Камилла Гребе
На льду
Эмма
Двумя месяцами ранее
– Какой огромный бриллиант!
Ольга хватает кольцо своими худыми пальцами и смотрит на свет, словно проверяя, настоящее оно или нет.
– Красивое, – констатирует она наконец и возвращает мне. – Сколько стоит?
– Я не спрашивала. Это подарок.
– Нет?
– Нет. Это невежливо. Ольга молчит.
– Давай выкладывай, – говорит Манур. – Кто твой принц?
– Я не могу…
– Да ну, – фыркает Манур, – вы же обручены. Почему надо держать все в тайне?
Толстая черная коса перекинута через плечо. На глазах – жирные черные стрелки.
– Все сложно, – тяну я.
– Моя тетя встречается с кузеном. Десять лет они держали свой роман в тайне, – приходит ей на помощь Ольга. – Двоих детей завели. Вот это я называю сложно.
– Это не родственник, уверяю вас. Никакого инцеста. Просто сложно и все.
– Как статус на Фейсбуке? It’s complicated?[1] – смеется Ольга.
– Почти.
Девушки молчат. В тишине слышно, как бурчит холодильник. Я понимаю, что коллеги сгорают от любопытства. Я вела бы себя так же на их месте. Но это действительно исключительная ситуация. И было бы безответственно с моей стороны рассказать кому-нибудь о моем поклоннике, тем более Ольге или Манур. Это может навредить Йесперу, да и мне тоже.
К тому же я ему обещала.
Ольга собирает крошки на столе в кучку и начинает рисовать в ней узоры своими длинными акриловыми ногтями.
– Не понимаю, отчего вы такие скрытные, – ноет она. – Я бы еще поняла, если бы у тебя был роман с женатым, но ведь это не так. И вы обручились. Так почему бы…
Манур поднимает руку:
– Оставь ее. Не хочет рассказывать – не надо. У нее есть на это право.
«Спасибо», – изображаю я губами и улыбаюсь Манур. Та улыбается в ответ и поправляет косу. Ольга сжимает губы и хлопает ресницами.
– Как пожелаешь.
Они снова замолкают. Манур прокашливается.
– Как прошли похороны мамы, Эмма? Все хорошо? Манур. Всегда такая заботливая и учтивая. Всегда осторожно подбирает слова и говорит тихим ласковым голосом, словно гладит по коже. Я надеваю кольцо на палец. Делаю глубокий вдох.
– Да, все прошло хорошо. Были только близкие.
В часовне было только пять человек. Простой деревянный гроб. Два одиноких венка. Органист играл псалмы, хотя мама ненавидела псалмы и молитвы. Но перед лицом смерти приходится смиряться с традициями, думаю я.
– Как ты себя чувствуешь? Ты в порядке? – участливо спрашивает Манур.
– Да, все нормально.
По правде говоря, я не знаю, что чувствую, и это тоже трудно объяснить. Я до сих пор не могу осознать, что мама мертва и что это ее крупное тело было втиснуто в тот гроб. Что кто-то одел ее, причесал растрепанные пергидрольные волосы и уложил в гроб. Что гроб накрыли крышкой и забили гвоздями, или как они там сейчас делают. Что в такой ситуации чувствует человек?
Отчаяние? Горе? Облегчение? Наши с мамой отношения были, мягко сказать, непростыми, а в последние годы она пила беспробудно, и общались мы крайне редко, что не преминули отметить мои тетки.
А теперь еще эта помолвка. Вскоре после смерти матери Йеспер подарил мне кольцо со словами, что хочет жить со мной. Я смотрю на бриллиант, сверкающий на пальце, и думаю, что, несмотря на всё, что случилось, этот камень мой. Никто не может его у меня отобрать. Я его заслужила. Я его достойна.
Дверь в подсобку распахивается.
– Сколько раз я вам говорил не оставлять меня одного в магазине? Пока вы тут смолите…
– Мы не курим, – перебивает его Ольга и запускает пальцы в свои тонкие длинные волосы.
Её резкость меня удивляет. Бьёрне это так не оставит. Он замирает в дверном проеме, тянется всем своим тощим телом и сует руки в карманы по последней моде потертых джинсов с заниженной талией. Потом покачивается в своих ковбойских ботинках взад-вперёд и сверлит Ольгу взглядом. Подбородок вздёрнут, отчего еще больше заметен неправильный прикус. Он похож на рыбу, думаю я. Злобную хищную рыбу, которая прячется в мутной воде, поджидая добычу. Начальник качает головой с шапкой спутанных темных волос.
