Кен Лю
Династия Одуванчика. Книга 2. Стена Бурь
– Разве иные из фрейлин Джиа не из числа юных девушек, которых она спасла на улицах Сарузы, пока была заложницей у Гегемона? – задал вопрос Луан.
– Все так, – ответил Кого. – Императрица для них как мать. Они упорны, находчивы и… – Он замялся, пытаясь подобрать нужное слово.
– …и безраздельно преданы Джиа, – закончил за него Луан. – Возможно, даже более ревностно, чем этого хотелось бы некоторым.
Кого хмыкнул:
– Императорский двор, он одновременно и гармоничен, и… нет.
Луан кивнул.
«Это очень похоже на Куни: чувствовать себя уютно среди разноголосицы».
– Тебе так и не представилось сегодня случая сравнить себя с растением, – заметил он.
Кого рассмеялся.
– Когда мы играли в прошлый раз, я назвал себя терпеливой мухоловкой, но император настоял, что меня следует сравнить с крепким бамбуком, поскольку я служу ему опорой в государственных делах. Не мне было оспаривать его метафору. В наши дни я скорее уподобил бы себя одиноко растущему побегу бамбука, который клонится так, что того и гляди сломается.
– Ты должен находиться в фаворе у императрицы, учитывая ее охлаждение к военачальникам.
– Ну, положим, находиться в фаворе у власть имущих – это палка о двух концах, – ответил Кого. – И кому, как не тебе, отказавшемуся от всех титулов и ставшему плавучим анемоном, понимать это.
– Прости, – сказал Луан. Ему не хотелось иметь ничего общего с борьбой придворных партий и соперничающими приспешниками императора, но его не могла не волновать судьба друзей и возлюбленной. – Кому ты на самом деле служишь, старина?
– Я всегда служил народу Дара, – смиренно заявил Кого.
Два немолодых человека ехали по темным улицам Пана, и каждый был погружен в свои собственные мысли.
* * *
К тому времени, когда свита Рисаны упаковала вещи и покинула особняк Мюна Сакри, все слишком устали и не заметили, что двоих из придворных недостает.
Во внутреннем дворе имелся сад, а в нем маленький домик, который Наро иногда использовал как кабинет. Теперь там стояли два человека в одежде танцоров Рисаны и любовались карпом, плавающим в бассейне, куда рыбу переселяли на зиму. Самые разные рыбки – кораллово-красные, солнечно-золотистые, жемчужно-белые и нефритово-зеленые – изредка показывались над темной поверхностью воды, чтобы блеснуть чешуйками в слабом свете масляной лампы, подобно мысли, пробивающейся через покров сна.
– Итак, твой ученик снова задумал пуститься в путь, – сказала женщина с золотистыми волосами и лазоревыми глазами.
Даже прелестный карп, едва взглянув на нее, нырнул поглубже, как бы не осмеливаясь состязаться с ней красотой.
– Похоже на то, – ответил мужчина, морщинистое загорелое лицо и крепкая фигура которого подходили скорее рыбаку, чем танцору.
– Ты не хочешь побудить его помочь Куни? Зреет смута, наши братья и сестры рвутся принять в ней участие. Тацзу вон уже в самой гуще бури.
– Тацзу никогда ничего не пропустит, и он делает жизнь интересной для всех нас. Но, сестренка, чем больше Луан познает вселенную, тем меньше он нуждается в моих наставлениях. И это правильно. Учитель должен только вести ученика по тропе, которую тот сам выбрал.
– Ты говоришь прямо… прямо как поточник, Луто. Я немного удивлена.
Немолодой мужчина хмыкнул:
– Не думаю, что нам следует презирать философию смертных, если она может чему-нибудь нас научить. Суть Потока мира такова, что дети и ученики растут, а для родителей и учителей наступает пора уходить. С течением столетий боги удаляются от сферы смертных, по мере того как их собственные познания растут. Люди молили Киджи о дожде, пока не научились использовать реки и каналы для орошения; молили Руфидзо об исцелении любой раны, пока не познали целебные свойства растений и не научились делать лекарства; они просили меня открыть им грядущее, пока не обрели уверенность, что будущее зависит от них самих.
