Кейси Эшли Доуз
Вечное лето
Моё любимое время года – июнь, начало лета. Когда всё ещё впереди. Так и надо жить, не оборачиваясь. И верить, что впереди всё лето, а позади вся зима.
(с) Рэй Брэдбери. «У нас всегда будет Париж».
Вот бы за дешево загнать «завтра» первому встречному и осесть в этом июле, в этом втором его числе.
(с) Роберт Чарльз Уилсон
Пролог.
Я сижу в кресле и листаю местную газету. В другом конце комнаты работает телевизор, который рассказывает те же самые новости, только гораздо более динамично. Однако, я предпочитаю пялить свои глаза именно в газету.
Не самое худшее, как я представляла себя в 65 лет. По крайней мере, не вяжу и не обсуждаю, какая нынче плохая молодежь. Конечно, с каждым днем этого не делать становится все сложнее – порой смотрю на них так или иначе, да язык сам поворачивается сказать гадость. Но сдерживаю себя в руках – нет, это последний оплот старости.
До него и вязания я не опущусь. Как и до сканвордов, да и очков в большой роговой оправе. Ношу линзы, хоть многие и говорят мне о том, что в мои годы практичнее было бы смириться с наличием очков.
Нет уж. Очки, глупые сканворды, пересуды и вязания – пусть положат ко мне в гроб, когда я откину свои старые ноги. Но не сейчас.
Слышу шаги – Лиззи возвращается с кухни за мороженым, за которым я ее послала, чтобы дать языку хоть немного передохнуть. Она заходит и, улыбаясь, протягивает мне пиалку. Откладываю газету:
– Спасибо – говорю.
– А теперь расскажи еще что-нибудь – просит она.
– Ты уже все слышала не на один раз – улыбаюсь я и погружаю первую порцию мороженого в рот.
– Ну расскажи тогда про Сантино – просит Лиззи.
Этой девушке уже за двадцать, но сейчас клянчит, будто ребенок. Я беру еще одну ложку в рот, после чего мотаю головой с усталой улыбкой:
– Это грустная история, Лиззи.
– Ну и что? Ну расскажи – просит она – ее ты еще не рассказывала.
Да, почти все вокруг меня знают о Сантино, но никто не получал эту историю из моих уст. Кто бы как не старался – ни одному я не пускалась в детальные рассказы. Кто-то еще жив из тех, кто был свидетелем всех этих событий, кто-то нахватался исковерканных городских сплетен.
Я же не люблю о нем говорить.
– Как-нибудь в другой раз – уклончиво отвечаю я.
– Ну пожалуйста – повторяет она, прицепившись, словно репей – расскажи про Сантино.
Я неохотно откладываю мороженое в сторону.
Может, и стоит ей рассказать? В конце концов, мне уже 65 лет, с тех пор столько воды утекло.. Не сказать, чтобы это был секрет, если его основу все знают, просто никогда не любила затрагивать события тех лет.
Для себя я предпочла их забыть. Отрезать, как ненужный лоскут ткани, но видимо, он упал слишком близко, чтобы и остальные его так же не замечали.
– Только не говори потом, что я тебя не предупреждала – говорю я ей, а она уже возбужденно улыбается, устраиваясь на кресле рядом.
Она усаживается в своей любимой «слушательской» позе – делает так всякий раз, когда я рассказываю что-нибудь забавное из своей жизни.
Я вздыхаю. Мои волосы будто вновь становятся чуть темнее, седина уходит, а глаза снова загораются блеском юности, с каким я приехала в тот год в Чикаго:
– Началась эта история очень и очень давно, и я не совру, если скажу, что с тех пор минуло уже порядком полувека..
Глава 1.
Первая встреча.
15 лет.
–1-
Я смотрю в окно машины, наблюдая за приближающимся домом. Да уж, не самое лучшее, что можно желать, но мне 15, и я рада, что мы совершаем такой грандиозный переезд.
Был бы у него еще повод повеселее – но меня особо не парит. Последние годы папа и так особо не уделял мне внимания, чтобы я сильно тосковала вдруг по разлуке с ним. Тем более, он не особо-то и рвался как-то этому препятствовать.
История переезда довольно заурядная.
Мама с отцом перестали находить общий язык (или кто им помог, я не вдавалась в подробности), пытались это подлатать, тратили кучу бабок на психологов, а в итоге пришли к самому ожидаемому – разводу. После развода мама забрала свою часть весьма скудных пожитков, нажитых в браке – включая меня – и ломанулась за лучшей жизнью в США (сами мы из Канады).
