Жанна Голубицкая
Тегеран-82. Война
«Я так скажу: добро спешите делать,
Не все ль равно, что ели и носили»
Рудаки
Памяти моих родителей
От автора
Война – продолжение рассказа о приключениях советской школьницы в Тегеране после победы в Иране исламской революции и в первые годы затяжной ирано-иракской войны.
О чем уже было рассказано в предыдущих частях романа «Тегеран-82» «Начало», «Мир» и «Лето»:
В 1978-м году меня ждало самое грандиозное приключение моего детства – путешествие в сказочную Персию, в процессе обернувшуюся революционным, а затем исламским и охваченным войной Ираном. Моего папу отправили туда по работе, он взял с собой маму и меня. Если для моих родителей возрастом немного за 30 срок в 5 лет был просто «длительной командировкой», то для меня, прожившей на свете всего-то 8 лет, это была не поездка, а часть жизни, сопоставимая по значимости с предыдущей. Считается, что ребенок начинает свое «путешествие в социум» (наблюдает, оценивает и впитывает вибрации окружающей среды не только внутри своей семьи, но и вне ее), примерно с трехлетнего возраста. То есть, на момент отъезда в Тегеран из своих восьми я прожила 5 сознательных лет в Москве. А потом ровно столько же в Тегеране. Таким образом, к 13 годам Москва и Тегеран были для меня одинаково родными и привычными. Именно поэтому я и называю иранскую «пятилетку» не поездкой, а важной частью своего детства, оказавшей на меня влияние не меньше советской его части.
Начиная с 1-го января 1980-го, за один только год мы пережили три нападения на наше собственное посольство и начало ирано-иракской войны с бесконечными авианалетами, жутким воем сирен и светомаскировками. В первые месяцы войны Ирак не уставал бомбить иранскую столицу, причем делал это с самолетов с красными звездами на борту, купленных у СССР.
Но для нас, пятерых детей, по чисто семейным причинам не эвакуированных в Советский Союз, в силу возраста все это были всего лишь будни «на районе», и наши детские игры невольно перекликались с суровой недетской реальностью. Так вместо традиционных детских казаков-разбойников мы играли в хомейнистов-тудеистов (сторонников аятоллы Хомейни и рабочей партии Ирана ТУДЕ). А когда нас начал бомбить Ирак, мы стали играть «в Саддама». Тем для подвижных игр у детишек, для которых чужая революция и война стали будничной повседневностью, было предостаточно.
Нападающие изрезали и сожгли наш красный флаг, а потом, в самый разгар рабочего дня, ворвалась в главное здание посольства, в тот самый зал приемов, где проходила историческая тегеранская встреча большой тройки в 1943-м. Для начала разбили мраморную мемориальную доску, посвященную этому историческому событию, а потом принялись крушить все, что попадало им под руку. Разбили коллекционный фарфоровый сервиз, из которого в 43-м угощались Сталин, Черчилль и Рузвельт и сбили люстру, которая помнила еще Грибоедова.
Глава 7. Военные шахривар, мехр, абан и азар 1359-го.
23 августа – 21 декабря 1980 г.
Шахривар – Избранная страна: 23 августа – 22 сентября
Мехр – Завет и соглашение: 23 сентября – 22 октября
Абан – Воды: 23 октября – 21 ноября
Азар – Огонь: 22 ноября – 21 декабря
Хроника событий в месяцы ШАХРИВАР- МЕХР- АБАН- АЗАР 1359-го года глазами иранской прессы:
8 Шахривара (30 августа) – день рождения имама Али.
17 Шахривара (9 сентября) – исход из Исламской Республики «малого шайтана» (в Тегеране закрылось британское посольство).
31 Шахривара 1359 (22 сентября) – армия Ирака форсирует Эрвендруд (персидское название приграничной ирано-иракской реки, образующейся при слиянии Тигра и Ефрата возле иракского города Эль-Курна, арабы называют ее Шатт-эль-Араб), начало ирано-иракской войны.