– Однако они продолжают молиться.
– Некоторые. Но храмы теперь уже далеко не так могущественны, как во времена войн Диаспоры, и, как я подозреваю, даже молящиеся знают, что ныне боги отстоят от смертных гораздо дальше, чем прежде.
– Тебя это вроде как совсем не огорчает.
– Заключая соглашение, что мы будем вмешиваться в судьбы смертных, только давая им наставления и указывая направления, мы все сознавали, каким окажется неизбежный итог: они вырастут и станут меньше в нас нуждаться.
Тутутика вздохнула:
– И все-таки я не могу не переживать. Мне хочется, чтобы у них все было хорошо.
– Разумеется, мы не перестанем волноваться. Таково проклятие всех родителей и учителей, как смертных, так и бессмертных.
Некоторое время после этого двое богов молча вглядывались в призрачные очертания карпа в бассейне, словно желая узреть будущее среди мутных темных вод.
Глава 9
Дворцовая экзаменация
Пан, третий месяц шестого года правления Четырех Безмятежных Морей
Экипаж, который вез короля Кадо и госпожу Тете в императорский дворец, опаздывал.
– В чем дело? – спросила Тете у кучера, высунув голову в окно.
– Прошу прощения, но тут толпа рассерженных кашима перегородила путь.
Действительно, дорогу запрудили около сотни кашима, и каретам приходилось осторожно пробираться среди них. Один из кашима забрался на перевернутый ящик для фруктов и обращался к собравшимся:
– Из сотни фироа больше пятидесяти – выходцы из Хаана, и только один приехал из древних земель Ксаны. Разве это честно?
– Но сам император начинал восхождение на Дасу! – выкрикнул один кашима из толпы. – И король Кадо брат императора. Судьи наверняка принимали это во внимание при подведении итогов.
– Может, он и король Дасу, но император прислушивается к своим советникам. Всем вам известно, какое влияние имеет при дворе Луан Цзиа, выходец из знатной семьи с Хаана.
– Луан Цзиа не появлялся при дворе со времени похорон отца императора!
– Тем удобнее тайком нашептывать на ухо государю. Давайте пойдем во дворец и потребуем провести расследование! Пусть нам покажут все эссе, и мы сообща рассудим, насколько достойны те, кого сочли вправе определять судьбу Дара, и заслуживают ли доверия императора назначенные им экзаменаторы!
Кашима в толпе громко выразили свое одобрение.
Поскольку разгоряченные ученые мужи не упоминали больше про ее мужа, Тете нырнула обратно в карету.
– Как я понимаю, они жалуются на результаты Великой экзаменации.
– Ну разумеется, – сказал Кадо. – Если ты не набрал достаточно баллов, чтобы занять место среди фироа и обеспечить себе доходное местечко среди императорских чиновников, тебе только и остается, что жаловаться на несправедливость.
– Ты уверен, что судьи действовали честно? – спросила Тете. – Кто-нибудь из испытуемых с Дасу прошел испытания?
– Откуда же мне знать, что решили на закрытом совете император и его советники? – Кадо горько улыбнулся. – Тебе не хуже меня известно, что Куни пожаловал мне титул только потому, что отец, умирая, попросил его сделать что-то для старшего брата. Едва ли меня стоит сравнивать с прежними королями Тиро.
Тете эта вспышка смутила: она понимала, что ее муж прав, но слышать эти слова все равно было неприятно. Куни все еще досадовал на нее и на Кадо за то, как они обошлись с ним в молодые годы. Кто мог подумать, что судьба осыплет милостями ленивого младшего брата Кадо, который расхаживал по улицам Дзуди, словно заурядный бандит?
– Куни в последнее время пребывает в хорошем настроении? – осторожно осведомилась Тете.
