друг Борис Соломатин. Он, между прочим, до сих пор влюблен в мою жену, так что нам нравятся одни и те же женщины.
– Это я уже поняла, – притихнув, слушала Люда. Никогда не говорил Иван ничего подобного, все сам больше млел, когда она прихваливала его, а тут такое красноречие…
– Так что по женскому обаянию и страстности тебе нет альтернативы, как говорится в одной из реклам.
Наверное, Люде хотелось услышать о себе еще что-нибудь, но Иван замолчал – наверное, и так выдал годовой запас комплиментов. Она походила по мягкому ковру, потом села у ног гостя, растолкала головой его колени и притихла в этом ложе. Отпила глоток из рюмки, и, если бы вдруг вновь, дурачась, показала пальчиком на родинку, Иван не удержался бы от соблазна поцеловать ее еще раз. И теперь уже без грубости.
Не показала. Задумчиво облизнула язычком губы от спиртного.
– А если я скажу тебе, что Козельский – импотент, тебе от этого станет легче? – вдруг проговорила она, попытавшись приподнять голову.
Любая новость о начальнике – это интересно. Прозвучавшее же известие должно было вызвать интерес вдвойне, но, наверное, над услышанным грех смеяться или злорадствовать. Хотя бы из мужской солидарности. И Иван остался внешне равнодушен к сообщению Людмилы.
– Да, представь себе, – вновь уютно устроилась в своей нише Людмила. – А твое назначение к нему – думаешь, это Бог послал, что это вдруг случайно тебе подвернулось? Я же видела, что он платит много, и подумала: а почему бы тебе не зарабатывать эти деньги?
Не дождавшись реакции Ивана, она сама побито потерлась щекой о его колено. Примирения ли просила, просто ли пожаловалась на свою жизнь или признавала силу и уверенность того, к кому в данный момент по-собачьи преданно ластилась, – поди разбери чужую, да еще женскую душу.
Но порыв этот, щенячий жест неожиданно тронул, и он опустил руку на гладкую голову притихшей женщины. Она охотно откликнулась на это прикосновение, завертела головой под его ладонью, готовая даже сбить прическу ради того, чтобы почувствовать мужскую силу. И вновь передала через прикосновение свой трепет и, подтверждая его, сама опустила его руку под свою куртку. Вздыбилась от прикосновения, заходила у ног ужом. Когда-то дед поучал Ивана: «Что такое удачно выбрать себе женщину? Это засунуть руку в клубок змей и вытащить оттуда ужа».
Люда – уж? Надя – уж? Или обе змеи?
– Позвони домой, скажи, что сегодня задержишься, – прошептала Людмила, сама помогая своему телу попасть под руки Ивана.
Раньше за ней этого не наблюдалось – заботиться о жене-сопернице. Или она поняла свой проигрыш и теперь, таким неожиданным способом проявляя заботу, хочет заполучить его хоть изредка? Неужели у нее мало мужиков? Или…
– Ты же любил меня, мое тело, – витал над ухом женский шепот. – Я не изменилась, я такая же.
…или это нужно Козельскому? – додумал-таки мысль Иван.
– Погоди, – поняв бесполезность штурма с этой стороны, откровенно начала Люда новый маневр.
Зажгла свечи в двух подсвечниках у зеркала, прошла к магнитофону, нашла что-то мелодичное, восточное. Выключив свет, прошла на кухню.
И через несколько мгновений уже оттуда, танцуя в одной набедренной повязке, словно специально сшитой для таких целей и хранимой среди кастрюлей и ножей, с бутылкой коньяка и яблоком стала вплывать в подрагивающую от пламени свечей комнату. Если бы хоть раз так сделала Надя…
Проваливаясь в сладостное томление, в ласки Людмилы, Иван подумал все же о том, что нужно позвонить жене. Но мысль эта тут же перебилась, потерялась, затерлась, а потом и вовсе исчезла.
