Катерина Траум
Мой муж – зомби
– Разве не очевидно? Я ехал именно сюда. Юля, я – собака на поводке. Где приказано, там и сел.
Его притихший тембр только пустил морозные нити под кожу. Как-то очень невесело думать, будто кто-то знал, что меня ожидало в брачную ночь и спокойно дал этот кошмар пережить.
– И Барон приказал тебе убить Вадика, так? – хмуро подвела я черту и несмело присела на край кровати, старательно не повышая голос. Скандалов ушам домработницы не надо. Но эта выдержка стоила мне мокрых ладоней и лёгкого спазма в животе.
Матвей устало откинулся на изголовье кровати и прикрыл веки – создалось впечатление, что сильнее его глаза просто не закатывались. Растерев пальцами виски, он выдерживал драматичную паузу, пока я нетерпеливо постукивала ногой по паркету. Я не забыла, что ему запрещены яркие эмоции: пусть успокоится достаточно, чтобы говорить без нервов.
Хорошо бы и мне научиться сохранять самообладание парой вдохов.
– Ты не понимаешь законов живых и мёртвых, – прошептал Матвей, закончив свой короткий релакс и вновь смотря на меня в упор. – Так слушай. Барон Суббота – это дух. Он не может убивать и не даёт приказов на убийства. Животные в качестве жертвоприношения – да, годится. Но в людские дела духи не вмешиваются. Это стражи, контролёры равновесия. Бокоры – такие же инструменты в их руках, как мамбо, унганы и посвящённые…
– Это кто?
– Жрецы и жрицы вуду, а посвящённые – проводники, обеспечивающие связь с предками через транс. Но если все они свободны, то бокор – собака. И именно мы выполняем поручения лоа напрямую, помогая им держать равновесие сил природы. Санитары леса. – Матвей невесело усмехнулся на такое определение и продолжил: – Я получил приказ от Барона быть этой ночью там, потому как что-то угрожало этому самому равновесию. Как видишь, не зря: нити судьбы, которые предвидят лоа, сами привели тебя ко мне. И дали мне работу. Я понятия не имею, почему умер твой муж и зачем должен держать его на земле, но знаю, что Барон никогда не ошибается и не благословляет на магию зря. А в ту ночь он принял дары и дал добро на обряд. Если он послал своего пса зачищать дерьмо, значит, оно там было навалено.
Я ошалело моргнула, пытаясь уследить за нитью рассказа. Это звучало максимально честно, но оттого не менее шокирующе: мышцы дрогнули и подвели. Без сил держаться неприступной дальше, я безоружно упала спиной поперёк кровати, свесив ноги к полу и уставившись в потолок.
Да уж, «Яндекс» рассказывал о силах бокоров иначе. Что это вроде бабок-Ёжек, которыми в странах Африки и Америки пугали детей, но никак не Церберы на цепи местного Аида. Ему дали след – и он нашёл, где должен применить свои таланты. Не сходилось лишь одно:
– Стой, так получается… Вадим не должен был умереть? Его кто-то всё-таки убил, так? – глухо прошептала я, боясь оторвать взгляд от стеклянного рожка люстры на потолке.
– Возможно. А может, и нет – просто умер преждевременно. Барон частенько жалеет людей и отказывается переносить в мир мёртвых их души. Отсюда внезапные исцеления и рассказы «с того света». Но обычно это касается детей или очень-очень светлых людей. Не думаю, что Вадим был святым… раз женился на тебе.
Матвей фыркнул и вдруг улёгся рядом, скопировав мою позу – на приличном расстоянии вытянутой руки, но я всё равно ощутила тёплое колебание воздуха и прогнувшийся матрац. Спазм в животе превратился в неприятный тяжёлый комок.
– Если я настолько конченная мразь, как ты мне постоянно напоминаешь – то какого чёрта вообще взялся помогать? Потому что так велел Барон? Или тебе для чего-то нужны деньги? – я сухо сглотнула, едва удержав последнее напрашивающееся предположение.
«Тебе просто хочется поиздеваться надо мной?».