Она имела в виду, благосклонно ли относится Куни к брату, но Кадо истолковал вопрос супруги в более широком смысле.
– Я не знаю подробностей происходящего при дворе, но говорят, что, поскольку Куни медлит с определением наследного принца, борьба партий обострилась. Генералы и знать предпочитают Фиро, тогда как министры и Коллегия адвокатов стоят за Тиму. Разумеется, императрица и консорт Рисана тоже вовлечены в борьбу. Обе противоборствующие стороны совершают некрасивые поступки.
– Споры о наследовании – настоящий бич для всех, от мелкого лавочника до императора Дара. Не хочешь предложить себя в качестве посредника?
Кадо отрицательно помотал головой:
– Самая разумная с нашей стороны политика – это получать назначенное Куни пособие и стараться лишний раз не попадаться ему на глаза. Мы свою долю выгоды имеем, так пусть брат ведет дела по собственному усмотрению. Ра Олу, мой «регент» в Дасу, является истинным правителем острова, и он докладывает напрямую Куни. Я ничего не знаю, да оно и к лучшему.
– Тогда зачем нам вообще ехать во дворец?
– Ну, некие причины требуют моего присутствия, проформы ради, – пояснил Кадо, помахав листом с бланками лишних пропусков, присланных ему регентом Дасу. – Жители Безупречного города должны видеть, что императорский дом существует в полной гармонии, и нам следует играть свою роль. Поэтому будем просто с умным видом расхаживать туда-сюда, кивать и улыбаться всему, что Куни соизволит произнести во время Дворцовой экзаменации.
* * *
Хотя сто испытуемых, набравших больше всех баллов, удостоились ранга фироа и теоретически могли принять участие в Дворцовой экзаменации, только лучшие десять, отмеченные титулом пана мэджи, и впрямь получили шанс это сделать. Остальные поступали в резерв государственной службы, откуда министрам и генералам предстояло заполнять вакантные чиновничьи должности, которые обещали стать началом блестящей карьеры в органах управления.
Теперь пана мэджи расположились в два ряда перед помостом в конце Большого зала для приемов. Император намеревался лично побеседовать с каждым из них.
На помосте восьмифутовой высоты восседал император Рагин во всем блеске своей славы: пурпурную мантию украшали сотни золотых крубенов, играющих с одуванчиками, и тончайшая вышивка с изображением волн и мелких морских созданий; голову венчала корона с плоским верхом и бахромой из семи снизок раковин каури спереди, чтобы скрыть от посторонних выражение лица правителя, и семи снизок кораллов сзади для равновесия.
Император расположился в официальной позе мипа рари на троне, седалище из позолоченного твердого дерева, устланном подушками с лавандой, мятой и прочими очищающими ум растениями, собранными лично его супругой Джиа, самой знаменитой травницей империи.
Сама императрица Джиа занимала место слева от Куни Гару, а королева-консорт Рисана справа; обе женщины также были облачены в церемониальные мантии, а головы их венчали короны. Мантии были сшиты из плотного красного шелка, потому как красный считался цветом Дасу, откуда Куни Гару начал свой путь к трону Дара; правда, одежды Джиа и Рисаны имели немного более светлый оттенок, чем у императора. Мантию Джиа украшали дираны, держащие в пасти одуванчики, и летучие рыбы с изогнутыми радугой хвостами, – известный символ женственности; тогда как у Рисаны были вышиты изображения карпа – в честь ее родного острова Арулуги. У подножия устланного подушками трона королевы-консорта стояла маленькая бронзовая курильница в виде прыгающего карпа, из открытого рта которого струился дымок. Говорили, что по состоянию здоровья Рисане требовалось вдыхать дым определенных растений, поэтому подобные курильницы часто сопровождали ее.
Ниже помоста и по бокам от двух рядов ученых пана мэджи расположились наиболее могущественные лица империи: в определенном порядке, отражавшем степень их влияния на государственные дела. За время, минувшее с коронации императора Рагина, губернаторы отдаленных провинций и владельцы рассеянных по разным землям фьефов редко собирались в столице. Однако сегодня был особый случай, поэтому дворцовый этикет соблюдался во всех деталях.
