John Hall
Последняя возможность увидеть солнце
Лежу в могиле, в гробу. Здесь хорошо, здесь удобно. Единственный минус – отсутствие свежего воздуха… Еще один минус, если подумать, это ограниченность времени, которое я могу провести здесь и не сдохнуть. Из-за этого приходится контролировать дыхание, чтобы протянуть как можно дольше.
Возможно, по причине кислородного голодания, я начинаю слышать галлюцинации, начинаю их придумывать… Кто-то вновь подрубил мультипликатор моего сознания к сети 220, и теперь тот работает на полную катушку. Становится страшно. Начинаю молиться.
Я вновь слышу нечто похожее на шуршание, нечто похожее на попытки вдохнуть, нечто похожее на скрежет зубов. Мне вновь кажется, что мертвецы начали двигаться, и они подбираются все ближе. Я представляю то, как сверху, на поверхности стоит смерть и смеется. Она видит то, как я покину мир живых и отправлюсь вместе с ней в мир мертвых. Самое страшное, что в такие моменты я сам во все это верю.
Я слышу, как по земле наносятся удары, слышу шаги. Я слышу, как мой гроб окружают, как в земле, так и над ней. Всем им нужна моя плоть, чтобы утолить свой голод.
Я питательный кусок мяса.
– Не дергайся, – первый голос.
– Успокойся, – второй голос.
– Глубокий вдох, – третий.
– А за тем выдох, – четвертый голос.
– Ты просто лежишь в могиле, – пятый голос. – Ты же был готов к этому! Встречай действительность своей готовностью. Тем более, что назад не откатишь, не отмотаешь.
Я слушаю голоса, которые сплотились и сейчас выступают на моей стороне. Впервые за долгое время они делают это, для того чтобы стабилизировать мое состояние. Они отвлекают меня, они отвлекают фокус моего сознания от мультипликатора. Мне становится спокойнее. Дыхание стабилизируется. В момент начала галлюцинаций оно сбилось, участилось и это сыграло плохую службу: теперь отведенного мне времени еще меньше. Пытаться выбраться отсюда нет никакого смысла.
Единственное, что мне остается, это ждать. Ждать спасения, на которое я рассчитываю согласно плану, что я разработал. Согласно ему меня должен вытащить один друг.
С этими мыслями приходит осознание, что все эти звуки, так всполошившие мою фантазию, они могут предвещать не смерть от голодных мертвецов, а спасение от рук все еще живого. Это расслабляет меня еще сильнее. Это дает надежду, что ночь еще не окончена, что это все тот же паршивый день в этом ненавистном мне городе, где я родился и вырос, где я прожил несколько жизней и где, рано или поздно, я умру.
Эти мысли мелькают во мне ленивым калейдоскопом, пока я лежу в гробу, под землей, среди трупов других таких же, как и я, людей, только мертвых.
– Что же дальше? – появляется вопрос. – Дальше лишь вечность ожидания здесь, где нет понятия времени. Возможно, на самом деле я уже мертв… Просто то, что называется душой, не может оторваться от гниющей плоти… Еще не минуло сорок суток. Или же моя упертость тверже камня, как кованая сталь, и она держит какую-то часть квинтэссенции меня в уже остывшем теле?
Размышления уносят меня рекой вниз по течению. Звуки извне становятся четче и громче. Она все же следила за тем, кто следил за мной. Ночь еще не окончилась… Эти сутки, они чертовски длинны.
Я слышу, как по поверхности гроба начинают скрести… Не самый приятный звук. Он вселяет холодные ветра декабря прямо внутрь меня, и теперь я чувствую леденящий ужас.
– Живой? – девичий голос проникает под крышку.
– Да, – с трудом выдавливаю из себя.
– Отлично, значит, я не опоздала. Сейчас, подожди минуту.
Слышу треск дерева, металлический скрежет, мат. Она возится с оболочкой, в которую я спрятан.
– Как ты? – вновь с трудом выдавливаю из себя.
– Слышь, молчи там! Во-первых, у тебя обезвоживание, во-вторых, с тебя причитается, сечешь, дядя? – злобно ворчит она.
