Камилла Лэкберг
Железный крест
– А Бритта?
– Она мне никогда особенно не нравилась. Я не понимал, что в ней нашел брат, почему он общается с такой… пустышкой. – Аксель покачал головой. – Ваша мать была из другого теста. А Бритта… очень поверхностная, я бы даже сказал, самовлюбленная… И потом, она бегала за Францем так, что это переходило все границы приличия. Тогда девушки так себя не вели. Другое время было, знаете ли… – Он слабо улыбнулся.
Эрика так и не поняла, считает он то, другое время лучше или хуже нынешнего.
– А Франц? – спросила Эрика и так и осталась сидеть с полуоткрытым ртом.
Чем больше рассказывал Аксель, тем лучше она понимала, как мало знает о своей матери.
– И Франц… Я не особенно одобрял дружбу брата с Францем. В нем была какая-то злость, даже ненависть. Нет, это не тот человек, с кем мне хотелось бы дружить. Ни тогда, ни сейчас.
– А сейчас что он делает?
– Живет в Греббестаде. Если выразить в двух словах, мы выбрали разные дороги. – Аксель произнес эту формулу сухо, если не сказать презрительно.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что я посвятил жизнь борьбе с нацизмом, а Франц хочет повторить историю, на этот раз на шведской земле.
– Но откуда тогда взялась эта медаль? – Эрика даже наклонилась к Акселю, но на лицо старика словно упал занавес – оно сделалось строгим и непроницаемым.
– Медаль… Сейчас пойдем и попробуем ее найти.
Он встал и, не оборачиваясь, двинулся к выходу. Эрика в растерянности последовала за ним. Что она такого сказала, от чего он вдруг замкнулся?
В холле Аксель остановился у двери, которую Эрика раньше не заметила, и взялся за ручку.
– Наверное, лучше будет, если я пойду один, – сказал он дрогнувшим голосом.
Эрика поняла, куда ведет эта дверь. В библиотеку, где убили его брата.
– Может быть, в другой раз? – Ей опять стало неудобно, что она пристает к человеку в тяжелый для него момент жизни.
– Нет, лучше сразу, – жестко сказал Аксель, но тут же повторил более приветливо: – Лучше сразу. Сейчас вернусь.
Он исчез в библиотеке, тщательно прикрыв за собой дверь. Эрика осталась в холле, прислушиваясь к скрипу выдвигаемых ящиков. Хозяин вернулся буквально через две минуты.
– Вот. – С тем же непроницаемым выражением лица он протянул ей медаль.
– Спасибо, я… – Эрика запнулась. – Спасибо большое.
Сжимая в кармане медаль, она шла по той же гравиевой дорожке и чувствовала, что Аксель смотрит ей вслед. На секунду у нее возникло желание вернуться и попросить извинения за свою бестактность, но именно в это мгновение раздался звук захлопнувшейся двери. Она повернулась – на крыльце никого не было.
* * *
Фьельбака, 1943 год
– Это трудно себе представить! Как Пер Альбин Ханссон может быть таким трусом! – Вильгот Рингхольм треснул кулаком по столу так, что рюмка с коньяком задрожала.
Его раздражала медлительность жены. Вечно так с бабами – пока сам не сделаешь, не дождешься.
– Бодиль! – крикнул он, но ответа, к своему удивлению, не получил. Он вкрутил окурок в пепельницу и заорал изо всех сил: – Бодиль!!!
– Сбежала твоя половина? – хохотнул Эгон Рудгрен.
Яльмар Бенгтссон тоже засмеялся. Эта дура превращает его в посмешище! Надо что-то делать. Он уже собрался встать и навести порядок, как на пороге появилась его жена с нагруженным подносом.
– Извини, что задержалась, – сказала она, потупив глаза, и поставила поднос на стол. – Франц, ты не мог бы…
– Нет! – рявкнул отец. – Не мог! Он уже взрослый парень, нечего ему заниматься бабьими делами. Пусть побудет с нами и послушает, может, ума немного поднаберется! – Он подмигнул сидевшему напротив сыну.
Тот невольно выпрямился. Ему в первый раз позволили присутствовать на деловом обеде отца. Обычно после десерта следовало поблагодарить и выйти из-за стола. Но сегодня отец настоял, чтобы он остался. Его распирала гордость. Прекрасный вечер становился все лучше.