– Я спрашивал твое мнение, Ольга?
– Нет, но…
– Тогда я предлагаю тебе заткнуться и идти помогать мне вешать этикетки на джинсы вместо того, чтобы сидеть здесь и разглядывать свои ногти.
Он уходит, хлопнув дверью.
– Мудак, – говорит Ольга, которая за десять лет в Швеции уже научилась использовать подходящие ругательства в нужный момент.
– Лучше нам поторопиться, – поднимается Манур и поправляет блузку.
По дороге домой я покупаю продукты. Йеспер любит мясо, и сегодня у нас праздник, так что я покупаю говяжью вырезку – с маркировкой «экологичный продукт», хотя она мне не по карману. Беру салат-микс, томаты-черри и козий сыр для канапе. В магазине алкоголя долго стою перед полкой с пузатыми бутылями.
Я не разбираюсь в вине, но обычно мы пьем красное вино за ужином, и я знаю, что Йесперу нравятся южноафриканские вина. После долгих раздумий решаюсь на «Пинотаж» ценой под сотню крон.
Я иду домой по Вальхалавэген уже в темноте. В лицо дует холодный северный ветер. Накрапывает дождь. Я бросаю взгляд на мокрый асфальт и ускоряю шаг.
Дом построен в 1925 году. Он находится рядом с торговым центром «Фэльтэверстенс» в районе Эстермальм. Одна из моих теть жила там всю жизнь, вплоть до своей смерти три года назад. По какой-то причине она завещала мне эту квартиру, что возмутило других родственников. С чего бы это Эмме, которая была ей всего лишь племянницей, унаследовать квартиру в центре города? Как мне удалось провести старушку? Впрочем, одно объяснение у меня было. У Агнеты не было детей, и мы с ней довольно тесно общались. Тети тоже встречались, поддерживая свой матриархальный союз, и порой звали и меня тоже.
Я отпираю замок и опускаю тяжелую латунную ручку. В нос мне ударяет запах жареного хлеба и чистящего средства. И еще чего-то знакомого, хорошо знакомого. Я ставлю сумки на пол, зажигаю свет в прихожей, снимаю мокрые ботинки. Потом вешаю пальто на вешалку и смахиваю капли дождя полотенцем.
На полу лежат два конверта. Счета. Я поднимаю их и отношу в кухню. Кладу к остальным счетам и письмам. Гора счетов растет с каждым днем. Надо поговорить с Йеспером о деньгах. Как можно скорее. Надо что-то делать с неоплаченными счетами. Я зову Сигге, доставая из шкафа кошачий корм. Стоит ему заслышать скрип дверцы, как он тут как тут. Трется о мои лодыжки. Я нагибаюсь, глажу его по черной шерстке, шепчу ласковые слова, даю корм и иду в гостиную.
Обстановка у меня самая скромная. Кресла работы Карла Мальмстена, унаследованные от тети Агнеты. Раздвижной стол и стулья я купила в Интернете, кровать – в «Икее». У меня есть еще письменный стол из магазина подержанной мебели и одежды «Мюрурна». Он весь завален книгами и блокнотами. Я учусь в гимназии заочно. Естественные науки. Школу я бросила. Так сложились обстоятельства. Я не могла продолжать учебу, не было желания. Хотя учеба мне всегда давалась легко. Особенно математика. В математике всегда все четко, нет никаких туманных терминов и субъективных точек зрения. Есть только правильный ответ и неправильный. Как бы мне хотелось, чтобы жизнь была похожа на математику.
Я думаю о Спике. О его длинных черных волосах, собранных в узел. О его привычке подпирать щеку рукой, когда он слушал. Он всегда всех внимательно слушал. Словно мы говорили о чем-то очень важном. Я поеживаюсь.
Однажды я перестану думать о Спике, говорю я себе. Однажды воспоминания о нем поблекнут, как старое поляроидное фото, и я освобожусь от его власти и буду жить так, словно его никогда не существовало.
