Кейси Эшли Доуз
Новый Мир: Поколение Z
Глава 2
Мы стоим, не дыша.
Перед нами, за деревом, ярдах в десяти, олениха. Достаточно большая – хватит, чтобы есть от пуза целый день.
Калеб даже не моргает. Застыл.
Я тоже окаменела.
Отец крепче сжимает копье.
Замахивается.
БАМ!
Из-за тяжести дерева то чуть опускается в полете (пусть и на такое короткое расстояние), потому угождает самке не в бок, а всего лишь в ногу. И то, не закрепляется прочно, а лишь ранит, упав рядом.
Олениха тут же убегает с такой легкостью, будто оно ее вообще и не коснулось.
Отец чертыхается:
– По касательной – могу различить за чередой грязных ругательств.
Калеб разочарованно вздыхает.
Ну конечно. Прошла неделя с того разговора, но я уверена, эта мысль все еще его не отпустила. Пуститься во все тяжкие, едва научится охотиться так же, как отец.
На ре́ки он, видимо, не рассчитывает, так как большая удача наткнуться хотя бы
(..мы уже 5 суток идет, и двое из них без воды..)
на одну в дороге.
А копье слишком тяжелое. Тут либо подобраться поближе – но с такими чуткими зверьками, как олени и косули, это не прокатит. Они сразу услышат. А с такими, как медведи – шутки плохи.
С волками прокатывает.
Папа приносит в дом волчатину, если повезет.
Но не так часто можно наткнуться на волка, не уходя слишком далеко от дома.
Потому если Калеб вознамерился бежать, едва научиться охотиться как папа – то может бежать уже сейчас. Потому что кормит нас в 8 из 10 случаев добытая им не дичь, а рыба.
Конечно, мясо вкуснее и питательнее. Но что поделать.
– Проклятье – заканчивает свой монолог отец.
Уверена, не только я, но и брат, почерпнули сегодня много интересных новых слов.
Пока отец идет за копьем, Калеб вновь принимается разочарованно бухтеть.
– Что, накрываются твои планы? – поддеваю его.
Однако, он не реагирует на провокацию.
Собственно, про бредни Калеба я рассказала отцу на следующий же день после той ночи. Матери не стала – она слишком впечатлительная.
А вот отец послушал, кивнул и отмахнулся.
..Он просто ребенок, перерастет. Я тоже в его возрасте любил помечтать, как сбегу от предков с одним рюкзаком и стану хипстером. Буду жить свободно и без ограничений. А моим домом станет улица.
– Ты хотел сбежать от родителей? – удивляюсь – зачем? В старом мире..
– Да, люди начинают ценить, что имеют, лишь потеряв – кивает – сейчас понятно, что тогда у нас было все. Но тогда мы все бесились с жиру и считали, что у всех нас нерешенные проблемы. Не полюбила девчонка, мать не дала денег на кино, надавали ремнем за плохие отметки в школе – чем не повод сбежать? Эх – горько усмехается – заплатил бы вдвойне, чтобы обменять эти проблемы на те..
В общем, папа заверил, что у Калеба это лишь временные заскоки и париться на их счет не надо.
По его мнению – а я привыкла ему доверять – никуда и никогда Калеб не сбежит.
Побунтует немного, да вскоре сам поймет, что к чему.
Матери мы по обоюдному согласию решили так ничего и не говорить вообще об этом.
– Домой – заявляет отец, едва возвращается с копьем – скоро ужин.
Уверена, гонит нас домой не ужин, а то, что отец так разозлился, что уже не сможет нормально сосредоточиться для продолжения охоты.
Да и было бы на кого охотиться.
Единственное животное на весь день. А ведь мы вышли сразу после завтрака.
Собственно, вопрос и в том, из чего у нас теперь будет ужин. По идее мы должны были притащить что-нибудь с охоты.
Но мы с Калебом благоразумно ничего не говорим на этот счет. Отец не дурак. Если сразу не сообразил – очень скоро сам поймет что к чему.
Собственно, не проходим мы и полпути обратно, как он бурчит, не оборачиваясь к нам:
– Возьму сеть дома и пойду на речку. Наловлю немного рыбы на ужин.
Калеб тут же оживляется:
– Давай я. Я ловлю не хуже тебя.
