Жюль Верн
Михаил Строгов

Полная версия

Глава XIV. Мать и сын

Омск, один из главнейших городов Западной Сибири, разделялся в то время на два квартала: в одном помещались присутственные места и сам губернатор, другой был населен коммерсантами. Город был окружен небольшой стеной с башнями по углам, но эта защита была незначительна. Мятежники беспрестанно получали новые подкрепления, а главная их сила заключалась в том, что ими предводительствовал изменник Иван Огарев, человек очень образованный и храбрый. Мать полковника Огарева была татарка, и присутствие монгольской крови в его жилах было отчасти заметно в его характере: он отличался хитростью и беспощадной жестокостью, а потому оказывался достойным помощником Феофар-Хана. Войско Огарева, уже владевшее Омском в то время, когда Строгов переправлялся через Иртыш, спешило дальше к востоку, в Томск, где к нему должна была присоединиться остальная армия эмира. Но главный пункт, куда Огарев думал направить нападающих, был Иркутск, где находился великий князь. План изменника нам уже известен, как он был известен и императору, которого это и побудило дать Строгову такое ответственное поручение. Когда молодой фельдъегерь бросился в воду и почувствовал, что его ударили копьем, он был ошеломлен, но скоро пришел в себя и, благодаря уменью плавать, достиг берега. Но едва он вышел из воды, как силы ему изменили, и он упал на землю без чувств. Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в избе, и разглядел наклоненное к нему лицо крестьянина, который его приютил. Строгов хотел обратиться к нему с расспросами, но тот остановил его, говоря:

– Не разговаривайте, барин, вам это вредно. Я сам вам расскажу все, что случилось и как вы сюда попали.

Оказалось, что крестьянин жил поблизости от того места, где происходила переправа, что он был свидетелем нападения бухарцев на наших путешественников и спас раненого фельдъегеря, перенеся его в свою избу. Строгов первым делом ощупал царское письмо, которое было спрятано у него на груди. Оно было цело.

«Слава Богу, не все еще потеряно», – подумал он. Но в ту же минуту другая, ужасная мысль пришла ему в голову.

– Боже мой! – воскликнул он с отчаянием. – Ведь я был не один, куда же девалась моя сестра?!

– Успокойтесь, батюшка, – отвечал крестьянин, – они барышню не убили, а только увезли ее в своей лодке вниз по Иртышу. Может быть, вам еще удастся ее найти.

Строгов был так взволнован этим известием, что несколько минут не мог говорить. Успокоившись немного, он спросил:

– Далеко ли отсюда до Омска?

– Всего пять верст, – отвечал крестьянин. – Отдохните, барин, а когда поправитесь, то поедете дальше. Хорошо еще, что разбойники вас не убили и деньги ваши целы, а рана от удара копьем скоро заживет.

– Скажи, голубчик, – продолжал фельдъегерь, – давно ли у тебя нахожусь?

– Да третий день, батюшка.

– Боже мой, – вскричал молодой человек, – три дня потеряны! Нет ли у тебя лошади и телеги? – обратился он к крестьянину.

– Нет, батюшка, ничего не осталось, дотла ограбили окаянные татары. Да неужели вы хотите ехать? Разве это вам под силу!

– Все равно, – сказал Строгов решительно, – я ни минуты не могу медлить.

– Ну коли так, то пойдемте пешком, я вас провожу до Омска, – сказал крестьянин.

– Спасибо тебе, голубчик, за все, что ты для меня сделал, – проговорил фельдъегерь.

Едва успели они пройти несколько шагов, как молодой человек почувствовал, что слишком понадеялся на свои силы: голова его кружилась и незажившая еще рана причиняла ему сильные страдания. Несмотря на это, он решил во что бы то ни стало продолжать путь, чтобы скорее достичь Иркутска, где его тяжелая миссия будет окончена. Скоро он добрался вместе со своим провожатым до торговой части Омска, где теперь распоряжались бухарские войска. Город был на военном положении; везде видны были отряды татар, а плавные их силы расположились биваком на площади, готовые двинуться дальше по первому приказанию. Только высокая часть города, лучше укрепленная, чем торговый квартал, не была еще взята мятежниками. Избегая людных улиц, Строгов и его спутник направились к смотрителю почтовой станции, у которого, по словам мужика, можно было достать лошадей и экипаж. В одной узкой улице наши путешественники едва успели отскочить в сторону и спрятаться за выступом стены, как мимо них проскакал отряд бухарских воинов. Во главе их ехал офицер в русском мундире. Это был Огарев. Взглянув на этого человека, Строгов побледнел от гнева: он узнал того самого путешественника, который ударил его в Ишиме. В то же время черты изменника напоминали ему старого цыгана, с которым он встретился на Нижегородской ярмарке, и тут ему стало ясно, что это один и тот же человек. Очевидно, он сначала присоединился к табору, одетый цыганом, а затем, сбросив этот костюм, достиг Омска, где распоряжался теперь как победитель.