В моем доме есть только одна ценная вещь – картина Рагнара Сандберга в спальне в наитивистском стиле. Выполненная в желто-синей цветовой гамме, она изображает футболиста. Я обожаю эту картину. Мама хотела ее продать и разделить деньги, разумеется, чтобы она могла пропить свою половину, но я наотрез отказалась. Пусть висит там, где всегда висела.
Тетя Агнета оставила мне немного денег. Сто тысяч. Я нашла аккуратные пачки стокроновых купюр в постельном белье в шкафу. О них я маме не рассказывала. По понятным причинам. Я выглядываю в окно. Подо мной виднеется гигантская черная артерия улицы Вальхалавэген, по которой можно попасть в центр и дальше на Лидингэ – часть кровеносной системы города. Дождь усилился. Он стучит в окна, заливает водой стекло. Похолодало. Наверно, ниже нуля, думаю я, поёживаясь. Я достаю продукты. Нарезаю козий сыр, кладу на тонкие кусочки хлеба. Включаю духовку. Готовлю салат. Принимаю душ. Наслаждаюсь прикосновением струй горячей воды к телу. Вдыхаю пар. Тщательно намыливаю тело гелем для душа, который нравится Йесперу. Грудь сегодня слишком чувствительная и немного припухшая. Я мою волосы и потом выхожу из старинной ванны.
Я приоткрываю дверь, чтобы пар рассеялся, вытираю зеркало полотенцем и смотрю на себя в зеркало. Лицо у меня тоже опухшее, красное. На нем явственно выделяются веснушки, похожие на тысячи островов, разбросанных по морю. Одни больше, другие меньше. Некоторые образовали целые красно-коричневые созвездия на моей бледной коже.
Я расчесываю рыжие волосы расческой с редкими зубьями. Осматриваю грудь. Она крупновата для девушки моего сложения. Соски тоже крупные, бледно-розовые. Я всегда ее ненавидела. С тех самых пор, как она начала доставлять мне столько неприятностей в школе. Я всячески старалась ее скрыть. Носила мешковатые кофты, горбилась, переедала.
Йеспер говорит, что обожает мою грудь, и я ему верю. Ему нравится лежать рядом и ласкать их, как щенят, и разговаривать с ними – сначала с одной, потом с другой. Мне кажется, любовь – это не только любить другого человека, но и смотреть на себя глазами любимого, видеть в себе красоту, которой раньше не замечала.
Я тщательно крашусь. Йесперу нравится естественная красота, но это значит не отсутствие макияжа, а что я только должна казаться ненакрашенной. И это занимает куда больше времени, чем можно подумать. Естественный макияж – дело непростое. Закончив краситься, я капаю духи на стратегические точки – запястья, между грудей, затылок, внутреннюю сторону бедра. Потом надеваю черное платье прямо на голое тело, вытираю ноги о коврик и выхожу.
Йеспер обычно пунктуален, и я подумываю поставить канапе с сыром в духовку в семь, но они готовятся всего пару минут, и я решаю подождать его прихода. Дождь по-прежнему стучит в окна и, похоже, не собирается заканчиваться. Вдалеке слышны сирены. Я зажигаю свечи. Пламя дрожит на ветру, сквозящем из старых окон. Тени мечутся по стенам. Кажется, что старая мебель оживает и шевелится, а вся комната качается, и я вместе с ней. К горлу подступает тошнота. Зажмурившись, я хватаюсь за спинку стула.
Думаю о нем.
Йеспер Орре.
Конечно, я слышала о нем до нашего знакомства. Видела его фото по телевидению и в журналах. И, естественно, мы обсуждали его с коллегами на работе. Скандальный директор сети магазинов одежды, где я работаю. Плохой мальчик фэшн-индустрии. У него была репутация бабника и деспота. Заступив на должность директора, он за месяц выгнал всех начальников и заменил их своими людьми. А потом начал реструктурировать компанию. Двадцать процентов сотрудников сократили. Оставшиеся получили новые инструкции, как обслуживать покупателей. Появились новые требования к внешнему виду персонала. Сократили время ланча и количество перерывов в работе.
Но когда он однажды зашел в наш магазин в мае, я его сперва даже не узнала. У него был растерянный вид. Он стоял посреди мужского отдела и переминался с ноги на ногу, как ребенок, впервые попавший на арену цирка на глазах у изумленной публики.