Ну конечно. Если не в охоте, то хотя бы в рыболовле доказать самому себе, что он что-то да может.
Я ничего не говорю. Смотрю в спину отцу.
Он не отвечает какое-то время, после чего устало соглашается:
– Ладно. Эйна – теперь оборачивается через плечо – пойдешь с ним.
Коротко киваю.
Конечно, без меня брату никуда нельзя.
А отец, видимо, настолько злой и измотанный, что готов делегировать эту обязанность на Калеба.
– До сумерек чтобы вернулись, как штык – добавляет – поняли?
– Да.
Калеб.
– Да, пап.
Я.
– Калеб, слушаться сестру.
– Услышал – более мрачное.
Вижу, как он закатывает глаза, но у отца на спине глаз пока нет, так что он этого увидеть не может.
– Не услышал, а понял. Никакого шума, никакого «зацепился о корягу».
– Понял.
Когда подходим к дому, вновь жмуримся от пронзительной звуковой волны. Наконец, она замолкает и мама выходит.
Рассеянно смотрит на наши пустые руки, но ничего не говорит. Калеб, решив побахвалиться, объясняется первым:
– Я пойду сейчас наловлю рыбы – гордым шагом выходит вперед – это быстро.
– С Эйной – уточняет мама.
И это не вопрос.
Бравада Калеба тут же превращается в раздражение.
Он молча забирается домой за сетью. Я остаюсь его ждать снаружи.
– Уверен? – уточняет мама у отца, когда брат скрывается в доме – не останемся без еды?
– Он уже достаточно взрослый – отмахивается – пусть учится. У него неплохо получается, когда ловим вместе.
В том-то и дело. Что там они ловят вместе, и даже если Калеб облажается – у отца будет какой-никакой улов.
Однако, вместо того, чтобы принять сторону матери, просто говорю:
– Я присмотрю за ним.
Обоим.
Но больше маме.
Папа, все еще разозленный упущенной оленихой, не шибко озадачен тем, что Калеб может вернуться без рыбы или опять начать создавать шум на вечер глядя.
– Ладно.
Отец уходит в дом, а мать все-таки дожидается, пока появится Калеб с ведром и сетью. Провожает нас взглядом. Подозреваю, она не заходит в дом, пока мы не скрываемся из виды.
Мысленно готовая к тому, что сегодня мы останемся без ужина.
Я решаю нарвать по дороге каких-нибудь ягод, если найду, на тот самый крайний случай неудачи Калеба.
Брат же, однако, настроен решительно.
С одной стороны выглядит это смешно. С другой стороны – внушает уверенность. Невольно проникаюсь к нему уважением.
С какой бы целью он не схватился за сеть – а осознание того, что в нашем доме уже помимо отца есть другой мужчина, пусть не факт что способный, но готовый пойти за пропитанием – успокаивает.
Впрочем, я тоже не лыком шита, но все-таки физическая сила большое преимущество. И оно на стороне мужчин.
Мама говорит, что так было и в старом мире.
Иногда, когда отца нет рядом, она добавляет, что далеко не всегда этим преимуществом мужчины пользовались во благо женщин и детей.
Порой, совсем наоборот.
Физическое насилие, изнасилования, побои – она заверяет, что все это процветало в старом мире так же, как Они в новом.
И далеко не всегда щедро каралось.
И почти всегда от этого страдали женщины и дети.
Очень редко, чтобы мужчины. Только опять же если друг от друга.
Как по мне – роль мужчин в старом мире была переоценена, из-за чего они и возомнили себя богами. Но их спесь заметно поубавилась, когда появилась «рыба покрупнее», и теперь они стараются защищать свои семьи, а не устраивать внутри них разборки «на кулаках», о которых рассказывает мама.
– Наловлю рыбы еще больше, чем отец – заявляет Калеб, когда до речки остается рукой подать.
Я уже слышу ее шум.
– Было бы неплохо.
Отвечаю наполовину с сарказмом, наполовину серьезно.
Пару ягод закидываю в рот, но их не так много, чтобы собирать жменями.
Подходим к речке. Калеб закидывает сеть.
Первый раз – неумело. Хотя это далеко не первый его раз, просто отцовская сеть большая.