Решаю заткнуться в ответ на такую речь и лежать смирно.
– Толкай крышку! – кричит она.
Делаю так, как она сказала. Сверху на меня сыплется пыль и грязь. Мои глаза вгрызаются в ночь, в свет луны… Больно. Она стоит на краю ямы и смотри вниз на меня. Протягивает бутылку воды.
– Пей! – говорит она, и я начинают пить. – Эй! Тихо! Маленькими глотками!
Чувствую, как желудок наполняется водой… Слишком много жидкости сразу… Меня рвет водой.
– Я четверо суток палила за тем, как палят за твоей могилой. ЧЕТВЕРО СУТОК! Уже думала, что ты отошел из этого дерьмового мира! Прикинь!
– А я здесь…
– Да… И даже не особо воняешь. Короче, быстро вылезай, быстро закапываем место и валим отсюда. Жопой чую, сюда еще явится наблюдающий.
Молча соглашаюсь с ней и прилагаю все силы, чтобы выбраться из своей могилы. Мышцы уже успели атрофироваться… Тело само по себе согласилось с погребением, со смертью и начало умирать… Силы начали покидать каждую клеточку моего существа.
– Плохо! Очень плохо! Мне придется дергаться самостоятельно, – суетливо говорит она. – Короче, там… за сортиром, в деревьях, я оставила машину. Крути свои педали туда, двигайся в ритме вальса, я догоню, как закончу здесь.
Вновь молча соглашаюсь и выдвигаюсь в назначенное место. Каждый шаг дается с трудом… Представляю себя годовалым ребенком, что с трудом держит баланс и кое-как переставляет пухлые ножки.
– Если бы я сейчас увидел здесь такого карапуза… – первый голос.
– Решил бы не идти ему навстречу… – второй голос.
– А лучше развернуться и уйти прочь… – третий голос.
– И больше никогда сюда не возвращаться, – четвертый голос.
– А что, если младенец погонится?! – дичайше смеясь, задается вопросом пятый голос, и по спине проползает холодная змея.
Через полчаса преодолев пятиминутную дистанцию, усаживаю свои кости, свои складки, свои кости и органы на пассажирское сиденье. Обычная девичья машинка. От мягкой игрушки на заднем стекле до мягкой прокладки на руле.
– А, с другой стороны, все очень даже неплохо, – первый голос.
– Ну да… Черная маленькая машинка для мисс в белом, – второй голос.
– Она и сама, знаете, как зебра, – третий голос.
– Полосатая, как и жизнь… – жестко стебясь, говорит четвертый голос, подхватывая общую волну.
– Заткнитесь! – внезапно появляется пятый. – Спасибо сказали бы ей! Она, только подумайте, как ангел-хранитель, который во второй раз вытаскивает нас из болота полного дерьма.
Пока бешеная моя и самая молодая прошлая жизнь отчитывает другие по полной программе, я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Желудок начинает громко урчать.
– Голод?! Не уж-то голод?! – думаю я. – Сейчас я бы согласился даже на те бургеры, что приносил сыночек проповедника. А они были не такими питательными, как те помои, которыми я питался последнее время…
Проваливаюсь в липкий тяжелый сон. Мелькают моменты моих прошлых жизней. Иногда всплывает лицо усатого мужчины, который разговаривает со мной, который внимательно слушает, который думает о каждом сказанном мною слове… Вижу, как мы стоим на краю одной из могил покинутого мною кладбища. Мы бросаем горстки холодной земли. А до этого я плыл сквозь формирование каждой из моих жизней с первой до пятой… Потом эти похороны… Все это было со мной, все это мое, все это я.
Сквозь этот сон я помню, как хлопает дверь автомобиля. Она смотрит на меня. Громко ругается. Потом мы куда-то едем… Сквозь сон я помню, как она помогает мне выбраться из салона… Появляется еще одна личность. Мы знакомы, но сквозь этот смазанный сон в реальности я не могу разобрать, кто это. Я словно сильно пьян, фокус на реальном мире не задерживается больше, чем на секунду… Они помогают мне куда-то зайти, а потом наступает глубокая тишина и полная темнота.