Я подошла к нему и предложила помощь. Это моя работа – помогать покупателям. Мы регулярно репетируем фразы, которые должны произносить. Еще одна идея Йеспера, которую плохо восприняли сотрудники.
Он повернулся ко мне, смущенно прикрывая рукой рубашку в области груди, на ней было оранжевое пятно.
– У меня встреча с советом директоров через полчаса, – сказал он, пряча глаза, – и мне нужна другая рубашка.
– Спагетти болоньезе?
Он застыл. Улыбка заиграла в уголках рта. Наши глаза встретились. И в этот момент я поняла, кто передо мной. К счастью, он снова отвел взгляд, потому что я внезапно остро ощутила его близость. Я стояла там, не зная, что делать, что говорить. Тишина была неловкой. Наконец, я велела себе собраться.
– Какой размер?
Он снова поднял глаза. Несмотря на загар, вид у него был усталый. Темные круги под глазами. На висках – седина. Морщинка в уголке рта. В реальности он казался старше, чем на фото. Старше, грустнее и утомленней.
– Размер?
– Да, рубашки.
– Простите. Конечно. Сорок три.
– Какой цвет предпочитаете?
– Не знаю. Наверно, белый. Что-нибудь нейтральное. Подходящее для делового собрания.
Повернувшись ко мне спиной, он начал изучать ассортимент. Я выбрала три подходящие рубашки. Вернувшись, я нашла его на прежнем месте.
– Поможете выбрать? – спросил он.
– Разумеется.
В этой просьбе не было ничего странного. Я ждала у примерочной, пока он выйдет в первой рубашке.
– Ну как?
– Прекрасно. Сидит прекрасно. Примерьте остальные.
Он скрылся в примерочной кабинке. Через пару минут вышел в следующей рубашке – в бело-синюю полоску с незастегивающимся воротником.
– Хм.
– Не нравится?
Вид у него был такой встревоженный, что я чуть не рассмеялась.
– Ну что вы. Она хороша, но не для собрания. Может, лучше подойдет более… деловая?
Он кивнул с таким видом, словно был готов повиноваться каждому моему слову, и вернулся в кабинку.
– Третью тоже примерить? – спросил он из кабинки.
– Разумеется.
Эта игра начала меня забавлять. Не каждый день удается обслужить директора, который инкогнито зашел в твой магазин. В старинных сказках короли всегда переодеваются бродягами, чтобы незамеченными пробраться в город и посмотреть, чем живет народ.
Он вышел в светло-голубой рубашке.
– Эта смотрится прекрасно. Берите ее, – заявила я. – Она формальная, но не такая скучная, как белая.
– А мы что, продаем скучную одежду в этом магазине? В его глазах внезапно появился интерес. Он словно увидел меня в новом свете.
– Порой нашим клиентам требуется и скучная одежда тоже.
– Туше, – улыбнулся он и посмотрела на меня. – Вы мне нравитесь. Как вас зовут?
– Эмма Буман.
Кивнув и ничего не сказав, он скрылся в примерочной.
И когда он подошел к кассе, чтобы расплатиться за покупку, случилось то, что навсегда изменило мою жизнь. Йеспер начал лихорадочно рыться в поисках кошелька. И с каждой секундой он нервничал все больше.
– Я не понимаю. Он должен быть где-то здесь… Он расстроенно покачал головой и процедил сквозь зубы:
– Черт…
– Можете занести деньги позже. Мы же теперь знакомы.
– Так не пойдет. У вас будет недостача в кассе. Я не хочу доставлять вам проблем.
– Если вы меня обманете, я обращусь в полицию. Но он не понял, что это шутка. На лбу выступили капельки пота. Они сверкали как кристаллы в искусственном освещении магазина.
– Черт, – повторил он, и на этот раз это прозвучало как мольба о помощи в этой неловкой ситуации.
Я наклонилась вперед, накрыла рукой его руку.
– Послушайте, я заплачу. Я напишу вам свой номер, и вы вернете деньги, когда сможете.
Он с облегчением взял у меня бумажку с номером. Выходя из магазина, он помахал мне на прощание бумажкой с телефоном так, словно это была похвальная грамота, и улыбнулся.