У Сантино была прямо противоположная ситуация – но тогда я еще не знала ни об этом, ни о нем самом. Я грезила лишь тем, насколько сильно измениться моя жизнь в Штатах. Будни в Канаде были довольно тривиальными – школа, юбочки, домашнее задание и отбой по расписанию. Сейчас же маме придется работать (до развода работал только отец), а значит следить за мной будет не так много времени. Уезжая, я наверняка для себя решила – что все измениться.
Почему мама ломанулась в Штаты, а не купила что-нибудь в нашей стране? Не знаю. Но я не особо удивилась. Уже тогда это очень было распространено.
«Американская мечта».
Все ищут счастья в США после полного краха в середине жизни. Почему-то считается, что как только переступишь территориальную границу – жизнь сразу пойдет совсем другим раскладом.
Может да, а может и нет. Изменения в жизни зависят от тебя, а не того, где ты вдруг решил арендовать дом, но тогда я этого не понимала. Мне 15, и я рвусь навстречу всему новому со своей мамой, решившей подлатать свою жизнь новой тканью под 40 лет.
Зато, очень быстро я поняла – что без минимальной денежной основы переезда, в Америке тебе ручкой не помашут. Максимум кинут с презрением ковриком «Welcome» в лицо. То же можно сказать и про мигрантов.
Думаю, именно поэтому судьба свела нас с Сантино Рамосом в первый раз. Он мексиканец, а мы с мамой канадки-почти-голодранцы, что еле сводят концы с концами. Короче говоря, попали под одну, впрочем-то, не шибко завидную категорию в США.
И оказались в одной из множества школ «для таких».
Где бедняки жаловались, что им надо учиться с «этими мигрантами», и мигранты плевались на зазнавшихся нищебродов. Отличная атмосферка, но и этого я тогда не знала.
Ни то, чтобы для нас были отдельные школы, просто так получалось. Богатые американцы (или же мигранты с большими деньгами, а значит сразу любимые в этой стране) – отдавали детей в частные школы, где денег хватало обучаться лишь таким же. Вторыми – шли обычные школы, в довольно престижных или хотя бы благополучных районах. Попасть туда можно было – но смысл, если мы жили в другом конце города, где цены на жилье в трижды дешевле? И эту разницу я бы как раз просаживала на автобусах, как и три часа езды каждый день.
Вот и получалось, что вроде никаких ограничений, но те, кого в Америке были рады видеть меньше всего – сталкивались на общих территориях школы/работы/учебы, хотя открыто их туда демократичная Америка, конечно же, не отправляла.
У каждого право выбора, учись где хочешь.
Но тогда я не задавалась этим вопросами. Я просто подъезжала к дому с мамой, выглядывая в стекло машины.
– Ты говорила, что дом будет большой – замечаю я, фыркнув. Да уж.
– Он и большой – отмахивается она, заруливая во двор – ты не видела остальных, Анжи.
Ладно, главное, что здесь у меня будет больше свободы. Наверное, я единственный подросток, который радуется, что его увезли от отца, и он не шибко-то часто будет видеть мать.
А может, наоборот один из многих.
Выходя из тачки, я уже думаю над тем, сколько заведу подружек в школе, сколько еще на кружке стрит-танцев (куда я очень хочу попасть), и как мы вместе будем собираться в моем доме, когда мама будет оставаться на работе в ночные смены.
По крайней мере я очень надеюсь, что у нее хоть иногда будут ночные смены. Не то, чтобы я плохая дочь – но очень уж хочется устроить тусовку у себя дома, пригласить кучу народу, и стать самой популярной девчонкой в школе.
Короче сделать все то, что в Канаде сделать не получалось.
Нет, я не была из числа зануд, и пара подружек у меня, конечно же, была и в Канаде – но хотелось стать той самой королевой школы, которая на выпускном говорит пафосную речь в окружении всей школы, что заглядывает ей в рот. Рядом с ней красавец-парень (желательно капитан школьной баскетбольной команды), по другую руку лучшая подруга-стерва (но не красивее меня), и вы такие офигенные все.
В общем, сериальная мечта. Типо как у мамы греза об американской мечте. У каждого на свой лад.
Но зайдя в дом, понимаю, что прежде чем кого-то сюда приводить на какие-то там тусы – потребуется не одна дела его облюбовать. Голые стены, сомнительная мебель. Пол скрипит.