– Ну что, несколько капель коньяку? Что скажете, ребята? Пацану на той неделе стукнуло тринадцать, так что самое время попробовать коньячку.
– Самое время! – ухмыльнулся Яльмар. – Давно уже самое время. Мои сорванцы причащаются с одиннадцати, и, я бы сказал, только на пользу.
– Вильгот… ты и в самом деле считаешь, что… – Глаза жены расширились от ужаса.
Муж демонстративно налил большую рюмку коньяка и протянул Францу. Тот глотнул и закашлялся.
– Не торопись, паренек, коньяк надо смаковать, а не глотать, как лошадь.
– Вильгот…
– А ты что здесь делаешь? – Его глаза потемнели. – У тебя что, на кухне работы нет?
Она хотела что-то сказать, но молча посмотрела на сына. Тот победно поднял рюмку.
– За твое здоровье, мать!
Провожаемая хохотом, она вышла на кухню и закрыла за собой дверь.
– О чем мы говорили? Да, этот Пер Альбин – о чем он думает? Ясно как божий день – мы должны поддержать немцев.
Эгон и Яльмар согласно кивнули.
– Грустно это, – проникновенно сказал Яльмар. – Даже в эти тяжелые времена Швеция не может выпрямить спину и следовать шведским идеалам. Мне стыдно иногда, что я швед.
Все покачали головами и отхлебнули коньяку.
– О чем я думаю? – спохватился Вильгот. – Мы же не можем лакать коньяк под селедку! Франц, сбегай принеси холодного пива.
Через пять минут порядок был восстановлен. «Туборг» из погреба прекрасно гармонировал с бутербродами с селедкой. Франц улыбнулся от уха до уха, когда отец откупорил бутылку и протянул ему.
– Я уже внес кое-какие деньги и вам рекомендую. Как не поддержать правое дело? Гитлеру сейчас нужны хорошие люди.
– Да, дела вроде идут неплохо! – Яльмар отсалютовал бутылкой. – Мы работаем на пределе – спрос на руду как никогда. Можете говорить о войне что хотите, но как деловой проект она вне конкуренции.
– А если мы еще заодно избавимся от жидовской нечисти, лучшего и желать нельзя. – Эгон взял еще один бутерброд. Поднос пустел на глазах. Он откусил большой кусок и повернулся к Францу. – Ты должен гордиться своим отцом, парень, – сказал Эгон, продолжая жевать. – Таких, как он, не много осталось в Швеции.
Все посмотрели на Франца.
– Еще бы, – сказал он, смущаясь.
– Слушай, что отец говорит, он знает жизнь. Ты небось понимаешь – у тех, кто поливает грязью немцев, у самих нечистая кровь в жилах. Цыгане, валлоны… полно всяких. Ничего удивительного, что они ставят все с ног на голову. Но твой-то отец – человек бывалый, он знает, как мир устроен. Мы же видим, как жиды и прочие пришлые хотят все забрать в свои руки, чтобы о настоящей, чистой Швеции и памяти не осталось. Нет уж, Гитлер на верном пути! – Эгон так разгорячился, что начал брызгать слюной.
– Хорошо, господа, поговорим о делах. – Вильгот со стуком поставил бутылку на стол.
Франц слушал еще минут двадцать, потом неверной походкой поплелся в спальню и лег, не раздеваясь. Комната завертелась перед глазами. До него доносились звуки мужских голосов в гостиной. И он заснул в счастливом неведении – откуда ему было знать, каково будет наутро.
* * *
Йоста глубоко вздохнул. Наступала осень, а это означало, что гольф постепенно сходил на нет. Хотя еще довольно тепло, можно рассчитывать недели на три, в лучшем случае – на месяц. Но он знал, как это бывает осенью. Дождь – три-четыре дня долой. Гроза – пара дней пропала. И холод – то еще ничего, а то пробирает до костей. Один из недостатков Швеции. Впрочем, достоинств, которые возмещали бы эти недостатки, он тоже особо не замечал. Разве что сюрстрёминг[8]… Да и то – ничто не мешает взять с собой две-три банки и уехать хоть в Испанию. От каждой страны надо брать лучшее.