Я смотрю на часы над телевизором. Двадцать минут восьмого. Где он? Может, ошибся часом? Решил, что мы договорились на восемь? Но что-то подсказывает мне, что это не так. Я никогда не встречала человека столь пунктуального, как Йеспер. Он всегда приходит вовремя. И всегда с цветами. Другими словами, он настоящий джентльмен. Йеспер бывает высокомерным и несдержанным на язык, но за этим грубым фасадом прячется добрый и чувствительный ребенок. И он ненавидит непунктуальность.
Я наливаю себе еще один бокал и включаю новости. Французские крестьяне вывалили тонну картофеля на дорогу в Париже в знак протеста против новых правил Евросоюза. Ураган пронесся над Салой и разрушил строящуюся школу. Китайские исследователи обнаружили ген, вызывающий рак простаты. Выключаю телевизор. Тереблю мобильный. Не хочу его беспокоить, но боюсь, что он перепутал день или время. Посылаю эсэмэс с вопросом, скоро ли он будет. Не хочу, чтобы он думал, что я навязываюсь.
Йеспер Орре. Если бы Ольга с Манур знали. Если бы мама знала.
Внутри все сжимается. Только не думать о маме. Но уже слишком поздно. Я чувствую ее присутствие в гостиной. Чувствую запах пота и перегара. Вижу ее пухлое тело на диване перед телевизором с банкой пива, зажатой между колен, слышу ее храп.
Мама всегда хвасталась тем, что не пьет ничего крепче пива.
Лена, одна из сестер матери, утверждала, что пивной алкоголизм – один из самых тяжелых и что мама, уже стоя одной ногой в могиле, все равно тянется за банкой.
Трагизм ситуации заключается в том, что мама не всегда была такой. Я помню ее другой, и по ней прежней я скучаю гораздо больше. И гораздо больше переживаю из-за этой перемены, чем из-за ее кончины.
Я помню, как сижу с мамой на узкой кровати в комнате с грязными окнами (на них были следы от пальцев рук и даже от ног). «Как ты умудряешься это делать? Лазишь по стенам, как обезьянка?» – театрально вздыхает мама, решив пройтись по окну влажной тряпкой. На улице темно. Кто-то убирает снег во дворе. Я слышу скрип лопаты по гравию под окном.
Дома холодно. Мы с мамой в пижамах с длинным рукавом и в носках. У мамы на коленях книжка со сказкой про трех медведей.
– Почитаем еще, – умоляю я, – еще немножко.
– Хорошо, но только чуть-чуть, – вздохнула мама, зевая, и перелистнула страницу, подклеенную скотчем.
Она уставилась на текст.
– Кто спал в моей кроватке? – сказала я и показала на место пальцем.
Мне было семь лет. Я была в первом классе. Читать я научилась еще в детском саду. Я не помню как. Наверно, у некоторых детей это получается само собой. Учительница была очень довольна. Она позвонила маме, чтобы рассказать, что я читаю лучше всех моих одноклассников, а чтение – залог хорошей учебы и прекрасного будущего.
– И еще немножко.
– Медвежонок посмотрел на медведя и по…покачал головой, – прочитала я.
Мама кивнула. Лицо у нее было сосредоточенное, словно она решала сложную математическую задачку. В дверь спальни постучали. Это был папа. В руках у него была книжка и пачка сигарет. Длинные волосы закрывали лицо. Мне всегда казалось, что со своими длинными волосами и подростковой одеждой папа похож на рок-звезду. Он был крутым, не то что другие папы. И мне хотелось, чтобы он провожал меня в школу, а не мама.
– Я только хотел пожелать спокойной ночи, – сказал он, входя в комнату. Подошел к кровати, наклонился и поцеловал меня в щеку. Колючая щетинка царапнула мне кожу, в нос ударил запах табака.
– Спокойной ночи, – сказала я и проводила его взглядом. Худой, непричесанный, с непомерно длинными руками, он напоминал подростка.
Я перевела взгляд на маму. Она была полной противоположностью папы. Крупная, полная, округлая, она напоминала морского котика или даже кита. Высветленные волосы торчали во все стороны. Фланелевая пижама грозила треснуть по швам при каждом вздохе пышной груди.
– Твоя очередь, – сказала я.
Мама замешкалась, но ткнула пальцем в текст.
– Я ни…
– Не, – поправила я.
Мама кивнула, начала сначала.
– Я не спал… в твоей… кроватке, сказал медве… медве…
– Медвежонок, – поправила я.