Калеб ругается.
Парочка слов новая – из сегодняшнего арсенала отца.
Приглушенно хохочу.
– Иди к черту – злится он и вновь закидывает сеть.
На этот раз более удачно.
Я решаю пока быстро умыться, раз есть время. Конечно, ближе к вечеру речка остывает, но не прогретая за день должна в любом случае быть теплее, чем завтра с утра. Остывшая за ночь.
Снимаю одежду до нижнего белья и окунаюсь в реку. Благо, течение здесь совсем медленное, так что риск быть снесенным с ног минимальный. Ополаскиваю волосы.
Когда выбираюсь, Калеб с победным кличем вытаскивает сеть в очередной раз. В этот раз там впервые болтается три несчастные рыбешки.
Однако гордости у брата, словно он словил целый косяк.
Ободряюще улыбаюсь, нацепляя одежду обратно.
Она тут же липнет к телу.
Сажусь рядом с ведром и наблюдаю за тем, как рыбы внутри раскрывают рот. Калеб вновь закидывает сетку.
Ветерок дает просохнуть волосам несколько быстрее, но чем ближе вечер – тем прохладнее он становится. Начинает продувать одежду.
Ежусь, наблюдая за братом.
Еще несколько рыбин в ведро. Что ж, если не сытно – то «как-нибудь» мы сегодня точно поедим.
Время проходит достаточно быстро, когда солнечные лучи становятся максимально яркими. Так всегда – самый яркий свет за день перед тем, как резко и окончательно погаснуть к ночи.
– Пора – поднимаюсь с земли – Калеб.
– Еще пару заходов – бурчит он, вновь погружая сеть.
– Нет, отец велел вернуться до сумерек. Пошли. Ты и так неплохо наловил.
– Еще пару заходов – упрямится он.
– Ты обещал меня слушаться.
– Пара заходов.
– Так и скажу отцу.
Скрещиваю руки, наблюдая за ожидаемой реакцией.
Брат недовольно кривится, обернувшись ко мне:
– Дай хотя бы этот уже нормально сделать, и пойдем.
Компромисс.
– Ладно.
– Премного благодарю – язвительно бормочет, склонившись в поклоне, после чего его вниманием вновь целиком завладевает сеть и река.
Я уже не сажусь обратно. Стою, наблюдая за его действиями.
Когда очередной порыв ветра приносит едва слышимый шум.
Так шумит сухая ветка.
Когда на нее наступают.
Я слишком хорошо знаю все звуки. Те, которые может создавать природа – и те, которые невозможны без участия Их или человека.
Тут же напрягаюсь всем телом.
Калеб, полностью поглощенный рыбами, этого не услышал.
Оборачиваюсь в сторону звука.
Чаща леса на западе. Не в стороне дома.
Значит, это не может быть отец, который решил нас поторопить и пойти забрать лично.
– Калеб.. – теперь говорю едва ли не шепотом, сделав шаг назад и не спуская глаз с чащи – Калеб, идем.
– Мы же догово..
– Немедленно – цежу.
То ли мой низкий голос, то ли напряжение в нем, то ли то, что я резко перешла на шепот – заставляет брата заткнуться и, наконец, обернуться ко мне.
– В чем дело?
– Тихо.
Он, в отличии от меня, сказал это в обычной громкости.
– Вытаскивай сеть – повторяю – уходим.
Дважды просить не приходится.
Он косится туда, от куда не отрываю глаз я, и начинает спешно вытаскивать сеть.
ХРЯСТЬ!
Вновь этот же звук.
Только уже более явственный.
– Живо – тороплю его шепотом.
– Я стараюсь!
– Тихо.
– Понял – наконец, переходит на шепот.
В сети оказывается две мелких рыбы, но брат уже не ликует на их счет. Только отверенным движением кидает в ведро и скручивает сеть.
ХРЯСТЬ.
Совсем близко.
Но я никого не вижу.
– Уходим – хватаю ведро и пячусь к тропинке – идем, Калеб.
Но не успевает брат сделать и шаг ко мне, как из рощи вальяжно, но очень быстро, появляется какой-то парень.
Это происходит так резко, что у меня не безосновательно складывается впечатление – будто он нарочно выскочил именно тогда, когда понял, что его обнаружили и мы все-таки уходим.