Как будто к бабушке в гости приехали. А бабушка, между прочим, живет не в городе, а в одном из глухих Канадских деревень. Тех, где все зелено и круто, но где стабильно не ловят вышки и можно забыть про интернет. Для кого-то мечта, для меня – сущий кошмар.
Почему мы не поехали к ней? Стелла Питерсон – бабушка по отцовской линии. Со своими предками мама разругалась намного раньше, когда согласилась выйти за отца в 18. Да уж, вот ирония. Но мне – это все равно круто. Ведь теперь у меня столько свободы!
Конечно, с деньгами напряг и мама сразу сказала, что первые два месяца придется поужаться в таких мелочах, как чипсы и шоколадные батончики, но все это меркло в сравнении с тотальным изменением моей жизни.
Да уж, по крайней мере так я себе это представляла и даже не знала, что на деле меня ждет. И речь не только о Сантино.
Весь этот день мы разбирали вещи и вешали занавески на окно, которые мама забрала с собой. Не думаю, что отец был против – он даже никогда их не задергивал, если это забывала сделать мама. Как он всегда говорил «мне по боку, кто там и на что смотрит – если хотят глазеть, то пусть глазеют и завидуют, как прекрасно мы живем».
Мама же постоянно дергалась на тот счет, что кто-то из соседей может нас увидеть. Хотя ничем таким мы не занимались – иной раз она подскакивала и дергала занавески среди вечера, когда мы просто сели есть перед телеком.
Однажды я даже задумалась – не в занавесках ли дело их развода? Но потом одернула себя, напомнив, что это как минимум глупо. И совсем не из-за того, что люди не разводятся из-за занавесок – а скорее потому, что мама так делала, сколько себя помню. А напрягаться они с отцом стали только в последние года.
Это была среда, потому конечно же, мне пришлось идти в школу считай с середины недели. Это только в красивых фильмах или с семьями, где родители планируют все заранее, а не срываются с места, как оголтелые – переезд как раз приходится на выходные (а еще лучше на лето) – и ребенок приходит в новую школу с нового учебного года (или хотя бы новой учебной недели).
Мне же предстояло явиться туда в четверг.
Но это ничего. Оптимизм еще не вышел из меня, и я была намерена обзавестись в первый же день кучей подруг. Ночь я ворочалась без сна, словно ребенок в предвкушении дня рождения, а когда прозвенел будильник – вскакиваю с такой скоростью, на которую не сподабливалась даже в Канаде.
Мама уже встала и я застаю ее на кухне, готовящей мне сэндвичи.
– Доброе утро, ма– бросаю я.
Кухня намного меньше, чем в Канаде, но смысл ей об этом постоянно говорить? Здесь все меньше, чем в Канаде, включая размер ее кошелька и состав нашей семьи, но я ищу плюсы.
– Ты рано – одобрительно кивает она, заправив прядь русых волос за ухо – думала, придется тебя будить.
Мама красотка, но внешность я взяла в основном от отца. Волосы чуть светлее, чем у меня, зато лицо круглое. Независимо от моей комплекции. За последние полгода я ненароком скинула пару фунтов, и стала совсем стройной, но лицо по прежнему блещет щеками.
Это в отца. У мамы оно овальное. Нет, я далеко не девчонка, про которых из жалости говорят «в ней есть своя изюминка» или «зато она красива душой». Кому нужна душа, если ты испещрён прыщами, а драные по моде джинсы выглядят на ногах, как будто колбасу перетянули?
Я достаточно симпатичная, но если бы во мне не брали верх отцовские гены, то была бы правда куда как красивее. Осознание этого меня частенько бесит – почему было не перенять мамины черты лица? Вот тогда мне точно бы светило место королевы школы.
Я быстро ем сэндвичи. Мама садится со мной, но мы не перебрасываемся словами. Она уже достала планшет и смотрит там вакансии, пытается найти работу. Я все надеюсь, что она найдет что-нибудь с чередованием по ночным сменам. Однако, замечаю, какие варианты она вычеркивает – и с разочарованием пониманию, что работу с ночными сменами она нарочно не рассматривает.
Настроение значительно портится, но я не подаю виду. Это же первый день в новой школе. Американской школе – сколько я сериалов про это видела! Этому дню так просто не испортится.
В итоге, распустив волосы, нацепив джинсы и футболку, я кидаю портфель на спину. Чмокаю маму в щеку и выбегаю на улицу. С трудом пытаюсь добраться по телефону в школу. Пару раз сворачиваю не туда – приходится возвращаться.