10 Мехра (1 октября) – день рождения имама Мехди.
14 Абана (5 ноября) – религиозное оплакивание мученической смерти имама Али.
25 Абана (15 ноября) – праздник окончания Рамадана или разговения.
18 Азара (9 декабря) – религиозное оплакивание смерти имама Джафара Саадека.
Хроника событий в период с 23 августа по 21 декабря 1980-го года глазами советской прессы:
25.08 – 39-я годовщина вручения правительству Ирана 25 августа 1941 года советской и английской ноты о вводе войск союзников на территорию их страны в связи с активизацией там гитлеровской агентуры и в целях предотвращения фашистской интервенции со стороны советско-иранской границы.
09.09 – о прекращении своей работы в Иране официально объявляет дипломатическое представительство Великобритании, все его сотрудники покидают посольство в Тегеране и пределы Ирана.
12.09 – аятолла Хомейни выдвигает условия освобождения американских заложников, захваченных более года назад и 13 месяцев принудительно удерживаемых в стенах собственного посольства в столице Ирана.
22.09 – вторжение иракских войск на территорию Ирана с целью захватить контроль над приграничной рекой Шатт-эль-Араб.
28.09 – президент Пакистана Зия уль-Хак совершает визиты в Тегеран и Багдад в безрезультатных попытках примирить воюющие стороны.
23.10 – пост Председателя Совета Министров СССР переходит от Алексея Косыгина к Николаю Тихонову.
26.10 – лондонский марш протеста в рамках кампании за ядерное разоружение собирает 50 тысяч участников, Советский Союз видит в этом свою заслугу.
04.11 – подведены итоги президентских выборов в США. С подавляющим перевесом победу одерживает республиканец Рональд Рейган, значительно опередив действующего президента Картера (489 голосов за Рейгана против 49 голосов за Картера). Представители Республиканской партии США получают большинство мест в Сенате и дополнительно 33 места в Палате представителей.
03.12 – советские миротворческие войска на территории Афганистана начинают генеральное наступление на вооруженные отряды афганского сопротивления.
08.12 – в Нью-Йорке убит один из участников квартета "Битлз" Джон Леннон.
10.12 – председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнев призывает западные страны и Китай превратить регион Персидского залива и Индийского океана в «зону мира».
16.12 – организация стран-экспортеров нефти ОПЕК на 10% повышает цены на сырую нефть.
О том, что моя мама беременна, мне сказал Серега.
Она консультировалась у его папы. Я еще не знала, как к этому относиться, и решила подождать, пока родители объявят мне сами. Только после Серегиного сообщения я заметила, что мама поправилась в талии. До этого не обращала внимания на изменения в ее фигуре – наверное, потому что мама перестала носить джинсы и перешла на платья фасона «летучая мышь». Это никого не удивляло: в подобных размахайках в 80-м щеголяли абсолютно все советские женщины.
В конце августа посольские дети стали разъезжаться, чтобы успеть подготовиться к новому учебному году. Одни улетали со своими мамами, других отправляли с отпускниками из сотрудников.
На 25 августа в посольстве назначили собрание по поводу 39-й годовщины
вручения правительству Ирана советской и английской ноты о вводе войск союзников на территорию Ирана. Каждый год 9-го мая на Русском кладбище в Дулабе советский военный атташе в своей торжественной речи пояснял, что Советский Союз и Англия приняли такое решение, потому что Реза-шах дружил с фашистской Германией и с началом Второй мировой войны Тегеран просто кишел гитлеровской агентурой. Это создавало угрозу СССР с юга, ведь со стороны Ирана фашисты могли прорваться к каспийской нефти. Советские войска стояли в северной части Ирана, включая Тегеран, а британские союзники – в южной. С тех пор юг Ирана исторически больше тяготел к западникам, а север к нам. Сталин очень не хотел выводить войска из Ирана, предвидя, что с окончанием советского присутствия молодой шах, сын Реза-шаха Мохаммед, обратит свои взоры на Запад. Время показало, что Сталин был прав. Но в 1946-м союзники подписали соглашение о независимости Ирана и войска вывести пришлось. Про то, что накануне вывода войск советского вождя посетила юная принцесса Ашраф, в официальных речах не говорилось. А прочее из года в года повторялось на День Победы на кладбище в Дулабе, куда хотя бы раз за время командировки ездил каждый, и даже я.