Мы с Калебом цепенеем.
Родители не раз рассказывали, что делать, если мы наткнется на Них сами.
Однако, такого (чтобы сами) еще ни разу не было.
Вглядываюсь в парня, который стремительным размашистым шагом сокращает дистанцию между нами.
Рост чуть выше среднего, но до моего отца далеко. Худощавый, как и все в наше время. Едва ли старше меня. Черные, как смоль, волосы, убранные на лицо. С пробором на правую сторону, потому закрывают бровь. Водянистые глаза. Не понять – ни то серые, ни то голубые. Скулы ярко выделяются на лице, неестественная широкая улыбка оголяет зубы.
Слишком неестественная.
Это точно один из Них.
Не успеваю я выполнить и первый пункт, вмененный родителями, как парень подает голос:
– О, детка – обращается ко мне, но и Калеба не выпускает из вида.
Стреляет глазами туда-сюда.
– Еле добрался – останавливается, лишь когда между нами остается не больше ярда, и выжидающе перекатывается с ноги на носок, засунув руки в карманы – уже и не думал, что вновь тебя увижу. Заждалась?
И, вытащив руки из карманов, распахивает объятия, словно ожидая, что я в них прыгну.
Быстрым цепким взглядом подмечаю прочие несостыковки.
Обувь. На его ногах, пусть и старая, но обувь. Ботинки на шнуровке. Потертые джинсы. Черная футболка и какая-та коцаная кожанка.
Такого самому не сделать и достать негде.
Только в городах.
А в городах только Они.
Пазл складывается воедино.
Вижу, как бледнеет Калеб, и понимаю, что наше выживание сейчас целиком зависит только от меня.
Главное, все сделать, как велели родители.
Сдержанно улыбаюсь:
– Наверное, вы меня с кем-то спутали.
Важно – не давать понять, что у меня есть подозрения. Так говорил отец.
Потому тут же добавляю:
– Но про нас – кивок на Калеба – тоже можно сказать, что мы «заждались». Здесь людей не часто встретишь. Это большая редкость.
Задумавшись на секунду, добавляю, растянув губы в еще более приторной улыбке (почти такой же, как у него):
– И настоящая удача.
Едва я это говорю, улыбка парня напрочь стирается.
Даже жутко.
От прежнего дружелюбия не осталось и следа. Его пустой взгляд скользит с меня на Калеба, который от нервов уже едва ли не в бараний рог скрутил отцовскую сеть.
Руки падают, более не желая никого обнимать.
Обернувшись туда, откуда вышел, бесстрастно бросает:
– Порядок, пап. Это люди.
СТЭН
Я лишился родителей девятнадцать лет назад.
Как говорит папа, мне тогда было чуть больше полугода.
Это было в Убежище. Та самая Бойня, о которой знают почти все Выжившие, даже которые лично там не присутствовали. Двухлетний загон, закончившийся мясорубкой.
Там погибла моя мать, спасая
(..я вижу, как джейн едва успевает чуть повернуться, когда пуля, предназначавшаяся стену, угождает в нее..)
мне жизнь.
Отец (биологический) и еще пара людей, включая папу, выжили.
Выжили после Бойни.
Но дожили до этих дней лишь мы с папой Руби.
Руби заменил мне отца. Хотя, не заменил, а считай стал им. Я был совсем младенцем и совершенно ничего не помню о своих родителях, чтобы их заменять.
Однако, это не значит, что я ничего не знаю о них.
Напротив. С самого своего детства, сколько себя помню, папа никогда не гнушался рассказывать мне о моих настоящих родителях. Все, что только знает сам.
Об их забавном знакомстве, ставшем достоянием убежища, об их смешных и романтических взаимодействиях.
..откуда ты столько знаешь о них? – спрашиваю.
Мне девять.
Я внимаю каждому слову. Слушаю эту историю уже раз на двадцатый, но каждый раз умудряюсь вычленить для себя что-то новое о родителях.
– Если ты просто был с ними в одном убежище – допытываюсь.
Папа снисходительно дергает уголком рта:
– Я не просто был с ними в одном убежище. Я был очень тесно знаком с твоими родителями, потому что встречался с Лили. Это была.. их дочь. Не родная, но так получилось. Твой отец спас ее от смерти.