В отделе, слава богу, было все тихо. Мельберг ушел выгуливать свою дворнягу, Мартин и Паула уехали в Гётеборг допрашивать Франца Рингхольма. Рингхольм… Йоста давно пытался вспомнить, где он слышал эту фамилию, а сейчас вспомнил. Журналист из «Бухусленца». Он потянулся за газетой на столе и на второй же странице увидел статью, подписанную именем Челль Рингхольм. Языкастый черт… как его только терпят местные политики и власти. Конечно, совпадение может быть и случайным, но фамилия не такая уж частая. Может, сын того Франца Рингхольма? Йоста на всякий случай заложил эти сведения в память – могут пригодиться.
Но сейчас он должен заняться другим. Йоста опять вздохнул. С годами он довел свои вздохи до степени высокого искусства. Может быть, дождаться Мартина? В таком случае Мартин часть работы возьмет на себя… и вообще, у него появляется свободный час, а может, и два, если Мартин с Паулой решат сначала поесть.
Какого черта, выругался Йоста про себя, и ему стало неловко. Нет, надо покончить с этим делом. Он надел куртку, сказал Аннике, где его искать в случае чего, спустился в гараж, взял машину и поехал в Фьельбаку.
Позвонил в дверь и обругал себя за глупость. Ребята же наверняка в школе, а родители на работе. Йоста повернулся и хотел уже уйти, как дверь открылась и появился Адам с красным носом и слезящимися глазами.
– Заболел?
Мальчик кивнул, в подтверждение звучно чихнул и вытер нос платком.
– Пдостудидся, – сказал он голосом, не оставляющим сомнений насчет состояния его носоглотки.
– Можно войти?
– Подалуста, если дискнете. – Он отступил немного и снова чихнул.
Йоста почувствовал на своей руке брызги кишащей вирусами слюны, но не очень огорчился. Пара дней на бюллетене не помешают. Насморк вполне можно пережить, если лежать на диване со стаканом горячего чая с медом и наслаждаться записью последнего турнира «Мастерс»[9]. Можно посмотреть свинг Тайгера[10] в рапиде.
– Бабы бет боба, – сообщил Адам.
Йоста посмотрел на него с недоумением, но быстро сообразил – мамы нет дома.
В голове мелькнул параграф: несовершеннолетних разрешается допрашивать только в присутствии родителей или опекунов. Мелькнул и тут же исчез. Кто придумал эти параграфы? Они только затрудняют работу. Эрнст несомненно бы его поддержал. Полицейский Эрнст, уточнил он свою мысль, а не пес Эрнст. Йоста фыркнул.
Адам посмотрел на него как на сумасшедшего.
Они присели за кухонный стол со следами завтрака – крошки, кусочек масла, пролитый «O’boy».
– Значит, так. – Йоста побарабанил пальцами по столу и тут же понял, что этого делать не следовало – пальцы мгновенно стали липкими.
Он вытер их о брюки и начал заново:
– Значит, так. Как ты все это пережил?
Вопрос прозвучал странно даже для него. Он не особенно умел разговаривать с подростками или так называемыми личностями с психической травмой. К тому же не воспринимал всю эту белиберду всерьез – подумаешь, старик же был давно мертв, когда они его нашли, так что ничего особо опасного для психики. Он немало навидался трупов за свою жизнь, и ничего. Никакой психической травмы.
Адам хлюпнул носом.
– Да ничего… Ребята вообще считают, что это круто.
– Давай начнем сначала. Как вы вообще туда попали?
– Маттиас придумал. – Адам, собственно, произнес «Баддиас», но Йоста уже настроился на синхронный перевод. – Все знают, что старики свихнулись на Второй мировой войне. Один парень рассказывал – говорит, чего у них только нет. А Маттиас говорит – давай заглянем. – Он чихнул с такой страстью, что Йоста чуть не подпрыгнул на стуле.
– Значит, взлом – это идея Маттиаса?
– Да какой взлом! – Адам завертелся на стуле. – Мы же не собирались ничего красть, просто посмотреть. И мы думали, они уехали. Старики то есть. Они бы даже не заметили, что мы там были…
– А до этого вы ни разу не… проникали в их дом?