Но специальное собрание на эту тему на памяти присутствующих случилось впервые. Руководители отделов посольства получили задание подготовить доклады на эту тему и потянулись в библиотеку за учебниками истории, как школьники.
А между собой все шептались, строя догадки, к чему вдруг такой официоз по поводу дел давно ушедших дней?! Уж не хотим ли мы таким образом намекнуть Ирану, что отлично помним, как пишутся такие ноты, и, если что, вручим еще раз?!
Сразу после собрания в Москву отбыла последняя партия посольских детей, среди которой были Элька и Наташка с мамами, а еще наш бимарестанский Лешка со всей семьей. У Лешкиного папы закончилась командировка.
«Детей полка» у советской колонии осталось всего четверо – Серега с Сашкой, Макс и я. Мы с Серегой готовились 1-го сентября торжественно приступить к прогулу 4-го класса общеобразовательной школы, а Максу в этом учебном году предстояло прогулять 3-й класс.
Первого сентября, когда все «нормальные» дети пошли в школу, бимарестанты устроили праздник закрытия летнего сезона, хотя переезжать в город мы планировали не раньше 10-го. В этот раз тема мероприятия была «Табор уходит в город», все должны были облачиться в цыганские наряды, а нас четверых назначили цыганятами.
Готовились, как всегда, заранее. Всю последнюю неделю августа по вечерам у бассейна под предводительством Грядкина репетировал цыганский хор, а тетя Рая из прачечной шила костюмы. Мне сшила длинную многоярусную юбку из красного ташлона, где каждый ярус был отделан черным кружевом. В этой юбке, хоть она и была цыганская, я еще долго блистала на «огоньках» в своей московской Первой школе.
Первого сентября папа разбудил меня рано утром, когда они с мамой еще только собирались на работу. Не было и 7 утра. Спросонок я громко возмутилась, что меня растолкали в такую рань.
– Поздравляю тебя с началом нового учебного года! – торжественно сказал папа. –Теперь ты ученица 4-го класса и вставать придется к первому уроку.
– Ага, и к политинформации, – мрачно добавила я. С утра я очень редко бывала веселой и доброй.
– Звучит как издевательство! – добавила мама из комнаты, где заканчивала макияж.
– Зато я приготовил подарок! – подмигнул мне папа – А для подарка любой повод хорош, разве нет?
– Давай, давай сюда подарок! – запрыгала я на кровати.
Я уже догадалась, в чем дело.
Очень довольный, папа достал из портфеля толстую американскую тетрадку со съемными блоками на стальных колечках, в точности как у нашей заргандинской королевы! Я выпрашивала ее с тех самых пор, как увидела у Ники! И для облегчения задачи даже сама показала папе, где она продается. В отделе школьных принадлежностей надувного «Куроша». Значит, он съездил туда и купил ее специально к 1-му сентября!
На радостях я расцеловала папу в обе щеки, схватила тетрадку, ручку и немедленно уселась с обновкой за стол.
– Сначала умойся и позавтракай! – строго сказала мама.
– И надень школьную форму! – добавил папа.
– Не юродствуй! – одернула его мама. – Стыдно тебе должно быть! У девочки нет не только формы, но даже школы! По твоей милости, между прочим!
– Ничего, она мне потом еще и спасибо скажет, – весело заверил папа. – Вместо уроков идти купаться и загорать – это ли не мечта любого школьника!
– Не любого, а только двоечника, – поправила его мама. – Я, например, всегда радовалась Первому сентября. И в доме у нас в этот день всегда был праздник!