«Прежде всего, – думал фельдъегерь, – надо быть осторожным и избегать встречи с этим негодяем. Теперь, зная его в лицо, я сумею ему отомстить, когда настанет время».

У смотрителя нашему герою удалось достать хорошую выносливую лошадь, так как он намеревался продолжать путь верхом, будучи теперь один. Покинуть город можно было не иначе, как поздно ночью, чтобы не обратить на себя внимание караульных, и потому Строгов решил подождать на почтовой станции. Он занял место за столиком и приказал подать себе поужинать. В комнате было довольно много народу, так как перепуганные жители спешили сюда узнавать новости. Фельдъегерь не обращал никакого внимания на окружающих, как вдруг он услышал голос, который заставил его вздрогнуть всем телом.

– Сын мой! – произнес этот голос, и он увидел в двух шагах от себя свою мать, которая протягивала к нему руки.

Первым побуждением молодого человека было броситься к ней на шею, но он тотчас вспомнил обещание, данное им государю, избегать свидания с матерью, чтобы не выдать себя, так как в городе все знали, что сын старухи Строговой служит в фельдъегерском корпусе. Он призвал на помощь все свое самообладание и остался спокойно сидеть на месте.

– Миша! – продолжала мать, бросаясь к нему.

– Кто вы, сударыня? – проговорил Строгов едва внятно.

– Как, ты спрашиваешь, кто я? Дитя мое, ты не узнаешь свою мать?

– Вы ошибаетесь, принимая меня за другого, – холодно отвечал фельдъегерь.

– Миша, сын мой, неужели ты отрекаешься от меня! – воскликнула вне себя несчастная женщина.

Еще минута, и Строгов не выдержал бы: он опустил глаза, чтобы не видеть дорогого лица матери, и с трудом проговорил.

– Сударыня, я не понимаю, что вам угодно. Я не сын ваш и меня зовут не Михайлом. Я иркутский купец Николай Корпанов.

Тут голос его пресекся, он поспешно встал и вышел из комнаты.

– Сын мой, сын мой! – с отчаянием закричала старуха и почти без чувств упала на скамью.

Вдруг ее осенила неожиданная мысль, и ей стало понятно все: допустить, чтобы сын ее отверг, она не могла, ошибиться, приняв другого за него, было также немыслимо; оставалось одно: если он от нее отрекся, значит, он имел на то уважительные причины. Около нее собрались любопытные, к ней стали обращаться с расспросами; старуха встала и произнесла с достоинством:

– Это действительно не мой сын, я и сама не понимаю, как я могла так ошибиться.

Она направилась уже к дверям, когда вошедший Огарев загородил ей дорогу.

– Вы Марфа Строгова? – спросил он.

– Да, – отвечала старуха.

Он сделал ей знак следовать за ним, и она спокойно повиновалась Клевреты изменника успели уже сообщить ему о той сцене, которая только что разыгралась на почтовой станции, и он, заподозрив истину, приступил к допросу старухи.

– У вас есть сын, который служит фельдъегерем? – был первый вопрос.

– Да, – отвечала она.

– Где он?

– В Москве.

– Давно вы имели от него известия?

– Месяца два тому назад.

– А кто же, – продолжал Огарев, – тот молодой человек, которого вы назвали своим сыном?

– Я его не знаю, – отвечала Марфа Строгова спокойно. – С тех пор как город наполнен приезжими, мне всюду мерещится мой сын. Я уже раз десять ошибалась таким образом.

– Хорошо, – сказал Огарев, – но помните, если я захочу, то заставлю вас сознаться.