– Нет! Честное слово, нет… – Во взгляде Адама явственно читался испуг. – Что вы! Первый раз…
– Я должен взять у тебя отпечатки пальцев. Чтобы подтвердить твои слова и чтобы исключить из списка подозреваемых. Как ты к этому относишься?
– Правда? – Глаза Адама загорелись. – Я же смотрю «CSI», так что понимаю, как это важно. Чтобы исключить невиновных… А потом пробиваете отпечатки на компе, да? И смотрите, кто еще побывал в комнате?
– Именно так. Так мы и работаем. – Йоста с трудом удержался, чтобы не засмеяться.
Как же, пробиваем отпечатки на компе. С утра до вечера сидим и пробиваем, пробиваем… Привет вашей бабушке.
Он достал из портфеля подушечку и карту с десятью полями, выложил на стол и аккуратно снял отпечатки всех десяти пальцев Адама, один за другим.
– Вот так, – произнес он с удовлетворением.
– А потом сканируете, да? Или как?
– Сканируем, – важно подтвердил Йоста. – И сравниваем с базой данных, о которой ты говорил. У нас есть база данных на всех жителей Швеции старше восемнадцати лет. И на иностранцев тоже, хотя и не всех. Ну, ты знаешь. Интерпол и все такое. Мы подключены к Интерполу. Прямой ссылкой. И к ФБР тоже. И к ЦРУ.
– Круто! – Адам смотрел на Йосту с нескрываемым восхищением.
Всю обратную дорогу в Танумсхеде Йосту то и дело обуревал смех.
Он накрыл стол очень тщательно. Желтая скатерть – Бритта ее так любила. Белый сервиз с рельефным, белым же, рисунком. Подсвечники – им подарили их на свадьбу. Цветы в вазе… Бритта всегда ставила на стол цветы, независимо от сезона. Она постоянная заказчица в цветочном магазине… была, по крайней мере, постоянной заказчицей. Теперь туда заезжал Герман. Он старался, чтобы все было как всегда. Если все останется неизменным, страшная спираль ее болезни, может быть, и не прервется, но хотя бы замедлится.
Самое худшее было вначале, еще до того как ей поставили диагноз. Она всегда была образцом организованности, и они сначала не могли понять, в чем дело: почему она не может найти ключи от машины, почему называет дочь неправильным именем, почему вдруг забывает номер телефона подруги, которой звонила по нескольку раз в день. Усталость, стресс… как только они не пытались объяснить внезапную забывчивость, пока не поняли: это что-то серьезное.
Услышав диагноз, они долго сидели, не говоря ни слова. Потом Бритта всхлипнула. Один раз всхлипнула, и все. И сжала руку Германа что есть силы. Оба понимали, что их ждет. Они прожили вместе пятьдесят пять лет, но теперь все меняется. Болезнь, постепенно разрушающая ее мозг, отнимет все, что делало Бритту Бриттой: воспоминания, привычки, радости – все. Болезнь постепенно отнимет у Бритты Бритту. Как личность она перестанет существовать. Они внезапно оказались на краю бездны.
С того жуткого дня прошел год. Светлые моменты выпадали все реже и реже. Герман попытался сложить салфетки, как всегда складывала Бритта, – веером. Руки дрожали. Он столько раз видел, как она это делает, но так и не запомнил. На четвертой попытке им овладело отчаяние, и он изорвал салфетку на куски. Сел, вытер набежавшую слезу и попробовал взять себя в руки.
Пятьдесят пять лет. Пятьдесят пять хороших, счастливых лет. Конечно, всякое бывало, но без этого не обходится ни один брак. Но они всегда были вместе, он и Бритта, вместе развивались, вместе взрослели – особенно когда появилась Анна-Грета. Он тогда просто лопался от гордости за жену. До родов Бритта была хорошенькой, но очень уж легковесной, а иногда и назойливой. Но тут ее словно подменили. Став матерью, она будто обрела твердую почву под ногами. После этого она родила еще двух дочерей, и с каждым новым ребенком он любил жену все сильнее и сильнее.
Он вздрогнул – на плечо легла чья-то рука.
– Папа? Как дела? Я постучала, но ты не ответил.
Герман быстро вытер глаза и принужденно улыбнулся под обеспокоенным взглядом старшей дочери. Но ее не обманешь – она обвила его шею руками и прижалась щекой к щеке.