По мере продвижения, замечаю – все это мало смахивает на сериал. Улицы становятся еще хуже, а не лучше, на что я надеялась, а люди вокруг еще менее приветливыми. Где же эти девчонки-стервы, которые подъезжают в школу на папиных мерсах и с которыми мне надо сдружиться, чтобы потом их перещеголять?
Вскоре мне предстоит понять, что все такие «девчонки» приезжают в частные лицеи и школы, а не туда, куда иду я.
Я быстро сверяюсь с табелем и поднимаюсь на нужный этаж. Но едва я захожу в кабинет, как прямо передо мной прокатывается какая-та куча. Я тут же растерянно отступаю. Куча кувырком катится до доски, после чего начинает кричать.
– Разнимите их немедленно! – раздраженно приказывает учительница. Очевидно, она учительница, потому что намного старше нас всех, и единственная одета в черно-белое, словно на линейку.
Пара парней тут же выбегает вперед, но куча продолжает кричать. Наконец, я понимаю, что это куча из двоих сцепившихся людей. Один из них перехватывает позицию и садится верхом, начиная мутузить другого.
– Немедленно прекратите! – требует учительница. Меня пока никто не замечает. Еще бы – такое представление. Я тоже с любопытством смотрю. Впервые вижу такую драку своими глазами – у нас в школе не происходило ничего подобного даже между старшеклассниками. Чтобы вот так, по полу..
Наконец, того, кто сидит сверху, стаскивают ребята. Он начинает махаться, но поняв, что дело крыто, перестает. Вырывает руки из их хватки и неспешно вытирает кровь с губы, глядя на своего соперника. Тот тоже встает, держась за нос и бок одновременно.
Выглядят оба как две подратые собаки, которых мама всегда подкармливала в Канаде на улице из жалости. Сложно сказать, кто из них победил, а кто первым начал.
– Рамос, Джонсон – отчеканивает учительница, смеряя их раздраженным взглядом – к директору оба.
Так я впервые встретила Сантино Рамоса.
-2-
Как выясняется, Сантино – это тот, которого оттаскивали сверху. Я понимаю это по фамилии, тут же бегло оглядывая обоих.
Один из парней – тот, который поднялся вторым, высокого роста. Его волосы курчавые, светлые глаза и все такое.
А вот второй уж точно на голову его ниже. Нос скорее напоминает клюв орла, глаза такие же – темные, прозорливые, готовые схватиться за любую мелочь, после чего тот час вцепиться в дичь когтями.
Орел – вот кого он мне напоминает, но совсем не с положительной стороны. Зато, оглядев их обоих, у меня не возникает сомнения, кто из них носитель фамилии Рамос, а кто Джонсон.
Вообще, надо сказать, Сантино не из тех парней, кто отличается богической внешностью. Это видно сразу. Он не урод, но глядя на него, не возникает желания грохнуться на пол с ладонью у лба и мыслью «о боже, это восьмое чудо света!».
Сантино из тех парней, которым стоит дать шанс хоть раз открыть рот.
И вот тогда.. тогда уже не сможешь его позабыть, потому что харизма у него бешеная. Раньше я думала, что внешность решает, но вскоре мне предстояло понять – что главное оружие парня (мужчина/юноши) это не его моська, а его умение развязать язык.
Если увлеченно слушаешь его 30 минут без остановки с учетом, что только 30 минут вы и знакомы – то это катастрофа. Даже если ничего не срастётся, такие парни выходят из головы намного сложнее писаных красавцев. Харизма – настолько чертовски сильное оружие, что я ввела бы его в ранг запрещенных. Хотя бы потому, что его без лицензии могут получать типы наподобие Сантино.
Но тогда я об этом еще не знала. Просто вижу перед собой заурядную мексиканскую физиономию, ничуть не привлекающую внимания. Я задерживаюсь на нем не больше секунды. Даже его противник меня заинтересовывает больше, хотя оба они так себе.
Как минимум, потому что разбирались между собой не на школьном дворе после уроков, как то делают крутые парни из моих сериалов, а сейчас – валяясь в пыле по полу перед учителем. Как-то что-то не то.
Еще бы победитель явным был. А то – оба в ссадинах, оба отмутуженные, обоих разняли. Кто победил? Кто начал? В чем прикол?
Когда их уводят в директору, я наконец захожу в класс. После этой потасовки никого не интересует мой приход. А жалко, я надеялась произвести фурор (как в сериалах). Однако, одна девчонка меня все-таки замечает.