– И у нас в доме сегодня праздник! – ответил папа, подразумевая бимарестанский банкет по случаю закрытия летнего сезона.
– Ты хотя бы не переводи такую дорогую тетрадку на всякую ерунду! – обратилась мама ко мне, видимо, в очередной раз решив, что с папой спорить бесполезно. Он все равно переведет все в шутку.
– Ни за что! – серьезно пообещала я. – Я заведу дневник.
– Школьный, что ли? – подозрительно прищурилась мама, подозревая подвох.
– Мам, ну как я могу завести школьный, если у меня нет учителей?! – снисходительно объяснила я ей. – Личный заведу. У фрейлины Ольги такой был. И буду туда свои сердечные тайны записывать.
– У кого был? – обалдела мама. – Какие тайны ты будешь записывать?!
Но тут папа поспешно увел ее к «жопо», они уже опаздывали. А я красиво вывела на первом листочке своей новой роскошной тетрадки: «1 сентября 1980-го года, Тегеран, Иран».
Как я и обещала маме, никакой ерунды в этой тетрадке не появилось. С того момента и до самого конца нашей командировки в Иран я честно вела в ней свой личный дневник, поверяя ему свои тайны, сердечные и не только. А благодаря аккуратности и бережливости моей мамы, тетрадку эту при переезде в Союз не выкинули и не потеряли. Потом мама еще долгие годы, пока я росла, училась, влюблялась и становилась на ноги, хранила мой тегеранский дневник у себя, полагая, что у меня столько насущных дел, что собственные детские воспоминания мне пока еще не интересны. И едва ли я отнесусь к ним серьезно, если отдать мне тетрадку, а то еще и отправлю ее в мусорку.
Мама отдала мне дневник, когда решила, что момент, наконец, настал. Было это сравнительно недавно, и рассчитала она, как всегда, все правильно – результатом прочтения дневника стала эта книга.
Вечер 1-го сентября, как всегда, начался с концерта. Только теперь частушки на тему того, что скоро мы снова будем жить практически на рабочем месте, исполнял цыганский хор. Слова были, как всегда, Грядкина, он же аккомпанировал на аккордеоне. Бимарестанки были в длинных цветастых юбках и блузках, завязанных узлом на талии, а бимарестанты в ярких шелковых рубахах и шляпах. К концу лета все уже почернели на щедром заргандинском солнышке, поэтому и впрямь походили на веселый табор.
Мы станцевали танец цыганят сразу вслед за хором и нам даже «позолотили ручки» – накидали в шляпу монетки-риалы, которые специально собирали для этого случая. После выступления Макс хотел незаметно утянуть всю выручку в свою знаменитую копилку, но мы это заметили и поделили гонорар ровно на четыре части, даже мелкого Сашку не обделили. Получилось каждому на мороженое, хотя его и так закупили в избытке.
Развесное мороженое в Тегеране продавали «шариками», которые клали в специальные пластиковые ведерки. Эти разноцветные ведерки разных размеров потом еще долго служили в хозяйстве, а моя мама даже умудрилась самые удобные из них притащить с собой в Союз. В них она пересыпала крупы и сахарный песок, которые в Москве продавались в неудобных для хранения расфасовках.
Ведерко можно было заполнить на свой вкус всеми сортами мороженого, которых в специальных магазинах было не меньше пятидесяти. На заргандинские вечеринки обычно закупали штук двадцать «галлоновых» ведерок (емкостью в один галлон), доверху наполненных разноцветными шариками. К ним прилагалась большая пластиковая ложка-черпак, и каждый мог взять одноразовую миску и наложить себе, сколько влезет. Я предпочитала зеленое фисташковое и карамельное, но к концу пребывания в Тегеране к мороженому стала почти равнодушна – наверное, потому что его было в изобилии.
Шашлыки жарили, как обычно, из баранины и курицы, свинины в Тегеране, разумеется, не было, а говядину иранцы считают мясом для супа, но никак не для кебаба.