Так, по левую руку от императора, у западной стены зала, государственные министры и губернаторы провинций, прибывшие в столицу, преклоняли колени в мипа рари, выстроенные в длинную колонну, обращенную к центру комнаты. У губернаторов серо-голубые официальные мантии из тяжелого узорчатого муара были украшены символами той провинции, откуда каждый из них прибыл: косяки корюшки для Руи на севере, могучие дубы для окольцованной лесами Римы, пышнорунные стада для северной Фасы, снопы сжатого сорго и связки мечей-хризантем для центрального Кокру, и так далее. Что же касается сановников, то орнамент отражал их сферу деятельности: множество стилизованных глаз у секретаря предусмотрительности Рина Коды, свитки и кодексы для главы Императорского архива, весы для главного сборщика налогов, трубы для первого герольда, писчие ножи для начальника Императорской канцелярии.
Поскольку самым старшим по рангу среди сановников и губернаторов был премьер-министр Кого Йелу, обычно он восседал ближе всех к трону. Но сегодня это почетное место занимал Луан Цзиа, облаченный в муаровую мантию с изображением крошечных прилипал. Хотя Луан не имел должности при дворе и официального титула, да и вообще очень редко посещал Пан, Кого настоял, чтобы его старый друг присутствовал на Дворцовой экзаменации в качестве ближайшего из советников императора Рагина.
Справа от государя, вдоль восточной стены зала, тоже в формальной позе мипа рари преклоняла колени колонна генералов и феодальной знати. В отличие от министров и губернаторов, эти важные персоны, добившиеся высокого положения благодаря заслугам на поле брани, были облачены в церемониальные доспехи из лакированного дерева, а на поясе у них висели декоративные мечи из коралла, надушенного картона или тончайшего фарфора. Как-никак никто, кроме дворцовой стражи, не имел права входить с настоящим оружием во дворец, а уж тем более в Большой зал для аудиенций.
Гин, королева Гэджиры и маршал Дара, главнокомандующая всеми императорскими вооруженными силами, занимала почетное место во главе колонны генералов и знати. Рядом с ней располагался Кадо Гару, брат императора, который не очень уютно чувствовал себя в церемониальных доспехах, тесноватых для его тучного тела. За ним следовали те, кто сражался за императора во время войны Хризантемы и Одуванчика: герцог Арулуги Тэка Кимо; маркиз Порина Пума Йему; Мюн Сакри, главнокомандующий пехотой; Тан Каруконо, главнокомандующий кавалерией и первый адмирал флота…
Две иерархии гармонично сплетались друг с другом в сбалансированное целое. А над ними, на балконах, устроились жены и помощники властителей Дара: они могли наблюдать оттуда за Дворцовой экзаменацией, но права голоса не имели.
Гин Мадзоти посмотрела через зал на Луана Цзиа и улыбнулась. Она не заметила, как по лицу императрицы Джиа пробежала легчайшая тень, когда взгляд ее остановился на мгновение на стальном мече Гин, гордо висящем на поясе: то было единственное леденящее напоминание о смерти в этом гармоничном в остальных отношениях помещении.
* * *
Строгое следование протоколу и упорядоченность императорского двора как небо и земля отличались от вольной атмосферы, царившей в лагере Куни Гару в военные годы или на разгульных пирушках, которыми были отмечены первые дни его правления, когда соратники Куни держались скорее как его друзья, чем подданные. Поскольку бо́льшая часть его приближенных имела скромное происхождение, их грубые манеры зачастую приводили в ужас древнюю знать Семи государств или последователей Гегемона.
Так, во время коронации Куни большинство его товарищей пили из кубков, а не из предписываемых ритуалом кувшинов, а ели руками вместо того, чтобы использовать палочки: одну для клецок и пельменей, две для лапши и риса, три для рыбы, фруктов и мяса (две пирующий брал в одну руку и придерживал ими еду, пока третьей разделял ее на кусочки помельче). Напившись, гости вскакивали и пускались в пляс, размахивая палочками и половниками, словно мечами, и громко стучали ими по колоннам нового дворца.