А потом, не открыв глаза, не успев открыть глаза, заранее, начинаю проклинать весь мир и этот дрянной город, наполненный гнилью, желчью, пороком, продажными политиками, снами девушек и девушками-снами, мертвыми душами, душами живых мертвецов и пока что живыми, но уже мертвецами, щупальцами спрута, наполненного песенкой того чертенка.
Тело ломит, голова болит, желудок пуст и, кажется, прилип к позвоночнику. Так паршиво мне не было уже много лет. Сквозь веки не проникает, не ломится ужасный электрический свет, не пытается пробраться солнечный свет. Темно. Тепло… Я не в лачуге, не в гробу… Я где-то…
Открываю глаза.
Вместе с этим я понимаю, что меня напрягает одно не совсем понятное ощущение. Оно расположено в районе вены, и туда ползет моя свободная от этого рука. Под кожей игла. От нее отходит длинная трубка и поднимается вверх.
– Капельница.
Через миг слышу какие-то движения. Приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Ко мне приближается черный силуэт. Он потирает лицо руками, стараясь избавиться от сна, в котором тот пребывал несколько мгновений назад.
– Да… – тянет знакомый мне голос. – Вот это тебя колбасит. Даже не могла бы подумать о том, что в итоге ты будешь валяться на моем диване в состоянии, граничащем со смертью.
– Кто ты?
– Прикольно! – оскорбленно выпаливает она. – Вместо «Спасибо!» услышать «Кто ты?», Ты совсем берега перепутал местами?
– Не, серьезно…
– А я тоже не шучу, – сказала она и насупилась.
Я это понял, почувствовал сквозь темноту, но не увидел. Ее личность по-прежнему оставалась для меня инкогнито.
– Значит, когда тебя сюда притащила Мила, я, вся такая добросердечная, должна была пустить тебя сюда, хотя она все время держала меня в курсе событий, с самого начала вашего плана.
«Меня предали, – мелькает в мыслях и остается там же. – Она обещала никого не просвещать, никому не открывать…»
– Выдергивай иглу, – первый голос.
– У тебя хватит сил, чтобы перебороть эту девку, – второй.
– Потом приставь острие к сонной артерии, – третий.
– Давай! Тебя предали! Это ловушка, чтобы растоптать и сжечь в печи крематория твою надежду! Они заодно с головой спрута, заодно с его щупальцами! Они тоже его щупальца! – четвертый истерит у меня в голове.
– Заткнитесь! – злобно рычит темная материя. – Я знаю эту девушку. Она неопасна.
– Что?! – в один голос возникают все мои прошлые жизни, кроме смеющейся пятой.
– Да-да-да! Этот голос… – начинает говорить пятый и вновь заливается смехом. – Как же я раньше не понял!
– Кто она?! – встревожено вопрошает четверка.
– «Посадочная полоса»… – на выдохе произносит темная материя, и в эту же секунду тьма в комнате, она словно немного отступает, появляются блики, которые полутонами белых и серых очерчивают лицо девушки.
– Так это ты… – выдавливаю из себя.
– Так-то лучше, – отвечает девушка, и я вижу, как ленты губ растягиваются в улыбке. – Как ты? –Как я вижу, дерьмово.
– Что это? – указываю на иглу.
– Это Мила. Она поставила тебе капельницу из физраствора и чего-то там еще. Это чтобы ты немного пришел в себя. Тебе бы еще поесть, и вообще будешь как новенький!
– Где она?
– Как где? На службе своей клятве.
– Где?
– На смене, в больнице. Ты проспал два дня, и от тебя воняет. Она придет через час-полтора и освободит тебя от всего от этого, –она махнула рукой в сторону капельницы.– Потом ты пойдешь привести себя в порядок, а после мы подкинем тебе в топку жратвы…
– Почему ты так добра ко мне?
– Зуб за зуб, если так можно сказать, –говорит она, и я вспоминаю ту ночь и переулок с теми ублюдками.
– Спасибо…
– В расчете, – говорит она, а затем уходит в соседнюю комнату.