– А помнишь, как мы в шашлычную стояли? – вдруг спросил меня папа, уплетая сочную баранину прямо с одноразового деревянного шампура, они продавались в каждом «супере» в наборах для пикника.
Конечно, я помнила шашлычную в парке Сокольники, а особенно – очередь в нее. Наверное, ее помнят все, кто заехал в наш район, когда он еще был новостройкой, и заведения общепита, пригодные для всей семьи, можно было пересчитать на пальцах. «Шашлычка на кругу» или «квадратная стекляшка» в парке относилась как раз к таким знаковым семейным заведениям. Каждые выходные одна половина гуляющих в парке стояла в очереди в шашлычную, а вторая – в чебуречную. Чебуречная тоже была «стекляшкой», только круглой, и стояла на другой стороне того же «круга» – променада, закольцованного вокруг центрального фонтана, зимой он превращался в каток. Недалеко были еще «Сирень» и «Фиалка», но они уже считались ресторанами, там было дороже и детей туда не водили. По крайней мере, меня.
Разумеется, всех моих одноклассников родители тоже брали с собой в шашлычную и чебуречную и нередко по выходным мы случайно там сталкивались. Иногда на переменах мы спорили, где вкуснее. Одним больше нравились шашлыки, другим чебуреки, а очередь в обе закусочных была одинаково длинной, завиваясь перед входом плотными кольцами. Но посетители парка культуры и отдыха терпеливо в ней стояли вместе с детьми, даже на трескучем морозе, это была незыблемая сокольническая традиция выходного дня. Вкус самих шашлыков и чебуреков я помнила очень смутно, а вот очередь очень хорошо. Стоять в ней было достаточно весело, там обязательно встречался кто-то знакомый из детей, и в процессе стояния можно было играть. Еще запомнился кассир чебуречной – молодой парень с серьгой в ухе. Знакомством с ним почему-то очень гордились, будто он был знаменитым артистом или министром. И те, с кем он здоровался, пробивая чек, очень гордо шли во вторую очередь – на выдачу. Вторая очередь была тоже длинной, но стояла уже внутри, поэтому казалось очередью избранных. Счастливым обладателям чеков, пробитых «артистом», оставалось только пробиться к прилавку и получить картонную тарелку с вожделенным блюдом. Удивительным образом столов и в «шашлычке», и в «чебуречке» всегда хватало, стоя никто не ел. Возможно, откушавших тут же выпроваживали, чтобы они не засиживались.
Еще возле знаменитой сокольнической пожарной каланчи была не менее знаменитая пончиковая – ларек, вокруг которого на улице стояли высокие круглые пластиковые столы на железных ножках. В пончиковую тоже всегда стояла очередь, зато в процессе стояния можно было наблюдать через стекло за работой диковинного агрегата. Он сначала выплевывал белые и круглые колечки сырых пончиков на специальные рельсы, по которым они катились и падали в чан с кипящим маслом, а оттуда через широкую металлическую трубу вываливались уже румяные, в золотистой корочке. Упитанная раздатчица в белом фартуке, вооруженная большим совком, засовывала их в серые бумажные кульки и щедро посыпала сахарной пудрой.
Конечно, заргандинские шашлыки из парной баранины и американские пончики-донатсы, которые выпекали в каждой тегеранской кондитерской, были намного вкуснее. И в очереди за ними стоять не приходилось, что и имел в виду мой папа. Но уже тогда я смутно чувствовала, что ажиотаж вокруг советских шашлыков, чебуреков и пончиков, придает им особую, ни с чем несравнимую прелесть, а потому ответила:
– Но я все же скучаю по сокольнической «шашлычке»! А еще больше – по «чебуречке»!
– Вот так дефицит создает ажиотаж даже в детском сознании! – глубокомысленно заявил доктор-зуб, поедающий шашлык рядом и тоже предавшийся ностальгии по советскому общепиту. – А ведь вкус даже и сравнивать нельзя, в советских чебуреках и мяса-то нет!