– Мне нужны не деньги, – спокойно признался Матвей, небрежным жестом сложив руки за затылок. Он не смотрел на меня, а я на него – как будто так было куда проще говорить открыто. – Всё, что я от тебя получу, тут же переведу на счёт госпиталя, в котором работала мама.
Он резко замолчал, и я повернула голову. Взгляду предстал лишь его ровный профиль с острым носом и высокими скулами. Только очевидное напряжение в плотно сжатой челюсти и дёрнувшийся кадык выдал, насколько важным было него слово «мама».
Я тяжело выдохнула. Для меня такие чувства – что-то чужое и дикое. В комнате повисло неловкое молчание, и через пару тугих ударов пульса я со скрипом осознала, почему: Матвей сказал о ней в прошедшем времени. В Бенине его не ждали пирожки из папайи и кокосовое молочко из рук мамы. Сдаётся, что люди, у которых ещё жив некто настолько дорогой, не становятся одинокими «санитарами леса».
Я всё смотрела на него, не испытывая капли смущения разглядывала пряди слишком сильно отросшей чёрной чёлки и изгиб бровей. Даже приподнялась на локте, с прищуром ожидая, когда он сам созреет для продолжения: чего-то, что поставит точку в вопросе доверия к нему. Пальцы закололо странным желанием провести ими по линии этого квадратного подбородка.
– Так в чём же тогда твоя выгода? – не выдержав, решилась я спросить. – Барон не приказывал тебе оживлять Вадима, ты придумал это сам. И плату тоже назначил сам. Деньги ты отдашь больным бедолагам Африки, значит, дело в желании? Загадаешь потом, чтобы я отписала тебе всё наследство Вадима?
Его отрешённый взгляд сфокусировался на моём лице – в болотной радужке вспыхнула искра азарта. Кривая ухмылка исказила губы, и я вздрогнула – резко захотелось отползти подальше. Прелый аромат сушёных цветов стал ощущаться сильнее.
– У тебя всё сводится к деньгам и выгоде, – констатировал Матвей, но как-то без обличающего тона: просто фактом.
– Такова жизнь, – пожала я плечами, не став отрицать очевидного. – Или имеешь ты, или поимеют тебя. Поверь, я хорошо это усвоила. Особенно когда за пару месяцев большая часть друзей превратилась в ублюдков, пытающихся меня «снять» для своих развлечений.
– Значит, у тебя просто не было друзей. Или твоя жажда наживы сама написала на тебе ценник. Будь честна – ты в итоге продала себя, пусть и задорого. Изображала любовь к тому, кто был безразличен – это и есть проституция.
Я нахмурилась и резко села на кровати, стараясь больше на него не смотреть. Матвей говорил тихо, без попытки пристыдить – но как раз так у него и получилось вызвать все неприятные воспоминания. Про то, как однокашники, которые раньше и не вздумали бы меня лапать, после маминой смерти разом стали запускать руки под платье на каждой тусовке. Как каждый чёртов самец вокруг меня уверовал, что я беззащитная лань, готовая на всё ради святого покровительства мужчины. И как мне приходилось им подыгрывать, чтобы вытащить Женьку из долгов. Как я терпела чужие ненужные касания на теле. Терпела слюнявые поцелуи Вадима и даже готовила себя к мысли, что буду вынуждена с ним спать.
Скоро всё это закончится. Я буду жить в счастливом одиночестве, скупать все новые коллекции Ив Сен-Лорана до поступления в бутики и пить шампанское, не вылезая из ванной. И больше в жизни не позволю никому считать себя беспомощной.
Да пусть Вадик хоть сгрызёт мою печень. Оно того стоило.
– Ты уже сделал обо мне все возможные выводы, – глухо подвела я итог тяжёлому разговору, поднявшись с кровати и встав лицом ко всё ещё лежащему Матвею. – Дешёвая меркантильная сука. Ну и ладненько: ты тут не для того, чтобы я тебе угождала. И чтобы дальше не было неприятных сюрпризов, будет отлично, если ты прямо сейчас озвучишь своё желание.
– Ты немного торопишь события, – хмыкнул он, окинув меня придирчивым едким взглядом. – Но в целом, у нас и впрямь не так много времени – пора заняться делом.