Мама сжала руку в кулак.
– Черт. Это сложное слово.
– Скоро научишься, и пойдет легче, – серьезно произнесла я.
Мама посмотрела на меня и сжала мою руку.
– Думаешь?
– Конечно. Все ребята в моем классе умеют читать. Я не стала говорить, что все другие мамы и папы тоже умеют читать, потому что уже в семь лет я понимала, что это ее очень расстроит. Только я знала, что она не умеет читать. Ни папа, ни коллеги не были посвящены в этот постыдный секрет.
– Продолжим завтра, – сказала мама и поцеловала меня в щеку. – И не говори ничего папе…
– Обещаю.
Она погасила свет и вышла из комнаты. А я осталась лежать в кровати. Внутри у меня разливалась приятная теплота. Я чувствовала себя любимой и нужной.
Если бы мама увидела нас с Йеспером, что бы она подумала? Что-то подсказывает мне, что она была бы недовольна тем, что Йеспер публичная фигура и жизнь с ним будет непростой. Она бы скривилась и пробормотала что-нибудь в духе, что я о ней не забочусь, но что это неудивительно, потому что я никогда ей не помогала. А потом начала бы нудеть про дочку тетки Лёфберг, которая в тридцать лет живет с мамой и заботится о старушке.
Бросаю взгляд на часы. Половина девятого. В груди появляется неприятное ощущение. Пытаюсь понять, чего я боюсь. Что с Йеспером что-то случилось? На улице темно, ветрено, мокро. Наверняка дороги обледенели. В такую погоду водить машину опасно. После недолгих раздумий беру телефон. Снова колеблюсь. Почему мне так сложно позвонить ему? Словно не хочу, чтобы он знал, что нуждаюсь в нем больше, чем он во мне. Почему мне так важно знать, что он любит меня больше, чем я его? Нельзя вести себя как отчаявшаяся женщина, говорю я себе, нельзя навязываться. Никто не любит навязчивых.
Но набираю номер.
Сразу включается автоответчик. Он отключил телефон.
Я допиваю вино, накрываюсь одеялом и закрываю глаза.
Прошла неделя, прежде чем Йеспер позвонил и сказал, что хочет вернуть деньги и пригласить меня на ланч, если я согласна.
Мы встретились в субботу неподалеку от его квартиры в центре, в которой он ночевал, когда задерживался в городе. В ресторане было шумно и многолюдно. Я узнала его с трудом. Он был в джинсах и футболке и выглядел моложе, чем при нашей первой встрече в магазине. Даже держался он по-другому. Ни следа смущения на лице. Прямая спина. Уверенный вид. Он улыбнулся мне.
– Эмма… – И поцеловал в щеку.
Я смутилась. Никто не целовал меня в щеку. Даже моя мама. Особенно мама.
– Привет, – пробормотала я.
Он окинул меня изучающим взглядом, от которого я смутилась еще больше. Я чувствовала, что должна что-то сказать, чтобы нарушить это неловкое молчание.
– Как прошло собрание?
– Хорошо.
Он улыбнулся.
У него было странное выражение лица и голодные глаза, словно он смотрел на меня как на аппетитное блюдо. Вся эта ситуация была крайне неловкой.
– Почему ты пригласил меня на ланч? – вырвалось у меня. Я так смутилась, что не знала, что делать и что говорить.
– Потому что ты пробудила во мне любопытство, – так же прямо ответил он, не отрывая от меня взгляда.
Я уставилась на свои новые джинсы, купленные специально перед этим ланчем. Какая глупость. Как будто Йесперу Орре есть дело до того, что носит сотрудница его магазина.
– Ты обращалась со мной как с равным, – пояснил он.
Наши глаза встретились. На мгновение мне показалось, что в его взгляде промелькнуло что-то странное, боль или горечь.
– Равным?
Он медленно кивнул. Из бара донеслись крики. Я обернулась. По телевизору шел матч «Арсенал» против «Манчестер Юнайтед», и счет только что стал 0:2.
Йеспер перегнулся через стол. Наши лица оказались рядом. Я ощутила аромат его одеколона и пива, которое он пил. Мне стало не по себе.