– Он был героем? – уточняю, хотя и знаю конец этой истории.
Уже знаю историю их знакомства с мамой.
Горькая усмешка скользит на губах папы:
– Я бы не сказал. Он не был героем. Но это не мешало оставаться ему славным малым. Если он что-то и делал не так – то только потому что боялся смерти, как и все мы. Но знаешь что? К концу своей жизни он победил свой страх.
– Правда?
– Правда – кивает – он посмотрел ему в лицо и пожал ему руку. Он спас нас с тобой. Знаешь, может героем он и не был – но полагаю, таковым он точно умер…
Папа часто рассказывал о том, как восхищался их связью. По его словам – отец с мамой безумно любили друг друга, не смотря на то, что были фатально разными. Мама – душевная и чуткая, и отец – хладнокровный рационалист. Они будто бы дополняли друг друга, являя собой идеальную гармонию.
…я часто вижу их в тебе – говорит папа.
Мне пятнадцать. Я, нахмурив брови, оттираю руками ботинки.
– Их обоих.
Мне не нравятся разговоры о родителях.
Я слишком взрослый и самостоятельный, чтобы продолжать думать о такой ерунде. Есть вещи намного важнее этой.
Но папа все еще часто любит предаваться ностальгии.
Раньше мне это было интересно. Настолько, что я заснуть не мог, просыпаясь в холодном поту от одной мысли хотя бы на пару секунд познакомиться с теми людьми, что дали мне жизнь.
Я так много слышал о них и, черт возьми, как же мне хотелось бы их увидеть хоть одним глазком.
Пожать руку отцу, обнять мать.
Со временем это прошло.
Но только не у папы. Он беспрестанно заводит эту шарманку, словно кто-то запрограммировал его трындеть об одном и том же, пока мы оба не сойдем с ума.
Мне скучно.
Он мне надоел со своими баснями.
Надоело. Все надоело.
Мне пятнадцать и я хочу стать кем-то, помимо уцелевшего мальчишки из Убежища от двух «невероятных» людей. Святой Марии и Ван Хельсинга.
Фыркаю:
– Я это только я. И точка.
– Конечно – соглашается он, улыбнувшись еще шире – но даже злишься ты, как твой отец. Он был очень нетерпим. Помню, с какой настороженностью и подозрительностью он относился ко всем нам первое время. Особенно ко мне, когда мы начали проводить время с Лили. Так же хмурил брови, как ты. Так же чуть кривил рот, поджимая губы. И это был красный флаг.
Поняв, что действительно поджимаю губы, тут же прекращаю это делать.
Это было неосознанно.
– Но тебе сильно повезло – заявляет он – ты умудрился унаследовать качества их обоих. Совместись в себе то, что они совмещали только в гармонии друг с другом. В тебе есть стержень и упрямство Итана, позволявшее ему выживать, когда другие не могли. Но при этом сохранилось сочувствие и сострадание Джейн там, где другие каменели. Она была убеждена, что именно чувства оставляют людей людьми. А иначе мы ничем не отличаемся от Них.
Тяжело вздыхаю и поднимаюсь, прекратив оттирать ботинки:
– Тебе самому не надоело, пап? – шиплю – каждый день одно и то же. Что ж, может сразу поставим их фото и будем молиться каждый день? Что думаешь? Преклоним колени?..
Мне было пятнадцать и я был идиотом.
Но папа умудрялся терпеть меня. Во все возраста. И ребенком, когда я не понимал важность осторожности и умения распознавать Имитационных. И подростком, когда я принимался отрекаться от своего происхождения и пытаться выделиться среди остальных.
Если бы не папа, то до своих уже осознанных девятнадцати (через пару месяцев двадцать) лет я бы точно не дожил.
Но он спокойно сносил меня.
Иногда говорил, что научился этому благодаря его кузине Марго. Она тоже умерла в той Бойне, но до того он часто с ней сидел заместа ее матери, его тетки Энни.
Научился управляться, так сказать.
Сейчас я уже, вспоминая те слова папы, думаю над тем, что был бы рад, если бы это так было. Если бы во мне и правда уживалась хоть какая-та часть родителей.
Был бы рад.
Но не верю в это.