Я вопросительно подняла бровь: мол, рожай уже быстрее. В голове вертелись сотни вариантов того, что он мог бы захотеть: заставить меня пройтись голой по площади, каждое утро приносить завтрак ему в постель или отрезать себе палец – мало ли, какие ещё вуду-ритуалы у него на уме. Пока Матвей нарочито медленно вставал с постели и приглаживал взлохмаченные вихры, я успела придумать всё самое дикое.
Но точно не ожидала, что он протянет руку, кончиками холодных костлявых пальцев коснётся моего плеча и, чуть наклонившись ко мне, шепнёт:
– Моё желание – нарисовать тебя, Юля.
А потом мой и без того частивший пульс подпрыгнул к горлу, перехватил дыхание. Тук. Тук. Куда-то в висок, в кончики пальцев на ногах, разнося жар по телу и волну слабости в колени. Прело-цветочный запах ядом забрался в нос, записался на корочку мозга и…
И я поняла, что мне конец.
Глава 9
Поездка в салон за новым маникюром и массажем, обёртывание шоколадом, разминка в тренажёрном зале – в остаток дня пошли все средства, лишь бы вернуться домой к ночи и больше не столкнуться с Матвеем. Я даже забила на то, что должна играть озабоченную здоровьем мужа жёнушку, когда под предлогом покупки лекарств улепётывала к машине Женьки.
Помогло ли это бегство и экстренный курс спа-процедур отделаться от напряжения, захватившего каждую клеточку тела? Ни капли. Насмешливые болотные глаза преследовали на каждом шагу, а прело-цветочный запах облепил рецепторы хуже паутины. Я почти не слышала слов ни массажистки, ни мастера маникюра, и только рассеянно кивала невпопад.
Моя попытка отшутиться от заявления Матвея – «Ты что, фанат грёбанного «Титаника»?» – казалась глупой и провальной. Ведь у самой немели колени от мысли, что он и впрямь заставит меня позировать голой. Казалось бы, ну и что такого? Это определённо не самое худшее, что он мог загадать. Работа натурщицей – пфф, какая жалкая ерунда. Как будто я не участвовала в сотне фотосессий едва ли не с пелёнок.
Так я себя уговаривала до самой ночи, но глаз сомкнуть не могла долго. Пыталась найти подвох в этом диком желании. Когда кто-то мог потребовать у тебя вырезать почку и сожрать, а вместо этого просит всего лишь позволить нарисовать портрет – на такое должны быть весомые причины.
И логичной выглядела лишь одна: он запал на меня, как бы ни пытался это отрицать. Бедолага. Искренне его жаль, но чтобы я хотя бы допустила мысль об отношениях с подобным парнем, мало красивого тела и притягательной мордашки: к этому должны прилагаться солидные счета в Швейцарии.
В итоге всех раздумий мне снилось, как Матвей взял кисточку в руку, украшенную пауком на тыльной стороне ладони, и вместо холста принялся рисовать прямо на мне. Щекотно, влажной краской, не разрывая тяжёлого зрительного контакта выводил узоры вокруг ключиц, а я почему-то не могла дышать. Цветные капли текли в ложбинку груди, пускали мурашки по коже..
Проснулась я в холодном поту на рассвете, с дикой головной болью. Долго ворочалась, больше не сумев нащупать желанный отдых сознания. К семи утра, когда к воротам подъехал неприметный серый грузовичок, а курьер без лишних слов оставил возле них клетку с курицей, я уже попрощалась с попытками уснуть и протопала за завтраком Вадима сама, кутаясь в махровый халат от прохлады. Дождавшись, пока нанятый Женькой курьер уедет, забрала из-за ограды клетку и с тоской посмотрела на жмущуюся к стальным прутьям перепуганную птичку.
– Прости, но тебе сегодня не фартануло, – вздохнула я, потащив её в дом.
Кормить Вадика оказалось удобнее в ванной, чтобы сразу смыть все следы его грязной трапезы. Вчера Матвей сделал всё сам, даже помыл потом рожу и руки зомби, но раз уж сегодня меня одолела бессонница – моя очередь возиться в этом. Я зашла в комнату Вадима, велела ему идти за мной, и он послушно поплёлся следом, то и дело шумно втягивая запах добычи. Стараясь не дрожать от мысли, что и мной голодная тварь в растянутых трусах полакомиться не прочь, я выпустила несчастную курицу в ванной и спешно отскочила к стене, чётко скомандовав:
– Вадим, жрать!