Конечно, не та, какую я хотела бы заиметь в подруги, но для начала сгодится. У нее рыжие волосы, так же джинсы и футболка. Она так резво подбегает ко мне, что не остается сомнений – здесь у нее друзей нет.
Она подбегает ко мне не с любопытством, а с явной надеждой. После первых пары пикировок (меня зовут Кэти – а меня Анжела), я спрашиваю на счет того, что это такое было. Она лишь равнодушно отмахивается:
– А, это привыкай. Тут такое постоянно.
– А из-за чего они подрались?
У нас в школе, как я сказала, такого не было – но даже если бы случилось, я вообразить себе не могу настолько серьезную причину, чтобы учинить такое в классе, еще и при учителе.
– Тоби назвал Сантино вонючим мексом, ну и понеслась.
– Сантино это..
– Тот, с орлиным носом – без всякого смущения обозначает Кэти, в воздухе вытягивая свой нос.
Так я узнаю его имя.
– А что не поделили-то? – все еще не понимаю я – за что Тоби так его назвал?
– А нужен повод? – усмехается она – привыкай. Тут такое часто. Американцы ненавидят мексиканцев, а те в ответ быстро распускают руки. На самом деле Тоби сам виноват – знал же, какой шизанутый этот Рамос, нафига лез?
– Шизанутый? А почему он шизанутый?
– Откуда я знаю – дергает она плечами – он сам недавно здесь. Пару месяцев назад поступил. И за это время не было и недели, чтобы его к директору не вызывали. Машет своими граблями по поводу и без. Шизанутый, говорю же.
Я считаю оценку Кэти, которая здесь учится, видимо, давно – вполне объективной и киваю. Так вот, Сантино – такое появилось у меня о тебе первое мнение, которое тебе очень и очень не скоро удастся развеять, если, будем честны, удастся до конца это сделать вообще.
К началу урока они оба возвращаются обратно. Тот, которого Кэти назвала Тоби – обработан. Нос заклеен, кое-где небольшие пластыри. Сантино же, как «крутой парень, который не оборачивается на взрыв», даже губу не заклеил.
Лишь многим позже я узнаю, что это был акт протеста на то, что в этой драке его опять признали неправым, хоть Тоби и первый его обозвал. Тогда же мне это показалось идиотским, а сам Сантино еще более придурошным, чем его описала Кэти. Почему не взять и не заклеить эту губу, а вместо этого каждые две минуты вытирать ее рукой и шмыгать носом, из которого непонятно то ли кровь, то ли сопли бегут.
И мне приходится это слушать весь урок, потому что я сижу на последней парте. Только они две (они последние) были свободны. А Рамос сидит через проход от меня с каким-то тоже мало миловидным типом.
Обычно, если мама видела таких в Канаде на улице – то вкрадчиво говорила мне, что они кончат в тюрьме раньше, чем получат аттестаты. Говорила она это, недовольно сверкая на них глазами, но если мы сталкивались с такими группками в магазинах, она ничем не выдавала своей неприязни.
Но, слава богу, уже на следующий урок Кэти все-таки решается и зовет меня к себе за парту, которая гораздо ближе к доске и гораздо дальше от Сантино. Я соглашаюсь и сгребаю свои тетради.
– Вдвоем тут всегда веселее – заявляет Кэти, как мы оправдывая свою первичную навязчивость ко мне в плане дружбы – во время таких драк хоть поорать можно, за кого ты. А одному как-то.. неудобно?
Я киваю, к концу дня с подачи Кэти окончательно решив, что драки и прочая белиберда совершенно нормальны не только в этой школе, но и в принципе во всех школах Америки. И лишь очень нескоро мне предстоит узнать, что это просто Кэти к этому так относится и суется на рожон, где все такое творится.
Большинство учеников же не выявляет желания «поорать за кого ты» в драке или же вообще не считает эти драки нормальным. Но выбор тем днем был сделан, я села к Кэти и все понеслось.
–3-
Через пару недель мне становится очевидным, что Кэти не преувеличивала, говоря о Сантино Рамосе. Более того – она скорее даже приуменьшала, хоть это и совсем на нее не похоже.
За эти пару недель я осваиваюсь в школе, пусть и кроме Кэти так и не завожу новых знакомств. Возможно, дело в Кэти, а может быть и в том, что и дружить тут особо не с кем. Никаких тебе стерв школы, красавчиков или капитанов баскетбольной команды. Здесь вообще в баскетбол шуруют играть только в качестве наказания и взашей.