Там включает свет, и он тонкой линией проникает в помещение со мной сквозь щель между приоткрытой дверью и рамой. Она начинает возиться, иногда ругается матом, иногда чем-то стучит, и так длится минут пятнадцать, а потом я начинаю улавливать запах готовящейся еды. Нет ни треска, ни шипения, и это позволяет мне сделать вывод о том, что девушка варит суп. Желудок резко съеживается, требуя пищи.
– Ну, ты же понимаешь, что это еще не все? Ты же понимаешь, что наша задача, наша цель достигнута только наполовину из-за выяснившихся, из-за появившихся, подтвердившихся опасений? – темная материя пробирающим шепотом начинает свое движение внутри меня.
– Да… – выдыхаю я. – Рыба начинает гнить с головы, и пускай спрут – это головоногий моллюск, он, как и другой обитатель вод, гниет, как и все, начиная с головы. В нашем же случае мы уже опоздали, и единственное, что нам остается, так уничтожить эту заразу.
– Да… – выдыхают она и пятый голос вместе. – Мы должны подарить этому городу кровавый дождь, что послужит назиданием, что послужит примером, что послужит историческим событием, равно как изгнание религии; как выжигание бородавки-религии из непорочного тела веры!
– Настало время сделать это… Пришло время признать, что он был прав, и выслушать его план, – говорю я, уставившись в потолок. – Ну что, усатый, жди меня. В скором времени я приду.
– Эй! С кем ты там разговариваешь? – крик из соседней комнаты возвращает меня из мира размышлений.
– Нет! Ничего. Просто мысли. Когда Мила приедет, я вам все расскажу, – кричу в ответ и закрываю глаза.
«Мне необходимы силы, мне нужно восстановление, хотя бы пара дней, чтобы прийти в себя, и только после этого я смогу дать этому городу еще одну, последнюю возможность увидеть солнце, – вот о чем я думаю, лежа в темной комнате на диване.
Через некоторое время раздается стук в дверь. Мое вынужденное заключение на благо организма окончено.
Мила заходит в комнату и включает свет. Он резко врезается в кристаллики глаз. Больно. Слишком долго, слишком много времени мои глаза не получали свет, и теперь он доставляет мне только мучения. Это все равно, что всю жизнь стремиться попасть в рай, соблюдать заповеди, не есть жирной пищи, не заниматься сексом, читать молитвы, переводить через дороги сварливых мерзких старух и потом уже, после смерти, оказавшись в раю, понять, что все это было круто и даже правильно, но здесь слишком светло! То есть вся предыдущая жизнь была настолько наполнена мраком и серостью, что теперь, там, где всего должно быть в меру, все должно приносить счастье, все то, что должно быть раем, лишь режет глаза. И нельзя сказать, что ты несчастлив, нет! Ты добился своей цели, прожил праведную жизнь, и ты в раю, ты – молодец! Но жизнь в этом месте лично для тебя сопровождается постоянной, мерзкой, ноющей болью… Вот же лажа!
– Ну, что! Готов жрать? Мыться, бриться и в последний, самый сложный, бой направиться, чтобы очистить улицы от скверны?! – выпаливает она.
– С чего такой энтузиазм?
– От скучной размеренной жизни, которая для меня, как петля на шее! Не могу я так… А ты постоянно вносишь хаос! Ты словно пророк, посланный древним богом Хаосом, чтобы всполошить этот омут. И ты делаешь то, что должен, и делаешь это прям очень круто!
– В смысле?
– А, ну да, ты же у нас восстал из могилы и был возвращен с того света уже здесь, на этом самом диванчике для гостей… Ты же не в курсе.
– В курсе чего?
– Ну, ты сам-то как думаешь? Тебя ищут. Точнее как, ищут того, кого можно было бы назвать твоим именем и спихнуть на него все твои поступки, связанные с огненным шоу на окраине города.
– Политиканы…
– Они самые, мой дорогой. Так что, знаешь, ты в любом случае нужен этому городу еще, как минимум, один раз. Только так, чтобы это было основательно. Конечно же, навсегда не получится, но на пару лет… Так-то можно жахнуть!
– Сделай одолжение, – говорю я.
– Какое?