– Я сказала правду, и никто в мире не принудит меня отказаться от моих слов, – твердо проговорила старуха. – Разве можно отречься от такого сына, каким всегда был мой?

Огарев посмотрел на нее исподлобья. Он понял теперь, что мнимый Корпанов не кто иной, как сын Марфы Строговой; если молодой человек не признал свою мать и она, в свою очередь, поддерживала его ложь, у них, очевидно, были на это свои причины, которые Огареву не мешало знать. Он велел отправить старуху в Томск, а за тем, кого она приняла за сына, снарядить немедленную погоню.

Глава XV. Болота Барабинской степи

К счастью для Строгова, ему удалось выбраться из Омска прежде, чем приказание задержать его было передано караульным. Несчастная случайность, благодаря которой наш герой встретился с матерью на глазах посторонних свидетелей, открыла его тайну, и теперь он не сомневался, что за ним будет тотчас послана погоня.

Утром 30 июля он проехал станцию Трумово.

Путешественник наш не мог здесь узнать ничего нового, скорее к нему обратились бы с расспросами, если бы настоящее его звание было обнаружено. Но вынесенные им неудачи побудили молодого человека стать еще осторожнее. Чтобы не попадаться никому на глаза, он провел целые сутки, запершись в своем номере. Совершенно измученный, он лег в постель, но сон его был тревожным. То представлялась ему старуха мать, то бедная Надя, и мысль о том, что обе они остались без покровителя, не давала ему покоя. Трудное поручение, которое было возложено на него, также немало тревожило Строгова. Он находил свое путешествие невыносимо длинным и был бы рад перелететь то пространство, которое еще отделяло его от Иркутска, чтобы поскорее вручить великому князю царское письмо. В Каинске фельдъегерь мог достать экипаж, но по зрелом размышлении отказался от этого намерения, боясь такой покупкой обратить на себя внимание. Кроме того, путешествие по болотам было и без того трудное, а тарантас мог оказаться лишней помехой. К своему коню он так привык, что решил не обменивать его на другого; уделяя ему несколько часов для отдыха, ездок мог надеяться на то, что перегонит войско мятежников. На другое утро Строгов продолжал путь по болотистой местности, которая местами почти непроходима, так как представляет непрерывную сеть прудов и озер; одно из таких озер, по имени Чанг, даже занесено на географические карты. Последняя ночевка в селе Икульском – и Барабинская степь осталась позади. Но тут возникла новая опасность: по берегам Оби бродили многочисленные отряды бухарцев, которым наш курьер мог попасться в руки, если он будет следовать прямой дорогой на Иркутск. Если бы он решился ехать окольным путем, степью, то здесь ему не от кого было ожидать помощи. Деревни встречались все реже и реже, а жители тех убогих хижин, какие попадались на пути, сами с трудом Добывали себе пропитание. Настало 5 августа. Со дня выезда нашего героя из Москвы прошло три недели, а между тем целые полторы тысячи верст отделяли его от Иркутска.

Глава XVI. Последнее усилие

Едва Строгов выехал из Барабинской степи, как ему пришлось убедиться, что опасения его не были напрасны. Вытоптанные поля, сожженные села и деревня служили ясным доказательством того, что бухарцы побывали здесь. Молодой фельдъегерь очень желал бы знать, кто произвел это опустошение: передовые ли отряды, или самая армия эмира и находится ли Феофар-Хан в пределах Енисейской губернии. Но разъяснить его сомнения было некому: на протяжении первых двух верст местность была безлюдна. Наконец невдалеке от одной горящей избы он увидал старика, окруженного плачущими детьми; рядом с ним молодая женщина, очевидно мать этих детей, с отчаянием смотрела на свое объятое пламенем жилище. Строгов приблизился к старику.

– Скажи, голубчик, – спросил он, – прошли уж здесь татары?

– Прошли, прошли, батюшка, – отвечал старик, – вот видишь, сожгли нашу избенку.

– Много ли их было?

– Еще бы не много. Погляди-ка дальше, все поля потоптали, разбойники…

– А кто их вел?

– Да, видно, набольший ихний, прозвание-то, вишь, у него такое мудреное.

– Значит, – продолжал свои расспросы фельдъегерь, – эмир теперь в Томске. А не знаешь ли ты, взяли они Колывань или нет?

– Не слыхать, батюшка, там, кажись, еще спокойно.