– Сегодня плохо, да?
Он кивнул, сморщился, удерживая закипающие слезы, и на какую-то секунду почувствовал себя маленьким ребенком. Они замечательно воспитали дочь – теплая, заботливая женщина, прекрасная бабушка их двоих правнуков. Иной раз он никак не мог заставить себя понять, как это может быть: эта пожилая, седеющая дама за пятьдесят – его родная дочь, которую он когда-то качал в колыбельке.
– Годы идут, девочка… – Он похлопал по ее лежащей на его груди руке.
– Да, папа… годы идут. – Она обняла его еще крепче и отпустила. – Давай посмотрим вместе, все ли в порядке со столом. Мама расстроится, если ты что-то напутал. – Она улыбнулась, но он не ответил на улыбку.
– Салфетки…
– Салфетки я сложу, а ты достань приборы. Судя по всему, веера у тебя не получаются. – Она кивнула на обрывки салфетки в тарелке.
– Так тому и быть. – Теперь улыбнулся и он. Благодарной, печальной улыбкой.
– Когда они придут? – крикнул Патрик из спальни, где по приказу Эрики должен был сменить джинсы и футболку на что-нибудь более подходящее к моменту.
Возражения типа «Да это же всего-навсего твоя сестра со своим Даном!» на Эрику не подействовали. Раз мы приглашаем людей на ужин, сказала она, значит, приглашаем, и неважно, кого именно. Званый ужин есть званый ужин.
Эрика открыла духовку и посмотрела на запеченное свиное филе. Ее немного мучила совесть, что вчера она накричала на Патрика, и хотелось загладить свою вину, приготовив одно из его любимых блюд – свиное филе под соусом из портвейна и картофельное пюре с тертым имбирем. Помимо всего прочего, это блюдо имело еще и мемориальное значение – именно его она поставила на стол, когда в первый раз пригласила Патрика к себе домой.
И в первый же вечер они… Она засмеялась про себя и закрыла духовку. Как давно это было… хотя вроде бы и не так давно, всего несколько лет назад. Она по-настоящему любила и ценила Патрика… но странно, как будни и маленький ребенок убивают желание заниматься любовью пять раз подряд, как было той ночью после свиного филе… Сейчас ее утомляла даже сама мысль о подобных постельных подвигах. Раз в неделю – и то достижение.
– Полчаса осталось! – крикнула Эрика и принялась готовить соус.
Сама она уже надела черные брюки и любимую лиловую блузку, купленную, еще когда они жили в Стокгольме и имели возможность заниматься выбором одежды. И на всякий случай, конечно, фартук.
Патрик появился на лестнице и одобрительно свистнул.
– И что видят мои усталые глаза? Откровение! Божественное создание, фея… но с легким оттенком изысканной кулинарности!
– Нет такого слова – кулинарность, – засмеялась Эрика.
– А теперь есть, – сказал Патрик и поцеловал ее в шею. Потом отступил на шаг и сделал пируэт. – Ну и как я? Гожусь? Или опять переодеваться?
– Ты все время хочешь представить дело так, будто я главная ведьма в доме, – с притворно сварливой интонацией проворчала она, но не выдержала и рассмеялась.
– Ты в доме не ведьма, а главное украшение! А если еще и накроешь на стол, я, может быть, наконец пойму, из каких соображений на тебе женился.
– Считай, что накрыто.
Через полчаса раздался звонок в дверь – гости явились ровно в семь, минута в минуту. С родителями пришли Эмма и Адриан, который тут же начал искать Майю. Маленькая кузина пользовалась у детей безмерной популярностью.
– А это что за красавец? – спросила Анна. – Что ты сделала с Патриком? Да, вовремя ты подхватила такую кинозвезду.
Патрик обнял ее, они поцеловались.
– Рад тебя видеть, свояченица. Как у вас дела, голубки? Мы очень рады, что вы на минутку покинули спальню и выбрали время посетить наше неприхотливое жилище…
– Фу! – Анна покраснела и слегка стукнула Патрика кулаком по груди.