Как могут личностные, взращённые самостоятельно, качества передаться от родителей к ребенку генетически? Это невозможно.
Болезни – да.
Алкоголизм – да. Даже не он сам, а склонность к нему.
Но то, что формируется человеком самостоятельно на протяжении жизни, а не закладывается в нем с рождения – едва ли может передаться по крови.
Это тяжелый труд.
Работа над собой.
Которую каждый должен проделывать сам.
Однако, если не это, то одно мне точно от них передалось. По крайней мере если верить папе и старому фотоснимку (на который в 15 я с сарказмом и предлагал молиться).
..чем старше, тем больше становишься на них похож – заявляет он, глядя на меня – даже больше на Итана.
Поправившись, добавляет:
– На отца.
Я в который раз разглядываю эту фотку.
Мне восемнадцать.
И мне вновь интересны мои корни.
Пристально вглядываюсь в лица на старом смазанном снимке, сделанном через несколько дней (по словам папы) после моего
(..а ну-ка, зырьте, что дядя дейв нашел для такого случая – дейв машет у нас перед лицами работающим мобильником и приказывает построится всем перед дверьми корпуса.
я по центру держу сверток со стэном, джейн складывает ладони у меня на плече. остальные расположились вокруг нас полукругом. крикнув ожидаемое:
– скажите чииииз! – дейв щелкает нас, после чего просит кого-нибудь заменить его, чтобы с ним тоже была фотка..)
рождения.
Я вижу и отца, и маму.
Да, не вживую, как хотел, но зато благодаря этому старому снимку, который папа бережно хранит при себе, никогда не забуду их лица.
Такие счастливые.
Папа говорит, что потом Джейн распечатала это фото и раздала всем, кто на нем есть. Вначале Руби хранил это из-за Лили.
С годами стал из-за меня.
Но отдавать пока отказывается.
Отец – стоит по центру, держа сверток со мной в руках. Я и правда на него чем-то похож. Те же острые скулы, те же черные волосы.
Только глаза у него гораздо более ярко-голубые.
У меня не такие.
У меня будто бы смешали на палитре отцовский голубой, мамин серый и еще добавили воды.
Мама, кстати, тоже рядом с ним.
Красавица.
Светлые волосы, улыбка на губах. Я всегда представлял ее красавицей, когда слышал рассказы от папы, но увидев впервые – и подумать не мог, что она была настолько красивой.
Хотя, наверное, для каждого ребенка его мать самая красивая.
Даже если он вживую ее никогда и не видел.
Или не помнит.
По разные стороны от них множество других людей. Папа не ленился рассказать мне и про них.
Вот эта смуглая женщина, игриво отклячавшая бедро – это Шона. Она была военной. Она пожертвовала собой, чтобы
(..кому-то придется это сделать. их надо отвлечь, иначе до машины не добраться. а без колес мы умрем здесь все. даже при всех детальных ориентирах, без тебя я скорее всего не смогу добраться до дома твоего брата. и не факт, что он будет рад видеть там незнакомых людей, если вдруг окажется там. слишком много «если», которые отпадают, если вместо меня за руль сядешь ты.
шона вновь требовательно нацеливает палец мне в грудь:
– и береги мальчишек. обоих. довези их туда..)
дать нам с папой Руби и отцом уехать из Филадельфии после бойни.
Папа говорит, она всегда была оптимисткой.
Мужчина, на котором она повисла – это Стив. У него выпучены глаза и держится он на снимке как-то странно, но папа уверяет, что на той Бойне именно Стив спас это от смерти.
Заслонив своим
(..но едва шона поджигает фитиль шашки, как стив, стоящий справа от нее, вдруг кидается в сторону. она успевает лишь обернуться, когда его тело изрешечивает в несколько выстрелов – он будто добровольно покончил с жизнью. но когда стив падает, шона видит скрученную фигуру того, за кого он отдал жизнь. на полу, распластавшись, пытается подняться руби..)
телом.
Вот молодой черный мужчина, у которого единственные белые пятна – это белки глаз и зубы, обнаженные в широченной улыбке. Он обнимает отца так, что едва не душит. Пытаясь ни то взобраться повыше, но ни то опрокинуть его.
