Карина Демина
Ведьмин рассвет
Во мне?
Я подняла руку. Обыкновенная. Левая, впрочем, тоже. Кожа вон обветрилась и даже жесткая местами. Мелкие царапинки. И ногти пора бы постричь, не говоря уже о маникюре.
– Скажу честно, я не думала, что сие возможно.
– А о чем думали? О том, что избранница вашего внука состарится, умрет, а он вернется к корням священного древа? – раздраженно произнес Лют.
– Людям отмерян малый срок, – Мёдб нисколько не смутилась. – И да, я и сыну так сказала. Зачем убивать первую любовь, если можно просто подождать, когда она умрет сама?
Жутко звучало.
Честно.
И теперь уже я понимала, что все-таки мы разные. Или… нет?
– Но дитя… дитя, в котором соединились несоединимые силы…
Получилось на диво обыкновенным.
Даже обидно.
– Он тоже понял. И обрадовался, мой мальчик.
А она? Мёдб?
Хотя… чего это я. С чего бы ей радоваться, если мое появление однозначно рушило такой замечательный план? Или… не рушило? В конце концов, мама действительно умерла бы раньше отца. А я… меня можно было бы оставить жить среди людей.
– Но свет её становился глуше. День ото дня. Ты забирала его.
– Полегче, – произнес Лют.
– Я не желаю обидеть, тот, чье место в ночи, – Мёдб отвернулась. – Я лишь говорю, что есть. Две силы сошлись в одном теле. И усмирили друг друга. Свет души её матери погасил кипящую кровь Дану. Но и сам был почти истрачен. Только для них это не имело значения. Глупые счастливые дети…
– Как его убили? – задаю я вопрос, правда, не уверена, что так уж желаю знать ответ.
Глава 7
– Вороны рассказали… вороны – мудрые птицы. Но характер у них скверный. Не хотят служить. Приходится договариваться, обещать… но тогда меня нашли вороны. И сказали, что он лежит у старого дуба. Я и сама ощутила, что оборвалась нить, что кто-то ушел. Нас мало. И все мы – дети Дану, слышим друг друга… и тогда горе мое было велико.
Я представляю.
Или… нет, не представляю.
Боюсь даже представить. И не хочу. Потому что… потому что плакать здесь – не время. Не место.
– Но первыми его нашли люди. Они и принесли тело в дом моей подруги. А она позвала того человека, который служит хозяину всех земель людских и носит знак его.
Участкового, надо полагать.
– Он сказал, что моего внука застрелили охотники. В лесу… здесь много охотников было.
Белые пальцы сжимаются в кулак.
И раскрываются.
– В его груди зияли раны. Такие бывают от вашего оружия. Если стрелять в упор…
– Вы не обращались в… – начал было Лют.
Но Мёдб взмахнула когтистой рукой, обрывая слова.
– Это не вернуло бы нам сына. Заяви мы протест, началось бы дознание. Император вынужден был бы прислать сюда своих людей. Они бы стали задавать вопросы… зачем? Мы и так знали, кто это сделал.
В её глазах сгустилась ненависть.
– Тот человек, в крови которого горела та же сила, что и у твоей матери. Тот человек, который приходил к дому нашей подруги и проклинал её. И не только её. Тот человек, чья ненависть была сильнее разума. Он как-то сумел дотянуться до моего внука. Я много думала о том. Мой мальчик был силен и ловок. И никто из людей не одолел бы его в равном бою. Нет… его позвали. Куда-то… зачем-то… а он отправился на встречу. Ему пообещали мир? Пожалуй. И прощение. И признание родом его жены. Нам сложно жить одним. Это вы, люди, можете спрятаться от других и не тяготиться одиночеством.
А вполне себе версия.
И вправду.
Если мой дед сыграл кающегося старика… он, наверное, был не совсем в своем уме, если решился на подобное. Но… он ведь утратил власть. И мечту его разрушили, о поселении староверов, которым бы он мудро управлял. Сперва дочь ускользнула из-под власти, связавшись с тем, кого старик полагал тварями, лишь смерти заслуживавшими. Потом и сын, надежда рода, сбежал.
Жена…
Она давно была сломлена и не тяготилась тем. Младший сын? Ему он наверняка тоже не верил. И искал виноватых. А кого винить, если не нелюдь?