– Не могу ли я тебе помочь? – спросил молодой человек.

– Эх, родимый, чем тут поможешь, когда мы остались без кола, без двора! – с отчаянием проговорил крестьянин.

Строгов положил двадцатипятирублевую бумажку на колени молодой женщины и, не дав ей времени поблагодарить его, пришпорил коня и помчался вперед. Разговор со стариком убедил его, что ехать на Томск опасно. Приходилось держать путь на Колывань, сделать там остановку, а потом свернуть с прямой дороги и искать переправы через Обь. До Оби оставалось сорок верст, и Строгов раздумывал над тем, как он переберется на другой берег; если бухарцы уже сожгли все лодки и паромы на реке, надо будет переправляться вплавь. Конь его выбивался из сил; в Колывани надо было во что бы то ни стало обменять его, так как путешествие по местности, где рыскали полчища мятежников, требовало прежде всего быстрой езды. Наступила ночь, довольно темная, как всегда в это время года. Теплый летний ветер совершенно затих, и стук копыт гулко раздавался в ночной тишине. Ехать надо было очень осторожно, так как по обеим сторонам дороги беспрестанно попадались поросшие тростником бочаги, из которых берут начало мелкие притоки Оби. Строгов время от времени останавливался и пристально осматривался кругом, чтобы не сбиться с пути. Вдруг ему почудился вдалеке конский топот. Он сошел с коня и припал ухом к земле – не оставалось никакого сомнения: верстах в двух позади него по той же дороге ехал отряд всадников. Стук копыт становился все явственнее, очевидно, приближались.

«Кто это? – подумал Строгов. – Если свои, то я присоединюсь к ним, но если это бухарцы, надо спешить скрыться, пока они еще не настигли меня».

Спрятаться было нелегко, потому что кругом расстилалась степь.

Наконец зоркие глаза молодого человека различили шагах в ста влево от дороги какую-то темную массу, оказавшуюся на его счастье небольшой рощицей. Он углубился в нее, ведя лошадь под уздцы, но, пройдя шагов сорок, увидал перед собой маленький пруд, который полукругом заграждал с этой стороны рощу. Строгов привязал коня к дереву, а сам спрятался в кустах на опушке рощи.

Вскоре вдали показался слабый свет, и фельдъегерь различил колеблющиеся огни, которые оказались факелами. Отряд, в котором было человек пятьдесят всадников, быстро приближался и, подъехав к роще, где скрылся наш герой, спешился. Вскоре он убедился, что всадники не собираются обыскивать рощу, а только сделали в этом месте привал, чтобы дать отдохнуть лошадям и подкрепиться пищей. Действительно, они пустили расседланных коней пастись по лугу, а сами легли на опушке рощи и стали вынимать запасы из своих походных мешков.

Это был бухарский конный отряд. Одежда воинов состояла из кафтанов, опоясанных ремнем, сапог желтой кожи, с загнутыми кверху носками и высоких бараньих шапок. Каждый из них был вооружен кривой саблей, кинжалом и ружьем, привязанным к луке седла. Их кони, татарской породы, были невелики, но чрезвычайно выносливы и лихи на ходу. Отрядом предводительствовали два начальника: пенджа-баши, имевший под своею командою пятьдесят всадников, и подчиненный ему дег-баши, которому было вверено начальство над десятью солдатами. Они отличались от прочих воинов более богатым вооружением и привязанною к луке небольшой трубою.

Строгов, сам оставаясь незамеченным, внимательно прислушивался к разговору, который велся на татарском наречии между обоими начальниками. Вскоре он понял, что речь шла о нем.

– Едва ли этот курьер мог опередить нас, – сказал пенджа-баши. – Другой дороги, как через Барабинскую степь, у него не было.

– Кто знает, выехал ли он из Омска, – заметил дег-баши.

– Хорошо, если бы так. Тогда полковнику Огареву нечего бояться, что депеши, которые везет этот курьер, дойдут по назначению.

– Говорят, что он сибирский уроженец, – продолжал дег-баши, – и хорошо знаком с местностью. В таком случае немудрено, если он сначала нарочно свернул с иркутской дороги, чтобы потом снова попасть на нее.