Но взгляд, которым она исподволь обменялась с Даном, свидетельствовал, что Патрик не слишком преувеличил. Вечер прошел замечательно. Эмма и Адриан непрерывно играли с Майей, пока той не пришло время спать. После этого они и сами задремали на диване. Главное блюдо получило всеобщее одобрение, вино из бутылок исчезало быстро, и Эрика тихо радовалась, что можно вот так просто посидеть с Анной и Даном и поболтать о всякой ерунде. Без всяких туч на горизонте. Без всякой мысли о прошлом. Только шутливая перепалка, полная взаимной любви и привязанности.
Внезапно в прихожей резко зазвонил мобильник.
– Это у меня, – сказал Дан. – Я только посмотрю, кто звонит.
Он сходил в прихожую за телефоном и вернулся, недоуменно глядя на дисплей – номер, очевидно, был ему не знаком.
– Дан слушает… Кто?… Простите, вас очень плохо слышно… Белинда! Где? Но я пил вино… посади ее в такси и пусть едет сюда! Я заплачу, когда она приедет. Проследи только, чтобы она села в машину.
Он продиктовал адрес, нажал кнопку отбоя и досадливо сморщился.
– Что случилось? – Анна посмотрела на него с беспокойством.
– Белинда… Была на какой-то вечеринке и напилась в стельку. Звонил ее приятель… Сейчас он пытается посадить ее в такси.
– Она же поехала в Мункедаль к Пернилле!
– Значит, не поехала. Ее приятель звонил из Греббестада.
Дан прошел в кухню, на ходу набирая номер Перниллы. Судя по всему, его бывшая супруга давно спала. Были слышны только обрывки разговора, но интонации у Дана были далеко не дружелюбными. Через пару минут он вернулся за стол. Вид у него был крайне огорченный.
– Белинда ей сказала, что переночует у подруги. И могу вас заверить, что подруга сказала дома, будто переночует у Белинды. А на самом деле они поперлись в Греббестад на вечеринку. О дьявол… я-то думал, она с ней более или менее управляется…
– Пернилла? – Анна погладила его по руке. – Это не так-то легко, дорогой мой. Думаю, ты тоже попался бы на этот крючок. Уловка старая как мир…
– Нет! Я бы не попался! – со злостью воскликнул Дан. – Я бы позвонил родителям подружки и спросил, все ли в порядке. Неужели ты считаешь, что я поверил бы семнадцатилетней девчонке?
– Успокойся, – сказала Анна повелительно. – Сейчас самое главное – заняться Белиндой, когда она приедет. – Дан хотел что-то возразить, но она подняла руку. – И не смей ее ругать. По крайней мере, сегодня. Все разговоры переносятся на завтра, когда она протрезвеет. Договорились?
Она произнесла последнее слово с вопросительной интонацией, но ни у кого за столом не возникло сомнений, что вопросительный знак там и не ночевал. Никаких обсуждений не предполагалось. Дан молча кивнул.
Эрика поднялась со стула.
– Пойду постелю в гостевой.
– А я поищу какой-нибудь таз. Или ведро, – сказал Патрик, с ужасом представив подобную сцену с выросшей Майей.
Через несколько минут к дому подъехала машина. Дан и Анна поспешили к дверям. Пока Дан выковыривал с заднего сиденья Белинду, как большую тряпичную куклу, Анна расплатилась с таксистом.
– П-папа… – невнятно пробормотала Белинда, с трудом открыла глаза, обхватила отца за шею и уткнулась лицом ему в грудь.
От нее пахло рвотой, но Дан не обращал внимания. Он вдруг ощутил внезапный прилив нежности – настолько маленькой и хрупкой показалась ему взрослая дочь. Когда в последний раз он носил ее на руках?
Ее начали сотрясать судороги. Он еле успел отвернуть ее голову в сторону, как Белинду вырвало красной жижей прямо на ковер в прихожей. Стало ясно – она перепила красного вина.
– Наплюй, потом уберем, заноси ее в дом, – тихо сказал Эрика. – И сразу в душ. Мы с Анной ее переоденем.
В ванной Белинда внезапно разрыдалась, да так горько, что у Эрики зашлось сердце от жалости. Она растирала девочку полотенцем, а Анна гладила ее по голове.