Вот и…
Придумал, что хочет помириться с дочкой. Позвал на разговор, а там…
– Вы ведь сильнее человека. И быстрее, – Лют не спрашивал, утверждал. И Мёдб согласилась:
– Верно. А потому это был подлый удар. Он использовал нечто… нечто такое, что досталось ему в наследство вместе с силой. Нечто, вобравшее в себя его ярость. Нечто, что принадлежало вашему, человеческому Богу. И потому было опасно для моего мальчика.
Мы с Лютобором переглянулись.
Ответ?
Или новый вопрос. Надо… надо обдумать будет. Потом. Позже.
– А когда тот упал, сраженный, его и застрелили.
Мёдб провела пальцами по лицу.
– Я забрала его тело. И унесла к корням Священного древа, там ему место. Я позволила этой девочке идти рядом, ибо её печаль была подобна свету умирающей звезды. И никто-то, даже мой сын, не посмел сказать, что не имеет она права ступить под сень дуба. Она подарила свои слезы. И ушла бы следом, как велит обычай, но…
Ей не позволили.
К счастью.
Наверное.
Мысли путаные. Бестолковые мысли.
– Она носила дитя, – сказала Мёдб. – А потому мой сын велел ей возвращаться. Она же не посмела ослушаться, хотя… после все же ослушалась, приходила к Священному древу.
– Как?
– Вот и сын, когда узнал, был удивлен, ведь тропа откроется не каждому. А раз так, то не в его власти и праве запрещать. Она и тебя приносила. Не помнишь?
– Нет, – отвечаю честно. И хмурюсь, но и вправду не помню, хотя такое забыть бы сложно.
– Вы мстили? – Люта интересовало совсем другое.
– Сперва мой сын желал мести. Он готов был взять жизнь того, кого полагал виноватым. И многие иные жизни. И я не стала бы противиться. Более того, я первой позвала бы ветра, чтобы принесли они летний жар и зимнюю стужу к дверям ваших домов. Но в лес пришел человек из числа чужаков. Он был стар, но крепок телом и силен духом. А еще смел, если решился ступить на наши земли. Человек этот поклонился и сказал, что признает вину. Но не только. Он знал старый Закон. И просил взять его жизнь платой за жизнь моего внука. Кровь за кровь. Вина за вину.
И это не был мой дед.
– Как его звали?
– Звали? Да… Никифор. Он был старшим над чужими людьми. И был в ответе за людей. А потому мой сын не имел права отказать. Это была хорошая цена.
Все-таки я поспешила, решив, что мы похожи. В чем-то – несомненно. Но вот… взять жизнь человека, по сути ко всему этому непричастного?
– Остальные ушли. Пускай.
– А пчелы? – уточнил Лют. – Скот там. Земля, которая перестала урожай давать?
– Мы не вредили людям, – в глазах Мёдб блеснуло зеленое пламя. – Но это не значит, что мы должны были им помогать. Люди… вы живете быстро. И память у вас, как ваша жизнь. Вы привыкаете к переменам легко, сперва противясь, затем принимая как должное. Иногда это хорошо… в моем сердце еще живут песни Туманного берега. И боль сильна. И у моего сына. И у прочих, кто однажды оставил ту землю, но не память о ней.
Она прижала руки к груди. И я поняла, что она не лжет.
– А вы… когда-то мы пытались измениться. Стать добрыми соседями. Показать, что от детей Дану может быть польза. Мы давали силу земле. Земля давала хлеб. А люди делились им с нами. Сначала они помнили, что до нашего появления земли эти были пусты. И благодарность жила в сердцах их.
– Но не долго, – завершил Лют.
– Именно. Мы просто забрали свое. В конце концов, сейчас есть службы доставки, которые привезут и хлеб, и молоко… и как вы там говорите? Черта лысого.
– Это да…
– А вороны? – не удержалась я, зацепившись вдруг за малость. – Моя… та женщина, которая мать моей матери…
Вот не поворачивается язык назвать её бабушкой.
– Она воронов видела. И до сих пор их видит.
– Иногда мы прилетали. Посмотреть, как они живут.
И вряд ли ограничивались только наблюдением. О нет, они не делали ничего такого, что нарушало бы закон. Но… в законе не сказано, что птицам запрещено пугать людей.
А напугать они старались.
И старуха сошла с ума.
А её муж? Мой дед? С ним тоже что-то стало, не то, недоброе? Хотя что может стать недоброго с таким человеком… в смысле, он сам по себе был далек от понятия добра.