Издав радостное «Ы-ы-ы!» зомби шустро бросился за своим отчаянно хлопающим крыльями завтраком и умял его с неприятным хрустом костей, предсмертным кудахтаньем и полетевшими во все стороны перьями. Это и заняло не больше минуты: шмяк, и одни брызги крови на нежно-розовом кафеле. Уже представляя, чего ждать, я с толикой извращённого любопытства наблюдала, как Вадим запускал длинные и даже на вид острые клыки в плоть и перемалывал всё разом словно мясорубка – мясо, пух, даже с треском сломавшийся птичий клюв.
– Да уж, это тебе не гаспаччо и не паэлья с креветками, – только и пробормотала я, вспоминая, как придирчиво раньше он относился ко всему, что попадало в его гурманский рот. Не зря судить конкурс шеф-поваров хотел лично: угодить тонкому вкусу был способен далеко не каждый кулинар.
Вадим сглотнул в последний раз и как будто бы даже с тоской посмотрел на пустоту в своих испачканных ладонях – если бы подёрнутые белой пеленой глаза ещё могли выражать тоску. Он поднял голову и вдруг с оскалом шагнул ко мне, на что я спешно приказала:
– Вадим, стоять! Всё, золотой мой, завтрак закончен, десерта не будет. Дальше мы умываемся и как хорошие больные ангиной мальчики укладываемся в кроватку, ясно?
Естественно, реакции на это не было, но клыки в окровавленной пасти медленно, словно нехотя втянулись обратно в челюсть. Облегчённо расправив плечи, я натянула перчатки и почти без желания блевануть умыла Вадика, увела обратно в спальню и уложила. Для верности напялила на него свою маску для сна: с рисунком из парочки пушистых рыжих котят. До приезда Нины Аркадьевны ещё предстояло убрать беспорядок в ванной и разложить в спальне лекарства.
На прикроватной тумбе вдруг настойчиво загудел телефон Вадима, ещё каким-то чудом не разрядившийся. Мельком глянув на экран, я тихонько ругнулась: гора пропущенных, чаты в мессенджерах разрывались, а особенно настойчиво закидывала деловыми вопросами Вика.
Словно почувствовав, что получит ответ, она позвонила снова, и пришлось с тяжким вздохом разблокировать экран пальцем Вадика.
– Доброе утро, Виктория, – сухо поздоровалась я, присев на краешек кресла.
– Вад… а, это вы, Юлия Леонидовна, – тут же угас источаемый писклявым голоском запал, когда она поняла, кто взял трубку. – А Вадима Владимировича можно услышать?
– К сожалению, нет. Вадим серьёзно заболел, гнойная ангина. Температура под сорок, не может ни говорить, ни решать никаких…
– Ангина? – едва ли не в священном ужасе ахнула Вика и затараторила так, что у меня зазвенело в и без того гудящем затылке: – Гнойная! Кошмар какой! А врач смотрел? Отёк гортани есть? Глотать может? А антибиотики купили? Может, в аптеку сгонять? Или бульончик, я сама сварю, меня бабушка научила…
Я поморщилась: мне только и осталось что слушать это с открытым ртом, потому как вставить хоть какой-то вяк не получалось. Нет, не было никакого секрета в том, что маленькая страшилка (как я мысленно называла эту круглую булочку ростом в метр пятьдесят) боготворила своего босса до полной шизы. Она подобострастно заглядывала ему в рот, бегала за ним по пятам и выполняла даже самые дикие поручения – вроде привезти ему свежую рубашку на совещание к восьми утра, потому что свою успел изгваздать в кофе.
Понятия не имею, каким образом она тогда купила в ещё не открывшихся бутиках шикарную новенькую сорочку с галстуком в тон глаз Вадика, привезла вовремя, да ещё и не ошиблась с размером. Но меня эта услужливость порядком раздражала.