Среди старой знати и ученых по столице поползли презрительные шепотки и насмешки, и Кого Йелу посоветовал императору назначить специального министра-распорядителя, объяснив Куни, что теперь, когда Острова вступили в эпоху мира, соблюдение кодекса придворного этикета – дело пусть и мучительное, но необходимое.
– Как выразился Кон Фиджи: «Правильный ритуал направляет мысли в правильное русло», – сказал Кого.
– Значит, мы снова начинаем слушать Кона Фиджи? – спросил Куни. – Мне он никогда не нравился, даже когда я был мальчишкой.
– Разные философы уместны для разных времен, – вкрадчиво заметил премьер-министр. – Манеры, подходящие для военного лагеря или поля боя, не всегда то, что нужно для двора в мирное время. Как говорили мудрецы ано: «Ади ко какру ко пихуа ки тутиюри лоту крубен ма дикаро ко какру ки йегагилу акрутакафэтэта катакаю крудогитэдагэн» – «Крубену, вольно рассекающему открытое море, следует плыть осторожнее в гавани, полной рыбачьих шаланд».
– Достаточно было вспомнить старую деревенскую пословицу: «Вой, увидев волка; чеши башку, увидев обезьяну». Она куда образнее, чем твои цветистые цитаты из классиков ано. И переводить было совсем не обязательно: какой-никакой прок из уроков наставника Лоинга я таки извлек.
Рин Кода, знавший Куни дольше кого бы то ни было, и Джиа, привыкшая к тому, что ее муж любит общаться с простым народом, прыснули со смеху. Кого хмыкнул, и щеки у него слегка налились краской.
Кому поручить новую должность министра-распорядителя? После недолгого обсуждения Кого предложил кандидатуру Дзато Рути.
– Низложенный король Римы? – недоуменно спросил Куни. – Гин он совсем не понравился.
– А еще Дзато Рути самый известный из современных философов-моралистов, – заметил Кого. – Чем оставлять такого человека сидеть в лесной хижине, где он строчит гневные трактаты против тебя, не лучше ли воспользоваться его репутацией и знаниями?
– Это также даст ученым сигнал, что ты готов начать новую эру, когда книга будет цениться дороже меча, – поддержала премьер-министра Джиа. – Я знаю, тебе нравится насаживать на острогу двух рыб одним ударом.
Куни не был уверен в правильности такого шага, но к советам всегда прислушивался.
– Пусть старую заплесневелую книжку читать и не станешь, она вполне годится, чтобы подпереть ею дверь, – промолвил он. И велел призвать опального философа на императорскую службу.
Дзато Рути внезапное возвышение обрадовало. Составлять протокол для нового императорского двора казалось ему делом куда более важным, чем укреплять армию или разрабатывать налоговую политику: такую работу лучше поручить людям вроде Гин Мадзоти, которую он скрепя сердце принял в качестве коллеги, или Кого Йелу. В конце концов, протокол императорского двора станет моделью подобающего этикета для дворов поменьше и для ученых, призванных служить образцом для широких масс. При таком раскладе Дзато Рути получал шанс вылепить душу народа Дара в согласии с идеалами моралистов.
Он с жаром принялся за дело: постоянно сверялся с трудами древних историков и пособиями по этикету всех старых государств Тиро; собирал фрагменты из лирики на классическом ано, где описывался золотой век до его гибели; строчил подробные комментарии и разрабатывал детальные планы.
Когда Дзато Рути представил свои идеи императору, Куни показалось, что он снова очутился в классной комнате у мастера Лоинга. Придуманный министром-распорядителем регламент представлял собой свиток длиной с половину Большого зала для приемов.