– Когда у человека такая работа, как у меня, – сказал он, – люди редко общаются с ним по-человечески. Большинство – преувеличенно уважительно. А кто-то просто боится. Мало кто честно говорит то, что думает. Это крайне утомительно. Наверху очень одиноко, если ты понимаешь, о чем я. Но ты была честна со мной. Обращалась как с обычным человеком. Я пожала плечами.
– А разве ты не обычный человек?
Он рассмеялся и поднес пиво к губам. У него были загорелые руки, покрытые золотистыми волосками.
– Можешь считать это безумием, но я чувствую, что между нами есть связь. Скажи честно.
– Что?
– Ты тоже чувствуешь себя одинокой? Странной? Не похожей на других людей? Чувствуешь, что наблюдаешь за другими со стороны?
Я медленно кивнула. Он прав. Я всегда чувствовала себя другой. С самого детства. Мне всегда казалось, что в своей жизни я играю какую-то второстепенную роль. Будто я смотрю на саму себя со стороны. Вопрос только в том, как Йеспер успел понять это за десять минут нашей встречи в магазине.
Со стороны бара донеслись вопли болельщиков.
– Стольпе вышел из игры, – констатировал Йеспер.
– Откуда ты знаешь?
– Что?
Он покосился на экран, словно думая, что я спрашиваю про матч.
– Обо мне. Ты купил у меня рубашку. А теперь сидишь и заявляешь, что мы похожи. И что мы оба одиноки. Ты ничего обо мне не знаешь. Ни кто я, ни откуда, ни чего хочу в своей жизни. С чего ты решил, что я для тебя – открытая книга?
Он поднял стакан с пивом в шутливом тосте и подмигнул мне:
– Как я уже сказал, мне нравится, что ты обращаешься со мной как с равным. Тебе неведом страх. В этом мы с тобой тоже похожи.
Я покидала ресторан на трясущихся ногах. Щеки горели, руки вспотели. Не знаю, что так сильно на меня повлияло: то, что он позволил себе сделать выводы о моем характере, несмотря на то что мы едва знакомы, или желание, которое внезапно вспыхнуло во мне.
Я шла и гадала: что, если он прав? Что, если мы похожи? Что, если между нами правда существует невидимая связь? Как это иногда бывает между людьми разных сословий и возрастов, когда они встречаются и понимают, что созданы друг для друга?
На часах было около четырех. Я спешила в сторону Слюссен. Было жарко, и на мне была только тонкая майка. Но несмотря на это, пот лил с меня градом, и посреди Ётгатан я вынуждена была остановиться, чтобы отдышаться. Мимо шли прохожие: кто-то гулял, кто-то шёл за покупками, женщины в хиджабах спешили в мечеть. Люди текли сплошным потоком. И я внезапно оказалась посреди него, как лодка, потерявшая управление.
Подходя к метро, я увидела знакомое лицо. Йеспер Орре. Каким-то образом он догадался, куда я направилась, и пришел туда раньше. Он взял меня за руку.
– Пошли, – сказал он.
И потянул меня за собой вниз по улице – откуда я пришла, и я не нашла в себе сил возразить. Чувство беспомощности опьяняло. Это была свобода. Свобода от ответственности за свои поступки, свобода от чувства вины, полная свобода. Я пошла с ним. Закрыла глаза и позволила ему вести меня сквозь море людей.
…Я проснулась в три часа ночи в кресле. Все тело затекло от неудобной позы. С трудом поднялась на ноги. За окном темно, ветер усилился. Из окон сквозит. Я чувствую холодный воздух кожей. Почему-то я думаю о папе и о том насекомом, которое мы нашли. Мне было десять-одиннадцать лет. Светло-зеленый червячок напоминал мне жевательную мармеладку, только волосатую. И формой, и видом. На животе у него было много маленьких ножек, а сзади шип. Он ползал по моей руке, и это вызывало щекотку.
– Он кусается? – спрашиваю я.
Папа качает головой.
– Нет, и этот шип у нее сзади, – это всего лишь хвостик. Эта гусеница неопасна.
Червячок полз все выше по руке, и я повернула руку к солнцу, чтобы лучше видеть зеленое тельце. На свету оно было почти прозрачным, похожим на сверкающий драгоценный камень у меня на запястье.
– Где ты ее нашла? – спросил папа.
– В кустах у качелей. Он кивнул.
– Она питается листьями. Пошли. Поищем ей еду.