– Виктория, успокойтесь, – кое-как заглушила я её тираду, когда она прервалась для вдоха. – Вадима вчера осмотрел врач, выписал лекарства. Мы с Ниной Аркадьевной о нём позаботимся, но вам пока что придётся взять на себя дела, перенести встречи. У него температура, спит почти всё время.
– Но через неделю же день рождения Владимира Сергеевича! – едва не простонала та, со всхлипом добавив: – Скорее всего, последнее… он так хотел собрать всю семью. Вадим Владимирович и подарок уже ему придумал, я хотела обговорить заказ…
Я мысленно чертыхнулась. Вот этого точно не хватало: чтобы пришлось показывать Вадюшу отцу. Пусть тот уже и из инвалидного кресла не вылезал, но вряд ли его получится заверить, что с сыном всё в порядке. Особенно если тот будет слепо пялиться в одну точку или пытаться откусить папаше уши. Дражайший свёкр даже до сих пор не соглашался на обезболивающие уколы, так что с мозгами у него явно порядок: его брехнёй про воспалённые гланды не обмануть.
– Эм… Виктория, я думаю, за неделю Вадик вряд ли поправится… Не могли бы вы передать это Владимиру Сергеевичу вместе с нашими извинениями? – робко попробовала я увильнуть от грядущего мероприятия, но натолкнулась на неожиданный отказ.
– Ну уж нет, – резко пропищала она. – Это уже ваши, семейные дела. Сами звоните и рассказывайте умирающему старику, почему его единственный сын не приедет поздравить с последним днём рождения. Вы же у нас законная жена! А я – никто! Вот и разбирайтесь сами!
Она отключилась, из трубки пошли гудки, и казалось, даже через них сочился яд. Я вздрогнула и с недоумением взглянула на телефон, а потом на безучастно валяющегося на постели Вадика.
– Чего это с ней? ПМС замучил?
Он, естественно, не ответил – только рыжие котята на маске таращили на меня зелёные глазищи. Пожав плечами – ещё бы по поводу недотраха какой-то очкастой блошки у меня голова не болела – я поставила телефон на зарядку и принялась дежурно отписываться во всех чатах одинаковыми сообщениями и всех ставить в известность о тяжёлой болезни Вадика.
Во рту пересохло, когда список дошёл до Владимира Сергеевича. Тот не пользовался чатами, но уже дважды звонил, и я нервно покусала губы, понимая, что ему тоже придётся толкать ложь об ангине. Палец с новеньким матово-бордовым маникюром завис над экраном, и тут до ушей донёсся слабый хлопок ворот, от которого подскочила как ужаленная: восемь тридцать! Нина Аркадьевна уже притащилась, а в розовой ванной всё ещё валялась клетка от курицы, кружил ворох перьев и алели капли крови…
С паническим писком я метнулась в коридор, напрочь забыв запереть дверь на ключ. Халат развязался, шёлковая сорочка неприятно прилипла к телу, но стоило глянуть в сторону ванной комнаты, как напряжение спало – из-за двери показалась лохматая макушка Матвея, а затем и он сам с чёрным непрозрачным мусорным пакетом в руках.
Я запрокинула голову, с облегчением прикрыв глаза: ещё ни разу не была настолько рада его видеть.
– Спасибо, – от души выдохнула я, даже улыбнувшись краешком губ.
– И тебе доброе утро, – хмыкнул он, небрежно закинув пакет на плечо. – Правда, своё я точно не планировал начинать с оттирания крови, но из тебя хозяйка никакая.
Он небрежно почесал выглядывающую из-за застиранного ворота футболки шею и прошёл мимо меня, не удостоив и взглядом. Казалось, я его интересовала меньше чем панно с цветами на стене, и это абсолютное безразличие раздражало до икоты.
Всё-таки на мне шикарный кремовый шёлк от «Джин Ю», пусть и частично прикрытый махровым халатом. И чёрт возьми, он просто не имел права не обратить внимания на умасленное шоколадным обёртыванием тело! Уязвлённая женская гордость заставила резко развернуться и, уперёв руки в бока, с вызовом бросить в спину Матвею:
– А вчера ты казался очень даже заинтересованным! Можно уточнить, в каком виде ты собираешься меня рисовать? Боюсь, не запаслась огромными сапфирами.