– Учитель Рути, – начал Куни, пытаясь скрыть готовое уже прорваться наружу раздражение. – Тебе следовало создать нечто такое, что способны усвоить мои генералы. Этот же документ настолько сложен, что я не могу даже толком запомнить хотя бы все ритуальные фразы, церемониальные выходы, сидячие позы и количество поклонов.
– Но вы даже не пытались, ренга!
– Я безмерно благодарен тебе за приложенные усилия. Но давай сократим все это, хорошо? Я сам займусь этим.
Когда Куни представил упрощенный регламент (теперь это был свиток такой же длины, что и ширины), Дзато Рути от ужаса едва не упал в обморок.
– Но это… это… это и протоколом-то назвать нельзя! Где титулы на классическом ано? Где образцовые проходы, предназначенные для развития души? Где цитаты из мудрецов, чтобы должным образом направлять дебаты? Это похоже на фрагмент из народной оперы, призванной позабавить публику, пока та щелкает семечки и грызет засахаренные обезьяньи ягоды!
Куни терпеливо объяснил, что учитель Рути неправильно его понял. Он всего лишь обработал идеи мастера так, чтобы они, сохранив свою суть, могли быть без труда поняты простыми смертными. Император благоразумно умолчал, что действительно вдохновлялся постановками народной оперы и советовался с опытной по этой части Рисаной. Представить церемонии в виде большой пьесы – только так он мог выносить эту предписанную протоколом тягомотину.
Снова и снова император и ученый спорили, пытаясь договориться и найти компромисс: придумать нечто достаточно формальное, чтобы удовлетворить консервативную старую знать и ученых, и в то же время не слишком скучное, дабы это устраивало самого правителя и его боевых товарищей.
– Почему только я один сижу? – спросил Куни, указывая на последнюю картинку с изображением официального заседания двора.
Рути объяснил, что основывался на протоколах императорского двора Ксаны, который разрабатывал императорский ученый Люго Крупо, известный воспламенист. Мапидэрэ предпочитал сидеть в самой неформальной позе такридо, с вытянутыми перед собой ногами, тогда как министры и генералы стояли навытяжку.
– Крупо верил, что совещания проходят более результативно, если их участники стоят, – сказал Рути. – Хотя он во многом заблуждался, в этом отношении я склонен считать его мысль разумной. Результативность управления – это очень важно, ренга.
– Но я не желаю выглядеть как какой-нибудь разбойничий атаман на совете с сообщниками! Обычные люди будут видеть в этом игру в деспотизм.
– Я же не прошу вас сидеть в позе такридо! – ответил Рути, слегка взбешенный. – Я не варвар. Будете сидеть в позе геюпа, которая вполне уместна согласно отсылке к стихотворению, написанному…
– Я хочу, чтобы сидели все! – воскликнул император.
– Но, ренга, если вы будете сидеть наравне со всеми, то никто не заметит различия в вашем положении. Ваша персона олицетворяет государство.
– Равно как министры и генералы, которые мне служат: если я голова страны, то они – руки и ноги. Нет никакого смысла возвеличивать голову и ущемлять тело: официальный двор должен служить образцом гармонии для всего народа Дара. В зале приемов мы обсуждаем и решаем судьбу подданных, исходя из общих интересов, а не из моих личных предпочтений и антипатий.
Рути такая речь порадовала, потому как содержала намек на идеи философов-моралистов о взаимосвязи между правителем и подданными. У него сформировалось новое мнение о Куни Гару, императоре, который перевернул Дара с ног на голову, допустил в армию женщин и во время своего восхождения к власти смел с лица земли старые государства Тиро.
«Быть может, – подумал ученый с надеждой, – где-то в глубине души этот обладатель объемистого брюшка и впрямь моралист. Следует быть более гибким и послужить этому хозяину, ибо он представляет немалый интерес».