Именно благодаря ему, отец подобрал
(..я стану его крестным папашей – в заключение добавляет дейв – потому что, чувак, если бы не я, ты бы проехал джейн еще на той дороге!
я отмахиваюсь, но Дейв все равно пускается в продолжительный рассказ о своей героической доли в появлении нашей пары, о том, как я собирался проехать джейн, потом чуть не застрелил ее, а потом связал руки и ноги и вообще она полсуток ехала под прицелом моего пистолета..)
маму на дороге.
А вот, по другую сторону, рядом с мамой, стоит и папа Руби. Высокий, бледный, еще худее и моложе, чем я сейчас. Карие глаза, взлохмаченные волосы. Он обнимает какую-то рыжую девчонку – как говорит, это и есть Лили.
Такой счастливый снимок.
Но все с него, кроме нас с папой, уже давно мертвы..
Да, папа часто рассказывал мне о моих биологических родителях.
Порой продолжает делать это и сейчас.
Говорить о том, как они друг друга любили.
И как умерли, с разницей ровно в 10 дней, по одной и той же причине.
Защищая меня от гибели.
Как Руби видел моего отца последний раз, когда тот велел ему вместе со мной убраться из машины и ждать отмашки.
..либо выстрел, либо он выйдет сам, если все чисто – говорит папа как-то отстранённо, опустив глаза в пол – так он сказал. Причем на первое никто и не рассчитывал.. наверное. Но он был рационалистом. Холодный разум даже в том его состоянии, когда, кажется, горе потери и безумие смешали в нем опасный коктейль. Даже тогда. Итан всегда ждал опасности отовсюду. Именно это и спасло нам тогда жизнь. Он выстрелил. Именно потому я и не спустился к дому. Когда, видит бог,
(..я постоянно оглядываюсь назад, на лес, и испытываю необъяснимый ужас. мне хочется поскорее отсюда спуститься к дому. крепче перехватываю стэнли и уже делаю шаг из-за дерева, как слышу грохот.
выстрел.
я тут же вновь ныряю за дерево..)
уже собирался.
Папа рассказывал, что бегал со мной по лесу около двух суток. По крайней мере, он точно помнит, что дважды опускалась ночь.
Он хорошо помнит все ночи.
..ночами казалось, что Дьявол подобрался совсем близко, Стенли – сухо говорит – что он дышит тебе в спину и уже готов вонзить когти в плечо..
Он не может точно сказать, бежал ли в одном направлении, или постоянно путался. Компас, карта и даже еда с водой – все осталось в машине. Он бежал со мной совершенно без ничего.
Он мог просто навлечь на себя беду из-за меня. Я был совсем маленьким и мне нельзя было объяснить, что кричать смертельно опасно.
..и даже, если я затыкал тебе рот ладонью, это все равно был слишком громкий звук в тотальной тишине леса. Мне каждую секунду казалось, что мы на волосок от смерти.
– Почему ты тогда не бросил меня? – удивляюсь – тебе так было бы проще. Я ведь даже не был тебе никем по крови. Даже твоей Лили никем не был. Просто левый ребенок, который ставит под большую угрозу твое выживание.
– Мне самому ни раз спасали жизнь – заявляет он, имея ввиду Стива, Шону и моего отца – и уж наверное не для того, чтобы однажды я бросил кого-то в такой же ситуации.
Хмыкаю:
– Никто бы никогда об этом не узнал.
– Я бы узнал – возражает – к тому же, признаться, я сам боялся остаться один. Совсем один. Да, вопящий младенец сомнительная компания в новом мире, но это лучше, чем полное одиночество. В одиночестве люди сходят с ума..
Он мог бегать в лесу по кругу и в итоге умереть от жажды.
Мог сдаться и быть застигнутым Имитационными.
Но ему повезло.
Нам обоим тогда повезло.
На третьи сутки он набрел на какую-то лесную общину. Повезло и в том, что набрел. И в том, что это оказались Люди.
Потому что к тому моменту папа уже был измучен жаждой, солнцем, еле стоял на ногах и не мог нормально соображать. Как он говорит – к тому моменту ему даже в голову не пришло как-то их проверить.
Он решил, что это либо спасение, либо смерть.
Что он уже устал для дальнейших бегов.