Он остановился и медленно, нехотя повернулся ко мне. Я жадно ловила в болотных глазах малейший проблеск той голодной искры, из-за которой обычно мужчины предлагают «пофотографировать» или ещё как-то запечатлеть девушку. Но в тёмной зелени была лишь сонная скука.
– Мне всё равно, что ты оденешь или снимешь, – ровным тоном отозвался Матвей, смотря при этом исключительно на моё лицо и ни миллиметром ниже. – Я не буду рисовать одежду или обнажёнку, только тебя саму. Приду на твой балкон после обеда – там самый лучший свет.
Я вздрогнула от лёгких повелительных ноток, проскочивших в его голосе. Это была не просьба и не вопрос о дозволении: он просто поставил перед фактом.
– Вот так, да? – с прищуром заметила я. – И никаких шансов отказаться?
– Не советую их искать. Я называл свою цену, ты на неё согласилась и дала мне свою кровь. Так что сделка подписана даже не со мной, а с духами. Попытаешься обмануть, увильнуть… И сама станешь моей слугой вместо Вадима.
Он гаденько усмехнулся, наконец-то опустив едкий взгляд на мою грудь, всё чаще вздымающуюся под шёлковой сорочкой. Только теперь мне до ужаса не хотелось такого внимания: запахнув халат, я слабо пискнула:
– Ч-чего? В с-смысле – если от-ткажусь, то стану з-зомби?
– Ой, а я разве не говорил? – притворно удивился Матвей. – Вот же дырявая башка! Но да, сделка заключается только так. Или ты поработаешь натурщицей, или сама будешь жрать живых кур.
Он поудобнее перехватил висящий на плече пакет, отвернулся и пошёл к лестнице, негромко насвистывая себе под нос. Я же так и осталась безмолвной шокированной рыбкой посреди коридора, слепо открывающей и закрывающей рот. Зябко закуталась в халат, который совсем перестал греть.
Чудесные, блин, новости.
Поняв, что выхода у меня нет, я занервничала ещё сильнее. Поплясав озабоченной здоровьем мужа козой перед Ниной Аркадьевной и выпив чашку молочного улуна с круассаном, я снова завалилась спать – только беспокойный сон не помог унять тревогу. В итоге, когда ровно в два часа дня Матвей постучал в дверь моей спальни, я едва не подпрыгнула на кровати от страха.
Впускать его не хотелось совершенно. Интересно, какие такие закорючки рисуют на стенах африканцы, чтобы к ним не заходили бокоры? И не делали ни из кого истекающее слюнями мёртвое мясо…
– Ты откроешь или мне ломиться силой? Сама просила озвучить своё желание сразу, я за язык не тянул, – раздался приглушённый голос из-за двери.
Я нехотя соскользнула с постели и поправила подол широкого домашнего платья. Перешагивая через многочисленные коробки, так и расставленные на полу, поплелась ему открывать. За последние сутки моя уютная спальня в кофейных тонах превратилась в склад – начиная от ещё запакованных в яркую бумагу подарков со свадьбы и заканчивая ящиком мартини от Женьки.
Тормознув возле него, я вытянула одну бутылку и одобрительно хмыкнула. Что ж, если озабоченному вудуисту приспичило меня нарисовать, пусть рисует как есть: взлохмаченную, ненакрашенную и с бокалом в руке. Щёлкнув задвижкой, я посторонилась, впуская Матвея в свой скромный уголок.
– Подожди пять минут, я сейчас приду. Раскладывай пока… что там у тебя.
К удивлению, похвастать он мог лишь маленьким деревянным чемоданчиком в руках, чуть больше школьного пенала, да рулоном ватмана – который, уверена, стащил из кабинета Вадима.
– Да уж, ну и свинарник, – пробормотал он, окинув придирчивым взглядом мою комнату, на что я фыркнула:
– У меня хоть змеиных голов на комоде не лежит.
И упорхнула на кухню за коробкой апельсинового сока и бокалом, оставив мартини на тумбочке. Уверена, что слегка взбодриться мне сейчас не повредит.