– Все будет хорошо, – приговаривала Анна, – вот увидишь, все будет хорошо…
– Ким хотел прийти… я думала… а он Линде сказал… он ей сказал, что я уродина-а-а-а…
Новый приступ рыданий. Анна через голову Белинды посмотрела на Эрику. Ни одна из них не хотела бы поменяться с девушкой местами. Нет ничего страшнее, чем любовные катастрофы подростков. Когда-то они обе это пережили и очень хорошо понимали, как легко поддаться в таких случаях соблазну утопить горе в вине. Но теперь они уже знали, что горе не утопишь – оно обязательно всплывет. Завтра Белинде будет еще хуже, чем сейчас, – это они тоже знали из собственного, недешево приобретенного опыта. Но сейчас главное – уложить ее в постель, чтобы заснула. Все остальное – завтра.
Мельберг взялся за ручку, но дверь открыть решился не сразу – обдумывал все «за» и «против». «Против» явно перевешивало. А «за» голосовали только два обстоятельства. Во-первых, в этот пятничный вечер ему было совершенно нечем заняться. А во-вторых, ему не давали покоя темные глаза Риты. Но неужели только ради них он должен идти на нечто столь смехотворное, как курсы сальсы? И наверняка там полно оголодавших теток, которые приходят на эти курсы только ради того, чтобы снять какого-нибудь мужика. Жалкое зрелище. Он уже хотел было дать задний ход, купить на заправке чипсы и провести вечер у телевизора. Сегодня «Полный морозильник» со Стефаном и Кристером. Эти-то ребята понимают в юморе! Не успел он принять такое решение, как дверь открылась.
– Бертиль! Молодец, что пришел! Мы как раз начинаем. – Рита взяла его за руку и буквально втащила в спортзал.
Из мощного магнитофона на полу лились латиноамериканские ритмы. Мельберг с удивлением констатировал, что никакого бабьего царства тут и в помине нет – сколько женщин, столько и мужчин. Представившаяся было картина, как его рвут на куски голодные самки, мгновенно поблекла.
– Будешь танцевать со мной, – решительно сказала Рита, как-то незаметно перейдя на «ты». – Поможешь показывать движения.
Она вытащила новоявленного партнера на середину зала, встала напротив, взяла его руку и положила к себе на талию. Мельберг с трудом удержался от соблазна опустить немного руку и потрогать ее аппетитный зад. Он решительно не понимал мужчин, предпочитающих аноректичных костлявых девиц.
– Бертиль! Повнимательней, – строго сказала Рита и сделала какое-то движение. – Смотрите на нас с Бертилем. Значит, так, для дам: правая нога вперед, перенесли тяжесть тела на левую ногу, вернули правую на место. Для мужчин все наоборот – левая нога вперед, тяжесть на правую, вернули левую. Повторяем, пока не запомним.
Мельберг никак не мог взять в толк, о чем она говорит; его мозг почему-то отказался выдать ему даже такую фундаментальную информацию, как различия правого и левого. Какая нога вперед, какая назад… Но Рита оказалась хорошим учителем. Решительными движениями она подталкивала его, показывала на нужную ногу и через пару минут он, к своему удовольствию, начал кое-что понимать.
– А теперь покрутим задом, – преподнесла Рита очередную радостную новость. – Вы, шведы, немножко окостенелые, примороженные, что ли, но сальса – это движение, мягкое, согласованное движение партнеров.
Она показала, что имеет в виду. Начала крутить бедрами так, что это выглядело, словно по всему телу переливалась мягкая морская волна. Мельберг уставился на Риту как зачарованный. У нее все получалось так легко и просто, будто ничего естественнее, чем крутить под музыку задом, в мире не существовало и не могло существовать. Он попробовал ей подражать, но ничего не получилось. Его тазобедренные суставы отказывались подчиняться, и всякие попытки согласовать движения таза и ног неизменно приводили к короткому замыканию. Он остановился с растерянной миной.
– Это не так-то легко, Бертиль, требует тренировки, – сказала Рита поощрительно. – Главное – слушать музыку. И пусть тело следует за ней. Не смотри на ноги, смотри на меня. Когда танцуешь сальсу, ты должен смотреть даме в глаза.