Вот так Куни и Рути вместе неделями корпели, разрабатывая придворные регалии (или, по выражению Куни, «костюмы и реквизит»), составляли официальные речи («сценарии») и детально расписывали протокол («мизансцены»). Они засиживались далеко за полночь, переводили кипы бумаги на черновики, частенько требовали подать им ночью закуски и травяной чай, приготовленный императрицей из растений, поддерживающих бодрость ума. В итоге получился документ, отражающий ви́дение Куни, но при этом не оскорбляющий чрезмерно традиции моралистов.
Куни готов был терпеть неизбежные тяготы при исполнении своей роли. Требовалось немало времени, чтобы облачиться, даже при помощи слуг, в официальную мантию и корону, а многочисленные регалии вынуждали его неловко склоняться в неудобной позе мипа рари. Но личный пример императора положил конец жалобам непокорных генералов: все стали надевать тяжелые мантии, церемониальные доспехи, официальные головные уборы и преклонять колени в мипа рари.
Если смотреть сверху, Большой зал для приемов двора Куни напоминал очертания плывущего по морю крубена. Две колонны советников вдоль стен очерчивали чешуйчатое тело великана, блестящее и пышное, помост с краю означал голову, императрица Джиа и консорт Рисана были как два ярких глаза, а император Рагин, понятное дело, олицетворял собой гордо торчащий среди лба бивень, рассекающий бурное море и прочерчивающий увлекательный путь вперед.
* * *
Первый герольд сверился с солнечными часами, висевшими на южной стене за императорским помостом, и встал. Любые шевеления и шепот в зале прекратились. Все, от императора до дворцового стражника у главного входа, застыли, стоя навытяжку.
– Моги са лодюапу ки гисго гирэ, ади са мэюпа ки кэдало фи аки. Пиндин са ракогилу юфирэ, крудаюгадаса фитоигннэ гидало фи аки. Инглуия са филу джисэн дотаэрэ, наюпин рари са филу шаноа гатэдало фи аки.
Герольд декламировал нараспев, подражая древнему размеру героических саг эпохи Диаспоры, как это считалось уместным в трактатах моралистов о подобающих для правителей ритуалах. Слова на классическом ано означали: «Пусть огни небесные качаются плавно и спит дорога китов безмятежно. Пусть ликуют люди и радуются боги. Пусть слышит король добрые советы и верным путем следуют министры».
Первый герольд сел, а эхо его голоса еще металось под сводами зала.
Император Рагин прочистил горло и начал церемониальную речь, открывающую официальное собрание двора:
– Достопочтенные господа, верные губернаторы, мудрые советники, отважные генералы. Мы собрались здесь сегодня ради почитания богов и блага народа. Какие вопросы желаете вы предложить моему вниманию?
После непродолжительной паузы поднялся Дзато Рути, императорский наставник.
– Ренга, в сей благословенный день я хочу представить вам пана мэджи, отобранных на этой сессии Великой экзаменации.
Куни Гару кивнул, свисающие со лба гирлянды раковин-каури сухо брякнули.
– Благодарю тебя и прочих судей за вашу службу. Тщательно проверить тысячу с лишним эссе за столь краткий период времени – это совсем не малое достижение. Экзаменуемым повезло, что их слова взвешивали умы столь ученые, как ваши.
Сидящий сбоку король Кадо искоса бросил взгляд на императорского наставника. Он подумал про недовольных кашима, которых встретил на пути сюда.
«Скоро этот старик поймет, что его ждут серьезные неприятности».
Дзато Рути поклонился:
– Было истинным удовольствием иметь дело с таким множеством способных и свежих умов. – Он указал на сидящего крайним слева в первом ряду ученого, смуглого молодого человека с утонченным красивым лицом, и экзаменуемый встал. – Это Кита Ту из Хаана. Его эссе составлено блестяще: столь искусная каллиграфия заставляет вспомнить о лучших трудах покойного короля Косуги. Хотя область исследований этого юноши – математика, его эссе предлагает реформу школ Дара с целью более углубленно изучать труды Кона Фиджи.
Воцарилась тишина. Ни малейшего возгласа восхищения не послышалось в зале.
Кадо нахмурился.