К сожалению, так просто к холодильнику пробраться не получилось – у раковины я столкнулась с Ниной Аркадьевной, которая слабо всхлипывала. Не то, что мне было дело до того, как она пускает сопли на тарелки, но приличия ради я тихонько поинтересовалась:
– Эм… С вами всё хорошо?
– Да где там, Юлия Леонидовна! – она выключила воду и вытерла руки о фартук. – Сердце рвётся от беспокойства, как же там Вадим Владимирович… Я уж не захожу, у меня же внуки, не хочу их потом заразить. Вы супчик-то ему уносили? Как он, поел?
– Кое-как пару ложек впихнула и всё: горло опухшее, – заученно отозвалась я, едва сдержав желание закатить глаза.
Да твою мать, бабулька явно переигрывает. Ей платят за работу, и рыдать из-за болезни хозяина… не верю, что он ей настолько не безразличен. Однако она и впрямь утирала слёзы, а затем шумно высморкалась в кухонное полотенце. Я слегка брезгливо попятилась к холодильнику, обещая себе в жизни больше не касаться этой тряпки.
– Боже мой, да как так угораздило… Мне уже и Зиночка, сиделка Владимира Сергеевича, звонила, спрашивала про него – я уж как есть рассказала, что и врач приходил, и лечим чем можем… Может, водочкой обтереть его, температуру собьём…
Я как можно более искренне улыбнулась: отлично, «сарафан» уже запустился. Через сутки каждая собака в городе будет знать, что Вадик болеет, а значит и с его отцом тоже не придётся долго объясняться.
– Не переживайте так, я отлично забочусь о Вадюше: вчера купила все лекарства, антибиотики пьём, ибупрофен есть. Да и брат мой вовремя приехал – помогает. Вы только много не готовьте, он на диете спортивной, соль вообще не ест, да и я больше по салатам. А Вадику только бульончик или каши. Вот, сок апельсиновый попросил.
Я достала из холодильника коробку, и Нина Аркадьевна сама всучила мне стакан:
– Конечно-конечно! Только холодное уж не давайте…
– Ага, – устав тянуть улыбочку, я спешно ретировалась с кухни.
Прямо на прикроватной тумбочке смешав себе самый традиционный из женских коктейльчиков, я разом выпила половину стакана и сразу ощутила приятное тепло в кончиках пальцев. Так уже было куда лучше – пару раз проведя расчёской по волосам и оставив их свободно спускаться на плечи шоколадной волной, я прошла на залитый солнцем балкон. Через раздвинутые в стороны стёкла шёл чудесный запах хвои от голубых елей в саду.
Матвей уже подготовился: притащил из кабинета Вадима магнитную доску на ножках для презентаций, закрепил на ней ватман – вышел почти что мольберт. На кофейном плетёном столике он разложил краски из деревянного чемоданчика и кисти разных размеров.
– Хм, Пикассо или Джек Доусон? – со смешком прокомментировала я то, как он вскрывал цветные тюбики и протирал тряпкой пластиковую палитру.
– Ни то, ни другое, – буркнул он, откинув со лба мешающую чёлку и подняв на меня взгляд. – Иди сюда и дай руку.
Я недоверчиво прищурилась, но после щедрого глотка сладкого алкоголя нашла в себе смелость подойти ближе. Несмотря на ясный день, лёгкое платье грело плохо – всё-таки май пока не славился жарой. Намереваясь согреться изнутри, я протянула Матвею слегка дрожащую руку, и вдруг он перехватил её за запястье, взял со стола канцелярский нож и, будто не заметив моего протестующего вскрика, полоснул лезвием по пальцу.
– Ай! Придурок, предупреждать надо! – прошипела я, залпом допив мартини и преодолевая порыв разбить стакан об макушку недобитого Рембрандта.
– Предпочитаю не предупреждать о нападении, – спокойно отозвался Матвей и, продолжая держать меня за запястье, подтянул руку к палитре. – Выдави кровь сюда. Или это сделаю я.
– Пусти, – с раздражением вывернувшись из его хватки, я закусила губу и выдавила пару алых капель на пластик. Дождавшись, когда Матвей одобрительно кивнёт, прижала к себе руку и оглядела покрасневшее запястье, ноющее не меньше, чем дёргала царапина на пальце. – Садист. Тебе это в кайф, да? Ну и зачем опять понадобилась моя кровь?