Мы на цыпочках прошли в прихожую, чтобы не разбудить маму. Тихо прикрыли за собой дверь. Папа дал мне знак идти за ним. Дома возвышались вокруг двора с редкой растительностью. Сюда редко попадало солнце. Людей было не видно. Качели покачивались на ветру. Пустая песочница ждала, когда проснутся дети. На дорожке валялись треснувшие пластиковые ведерки. Издалека доносилась восточная музыка и крики детей. В воздухе пахло кофе.
– Здесь, – сказала я, показывая на кусты.
Папа принес несколько веточек, влажных от росы, и серьезно посмотрел на меня:
– Давай построим ей домик.
Мы сунули веточки в банку и тихо вернулись в квартиру. В прихожей было темно и пахло мамиными сигаретами «Гала Бленд». Из спальни доносилось ее похрапывание. Папа стал рыться в шкафу. В прихожую он вернулся с каким-то острым предметом, который он достал из ящика с инструментами.
– Это шило, – прошептал он и проткнул крышку несколько раз, чтобы обеспечить доступ воздуха для моего питомца. Гусеница с радостью приняла свой новый дом. Думаю, у неё было немного требований к жилищным условиям. Достаточно было зеленых листьев, потому что она немедленно приступила к их поеданию.
– А что теперь?
– Кое-что любопытное, – ответил папа, утирая пот со лба. – Но тебе придется запастись терпением. Сможешь?
Я тянусь за телефоном. Никаких пропущенных звонков. Никаких эсэмэс.
Йеспер не пришел на праздничный ужин по случаю нашей помолвки, не написал и не позвонил. Что мне делать? Злиться? Тревожиться? Я решаю, что наору на него при встрече, если только он не в больнице с ногами в гипсе.
Накинув плед на плечи, я выхожу в кухню и убираю салат, канапе и вино в холодильник. Зову Сигге и ложусь спать.
Серый свет проникает в комнату сквозь тонкие занавески. В комнате холодно, я плотнее кутаюсь в одеяло. Сигге сворачивается клубком у моих ног, лижет лапу.
Я ни о чем не думаю, только медленно просыпаюсь и вслушиваюсь в стук дождя по окнам. Потом вспоминаю. Йеспер так и не пришел вчера. По неизвестной причине он не явился на собственную помолвку. И ночью я, как идиотка, прибирала на кухне, одетая в вечернее платье на голое тело. Мобильный лежит на полу рядом с кроватью. Никаких пропущенных звонков или эсэмэс.
Я сажусь в постели. Заворачиваюсь в одеяло и подхожу к окну, из которого сквозит. Кожу обжигает ледяной воздух.
Улица уже заполнена машинами. Люди, не крупнее муравьев, спешат к метро. Я включаю новости. Если что-то вчера случилось, это наверняка будет в новостях. Я опускаюсь в зеленое кресло. Меня тошнит. Сколько я вчера выпила? Надо поесть.
Я беру пару канапе и возвращаюсь в гостиную. Смотрю на темный экран с надписью «no signal». У меня появляется плохое предчувствие. Иду в кухню, роюсь в стопке со счетами. С канапе во рту начинаю вскрывать конверты. Это напоминания о задержке оплаты за электричество, мобильную связь, телевидение.
И это тоже отчасти вина Йеспера. Месяц назад я одолжила ему денег и с тех пор складываю счета в эту стопку. Одной зарплаты мне на жизнь не хватает. Но раньше у меня была заначка. Открываю последний конверт от «ComHem»[2] и проглядываю письмо с угрозой отключить мне телевидение и Интернет, если я не оплачу счета в течение десяти дней. Письмо прислали две недели назад.
Я откладываю конверт и беру другие счета. Смотрю на них, не зная, что делать, потом кладу в пустую банку и закрываю крышкой.
В метро я читаю новости на мобильном. Убийство в Ринкебю, погром в Мальмё, но ничего о Йеспере Орре. Никаких аварий и других происшествий.
Поезд метро набит битком. От жары, духоты и запаха пота меня снова тошнит. Приходится выйти на остановку раньше и присесть на лавку. Стянув куртку, я опускаю голову вниз и закрываю лицо руками. Прохожие бросают на меня тревожные взгляды, но никто не останавливается, чтобы спросить, как я себя чувствую. И слава Богу.