«Это звучит как самое скучное из предложений реформ, какое только можно себе представить. Либо этот юный соискатель знает, как сплести простые нити в замысловатый рисунок, подобно искусным кружевницам из Гана, либо Дзато Рути в очередной раз проявил предвзятость, поставив высшую оценку мальчишке, только и способному что цитировать пыльные книжки любимого мудреца моралистов».
Но император лишь пристально смотрел на молодого человека, и, поскольку колеблющиеся нитки каури скрывали его лицо, никто в Большом зале для приемов не мог прочесть мысли государя. Когда Куни заговорил, его голос звучал абсолютно ровно, не выражая ни одобрения, ни недовольства.
– Ты родственник короля Косуги?
Кадо вытянулся, как и остальные в зале.
«Вот это уже интересно!»
Молодой человек низко поклонился:
– Ренга, вы назвали благородное имя моего двоюродного деда.
– Он был человеком покоя в неспокойные времена.
Кита осторожно кивнул. Слова императора могли быть как похвалой, так и критикой. Косуги обычно считали наименее способным из королей Тиро в период восстания против империи Ксана, и восстановленный под его началом Хаан был первым из государств на Большом острове, павшим перед армиями императора Рагина. Лучше было не углубляться в эту историю.
– Мне подумалось, что я узнаю царственную душу в изящном потоке начертанных логограмм! – воскликнул польщенный Рути. – Ты воистину искусен в обращении с писчим ножом для человека столь юного. – Тут он понял, как это звучит, и закашлялся, скрывая смущение. – Разумеется, мы ничего не знали о происхождении соискателя, поскольку все оцениваемые эссе были анонимны.
Кадо покачал головой.
«Если станет известно, что ляпнул здесь Рути, те кашима получат лишнее основание для своих обвинений в предвзятости и фаворитизме».
– Ты написал в своем эссе, – сказал Куни, – что нынешняя администрация Дара не способна существовать в течение длительного периода времени. Позволишь мне прокомментировать твою мысль?
Возбужденные шепотки пробежали по двум колоннам сановников. Кадо наблюдал, как Дзато Рути обводит глазами полный удивленных чиновников зал. На лице императорского наставника играла довольная улыбка.
«Хитрый старый лис! – подумал Кадо. – Естественно, он решил представить этот аргумент из эссе в самом приглаженном виде, замаскировав истинный его язвительный смысл. Таким образом он дистанцируется от Киты Ту, если довод сей вдруг вызовет недовольство императора, а обильные похвалы писчему мастерству юноши только помогут ему оправдаться в случае необходимости: Рути всегда может сослаться на то, что поддался очарованию формы, не придав особого значения содержанию».
Кадо лишний раз порадовался, что держится как можно дальше от двора Куни. Большой зал для приемов – это глубокий пруд, под спокойной поверхностью которого бурлят мощные водовороты, и неосторожному пловцу легче нырнуть в него, чем выбраться на берег. Он еще ровнее встал на коленях, держа плечи опущенными, а взгляд сосредоточил на кончике носа.
Кита Ту посмотрел на императора, и лицо его выражало исключительно благоговение и почтение.
– Разумеется, ренга. Я с нетерпением ожидаю вашей критики моих глупых идей.
* * *
За троном висел тяжелый гобелен с картой Дара, а за гобеленом имелась дверка, ведущая в личную комнату императора, где он вместе с женами переодевался и готовился к выходу ко двору. Теперь, когда шло официальное собрание, помещению этому полагалось оставаться пустым. Однако другая его дверь, из коридора, ведущего в частные покои императорской семьи, медленно приоткрылась.
– Быстрее! Забирайтесь, пока нас никто не заметил.
Тиму, Тэра и Фиро проскользнули в комнату и аккуратно прикрыли за собой дверь. Эта последняя выходка была затеей Тэры. Фиро сомневался, что подглядывать за Дворцовой экзаменацией будет весело («Мне и собственные-то экзамены никогда не нравились!»), а Тиму боялся гнева отца и учителя Рути, если их поймают.