– Дай мне ручку и листик, я напишу номер телефона. Потом позвони и скажи, где мы находимся. Скажи, что я здесь… Тогда он точно придет.
– Придет кто? – спрашивает она.
– Да так, один усатый персонаж, – говорю я.
«И почему же я так ненавижу твои усы?!» – мелькает в мыслях вопрос.
– Ты уверен? Может, сам позвонишь и расскажешь, а, главное, подальше от этого места?
– Нет, все нормально. Если ты боишься предательства, то ты вообще зря согласилась на эту игру.
– В этом есть смысл, – говорит она и уходит, чтобы через минуту вернуться и протянуть мне то, о чем я просил. Кое-как пишу номер телефона и имя человека.
– Разберешь?
– Да. И что сказать?
– Скажи что «он» увидел всю картину и теперь согласен. А потом можешь сказать адрес и попросить его приехать сюда.
– Ты думаешь, что по слову «он» этот человек поймет, о ком пойдет речь?
– Я не думаю, я уверен в этом, – отвечаю я, а после добавляю: – Скоро ты все узнаешь.
– Интриган! – говорит она, разворачивается и уходит из комнаты прочь.
Минут через пять возвращается, смотрит на капельницу, а после с довольным видом вынимает иглу из-под моей кожи. Девушка помогает мне встать и дойти до ванной.
– Сам справишься? – с улыбкой произносит она, открывая передо мной дверь.
– Уж с чем, а с этим справлюсь. Не стоит так переживать, – язвительно отвечаю ей и захожу в помещение, обшитое белым кафелем.
Эта картина возвращает меня к тому разговору с сыном жирного ублюдка, о подвале для свежевания человеческих тел как туш животных, и от этого по спине пробегает холодный ветер декабря.
– Как же хочется жрать, – вслух произносят все голоса.
Желудок урчит и, кажется, вновь обволакивает позвоночник. Начинаю быстро, насколько это возможно, двигаться и приводить себя в более-менее приличный вид. Примерно через полчаса выхожу из ванной комнаты. За это время я порядочно устал стоять. Мышцы отвыкли от нагрузок. Я понимаю, что мне необходима неделя, чтобы прийти в норму. Все же мое тело приняло смерть, и лишь протестующая душа по сей час продолжает дергать за ниточки, чтобы этот кусок мяса двигался.
– Садись, будем кушать, – говорит барменша из моего любимого заведения. – Только давайте для начала помолимся о том, чтобы живыми выйти из-за стола. Готовить я не умею.
– Значит, мешать алкашку и заваривать кофе мы умеем, а вот приготовить суп для нас слишком сложно? – ядовито выдавливает из себя Мила.
– Знаешь, могла бы и сама приготовить, раз такая умная, – отвечает девушка.
– Ладно-ладно, шучу я. В любом случае, я вообще не готовлю, и не готовила. Вот найти вену – вот это мое. А готовить…
– Бабы, хватить скалиться друг на друга. В следующий раз с меня ужин.
– О как! – взрывается Мила.
– Да, так. Вообще, ты позвонила?
– Да.
– И?
– Он сказал, что приедет чуть позже.
– Хорошо.
– Но его голос. Слишком знакомый. Кто он?
– Увидишь, – отвечаю я и вспоминаю последнюю встречу с усатым стариканом.
Это было не так давно. Я пришел к нему. Я каждый месяц приходил к нему с отчетом о проделанной работе. Он всегда смотрел на меня с усталостью и печалью. Он говорил о том, что все то, что я делаю сейчас, все это напрасно. Что все кроется намного глубже, что я всего лишь усугублю ситуацию, что убивать, уничтожать зло такого рода надо отрубая голову, а не начиная с рук или ног, но я не слушал его… Глупец. Именно поэтому теперь, ошибившись, но воплотив возмездие в жизнь, я могу спокойно согласиться с этой старой предпенсионной рожей и сказать ему об этом.
Я глупец…
Теперь мы будем действовать вместе. Так надо было действовать с самого начала, но, вполне возможно, моя амбициозность и слепота не давали мне сделать это. Ведь всю свою жизнь я шел только вперед, напролом. И, конечно, сейчас меня никто и ничто не держит на месте, но, очутившись в гробу… После этого мне резко захотелось жить… Даже не смотря на то, что мое тело уже смирилось с погребением и начало умирать. И, да, я обещал нормально жить, а в итоге лишь нарушаю обещание… Это неправильно! Это совершенно неправильно!