– Но ведь вкусно! – включилась тетя Нонна.
– Вкусно, – признал доктор-зуб, – с этим не поспоришь!
Аналог чебуреков в Тегеране тоже был – кутабы с мясом. Их еще делали с зеленью и с сыром. Это национальное азербайджанское блюдо готовили в каждом ресторане и продавали вразнос на каждом базаре. Кутабы были очень вкусными, но за ними никогда не было очереди, поэтому и воспоминаний о процессе их «добычи» куда меньше.
Цыганская бимарестанская вечеринка закончилась, как всегда, танцами и массовым купанием в бассейне прямо в цыганских костюмах. В первый день осени в Тегеране было еще очень жарко, а ночи стояли темные, теплые и ласковые. Настоящие южные ночи, расставаться с которыми было очень жалко. В городе были такие же, но свежего воздуха там было намного меньше.
Теперь я ревниво следила за мамой: а вдруг ее снова бросят в бассейн, как в День Нептуна, ведь никто не знает, что внутри у нее малыш, для которого это может быть опасно! Но в этот раз маму никто не бросил. То ли Серегин папа уже сообщил « по секрету» новость всем, то ли родители сами рассказали всем, кроме меня. Последнее было бы обидно, поэтому я старалась об этом не думать.
Мы очень скучали по Лешке, привыкли к нему за это время.
А в первых числах сентября в нашем детском полку неожиданно прибыло.
Сначала на смену Лешкиному папе приехал новый доктор-нос и привез с собой жену и сына Вовку. А потом в Москве решили укомплектовать наш бимарестан еще одним хирургом, а также терапевтом, педиатром и эндокринологом. Все они прибыли в сентябре, а хирург привез с собой жену-спортсменку и дочку Танюшку.
И Танюшка, и Вовка были еще дошкольники, поэтому отсутствие школы их родителей не тревожило. Оба были всего на год старше нашего самого маленького – Сашки. Тане и Вове было уже без малого семь, а нашему Сашке шесть исполнялось в декабре. Мы с Серегой тут же решили, что вновь прибывшие не стоят нашего внимания, мелкотня ведь жуткая! Особенно, после недетского общения с посольскими.
Но все-таки мы уделили новеньким внимание – только потому, что оба приехали, когда мы еще жили на даче, где общаться с ними было проще. Мы показали им территорию и места, где в сезон больше всего грецких орехов, алычи и тутовника, отвели к бассейну, где продемонстрировали, как ловко прыгаем с вышки. На праздник закрытия сезона они опоздали, посольские дачи опустели, поэтому больше удивлять новичков было нечем. А чтобы увидеть наш штаб в дупле платана и в старой бильярдной, новенькие еще должны были заслужить наше доверие.
По этой же причине мы скрыли от новеньких, что, показывая им часть резиденции, граничащую с «английскими империалистами», заметили кое-что интересное.
Судя по возбужденной английской речи, доносившейся через забор, на их территории царило небывалое оживление. Отведя вновь прибывших назад в бимарестанские конюшни, мы с Серегой вернулись и влезли на ближайшее к забору раскидистое дерево. Наши английские соседи копошились на своей территории, как муравьи, загружая какие-то ящики в припаркованные в ряд машины. Всего машин было штук двадцать, не меньше.
– Похоже, что бегут! – предположил удивленный Серега.
– Да, небось, просто в город переезжают, как и мы, – не поверила я.
– В город они обычно переезжают тихо и по одному, – заметил Серега.
Действительно, дисциплинированные британцы каждый год закрывали летний сезон в последнюю пятницу августа и шума, равно как и концертов самодеятельности, из-за их забора никогда не доносилось.
9-го сентября мы узнали от взрослых, что англичане закрыли свое посольство в центре города, опечатали летнюю резиденцию и съехали из Тегерана с концами. Серега оказался прав.