– Как зачем? Мешать на ней краску, – оскалился он и кивнул на кресло напротив стойки с ватманом. – Сядь. И постарайся не двигаться.
Тихонько ворча, я всё же сначала вернулась в спальню – залепить пластырем ранку, накинуть на плечи тёплый плед и налить ещё стакан мартини, захватив с собой и бутылку. И только потом плюхнулась на указанное место, приготовившись быть запечатлённой.
– Это же не просто картина будет, так? – хмуро спросила я, наблюдая, как Матвей безо всякого наброска принялся сразу делать кистью какие-то мазки на листе. – Собрался рисовать профессиональным акрилом на дешёвом ватмане без эскиза, взял у меня кровь, и тебе вдобавок всё равно, во что одета и как сидит натурщица. Художники так не работают.
Он на секунду отвлёкся, поймав мой раздражённый взгляд, и даже как будто улыбнулся уголком губ. Я сухо сглотнула, чувствуя, как шею залил жар – то ли от солнца, то ли от алкоголя в венах. Признать пришлось: кисть в его длинных пальцах смотрелась куда лучше, чем рисовало подсознание во сне. И даже застиранная футболка не портила подтянутой фигуры.
– А ты всё-таки не так тупа, как хочешь казаться. Знаешь, как выглядит акрил, и что им рисуют на холсте. Но я просто любитель, а не профи, и у меня ограничен выбор материала.
Я фыркнула и откинулась в кресле – почти допитый второй стакан мартини благотворно влиял на моё желание пообщаться и успокаивал волнение. Поджав под себя ноги, лениво пояснила:
– Мой дедушка хорошо рисовал. Я его почти не помню, но в кладовке у нас дома лежали его засохшие краски и мольберт. И картины на стенах висели – закачаешься… Никогда больше не видела таких пейзажей.
– Где эти картины теперь? – вдруг заинтересовался Матвей, но не отводил глаз от листа и продолжал аккуратно орудовать кистью, выводя какие-то мелкие мазки.
– Продали, – пожала я плечами, запив внезапную горечь глотком мартини. – Мы всё давно продали: и дом, и картины, и мамины безделушки… С молотка! – сипло хохотнув, я хлопнула ладонью по бедру, изображая тот аукцион двухлетней давности. Когда мы с Женькой стояли и смотрели, как по кускам разлеталось наше детство и память поколений дворян Валицких.
– Почему я даже не удивлён… – тяжело вздохнув, Матвей коротко посмотрел на меня, но тут же вернулся к работе: казалось, выверял пропорции лица. – Есть хоть что-то, что вы ещё не продали? Совесть например?
– Слушай, не начинай. Сам-то удачно продал душу какому-то чудиле с того света – и как оно, сколько выручил?
Я спешно прикусила язык и потянулась за оставленной у кресла бутылкой, чтобы подлить себе ещё алкоголя. Смелость на подобные заявления тому, кто утром грозил сделать из меня живой труп, явно подкинули лишние градусы.
Матвей молчал долгую минуту – настолько неловкую, что казалось, даже свет дня померк в клубящихся облаках. Продолжал рисовать, напряжённо поджав губы. А потом вдруг расплывчато, глухо произнёс:
– Когда на кону жизнь самого дорогого тебе человека, не думаешь о цене. О том, что будет завтра – потому что кажется, если потеряешь его, то завтра не придёт вообще. Если ты сейчас поняла, о чём я, то может, для тебя ещё и не всё потеряно.
Мне стало стыдно за свой вопрос, но потом ещё и больно – настолько, что я отставила стакан на пол и принялась пить неразбавленный мартини с горла, чтобы затопить это чувство. Потому что помнила себя в десять лет, захлёбывающуюся слезами у гроба бабушки и уверенную, что теперь никогда никому не буду нужна. Что весь мир погружается под землю, а я остаюсь выжившим Робертом Невиллом2 среди полчищ злобных мутантов, которые хотят оторвать от меня кусок пожирней.
И чтобы это чувство не воскресло и не начало снова пожирать меня изнутри, я жадно глотала алкоголь.