Все слишком сильно запуталось. Прозрачное, чистое стремление выжигать бородавки из тела общества привело меня к множественному расслоению личности, и я это понимаю, осознаю. Именно поэтому я практически всегда молчу, именно поэтому редко отвечаю и вступаю в спор тех, кто остался в моей голове… Ведь они больше не нужны мне, больше никому не нужны, но из-за преданности делу они считают, что нужны мне. Поэтому неотступно продолжают сопровождать меня… Как же я устал…
Погрязнув в болоте своих мыслей, я пропустил длинный диалог девушек, что спасли меня. Даже не знаю, что они обсуждали, но потом Мила спросила меня: «Что ты думаешь?». И единственное, что я смог сказать: «Вы обе правы ровно наполовину». Не было смысла принимать чью-либо сторону.
На самом деле я подписал сам себе тем самым смертный приговор. Теперь эта пара накинулась на меня, закидывая аргументами и отстаивая свои точки зрения. По какой-то странной причине каждой из девушек было важным отстоять именно свою точку зрения. А я сидел и молил Бога спасти меня. Возможно, он услышал меня… Возможно, он посчитал, что за ним должок и теперь, именно в этот момент, решил расплатиться со мной пустяком, тем самым избавив себя от возможных проблем в дальнейшем… Возможно, мне просто повезло. Раздался стук в дверь, и девушки замолчали и напряглись.
– Мы с вами разговаривали по телефону, – крикнул голос за дверью, и Мила приподнялась со стула.
Она медленно пошла к двери. В этот момент она была похожа на крадущуюся кошку. Стук в дверь повторился.
– Открывай уже, – не выдержала давления вторая девушка. – Либо сдохнем быстро, либо будем сидеть и трястись.
В этот момент Мила открыла дверь, и в квартире повисла тишина. Усатый человек вошел в комнату и окинул всех взглядом. Глубокие морщины на его лице могли сказать лишь о преклонном возрасте мужчины. Большие мешки под глазами и уставший от всего, наполненный грустью взгляд. Девушки знают его. Мила пятится от двери к столу. Тихо, не издавая ни единого шороха. Вторая девушка встает со стула. Ее руки дрожат, и это видно даже издалека. Зрачки расширены, дыхание частое… Адреналин лупит, страх наполняет сердце. Она направляется в сторону кухни. Я читаю каждую из мыслей на ее лице: нож, самозащита, побег, немедленный переезд из этого паршивого города…
Тем временем мужчина просто застыл посреди главной комнаты и уставился на меня. Пускай его лицо старо, пускай работа оставила на нем отпечаток и он в состоянии контролировать и свои эмоции, и даже мимические мышцы, но я вижу, что он рад меня видеть живым.
– Здравствуй, – говорю я.
Девушки напрягаются еще сильнее и переводят взгляды с фигуры старика на меня.
– Я был неправ. Я был ослеплен жаждой справедливости.
– Справедливость и месть – два разных понятия, и вершить одно во имя другого глупо. Я тебе об этом уже говорил.
– Я не хочу рассматривать вопрос понятий и значений… Просто хочу покончить со всем с этим.
Его брови сдвинулись, а на переносице собралась складочка. В глазах взорвался атомный снаряд, и там, в черных зрачках я увидел вздымающееся облако пыли.
– Ладно… – сквозь зубы говорит он. – Не будем. Что ты в итоге хочешь сделать?
– Я хочу, чтобы ты мне помог. Я хочу нести свой… Наш крест до конца… Мне это необходимо.
– Зачем?! Ты хочешь, чтобы тебя нашли и закопали в яму? Там, где ты работал, чтобы совершить то безумие, что ты уже совершил… Ты посмотри, послушай новости, тебя ищут на каждом углу! А я уже устал отвечать на тупорылые вопросы! Я еле избавился от хвоста, что плелся за мной.