– Почему вы её бросили? – задаю вопрос в сущности глупый. – Мою маму?
Потому что мама была чужой им.
Человек.
И косвенно виновный в смерти моего отца. А значит, спрашивать надо не о том.
– И меня? Почему вы бросили меня?
Мёдб чуть склонила голову.
– Ей было не место среди детей Дану. Моего внука любили. И многие девы готовы были бы сразиться за право взойти на его ложе.
А тут какая-то…
Человек.
Обычная. Не слишком красивая с их точки зрения. Не родовитая. И с кровью проклятой.
– Смерть его наполнила болью и гневом их сердца.
– И оставаться среди них было бы небезопасно, – завершил Лют. – Кто-то точно не удержался бы.
– Именно, – согласилась Мёдб. – Да и она сама не пожелала остаться. Она была довольно разумна. И моя подруга сказала, что готова принять её.
И приняла.
Та, неизвестная мне ведьма, которая ушла то ли до моего рождения, то ли вскоре после, потому что я в упор не помню её.
– Когда ты родилась, твоя мать отнесла тебя к дубу и положила у корней его. И мой сын пришел взглянуть на дитя. И увидел, что кровь Дану погасла, погасив и ту, другую.
Вот что значит, проклятое.
Никаких истинных проклятий, скорее просто происхождение. Я могла бы быть принцессой рода Дану… или кто там у них есть. Или же скромной девицей в забытой богами деревне. Жила бы, как живут все, пасла бы гусей, коров и не надеялась на большее.
А вместо этого…
Ничего.
– Ты родилась человеком. Обыкновенным.
– И потому не представляла интереса для детей Дану.
– Именно.
– Но ты… ты же приходила, – я все-таки не понимаю. Пытаюсь вот. Честно пытаюсь, но все равно не понимаю. – И что стало с той женщиной, которая… Барвиниха?
– Да, люди называли мою подругу этим смешным именем. Она ушла. Она прожила долгую жизнь и устала. Но вам, овеянным силой, тяжело уходить. Твоя мать не могла бы принять эту силу, ибо кровь её отвергала подобное. А ты – иное дело. Ты была пуста и чиста, как прибрежный песок. И она написала на нем слово.
А я получила силу.
С нею и шанс.
– Так зачем ты приходила? – я смотрю в разноцветные глаза Мёдб, понимая, что именно хочу услышать. Что она полюбила меня. Что видела во мне память о внуке. Что хотела защитить, уберечь… что не могла поступить иначе. Скажем, сын её запретил вмешиваться.
– Не знаю, – Мёдб тоже понимала, но не стала лгать.
Не захотела?
Не сочла нужным?
– Сперва по привычке. Потом… ты видела меня даже когда иные люди были слепы. И ты слышала голос леса. Тебе было два, когда ты пошла на него. А я следом… я тебя вернула, непослушное дитя. Потом мы уходили уже вдвоем. Твоя мать молчала.
Потому что не могла запретить?
Кому?
Ребенку, который ничего не понимает?
Или той, что некогда держала в руках народ Дану и не привыкла к запретам? Наверное, ей нелегко приходилось, моей матери.
– Ты могла бы помочь.
Это прозвучало обвинением, правда, донельзя жалким.
– Я помню, как мы жили… она работала…
– Здесь. Недалеко. За краем леса. Один человек разводил овец. Он был чужаком и ничего не знал ни о моем сыне, ни о других. Пришел уже после. И взял её на работу. Он взял бы её и в дом, я говорила ей, что глупо идти дорогой мертвеца, но она не услышала. Вы, люди, порой странные.
– Она любила моего отца.
– И что? – вполне искренне удивилась Мёдб. – А мой внук любил её. И это было глупостью, но молодости глупость простительна. Однако он ушел. Она осталась. Или думаешь, мой внук, видя все, был бы рад её горю и одиночеству?
Не знаю.
Ответов у меня нет. Я, кажется, лишь сильнее запуталась во всем. Потому сижу, покачиваюсь, взад и вперед.
– Мы бедно жили… она собирала травы. И я тоже, – память, наконец, оживает, разворачиваясь единым полотном.
Травы.
И старый велосипед, к багажнику которого прикручена корзина. Корзина плетеная и с крышкой. Её надо подвязывать веревкой, чтобы не свалилась. Но все равно удобно складывать травы. Я сажусь на раму. Там жестко, несмотря на подушечку, и мы едем. Я готова терпеть неудобства, держаться обеими руками за ручки велосипеда, потому что мы едем в соседнее село.
Там заготовительный пункт.
И травы примут.
И денег дадут. А потом мы обязательно пойдем в магазин и купим мороженое.
– Лес тебя слышал, – Мёдб кивает.
А еще она, кошка трехцветная с разными глазами, знала, куда меня вести. И на полянках тех я неизменно находила что-то, за что готовы были платить.
Пусть и немного. Немного – это больше, чем ничего.
Только… они все равно… хотя… я им чужая. А мама тем более.
– А потом она заболела.
– Она давно заболела, девочка, – вот теперь Мёдб смотрит на меня с жалостью. – Еще тогда, когда дала тебе жизнь. А может, когда узнала, что мой внук погиб. Я видела в ней болезнь. Она грызла её изнутри, исподволь. И тут ни травы, ни заговоры не способны были остановить её.
Наверное, потому что мама считала себя виноватой? В смерти отца. В… в том, что все так получилось? И в деревне её наверняка не любили. И поддерживали эту вот уверенность, что она действительно виновата во всем и сразу. Это же легко, когда есть человек, которого можно назначить виновным.
Земля перестала родить.
Передохли пчелы.
Свиньи и козы, и кто там еще был… скисло молоко, а мух расплодилось немеряно.
Правильно. Виновата.
– Я могла удерживать болезнь, но многое и мне не под силу. Но я забрала её боль.
Вот… а я думала, что это у меня получилось.
– А я… – я закусила губу. – Почему…
– Потому что ты была человеком, – Мёдб смотрела в глаза, и взгляд её был тяжел до того, что я с трудом выдержала его. – А людям не место среди детей Дану.
– И что изменилось? – Лют снова задал вопрос, заставив меня сдержать рвавшиеся обвинения.
Человеком?
Да, я была человеком. И оставалось. И… и все равно они могли… не верю, что не было способов. Что я первый человек, в котором есть капля их крови.
Нет.
– Изменилось? – она чуть сморщила носик.
Прабабушка… вот интересно, если я назову её так, Мёдб обидится? Скорее всего… вечно прекрасная, неувядающая, пусть и бывшая, но королева детей Дану не может быть прабабушкой.
– Ты потребовала от Яны пойти за тобой. Ты собиралась забрать её. Что изменилось?
– Все просто, – Мёдб оскалилась, а я только обратила внимание, что зубы у нее совсем даже нечеловеческие. Заостренные и с длинными клыками. – Она перестала быть человеком. Кровь проснулась.
Не хватало мне…
– Дану?
– Не знаю. Но Священное древо слышало тебя. Хотя выглядишь ты все равно слишком по-человечески. Но мой сын, возможно, сумел бы исправить это.
– Не стоит, – я покачала головой и встала. – Лют прав. Вам не было дела до меня столько лет, пусть так все и остается. Но я помню тебя. И если у тебя возникнет желание поговорить со мной, то… сотовая связь у вас, как понимаю, тоже имеется?
– Конечно, – Мёдб не стала спорить, но вот улыбка её сделалась шире. – Я обязательно позвоню тебе. Или приеду в гости… ты же не будешь против?
Не знаю.
Не уверена…
– Где её похоронили?
– Кого?
– Твою подругу. Ту, которая…
Единственная осталась рядом с мамой, приняла её в дом свой, а потом и подарила этот дом. Она отдала мне силу, а с ней – и ту жизнь, которую я имею.
И если так, то этой женщине я обязана больше, чем всей новоявленной родне.
– Понятия не имею, – Мёдб потянулась, и фигура её рассыпалась золотой пылью. – Какое мне дело до того, что происходит с мертвыми людьми?
Глава 8
Когда мы все же вышли к деревне, солнце перевалило через высшую точку и тени на земле стали длиннее.
– Не обижайся на нее, – Лют снова первым нарушил затянувшееся молчание. – Дети Дану далеки от людей. И не столько по внешности и способностям, сколько по восприятию мира.
– Я и не обижаюсь, – я пожала плечами, поняв, что все-таки лгу. Обижаюсь. И еще как… хотя, если подумать здраво, то да, они действительно другие.
Совсем.
– Подозреваю, она сказала далеко не все. Но тут спросить больше не у кого, разве что потревожить твоего деда…
– Нет! – вот эта мысль мне совершенно точно не понравилась.
– И верно. Мёдб сама расскажет о тебе… или не расскажет. Зависит от того, насколько ей выгодно. Они вечно интригуют. Это даже не столько ради выгоды, сколько уж особенность такая… голос крови.
– Тогда стоит порадоваться, что во мне эта кровь помалкивает.
К чему-чему, а к интригам я никогда не имела способностей.
– А вот к дяде твоему заглянуть стоит.
– Зачем?
Говоря по правде, я склонялась к тому, чтобы просто уехать. Тихонько.
– Спросить, где похоронена та женщина. Даже если на церковном кладбище для нее не нашлось места, а скорее всего так и есть, он может знать.
И он знал.
Он уже облачился в рясу, которая сидела на нем, как ни странно… правильно? Так, как должно? Не знаю. Но что-то изменилось в фигуре Дмитрия, в нем самом.
Он не стал выше.
Серьезнее.
И лицо его, разделенное на две половины – интересно, смогла бы Цисковская исправить это разделение – словно светом наполнилось.
Чушь какая.
Просто солнце глаза слепит, вот и мерещится всякое.
– Да, знаю, – он кивнул и оперся на трость. – В Савлюково она. В райцентре. Это недалеко.
И снова вид виноватым сделался.
– Там гражданское кладбище, которое не в церковном ведении. Отец бы в жизни не позволил бы ведьме нераскаявшейся тут лежать, – Дмитрий кивнул на кладбище за церковью. – И сестру там же, в Савлюково, хоронили. Если подождете…
– Нет, – я покачала головой. – Извини, но…
– Понимаю, – он не обиделся.
А я?
Вот если бы он был как та старуха, склочным и злым, полубезумным, можно было бы просто откреститься от такой родни. Как с лесными людьми.
Я им не была нужна? И они мне теперь не особо. Встретились, поглядели друг на друга и разошлись к обоюдному удовольствию, чтобы снова не встречаться, но уже до конца жизни.
А он…
Он не будет настаивать на встречах. И семейные посиделки – это не про нас, даже если сбросить со счетов мою свихнувшуюся бабку. Но и уходить вот так, просто, неправильно. А обещать, что вернусь, нечестно.
И стоим мы.
Смотрим друг на друга. А в голове месиво… каша…
– Есть еще кое-что, – Дмитрий опирался на трость, и та была крепка, сделана из темного дерева, гладкого, лоснящегося. И на черном лаке его пальцы казались сероватыми. – От отца остались кое-какие заметки. Даже не столько от него. Наш предок, самый первый, летопись вел. Пытался во всяком случае. Потом после него тоже. Отец вон тоже, и дед. Правда, порядка в этом нет, записи лежали, что в подвале, что под крышей. Большею частью ерунда всякая, вроде примет или набросков проповедей. Старое и вовсе почти все сгорело или сгнило в тайнике. А позже уже и мыши помогали, и плесень. Я сам на это добро случайно наткнулся. Попросили для школьного музея глянуть, ну и вот… разбирать сел. И разбираю.
Лютобор протянул визитку.
– Если нужна будет помощь.
А я подумала, что, наверное, стоило бы свой номер телефона оставить. Просто… просто потому, что он все же родственник. И не такой уж плохой. И наверное, это очень даже полезно, иметь родственника, особенно если награжденного орденом Андрея Первозванного.
Но…
– Я наберу, – сказал Дмитрий, взяв визитку. – Если… будет что-то и вправду важное.
– Спасибо.
И я не знаю, что еще сказать.
– Действительно, спасибо, – отступаю. И кажется, что еще немного и просто трусливо сбегу. Но Дмитрий кивает и говорит:
– Легкой дороги.
Ехать недалеко.
Я была уже здесь как-то, и на похоронах, и позже уже, но почему-то в памяти ничего толком не сохранилось. Наверное, потому что это кладбище было насквозь обыкновенным, муниципальным, из тех, что не находились под юрисдикцией церкви. Оно расположилось за городком, мало отличавшимся от деревни. Правда, за последние годы он разросся и обзавелся целым выводком почти одинаковых двухэтажных домиков из красного кирпича. Они отделялись друг от друга и дороги кружевными оградами и смотрелись донельзя мирно.
– Надо же, – не удержалась я. – Коттеджный поселок? Здесь?
– Почему нет? От Москвы, конечно, далековато, но вот пара крупных городов рядом имеется. А так место чистое, тихое. Леса вон, впридачу. Экология…
Ну да, леса здесь имелись.
Такие вот…
Слегка жутковатые.
– А кладбище?
Пусть оно и находилось через дорогу, отделенное и от коттеджей, и от самой этой дороги вереницей ровных туй, что высились зелеными колоннами, но все же сама близость должна была бы смущать.
– Думаю, его планировали… – Лют сделал движение рукой. – Реструктурировать.
– Перенести?
– Да.
Я поежилась.
Это еще хуже, чем через дорогу. Дома на костях… или нет, дома здесь вряд ли бы рискнули ставить. И не из уважения к умершим, скорее уж потому, что слух о кладбище всенепременно просочился бы. И стоимость таких домов упала бы. Кому охота жить над бывшим кладбищем?
А вот какой-нибудь торговый центр.
Или сквер.
Или что-то еще, общественно-значимое, но куда как более приятное, нежели кладбище.
– На самом деле, как оказалось, перенос кладбищ – не такое уж редкое явление, особенно в растущих городах… правда, обычно стараются решить вопрос до начала строительство собственно домов.
– А здесь, стало быть, не получилось?
– Около трех лет тому были пересмотрены кое-какие нормы… отчасти из-за таких переносов. Случилось пара довольно неприятных инцидентов.
Мертвых нельзя тревожить.
Ни ради сквера, ни ради торгового центра… в принципе не стоит. Это знает любая ведьма. И знание данное идет… оттуда и идет, откуда и сила.
– Скорее всего тут была достигнута предварительная договоренность…
И кто-то влетел на деньги.
Серьезные, как понимаю.
Зато забор у кладбища новый, этакая изящная кованая ограда. А перед ней – молоденькие туи стражей вытянулись, между ними прополз пузыреплодник с алою листвой. Даже красиво. Только высаживали эту красоту спешно и силой делились щедро, подстегивая рост. Вот и приболел, что пузыреплодник, что туи.
Я покачала головой и коснулась алого листа.
Все не так и плохо, надо только чуть скорректировать.
– Теперь разрешения о переносе кладбищ визируются нашей службой, – Лют не торопил. Машину он оставил на новенькой стоянке. – Поэтому желающих… обойти разрешение немного.
Стоянка пуста.
А вот сторож в сторожке имеется. На нас глядит искоса, неодобрительно.
– Свободных мест нет, – буркнул он. – Кладбище закрыто.
– Не для посещений, – Лют коснулся ворот и хмыкнул. – Металл хороший, а вот на рунной вязи сэкономили, литьем делали, а не резьбой. Впрочем, тут и так сойдет.
Он втянул воздух.
Прикрыл глаза.
И я повторила.
– Комиссия, что ли? – сторож-таки выполз. Он был стар, трезв и, подозреваю, по этому поводу мрачен. – Ездят и ездят… никак не успокоятся…
– Пять лет должно пройти с момента последнего захоронения, после чего, собственно, и можно ставить вопрос о признании кладбища недействующим, – прокомментировал Лют. – И подавать прошение на вывод его из списка активных. Ну и дальше там…
– У меня тут мама, – говорю зачем-то.
И сторож как-то сразу успокаивается.
– Проводить? – спрашивает он. – В какой сектор?
А мне стыдно, потому что да, нужно провожать, сектор я помню, а вот номер… и дорогу тоже.
– Третий год уж как закрыли. Тоже комиссии ездили-ездили, – он не упрекает меня, этот человек, за то, что редко бываю. За то, что не приезжаю хотя бы пару раз в год, навести порядок. – То одни, то другие… там и наш градоначальник явился, собственною персоной. Мол, реорганизация… ага… хрен ему собачий, а не реорганизация. От батюшки-императора бумага пришла. Неможно кладбище трогать! И верно… придумали… мертвым покою никак…
Место я узнала.
А памятник новый, из белого камня. Мрамор? Натуральный? Искусственный? Мамино фото вот… только старое. На нем она такая… такая… наверное, меня моложе. И не узнать.
Или…
Я на нее похожа.
Но памятник новый. И еще оградка, тоже кованая, как та, что вокруг кладбища. А перед могилкой – лавочка. Рядом – розовый куст. Огромный такой, выше меня. Его тоже в прошлый раз не было.
Я толкнула калитку.
И…
И что сказать? Здравствуй, мама? Я пришла тебя навестить? Извини, что давно не заглядывала? И не знаю, кто все сделал тут… или знаю? Не лесные люди, нет. Им мертвые не интересны. А вот дядя Дмитрий, который Ласточкин, это… он?
Я коснулась куста.
Так и есть, маг-модифицированный. И сорт удачный. Только силой подпитать стоит, потому как ту, что была в удобрении, он почти вычерпал. Если уж иного ничего делать не надо, то ему помогу.
Я обернулась.
Лют о чем-то беседовал со сторожем, и тот явно проникся важностью разговора, вон, спину распрямил, плечи расправил и кивает так, серьезно. А еще руками разводит в стороны…
– Я буду заезжать. Наверное. Постараюсь. Извини, совсем не хочу… я почти ничего не помнила, а теперь вспоминать стала, но все больше ерунду какую-то.
Что еще?
Ничего.
И уходить вот так быстро неудобно. Это на побег похоже, но правда в том, что мне и хочется бежать, причем не возвращаться, но… я отступаю медленно.
И вернусь.
Обязательно.
Потому что… понятия не имею, почему, но знаю – так надо. Так правильно. А пока… пока мне нужно отыскать могилу еще одного человека, которого я совершенно не помню, но если бы не она, жизнь моя сложилась бы иначе.
И меня нисколько не удивляет, что могила эта столь же ухожена. И памятник, пусть без фото, но из того же белого камня, то ли мрамора, то ли имитации его, главное, добротный. Здесь тоже розовый куст растет, с которым я делюсь силой.
Все?
– Наверное, надо оставить сторожу денег, – я обнимаю себя. – Чтобы приглядывал.
– Уже. Ему платят.
Кто?
Хотя… кто еще.
– Дядя?
Лют кивает и предлагает:
– Едем? Ты ведь еще хотела в больницу.
Да. И заглядываю. Правда, того самого врача, который маму лечил, нет, да и больница давно уже переменилась, преобразилась. Стала чище вот, светлее, только запах остался прежним, больничным и горестным. И тут, наверное, я совсем бы потерялась, если бы не Лют.
Он как-то сразу нашел с кем говорить.
О чем говорить.
Я так… просто стояла. Смотрела. Пыталась вспомнить что-то помимо этих вот длинных коридоров. Тоже странно все. Ремонт ведь. И краска новая. И плитка тоже новая. Картины на стенах. И даже огромный аквариум имеется, с рыбками. А все равно проступает сквозь это вот, новое, серая тоскливая пустота. Когда-то коридор казался мне бесконечным…
– В общем, нам предоставят список того, что нужно, – Лют снова вывел меня из этих вот унылых размышлений, – а ты посмотришь, выберешь чего. Можно, конечно, и деньгами. У них есть благотворительный счет. Отчетность здесь довольно строгая, растащить не должны. Сама решай.
Не могу.
Не хочу ничего решать. Я просто… просто хочу уже уехать. Я устала от этого прошлого, которое полезла копать, сама не понимаю, зачем.
Из-за смутной надежды… на что?
На то, что в своем прошлом найду подсказку на то, что мне делать в настоящем?
– Ясно, – Лют все понял по моему взгляду, а потому быстро распрощался с женщиной, его сопровождавшей, и подтолкнул в спину. – Идем. Найдем, где поесть, а там уже и поговорим.
– И чай? – вопрос мой прозвучал жалко, и вряд ли он понял, что я хотела пошутить.
Пыталась.
– Куда без чая? С чаем все станет легче… если тебе сложно, я могу заняться этим вопросом.
– Нет.
Потому что есть вещи, которые я должна сделать сама. Да, если попрошу, Лют переведет деньги на счет больницы. Или разберется с этим вот списком, прикупив что-то донельзя нужное. Или оплатит ремонт там… не знаю, что можно еще оплатить. Но это будет он.
А я…
Я ведь взрослая. И самостоятельная. Во всяком случае, хотелось бы думать, что взрослая и самостоятельная. И справиться способна с такой вот малостью.
Надо будет все-таки дяде позвонить.
Спасибо сказать, что он за могилами приглядывает… и нет, желания общаться тесно у меня не возникло. Ни с ним, ни с Мёдб, хотя, подозреваю, что она как раз-то на мое желание плевать хотела. Ну да ничего, буду надеяться, что я все-таки больше человек, а потому не особо её заинтересую.
Пусть себе другую игрушку найдет.
Я потерла лоб.
И окончательно очнулась.