– В таком случае он от нас отстал, – сказал старый военачальник. – Мы выехали из Омска спустя час после него, а за нашими лошадьми ему не угнаться, так что в Иркутск он никаким образом не попадет.

– А какова старая сибирячка, мать этого курьера! – заметил дег-баши. – Она уперлась на том, что мнимый купец не сын ее; ну да, впрочем, полковника Огарева не проведешь, и если он захочет, то заставит старую ведьму сознаться.

Слушая этот разговор, злополучный Строгов чувствовал, как кровь застывает в его жилах. Все было потеряно: его узнали, за ним послана погоня и, что всего ужаснее, его мать находится во власти Огарева, ей грозит пытка и, быть может, смерть. Строгов знал, что мужественная старуха ни за что не отступится от своих слов, и ненависть, которую он еще раньше питал к злодею, изменившему своей родине, стала еще сильнее при мысли, что он безнаказанно угрожает его матери.

Из дальнейшего разговора бухарских предводителей наш герой узнал, что небольшой русский отряд, посланный к Томску, должен был в окрестностях Колывани встретиться с многочисленной армией Феофар-Хана. Без сомнения, мятежники одержат победу, и тогда дорога в Иркутск будет открыта для них. Что касается самого Строгова, то его голова была оценена, и, мертвый или живой, он должен был попасть в руки неприятеля. Услыхав все это, фельдъегерь решил продолжать немедленно свой путь, чтобы перегнать бухарцев. Нельзя было терять ни минуты.

Заметив среди бухарского отряда некоторое движение, которое можно было принять за сборы в дальнейший путь, Строгов подполз к своему коню, потихоньку надел ему седло, укрепил стремена и повел его под уздцы вдоль опушки рощи. Умное животное как будто понимало, чего от него требуют: оно покорно следовало за своим хозяином, ни ржанием, ни стуком копыт не обнаруживая своего присутствия. Во избежание шума Строгов решил пройти шагов двести и только тогда сесть верхом. В руке он держал заряженный револьвер, приготовившись размозжить голову первому, кто осмелится к нему подойти. Он уже достиг благополучно опушки, как вдруг один из татарских коней почуял его и заржал. Хозяин лошади бросился к ней и, увидев какую-то фигуру, которая при его появлении вскочила в седло, крикнул:

– Эй, сюда!

В стане поднялась тревога: всадники бросились к своим коням, готовые скакать в погоню. Строгов опустил поводья и помчался по направлению к реке. Он рассчитывал ускакать вперед, пока бухарцы будут седлать своих лошадей. Но уже минут через десять услышал за собой постепенно приближающийся топот нескольких всадников. Над самым его ухом просвистела пуля, и, обернувшись, он увидел, что дег-баши, конь которого опередил остальных, уже настигает его. Не останавливаясь, Строгов спустил курок, и бухарец, пораженный прямо в грудь, свалился на землю, как сноп. Остальные преследователи продолжали погоню, не обращая внимания на убитого начальника, и беглец скоро почувствовал, что расстояние, отделявшее его от них, все уменьшается, так как его конь выбился из сил. Каждую минуту можно было опасаться, что измученное животное упадет и не встанет больше.

К этому времени уже совершенно рассвело, и верстах в двух впереди себя Строгов ясно различил на горизонте светлую линию, вдоль которой изредка виднелись деревья. То была Обь. При виде этой реки, достичь которой было его целью, Строгов почувствовал в себе новые силы и продолжал пришпоривать коня, несмотря на пули, которыми его осыпали бухарцы. Ему самому пришлось несколько раз выстрелить, и притом так удачно, что число преследователей заметно уменьшилось. В ту минуту, как он достиг берега, отряд был от него не более, как на расстоянии пятидесяти шагов. На реке не видно было ни парома, ни лодки. Ничего не оставалось, как переплавляться вплавь, и фельдъегерь смело бросился в воду вместе с конем. Течение было чрезвычайно быстрое, и река в этом месте достигала полуверсты в ширину. Бухарцы остановились на берегу, и пенджа-баши, схватив ружье, стал целиться. Раздался выстрел, и пуля попала прямо в бок коню Строгова. Чувствуя, что животное начинает под ним погружаться, наш герой поспешно высвободил ноги из стремян и продолжал плыть один, несколько раз ныряя под градом пуль. Наконец он достиг правого берега Оби и скрылся в густых камышах.