10 сентября мы тоже переехали в город. Днем еще было очень жарко. В помещении спасали кондишены, но на улице было невыносимо душно. Густой тегеранский смог, который к октябрю на мой вкус становился даже уютным, сейчас все еще висел в воздухе плотной удушливой стеной, из которой, словно ежики в тумане, ненадолго выныривали задыхающиеся люди, чтобы снова исчезнуть в кондиционированных застенках.
Воздушные кондиционеры первого поколения, огромные и громкие, полутонов не ведали: если их ставили в режим «холод», они морозили как в Арктике. Из-за них в первую неделю после переезда в город заболевали абсолютно все: жара стояла еще летняя, «кондишены», как мы их сокращенно называли, врубали на полную мощь, а потом чихали и кашляли похлеще, чем московской зимой. Предвидя такой исход, мама запрещала включать в нашей квартире кондиционер до самого конца сентября. Я распахивала настежь окна, но это не сильно спасало. Еще обычно в это время года мы играли в «войнушку брызгалками» – поливали друг друга из водных пестиков или из пульверизаторов, остававшихся из-под голубого английского средства для мытья посуды. Вода в них приобретала голубоватый оттенок, приятно пахла лавандой, а если попадала в глаза, очень щипалась. Поэтому войнушка на брызгалках была делом серьезным: поверженный противник сразу бежал с поля боя умываться.
11 сентября я увязалась с папой в посольство, чтобы искупаться в бассейне. Первое время после Зарганде я никак не могла отвыкнуть от ежедневных купаний, а в бимарестане бассейна для плавания не было, только декоративные водоемы с фонтанчиками для освежения воздуха. Туда, конечно, в случае изнуряющей жары тоже можно было влезть, но моя мама считала это неприличным и непозволительным.
В посольстве папа пошел в административное здание, а я встретила у бассейна молодую пару, которая поселилась в той же квартире посольского жилого дома, где мы жили до нападения. Я их знала, потому что они давали папе переписывать самые модные кассеты. Они пообещали дать мне послушать новый «Оттаван», и мы пошли за кассетой к ним домой. Зайдя в нашу старую квартиру, я сразу по привычке вышла на балкон, выходивший на английское посольство. Видеть их гладкие зеленые лужайки совершенно опустевшими было странно и немного грустно. Пусть англичане и считались «империалистическими врагами», но к ним за эти годы мы тоже привыкли, ведь везде жили бок о бок – зимой здесь, на Черчилль-стрит, а летом в Зарганде.
* * *
Переезжать с дачи в город было всегда сложнее, чем наоборот. В летней резиденции было столько пространства и интересных занятий, что скучно никогда не становилось. Но как только мы вернулись на наш бимарестанский пятачок, снова стала важна личность каждого члена нашей небольшой компании. От этого зависело, какими именно играми мы будем занимать свое бесконечное свободное время.
Жена нового хирурга на работу устраиваться не торопилась, и родители Сережки с Сашкой, Макса и мои втайне надеялись, что вскоре ей станет скучно сидеть дома, пока муж в операционной, и она займется с нами спортом. Зря, что ли, новый хирург хвастался, что она чемпионка! По гладким лыжам, правда, но какая разница, лишь бы мы не слонялись без дела по больничному двору, приставая к местному персоналу и пациентам. Пусть устроит нам кружок вроде тети Таниного балетного, только спортивный, а вид спорта любой сойдет. Пока наши мамы и папы рассуждали между собой подобным образом, высокая и красивая хирургическая жена-лыжница, похоже, прекрасно себя чувствовала я и без нас. Скорее всего, она даже не догадывалась, какие планы строит на нее наше небольшое родительское собрание, а прямо ее просить никто не решался.