Ему было семнадцать и он был до смерти напуган и изнеможен.
Нам нужна была вода. И еда.
Но получили мы гораздо большее.
..когда мы туда пришли, в этой общине было человек 50 – говорит папа – сейчас это кажется невероятно большой цифрой. Но по сравнению с Убежищем, откуда мы бежали и где было несколько тысяч.. эти 50 казались просто каплей в море..
Они не передавали по радио свои сигналы.
Не говорили координаты.
Они просто жили в чаще леса и принимали всех, кому нужна была помощь. Не знаю, как они продержались так долго – учитывая, что они совершенно никого и никак не проверяли на Имитационность.
Как папа потом понял, в Старом мире костяк общины был чем-то вроде религиозных фанатиков а-ля «получил по левой – подставь правую». А остальные были просто рады остаться там, потому не возникали на новых «беспроверочных».
Ведь сами однажды туда так же пришли.
..они приняли меня, даже толком не выслушав, откуда я и почему с ребенком оказался в лесу. Дали все необходимое, на следующий день объяснили уклад – говорит папа – все в этой общине были чем-то заняты. Так они выживали. Не знаю откуда, но у них там была своя скотина. Немногочисленная, но все же. Курицы – от них получали яйца. Которым становилось худо – пускали на мясо. Часть яиц ели, часть давали высидеть на цыплят, которые вырастут в новых куриц. Они сами достраивали строения к своему дому, имея в наличии лишь ручную пилу, молоток, деревья да божье слово. Они были в конец ненормальными..
Но именно эти ненормальные помогли нам прожить еще пять лет.
Пожалуй, самые сложные пять лет – когда ребенок не понимает, что к чему, постоянно кричит и не может передвигаться сам.
Эти ступени моего взросления папа смог преодолеть, находясь в безопасности, при еде и без вынужденных скитаний.
Думаю, тут нам обоим повезло второй раз.
Не думаю, что мы бы долго протянули в том темпе, что первые два дня.
Естественно, с годами община разрасталась. К своим пяти лет (мои первые воспоминания) даже я помню, какое приличное количество людей там было. Цифр я не знал, но как говорит папа – было их к концу уже чуть ли не под три сотни.
Неудивительно, что в итоге Они на нас вышли и напали.
Мы стали слишком большой группой. Слишком большим скоплением людей.
А всякое скопление людей они уничтожали в первую очередь, где бы те ни были.
Тогда скоплением считалось три сотни.
Сейчас, спустя пятнадцать лет, думаю и десять сплоченных людей станет причиной их нападения.
К тому же, мы были скоплением людей, совершенно никак не проверявших прибывающих на Имитационность.
Это случилось днем.
Хотя, наверное, любой из нас если и думал о таком варианте, то ставил на ночь. Мол, все спят, а злостные Они нападают на нас под светом луны.
Нет, в самый разгар дня.
Не знаю, сколько людей успело тогда унести ноги. Вряд ли мы были единственными, но и вряд ли таких, как мы, было много.
Помню я мало, но помню испуганное лицо папы. Ему было двадцать два, но для меня он тогда казался самым взрослым из всех взрослых. Он схватил меня на руки и побежал в лес.
…когда они напали впервые, в убежище, я оцепенел – рассказывает он – просто встал, как вкопанный, не в силах принять, что это в самом деле происходит на яву. Когда же это случилось во второй раз – я был готов. Был готов к такому исходу, как наверняка бы был к нему всегда готов Итан. Или Шона. Я знал, что даже секунда замешательства будет стоить жизни..
Я слышал крики.
Вопли.
Я не думал, что это такая игра.
Уже не тогда.
Папа воспитывал меня, с детства приспособленным к новому миру. Пожалуй, еще раньше, чем «Па-па», я начал говорить «Они». Конечно, всю степень ответственности я смог понять лишь уже будучи подростком, но я не рос в иллюзии безопасности и знал, что смерть поджидает каждого наивного простака.
Каждого, что готов пожертвовать минутой ради баночки консервы.
Потому что иной раз минута может стоить жизни.
Я понимал, что если отец схватил меня и мы бежим прочь, прочь от людей, с которыми живем, прочь от нашего дома и самодельных деревянных игрушек под вопли и крики – значит пришли Они.