Она впилась в него взглядом. Усилием воли он заставил себя не отводить глаз и не смотреть на ноги. Вначале ничего не получилось, но вскоре, руководимый Ритой, он почувствовал: что-то изменилось. Он словно бы впервые по-настоящему услышал эту музыку, этот зажигательный ритм. Бедра начали двигаться мягко и ритмично. Он смотрел на Риту все пристальней и пристальней, пока не понял, что погиб.
* * *
Кристиансанд, 1943 год
Нельзя сказать, чтобы Аксель любил рисковать. По натуре своей игроком он не был. Не был он и бесстрашен – боялся так же, как боялся бы на его месте любой другой. Все объяснялось гораздо проще – он не мог сидеть сложа руки и размышлять о творящемся вокруг зле.
Он стоял у релинга. В лицо дул порывистый ветер. Аксель любил запах моря и втайне завидовал рыбакам: они вставали чуть свет и работали дотемна, направляя траулер туда, где, по их мнению, была рыба. Он знал, что если он заикнется об этой зависти, его поднимут на смех. Сын доктора, перед которым лежит широкая дорога к образованию, к карьере, – завидует им! Мозолям на руках, провонявшей рыбой одежде… Завидует, что они, выходя в море, никогда не знают, суждено ли им вернуться. Они бы решили, что он над ними издевается. Но он-то, он каждой клеточкой тела чувствовал: это именно то, что, по его представлению, и называется жизнью. Конечно, он был образован, начитан, много повидал – но нигде так остро не испытывал чувство причастности, как здесь, в море, стоя на мерно качающейся, пахнущей рыбой палубе и подставив лицо свежему ветру. Он был здесь как дома.
Эрик же как дома чувствовал себя в мире книг. Когда он по вечерам, сидя на постели, лихорадочно листал тома, слишком толстые и слишком старые для того, чтобы кто-то другой, кроме него, проявил к ним интерес, – когда он читал эти книги, от него исходила эманация счастья. Он буквально глотал эти фолианты, жадно запоминая факты, даты, имена и географические сведения. Это восхищало Акселя, но и немного печалило. Они такие разные, он и его брат. А может быть, тут играет роль разница в возрасте – четыре года. Они никогда не играли вместе, у них не было общих игрушек. И Акселя очень беспокоило отношение к ним родителей. Он был их любимчиком, они гордились им, осыпали его похвалами, в то время как Эрик всегда оставался в тени. Но как Аксель мог этому помешать? Никак. Единственное, что было в его силах, – делать то, что он считал нужным.
– Входим в гавань.
Аксель вздрогнул – он так погрузился в свои мысли, что и не слышал, как подошел Элуф.
– Я смоюсь сразу, как зачалимся. Меня не будет около часа.
– Делай, как знаешь, парень. Но будь осторожен. – Элуф похлопал его по плечу и вернулся на корму к штурвалу.
Через десять минут Аксель, убедившись, что за ним никто не наблюдает, спрыгнул на пирс. То тут, то там мелькали люди в немецких мундирах, но они были заняты своим делом – проверяли документы у экипажей непрерывно подходящих траулеров и барж. Сердце забилось. На берегу было довольно много моряков, но и они все находились при деле – разгружались, загружались, паковали и найтовили груз. Он старался выглядеть так же, как они, – слегка небрежно, расслабленно… Люди делают свою работу, и скрывать им нечего. На этот раз никакого груза с ним не было. Наоборот – сегодня ему предстояло захватить с собой какие-то документы. Он ничего не знал, не должен был знать, да и не хотел знать об их содержании – ему поручили взять их и доставить в Швецию. Вот и все. Знал только, кому их следует передать по возвращении.
Инструкции Аксель получил простые и понятные. Тот, кто принесет бумаги, должен ждать в дальнем конце гавани, на нем будут синяя кепка и коричневая рубаха. Аксель приближался к условленному месту. Все нормально – юнгу со шведского траулера послали с каким-то поручением. Немцы не обращали на Акселя никакого внимания. Наконец он заметил нужного человека. Все правильно – синяя кепка, коричневая рубашка. Тот грузил в штабель ящик за ящиком и, казалось, был полностью сосредоточен на своей работе. Аксель пошел прямо к нему – твердо и целеустремленно. Ни в коем случае не осматриваться, не искать кого-то взглядом – уж тогда проще повесить на грудь мишень. Парню что-то поручили, и он идет выполнять задание.