– А ты знаешь, что технически они ищут не меня?
– В смысле?
– Вот эта девушка, – указываю рукой в сторону Милы, которая в данный момент похожа на сжатую пружину, готовую распрямиться и тем самым выстрелить. – Она раскопала меня из могилы… Меня уже похоронили, я уже мертв! Ты понимаешь это!? Ты понимаешь, что все, то что происходит с тобой и вокруг тебя, все это лишь для того чтобы…
– Отвлечь и сотворить что-нибудь страшное… Подставить кого-нибудь, сказав, что это ты… – медленно, практически шепотом произносит старик – Сансара… Ты думаешь, что ему нужна Сансара?
– А что еще? – спрашиваю я. – Это то, что необходимо спруту, чтобы вырасти и закинуть свои щупальца куда-нибудь еще, в другие города, и сейчас он должен забрать себе производство… А я, получается, тоже был лишь марионеткой, и я сыграл ключевую роль этого спектакля, этой холодной войны за кайф.
– Что?! О чем вы?! Что происходит? – вмешиваются девушки. – О ком вы? Что будет дальше?
Мы просто молчим, просто смотрим друг на друга и оба понимаем, к чему это приведет.
– И? Что ты хочешь? – спрашивает старик.
– Как думаешь, что может сделать самый высокопоставленный полицай нашего проклятого города? – спрашиваю я.
– В принципе, все зависит от желания… Так что я способен на все. Никаких границ, – отвечает он.
– Отлично, – говорю я. – Именно это я и хотел услышать. Мне нужна твоя помощь, папа…
Конец.
Я коп, работающий под прикрытием. Я профессиональный предатель. Я актер, который достоин, но не будет удостоен премии «Оскар». Страдаю расслоением личности… Давно, начиная со своего первого задания. Оттуда и началось, оттуда и повелось…
У меня был старший брат. Простой коп с хорошим положением в обществе. Коп, который жизнь положил на алтарь справедливости. Коп, что даже своим видом был образцом подражания, с которого могли бы писать книжку-комикс, облачая его в трико и заставляя отстаивать интересы слабых на страницах с рисунками. Он именно таким и был, и так он и погиб. При исполнении, стараясь разобраться, расследовать дело о новом виде наркоты… Перед смертью он сказал мне, что расследование привело его к дверям храма, а потом его убили… А до этого он рассказывал мне о сыне того жирного ублюдка. Мой брат рассказывал о коммерческой деятельности, о каких-то ларьках и палатках, о липовых счетах и взятках в инстанциях этого проклятого города.
Старший брат никогда не разговаривал об этом с отцом. Они работали вместе, и чтобы не толкаться локтями, решили вообще не обсуждать работу. Единственное, о чем они говорили, когда старик напивался, так это о том, что усатый не одобряет тот путь, на который встал я. Отец был против этой рискованной во всех смыслах работы. Он ругался, под алкашкой кричал: «Ты мое самое большое разочарование!», но всегда выслушивал мои рапорты и быстро принимал решения.
Брат тоже не испытывал особого восторга от того, чем я занимался, но он всегда выгораживал меня перед отцом, заступался за меня. Он помогал мне избавиться от зависимости Сансарой. Тогда я вычислил этот новый наркотик, что заполнил улицы и переулки. До меня этого никому не удавалось. До того случая все производство принадлежало другому человеку, что делал ставку не на количество товара, не на количество клиентов, что платят за кайф… Тот человек поставил фиксированный ценник на ограниченное количество Сансары, и, конечно же, были те, кто был против таких условий.
После того как я рассекретил новый вид кайфа, дельцы притихли, но через некоторое время появились вновь, и этим начал заниматься мой старший брат. Так он и пришел к дверям храма… Так он и умер.
Я помню, как мы с усатым стоим на краю могилы. Помню те чувства, что переполняли меня, и я помню выражение лица старика… В тот момент нас осталось двое в этом мире. Мать умерла много лет назад, и отцу пришлось воспитывать нас с братом. Не сказать, что мы были против, но не могу сказать, что мы слушали, что он нам говорил. Так было, пока брат не решил пойти по его стопам. В тот момент я по какой-то до сих пор не известной мне причине тоже решил продолжить семейную профессию.