Дочь рослой лыжницы Танюшка была маленькой, худенькой, беленькой и очень тихой. По утрам она выходила во двор и молча подходила к нам. Если мы приглашали ее в игру, она так же, не проронив ни звука, кивала и послушно исполняла все, что от нее требовалось. Взгляд у нее был очень внимательным, смышленым и даже цепким, а вот хорошенькое личико не выражало никаких эмоций. До определенного момента мы никак не могли решить, как к ней относиться, интуитивно ощущая, что на полноценную «тихоню» наша новенькая не тянет. При всей своей молчаливости, забитой и испуганной Танюшка не выглядела. Напротив, если на ее безмятежном лице и мелькало какое-то выражение, то это было упрямство. Видимо, чтобы миловидная Танюшка показала свой истинный характер, должно было случиться что-то особенное.
Вовка тоже был худеньким и беленьким, но во всем, кроме худобы и белобрысости, наши новички были полной противоположностью друг другу. Для своего возраста Вовка был слишком долговязым и, в противовес молчаливой Танюшке, чересчур громким. Добрую половину букв алфавита он не выговаривал, а особенно «эр», но это не мешало нашему новенькому без конца болтать. Очевидно, из духа противоречия Вовка питал особую слабость к словам на «эр», говоря вместо «решено» – «ешно», «какая разница» – «каказница», а «рубить с плеча» – «убить спича». Последнее вообще было его излюбленным выражением: Вовка употреблял его к месту, и нет.
Постепенно мы привыкли и к разговорчивому картавому Вовке, и к Танюшке – без логопедических изъянов, но подозрительно тихой.
В отличие от Танюшки, Вовка тоже вроде быстро к нам привык. Все эмоции у него били через край: если Вовка хохотал или плакал, то на всю округу. Причем от смеха к слезам и обратно он переходил очень легко, часто мы даже не успевали уловить причину резкой смены настроения нашего новенького.
Касательно общих занятий и игр, Вовка, как и Танюшка, не вносил никаких собственных предложений, зато с готовностью соглашался на все наши. И за неимением свежих идей мы вернулись к кладоискательству. Заново расчертили карту территории госпиталя, нанесли на план все постройки и решили начать с прочесывания местности: если за лето что-то где-то изменилось, значит, туда, скорее всего, и спрятали клад.
В первый же день «прочесывания» мы обнаружили под центральной лестницей госпиталя новорожденных котят. Пушистые комочки с еще не прорезавшимися глазками прятались там под охраной мамы-кошки. Клад был тут же забыт, теперь мы курсировали между пищеблоком и лестницей, поднося угощения кошачьей маме, чтобы она получше кормила своих малышей.
Танюшка по-прежнему не разговаривала, но как-то утром принесла из дома целый пакет дорогого голландского молока, такое уже не все покупали даже себе, не то, что кошкам. К тому моменту целый год мировых санкций в отношении Ирана уже сказался и на нашей жизни. Все это время импортные продукты медленно, но верно исчезали с тегеранских прилавков и к сентябрю их почти не стало. А те немногие, что остались, подорожали настолько, что рядовым советским командировочным стали не по карману. Летом в Зарганде мы не очень это замечали: рядом был фермерский базар, где мы покупали овощи-фрукты, яйца, парное мясо и молочные продукты. А в городе перебои с продовольствием сразу бросились в глаза: прилавки и холодильники в прежде изобильном «супере» Рухишек теперь стояли наполовину пустыми. В прежних объемах работали только местные пекарни, фруктово-овощные развалы и молочные лавки, где продавались маст, курд и панир-хамеи – местные кисломолочные продукты.
Голландское молоко щедро налили в кошкино блюдце, а остальное припрятали там же под лестницей. И тут в большой двор выплыла Танюшкина мама, вид у нее был грозный.
– Я запрещаю Тане возиться под этой грязной лестницей! – грозно заявила она, возвышаясь над нами в адидасовском спортивном костюме и глядя почему-то не на свою дочь, а на нас с Серегой.
На лице Танюшке появилось то самое упрямое выражение, но она, как всегда, молчала. Мы молчали тоже.
Лыжница уперла руки в боки и строго спросила: