Леонид Андреев
Тот, кто получает пощечины
Действие третье
Та же обстановка.
Утром, перед началом репетиции. Тот, задумавшись, крупными шагами ходит по комнате. Одет в широкий красочный клетчатый пиджак, на шее пестрый галстук; котелок на затылке. Бугроватое лицо гладко выбрито, как у актера. Брови нахмурены, губы энергично сжаты – вид суровый и мрачный. С приходом Господина выражение меняется, лицо становится клоунски подвижно, как живая маска.
В дверях показывается Господин. Одет в черное, весьма приличен, худое лицо отливает болезненной желтизной; в минуты волнения часто моргает тусклыми, бесцветными глазами. Тот не замечает его.
Господин. Доброе утро, сударь.
Тот (обернувшись и рассеянно вглядываясь). А – это вы!
Господин. Не поздно?.. Но у вас такой вид, как будто вы не ждали меня. Я не помешал? Однако вы сами назначили этот час, и вот я осмелился…
Тот. Без реверансов! Что тебе нужно от меня? Говори скорее, у меня нет лишнего времени.
Господин (брезгливо озираясь). Я полагал, что вы пригласите меня куда-нибудь в другое место… в ваш дом…
Тот. У меня нет другого дома. Мой дом здесь.
Господин. Но нам могут здесь помешать…
Тот. Тем будет хуже для тебя: говори короче.
Молчание.
Господин. Вы разрешите мне сесть?
Тот. Садись. Осторожнее, этот стул сломан!
Господин с испугом отстраняет стул и беспомощно озирается: здесь все ему кажется опасным и странным. Выбирает прочный, на вид золоченый диванчик и садится, ставит цилиндр, медленно стягивает прилипшие перчатки. Тот равнодушно наблюдает.
Господин. В этом костюме и с этим лицом вы производите на меня еще более странное впечатление. Если вчера все это показалось только сном, то сегодня вы…
Тот. Ты забыл, как меня зовут? Меня зовут Тот.
Господин. Вы решительно желаете говорить мне ты?
Тот. Решительно. Но ты швыряешь время, как богач. Поторопись!
Господин. Я, право, не знаю… Здесь все так поражает меня… эти афиши, эти лошади и звери, мимо которых я проходил, отыскивая вас… наконец, вы! Клоун в каком-то цирке! (Слегка прилично улыбается.) Мог ли я ожидать? Правда, когда там все решили, что вы умерли, я один высказывался против; я чувствовал, что вы еще живы… но найти вас в такой обстановке – это выше моего понимания!
Тот. Ты сказал, что у вас родился сын. Он не похож на меня?
Господин. Я не понимаю!..
Тот. А разве ты не знаешь, что у вдов или разведенных жен их дети от нового мужа часто похожи на старого? С тобой не случилось этого несчастья? (Смеется.) И книга твоя также имеет успех, я слыхал?
Господин. Вы снова хотите оскорблять меня…
Тот (смеется). Какой обидчивый и какой беспокойный мошенник! Сиди, сиди спокойно – здесь принято так говорить. Зачем ты искал меня?
Господин. Моя совесть…
Тот. У тебя нет совести. Или ты обеспокоился, что не вовсе обобрал меня, и пришел за остальным? Но что же ты можешь еще взять у меня? Мой дурацкий колпак с погремушками? Его ты не возьмешь: он слишком велик для твоей плешивой головы! Ползи назад, книжный червь.
Господин. Вы не можете простить, что ваша жена…
Тот. К черту мою жену!
Господин поражен и поднимает брови. Тот смеется.
Господин. Я, право, не знаю… Но какой язык! Я решительно затрудняюсь выразить мои мысли… в этой атмосфере. Но если вы так… равнодушны к вашей жене, которая – позволю подчеркнуть это – любила вас и считала святым человеком…
Тот смеется.
…то что же привело вас к такому… поступку? Или вы не можете простить мне моего успеха… правда, не вполне заслуженного, и своим унижением как бы мстите мне и остальным, не понявшим вас? Но вы всегда были так равнодушны к славе! Или ваше равнодушие было только притворством, и когда более счастливый соперник…
Тот (хохочет). Соперник! Ты – соперник?
Господин (бледнея). Но моя книга!..
Тот. Ты можешь говорить о твоей книге? Мне?
Господин бледнеет. Тот с любопытством и насмешкой смотрит на него.
Господин (поднимая глаза). Я очень – несчастный – человек.
Тот. Почему?
Господин. Я очень несчастный человек. Вам надо простить меня. Я глубоко – я непоправимо и бесконечно несчастен.
Тот. Но почему, наконец? Объясни мне. (Ходит.) Ты сам сказал: твоя книга имеет ошеломительный успех, ты славен, ты знаменит; нет бульварной газеты, где не приводилось бы твое имя и… твои мысли. Кто знал меня? Кому нужна была моя тяжелая тарабарщина, в которой не доищешься смысла? Ты – ты, великий осквернитель! – сделал мои мысли доступными даже для лошадей. С искусством великого профанатора, костюмера идей, ты нарядил моего Аполлона парикмахером, моей Венере ты дал желтый билет, моему светлому герою приставил ослиные уши – и вот твоя карьера сделана, как говорит Джексон. И куда я ни пойду, вся улица кривляется на меня тысячами рож, в которых – о, насмешка! – я узнаю черты моих родных детей. О, как безобразен должен быть твой сын, похожий на меня! Так отчего же ты несчастен – несчастный?
Господин опускает голову, теребит перчатки.
Ведь тебя же еще не поймала полиция? Что я болтаю – разве тебя можно поймать? Ты всегда в пределах закона. Ты и теперь мучаешься тем, что не венчан с моей женой: при твоих кражах всегда присутствует нотариус. Зачем же мучаться, мой друг: женись! Я умер. Но тебе недостаточно моей жены? Владей и славою моею – она твоя! Владей идеями моими… вступай в права, законнейший наследник! Я умер! И, умирая (делает тупо-благочестивое лицо), простил тебя. (Хохочет.)
Господин поднимает голову и, наклонившись, устремляет свой тусклый взгляд в глаза Тота.
Господин. А гордость?
Тот. Ты – горд?
Господин выпрямляется и молча кивает головой.
Однако!.. Но отодвинься, пожалуйста, мне неприятно. И подумать только, что я когда-то любил тебя немножко и даже находил талантливым! Тебя – мою плоскую тень!
Господин (кивая головой). Я – ваша тень.
Тот ходит по комнате и через плечо, улыбаясь, смотрит на Господина.
Тот. Нет – ты очарователен. Но какая комедия! Какая трогательная комедия! Послушай, скажи прямо и откровенно, если можешь: ты сильно ненавидишь меня?
Господин. Да. Всею ненавистью, какая есть на земле. Сядьте здесь.
Тот. Ты приказываешь?
Господин. Сядьте здесь. Благодарю вас. (Наклонившись.) Я уважаем, и у меня слава – да? У меня жена и сын – да? (Тихо смеется.) Но моя жена любит вас: наш любимый разговор – это о вашей гениальности… она полагает, что вы гениальны; мы с нею любим вас даже на постели. Тсс! кривиться должен я. Мой сын – да, он будет похож на вас. И когда, для отдыха от чужого, я иду к моему столу, к моей чернильнице, к моим книгам, – я и там натыкаюсь на вас. Всегда вы, всюду вы – и никогда я один, никогда я сам и один. И когда ночью – поймите же, сударь! – я ухожу к моим одиноким мыслям, ночным бессонным размышлениям, – я и там, в моей голове, в моем несчастном мозгу нахожу ваш образ… ваш проклятый, ваш ненавистный образ!
Молчание. Господин откидывается и моргает.
Тот (бормочет). Какая комедия, как все чудесно перевернуто в этом мире: ограбленный – оказывается грабителем, грабитель – жалуется на кражу и проклинает!.. (Смеется.) Послушай: ты не тень моя, я ошибся. Ты – толпа. Живя мною, ты меня ненавидишь. Дыша мною, ты задыхаешься от злости. И, задыхаясь от злости, ненавидя, презирая меня, – ты плетешься в хвосте моих идей… но задом наперед! задом наперед, товарищ! О, какая чудесная комедия дня! (Ходит улыбаясь.)
Молчание.
Послушай: а тебе не станет легче, если я… действительно умру?
Господин. Да. Я думаю. Смерть делает расстояние и приглушает память. Смерть… примиряет. Но вы не похожи на человека, который…
Тот. Да, да… Смерть! Конечно!
Господин. Сядьте здесь.
Тот. Слушаю. Ну?
Господин. Конечно, я не смею просить вас… (кривит рот) просить вас умереть, но скажите: вы никогда больше не вернетесь туда? Нет, не смейтесь… Хотите, я поцелую вам руку? Нет, не надо кривиться. Ведь я поцеловал бы вам руку, если бы она стала… мертвая?
Тот (тихо). Прочь – гадина!
Играя (как в первой картине), входят мелкими шажками Тили и Поли, долго не видят собеседников.
Жак!
Тили. А, здравствуй, Тот. Мы разучиваем. Знаешь, очень трудно, у Жака столько же музыки в голове, сколько у моей свиньи.
Тот (небрежно). Это мой друг… К бенефису?
Клоуны, здороваясь, делают идиотское лицо.
Поли. Да. А ты что готовишь? Ты хитрый, Тот. Консуэлла сказала, что ты готовишь к ее бенефису. Она скоро уходит, ты знаешь?
Тот. Разве?
Тили. Зинида сказала. А то они дали бы бенефис. Но она славная девушка.
Поли (беря дудочку). Ну? И не иди так, как будто ты слон. Ты – муравей. Ну?
Играя, уходят.
Господин (улыбаясь). Это ваши новые товарищи? Какие они странные!..
Тот. Здесь все странно.
Господин. Этот ваш костюм… к вам так шло черное. От него рябит в глазах.
Тот (оглядывая себя). Нет, красиво. – Началась репетиция, тебе надо уходить. Ты мешаешь.
Господин. Но вы не ответили на мой вопрос!
На арене тихие звуки танго, маленький оркестр.
Тот (слушая музыку, рассеянно). На какой?
Господин (не слыша музыки). Я умоляю вас сказать мне: вы вернетесь когда-нибудь туда или нет?
Тот (слушая музыку). Никогда… никогда, никогда.
Господин (вставая). Благодарю вас. Я ухожу.
Тот. Никогда, никогда, никогда… Да, уходи – и не возвращайся. Там ты был еще выносим и на что-то нужен, а здесь ты лишний.
Господин. Но если с вами что-нибудь случится?.. вы человек здоровый, но здесь такая обстановка, такие люди… как я узнаю тогда? Ваше имя здесь неизвестно?
Тот. Мое имя здесь неизвестно, но ты узнаешь. Ну, что еще?
Господин. Я могу быть спокоен? Вы даете мне честное слово? Конечно – сравнительно спокоен.
Тот. Да, ты можешь быть сравнительно спокоен. Никогда!
Идут к двери. Господин останавливается.
Господин. А я могу бывать в цирке… вы позволите?
Тот. Конечно: ведь ты же публика! (Смеется.) Но контрамарки я тебе не дам. А зачем тебе надо здесь бывать? Ты так любишь цирк? С каких пор?
Господин. Мне хочется еще посмотреть вас и, может быть, понять… Такая метаморфоза! Зная вас, я не могу допустить, чтобы и здесь вы не преследовали какой-нибудь идеи. Но какой? (Близоруко всматривается в Тота)
Тот строит рожу и шутовски делает нос.
Что это?
Тот. Моя идея! Честь имею кланяться, князь! Мой привет вашей высокоуважаемой супруге и преле-е-стному сыну вашего сиятельства!
Входит Манчини.
Манчини. Ты положительно живешь в цирке, Тот. Когда я ни приду, ты уже здесь… это фанатик своего дела, сударь…
Тот (знакомя). Князь Понятовский! Граф Манчини!
Манчини (охорашиваясь). Очень, очень приятно. А вы также, князь, знаете моего чудака? Не правда ли, какая славная рожа! (Покровительственно касается палкой плеча Тота)
Господин (неловко). Да, я имел удовольствие, как же… Честь имею, граф…
Манчини. Честь имею, князь.
Тот (провожая). Осторожнее, ваше сиятельство, в темных переходах: здесь встречаются такие ступеньки. К сожалению, я лишен возможности сам вывести вас на улицу…
Господин (останавливаясь, тихо). Вы не протянете мне руку на прощанье? Мы расстаемся навсегда.
Тот. Лишнее, князь. Я еще имею надежду встретиться с вами в царстве небесном. Вы ведь там также будете?
Господин (брезгливо). Когда вы успели? В вас так много клоунского.
Тот. Я Тот, который получает пощечины. До свиданья, князь!
Делают еще шаг.
Господин (засматривая в глаза Тоту, совсем тихо). А вы – не сошли с ума?
Тот (также тихо, делая большие глаза). Боюсь… боюсь, что вы правы, князь. (Еще тише) Осел! еще никогда ты не выражался так точно: я сошел с ума! (Играя, показывает как бы ступеньки – от головы к полу. Смеется.) Сошел! Князь – до свиданья!
Господин выходит. Тот, возвращаясь, делает па и становится в позу.
Манчини, давай танцевать танго Манчини – тебя обожаю.
Манчини (сидит, развалившись и играя тростью). Ну, ну – не забывайся, Тот. Но ты что-то скрываешь, чурбан; я всегда говорил, что ты из общества. С тобою так легко! А кто этот твой князь – настоящий?
Тот. В высокой степени настоящий. Как и ты!
Манчини. Симпатичное лицо, хотя я сразу почему-то принял его за могильщика, пришедшего получать заказ. Ах, Тот! когда я, наконец, расстанусь с этими грязными стенами, с папа Брике, глупыми афишами, грубыми жокеями!
Тот. Теперь скоро, Манчини.
Манчини. Да, теперь скоро. Ах, Тот, я просто изнемог в этой среде, я начинаю чувствовать себя лошадью. Ты из общества, но ты еще не знаешь, что такое высший свет! Одеться, наконец, прилично, бывать на приемах, блистать остроумием, изредка перекинуться в баккара (смеется), не прибегая к фокусам и жонглерству…
Тот. А вечерком пробраться в предместье, где тебя считают честным папашей, любящим детишек, и…
Манчини. И кое-что подцепить, да! (Смеется.) Я буду носить шелковую маску, а за мною будут идти два лакея, чтобы эта подлая чернь не оскорбила меня… Ах, Тот, во мне бурлит кровь моих предков! Посмотри на этот стилет: как ты думаешь, он был когда-нибудь в крови?
Тот. Ты меня пугаешь, граф!
Манчини (смеясь и вкладывая стилет). Чурбан!
Тот. А как с девочкой?
Манчини. Тсс! Мещане вполне удовлетворены и благословляют мое имя. (Смеется.) Вообще блеск моего имени разгорается с небыва-а-лой силой! Кстати: ты не знаешь, какая автомобильная фирма считается наилучшей? Деньги не важны. (Смеется.) А, папа Брике!
Входит Брике; одет, в пальто и цилиндре. Здороваются.
Брике. Ну, вот ты и добился бенефиса для твоей Консуэллы, Манчини! Скажу, впрочем, что если бы не Зинида…
Манчини. Но, послушай, Брике, ты положительно осел: чего ты жалуешься? На бенефис Консуэллы барон берет весь партер, тебе этого мало, скупец?
Брике. Я люблю твою дочку, Манчини, и мне жаль ее отпускать. Чего ей не хватает здесь? Честный труд, прекрасные товарищи – а воздух?
Манчини. Не ей, а мне не хватает – понял? (Смеется.) Я просил тебя, Гарпагон: прибавь, а теперь – не разменяешь ли ты мне тысячу франков, директор?
Брике (со вздохом). Давай.
Манчини (небрежно). Завтра. Я их оставил дома.
Все трое смеются.
Смейтесь, смейтесь! А сегодня мы едем с бароном на его загородную виллу; говорят, недурненькая вилла…
Тот. Зачем?
Манчини. Ну, ты знаешь капризы этих миллиардеров, Тот. Хочет показать Консуэлле какие-то зимние розы, а мне свой погреб. Он заедет за нами сюда… Что с тобою, Консуэллочка?
Входит Консуэлла, почти плачет.
Консуэлла. Я не могу, папа, скажи ему! Какое право он имеет кричать на меня? Он чуть не ударил меня хлыстом.
Манчини (выпрямляясь). Брике! Прошу вас как директора… что это за конюшня? Мою дочь – хлыстом? Да я этого мальчишку! Какой-то жокей – нет, это черт знает что! Черт знает что, клянусь!
Консуэлла. Папа…
Брике. Да, я скажу…
Консуэлла. Ах, нет же! Альфред вовсе не ударил меня, я так глупо сказала. Что вы придумали? Ему самому так жаль…
Брике. Все-таки я скажу, что…
Консуэлла. Не смей! Не надо говорить. Он ничего не делал!
Манчини (еще горячась). Он должен извиниться, мальчишка.
Консуэлла. Ах, да он извинился же – как вы глупы все! Просто мне сегодня не удается, я и расстроилась, такие пустяки. Он так извинялся, глупый, а я не хотела его прощать. Тот, милый, здравствуй, я не заметила тебя… Как к тебе идет этот галстук. Ты куда, Брике? К Альфреду?
Брике. Нет, я так. Я иду домой. Зинида просила кланяться тебе, девочка. Она еще и сегодня не будет. (Выходит.)
Консуэлла. Какая милая эта Зинида, такая хорошая… Папа, отчего здесь все теперь кажутся мне такими милыми? Должно быть, оттого, что я скоро уйду отсюда. Тот, ты не слыхал, какой марш будут играть Тили и Поли? (Смеется.) Такой веселый.
Тот. Да, слыхал. Твой бенефис будет замечателен.
Консуэлла. Я сама думаю. Папа, я хочу есть. Закажи мне бутерброд.
Тот. Я сбегаю, царица!
Консуэлла. Сбегай, Тот. (Кричит.) Только с сыром не надо.
Манчини и Консуэлла одни. Манчини, развалившись в кресле, критически рассматривает дочь.
Манчини. В тебе сегодня есть что-то особенное, дитя… не знаю, лучше или хуже. Ты плакала?
Консуэлла. Да, немножко. Ах, как я хочу есть!
Манчини. Ты же завтракала…
Консуэлла. То-то, что нет. Ты сегодня опять забыл оставить денег, а без денег…
Манчини. Ах, черт возьми! Вот память! (Смеется.) Но сегодня мы хорошо покушаем, ты не наседай на бутерброды. Нет, ты положительно мне нравишься. Тебе надо чаще плакать, дитя, это смывает с тебя лишнюю наивность, ты больше женщина.
Консуэлла. Разве я так наивна, папа?
Манчини. Очень! Слишком! В других я это люблю, но в тебе… да и барон…
Консуэлла. Глупости. Я не наивна. Но знаешь, Безано так бранил меня, что и ты бы заплакал. Черт знает что!
Манчини. Тсс! Никогда не говори: черт знает что. Это неприлично.
Консуэлла. Я только с тобой говорю.
Манчини. И со мной не надо – я и так знаю. (Смеется.)
Звуки необычайно бурного и стремительного циркового галопа, звонкие вскрики, хлопанье бича.
Консуэлла. Ах, послушай, папа! Это новый номер Альфреда, он делает такой прыжок… Джим говорит, что он непременно свернет себе шею. Бедненький!
Манчини (равнодушно). Или ноги, или спину, они все что-нибудь себе ломают. (Смеется.) Ломкие игрушки!
Консуэлла (слушая музыку). Мне будет скучно без них. Папа, барон обещал, что сделает для меня круг, по которому я могу скакать, сколько хочу… он не врет?
Манчини. Круг? (Смеется.) Нет, это он не врет! Кстати, дитя мое, про баронов говорят: лжет, а не врет.
Консуэлла. Все равно. Хорошо быть богатым, папа, все можно сделать.
Манчини (восторженно). Все! Все, дитя мое! Ах, сегодня решается наша судьба, молись милостивому Богу, Консуэлла: барон висит на ниточке.
Консуэлла (равнодушно). Да?
Манчини (показывая пальцами). На тончайшей шелковой ниточке. Я почти убежден, что он сегодня сделает предложение. (Смеется.) Зимние розы и паутина среди роз, чтобы моя маленькая мушка… Он такой паук!
Консуэлла (равнодушно). Да, ужасный паук. Папа, а руку еще нельзя давать целовать?
Манчини. Ни в каком случае. Ты еще не знаешь этих мужчин, дитя мое…
Консуэлла. Альфред никогда не целует.
Манчини. Альфред! Твой Альфред мальчишка, и не смеет. Но эти мужчины, с ними необходима крайняя сдержанность, дитя мое. Сегодня он поцелует тебе пальчики, завтра – около кисти, а послезавтра – ты у него уже на коленях!
Консуэлла. Фи, папа, что ты говоришь! Как тебе не стыдно!
Манчини. Но я знаю…
Консуэлла. Не смей! Я не хочу слушать эти гадости. Я такую дам барону оплеуху, хуже, чем Тоту. Пусть только сунется.
Манчини (огорченно разводя руками). Все мужчины таковы, дитя.
Консуэлла. Неправда. Альфред не такой! Ах, ну что же Тот? Сказал: побегу, а все нет.
Манчини. Буфет закрыт, и ему нужно достать. Консуэлла, я еще хочу предупредить тебя, как отец, относительно Тота: не доверяй ему. Он что-то, знаешь, такое… (вертит пальцами около головы) он нечисто играет!
Консуэлла. Ты обо всех так говоришь. Я Тота знаю: он такой милый и любит меня.
Манчини. Поверь мне: там что-то есть.
Консуэлла. Папа, ты надоел с твоими советами! Ах, Тот, мерси.
Тот, несколько запыхавшийся, подает бутерброды.
Тот. Кушай, Консуэлла.
Консуэлла. Он еще теплый, – ты так бежал, Тот? Я тебе так благодарна! (Кушает.) Тот, ты любишь меня?
Тот. Люблю, царица. Я твой придворный шут.
Консуэлла (кушает). А когда я уйду, ты возьмешь себе другую царицу?
Тот (делая реверанс). Я последую за тобою, несравненная. Я буду нести твой белый шлейф и утирать им слезы. (Притворно плачет.)
Манчини. Чурбан! (Смеется.) Но как жаль, Тот, что прошли эти чудесные времена, когда при дворе Манчини кривлялись десятки пестрых шутов, которым они давали золото и пинки. Теперь Манчини должен идти в грязный цирк, чтобы видеть порядочного шута, да и то – чей он? Мой? Нет, всякого, кто заплатил франк… Скоро от демократии нельзя будет дышать, Тот. Ей также нужны шуты. Ты подумай, Тот, какая беспримерная наглость!
Тот. Мы служим тому, кто платит, – что поделаешь, граф!
Манчини. Но разве это не печально? А ты представь только: мы сидим в моем замке; я у камина потягиваю вино, а ты у моих ног болтаешь глупости, звенишь бубенчиками и развлекаешь меня. Кое в чем пощипываешь и меня, это допускалось традициями и нужно для циркуляции крови. Потом ты мне надоел, мне захотелось другого – и вот я даю тебе пинка… Тот, как бы это было прекрасно!
Тот. Это было бы божественно, Манчини!
Манчини. Ну да! И ты получал бы золото, очаровательные желтенькие штучки. Нет, когда я разбогатею, я возьму тебя – это решено.
Консуэлла. Возьми его, папа.
Тот. И когда граф, утомленный моей болтовней, даст мне пинка сиятельной ногою, я лягу у ножек моей царицы и буду…
Консуэлла (смеясь). Ждать того же? Ну, я кончила. Дай мне платок, папа, вытереть руки, у тебя в том кармане есть второй. Ах, господи, еще нужно работать!
Манчини (тревожно). Но не забудь, дитя!
Консуэлла. Нет, сегодня я не забуду. Поезжай.
Манчини (смотрит на часы). Да, пора уже. Он просил меня заехать за ним, когда ты будешь готова. Пока я вернусь… тебе еще надо переодеться. (Смеется.) Signori! Mie complimenti![2] (Играя палкой, удаляется.)
Консуэлла садится в угол дивана, укутавшись платком.
Консуэлла. Ну, Тот, ложись у моих ног и расскажи что-нибудь веселенькое… Знаешь, когда у тебя нарисован смех, ты красивее, но ты и так очень, очень мил! Ну – Тот? Отчего же ты не ложишься?
Тот. Консуэлла! Ты выходишь за барона?
Консуэлла (равнодушно). Кажется. Барон висит на ниточке. Тот, там, в бумаге, остался один бутербродик, скушай.
Тот. Благодарю, царица. (Ест.) А ты помнишь мое предсказание?
Консуэлла. Какое?.. Как ты быстро глотаешь – что, вкусно было?
Тот. Вкусно. Что если ты выйдешь за барона, то…
Консуэлла. Ах, это! Но ведь ты шутил тогда?
Тот. Как знать, царица. Иногда человек шутит, и вдруг выходит правда: звезды напрасно говорить не станут. Если даже человеку трудно бывает раскрыть рот и сказать слово, то каково же звезде – ты подумай!
Консуэлла (смеется). Еще бы – такой рот!
Тот. Нет, моя маленькая, на твоем месте я бы очень задумался. Вдруг ты умрешь? Не выходи за барона, Консуэлла!
Консуэлла (думая). А что такое – смерть?
Тот. Не знаю, царица, никто не знает. Как и любовь! Но ручки твои похолодеют, и глазки закроются. Ты уйдешь отсюда – и музыка будет играть без тебя, и без тебя будет скакать сумасшедший Безано, и без тебя Тили и Поли будут играть на своих дудочках: тили-тили, поли-поли…