Сейчас так странно осознавать, что он умер, а мы по-прежнему живы, что мы по-прежнему можем дышать, ходить, заниматься сексом, бухать… А его уже нет.
То, чем мы сейчас заняты, не возмездие, это я уже воплотил в жизнь самостоятельно. То, чем мы сейчас заняты – самоубийство. Мы с отцом готовы отдать свои жизни просто потому, что нам нечего больше терять… А межличностные отношения, они слишком далеки.
Наш план прост и туп и, наверное, именно поэтому он сработал. Наверное, по этой самой причине самые глупые поступки зачастую более реальны и обладают большим потенциалом к осуществлению, нежели тщательно продуманный план, который все равно закончится полной импровизацией.
Нас всего двое… Два человека против монстра – спрута с длинными щупальцами. У нас нет обратного пути, наша решимость выбрала дорогу только вперед. Туда, где мы в любом случае избавим этот город от моллюска, который живет и правит, и растет…
Отец, он созвал все правящие власти, он собрал все власти, что подчиняются правящим, он пригласил каждого имеющего хоть капельку власти в этом мерзком городе… Он пригласил того самого спрута, точнее человеческое обличие этого монстра. Все эти люди собрались в полицейском участке. Они расселись на пластиковые стулья в конференц-зале, а отец занял место за трибуной.
Поводом для этой встречи, для этого собрания стало заявление отца. Все и каждый просто оказались заложниками ситуации и явились сюда, чтобы выслушать подготовленный текст.
Пока гости проходили в зал и рассаживались на места, я, загримированный, разбавлял все тот же нитрозепам в баллонах с водой. Все те копы, которым отец доверяет, они были заняты охраной территории, остальные остались в стенах полицейского участка.
Пока отец с трибуны втирал словесную дичь, я разносил пластиковые стаканчики с водой. Каждому по одному, даже охранникам. Я делал это, говоря о том, что это распоряжение офицера. Эти слова заставляли каждого взять стакан и сделать один глоток… Этого было достаточно. В это время отец продолжал пихать занудную блевотину, от которой зал зевал и засыпал, как это и требовалось. В сумме потребовалось примерно десять минут, чтобы полицейский участок наполнился сопением и храпом.
Дальше мы разделились. Отец пошел на склад боеприпасов. Оттуда на тележке он вывез всю взрывчатку. Старикан начал закладывать ее, начиная с подвальных помещений и дальше вверх. В это время я связывал руки и ноги скотчем всем спящим в управлении, а после перетаскивал тела в конференц-зал на последнем, третьем этаже здания.
Пот лился с меня водопадом, орошая очередное спящее тело. Тяжело дышать. Тело все еще сопротивляется жизни и активности… Единственное, что стимулирует – адреналин. Мила всадила мне добрую дозу. Она украла стимулятор вместе с нитрозепамом. И теперь я бодро дергаюсь, перескакивая через ступеньку, удерживая одно, а иногда пару тел. Так проходит еще полтора часа. Мы встречаемся с отцом в конференц-зале и делаем последнее приготовление.
Мы берем того, кого окрестили спрутом, и с помощью скотча привязываем его к трибуне. Он смотрит вперед, на тела спящих политиканов, управленцев, богачей и прочей мрази, в руках которой есть хотя бы капелька власти. Окрещенный головоногим моллюском мирно спит, а мы фиксируем на нем часть взрывчатки… Остальное разбрасываем по залу. Закончив с этим, мы покидаем здание полицейского участка.
– Вот и все, – первый голос.
– Это будет красивая точка, – второй голос.
– Которую этот город никогда не забудет, – третий голос.
– Каждый получит то, что он заслужил, – четвертый голос.
– Справедливость относительна, – начинает пятый голос. Она в руках психопатов, сумасшедших, безумцев… В руках тех, кто однозначно готов уничтожать!
– Уничтожение – часть сотворения, – темная материя завершает череду высказываний. Мы с отцом стоим на улице и смотрим на здание полиции. В его руке небольшой пульт с одной кнопкой. Проходит еще несколько секунд тишины.