И драк-то не так уж, чтобы много. Но зато если что-то грохочет, или кто-то приходит с разбитым носом с перемены – сомневаться не приходится. В этом поучаствовал Сантино Рамос. Даже за эти две недели при мне его вызывают 7 раз к директору. Пять раз за драки, дважды за то, что он курил прямо в холле школы, и не думаю как-то спрятаться, а наоборот огрызался.
Еще и тупой. Извини, Сантино, но твой список личностных качеств тогда пополнялся с неимоверной скоростью в моей голове. А все, что я не видела сама – дополняло твое окружение.
Окружение Рамоса – словно прическа, с которой ты прешься в школу. Я замечаю за эти полмесяца, что он отирается исключительно в компании таких же неуемных, как и он. Не сказать, что все из них мексиканцы, но большинство. У некоторых американские фамилии, и я задаюсь вопросом, что их всех связывает.
Вскоре понимаю. Их связывает неумная тяга пакостить и огребаться. Нарушители – причем совершенно не романтизированные. Это не эдакие плохие парни-красавцы в кожанках, которые смотрят на всех томным взглядом и имеют за собой какую-то грустную историю, которая объясняет, почему они сделались такими и предпочли вертеть этот мир.
Нет, они просто идиоты, которые любят драться, нарушать правила по надобности и без, курят и ругаются матом через слово. При этом считают все это совершенно рутинным, как, например, записать число или поставить будильник.
Я называю это «быдло», а Кэти любопытно уточняет, что означает это слово. Узнав, она равнодушно жмет плечами. Соглашается, что они идиоты, но заявляет, что не будь таких, в школе стало бы совсем скучно. А так пол урока уходит на разбирательства, вторая половина на перешёптывания и обсуждения, а на перемене они вновь дерутся, курят или еще как-то вызывают гнев учителей.
С Сантино, как и его дружками, мы не пересекаемся даже случайно. Даже в столовой. Как и остальные (благоразумные) стараемся держаться подальше от этой стайки, которые могут перевернуть стол только потому, что сегодня дали сок апельсиновый, а не их любимый персиковый.
Однажды один парень-старшеклассник был неосмотрителен. Проходил мимо, когда один из дружков Сантино это как раз сделал. Ему показалось, что котлета слишком холодная. Часть, падая, обляпала этого старшеклассника, и он чести своей ради решил замахнуться на виновника.
Это он зря.
Они все налетели на него тут же, словно свора дворовых собак. И как думаете, кто кусался больнее всего, а гавкал громче всех? Конечно, Сантино, хотя его-то по большому счету никто не трогал и никаких претензий к нему не имел. В итоге именно его отправили к директору, а не того пацана, который и перевернул стол.
Но за пару дней до того, как наши пути впервые разошлись, они все-таки успели едва заметно соприкоснуться, словно желая оставить печать памяти на будущее.
Так сказать, заклеймить нас.
-4-
Тот день был ничем не примечательным.
Мы с Кэти, как обычно, на перемену отправились побродить по школе. Мы так делали только тогда, когда не намечалось ничего интересного в классе. Если, например, не какая-нибудь драка, или очередной приступ гнева у учителя за плохие отметки.
Нам всегда интересно такое слушать, потому что благодаря мне у нас с Кэти всегда хорошие оценки. Училась я в Канаде не просто хорошо, а отлично (режим-учебники-домашка, помнишь?), потому и здесь меньше A ничего не получала. А Кэти помогала, как подруге. Естественно, интересно тогда посмотреть, как других ругают за D и C, когда на тебе максимум остановят взгляд, чтобы сказать: «Питерсон.. другое дело, единственная хорошая работа в классе».
На Кэти такого акцента не делали, потому что всем было понятно, откуда выросли у ее стабильной и уверенной C вдруг ноги, которые дотянулись до A.
Так вот, эту перемену мы просидели доброй частью в классе, но когда поняли, что вся задиристая шайка куда-то ускакала, то тоже ушли. Без них не будет ни драк, ни словесных перепалок – словом, ничего увлекательного.
Благодаря Кэти я стала считать это увлекательным, что-то типо школьных собачьих боев. Хотя до сих пор помню, как в первый день любопытство с большим трудом пробивалось сквозь растерянность и отвращение, когда я наблюдала эту кучу мала у доски.
Впрочем, ранг забавы в этих драках не возвел в моих глазах в какой-то особенных ранг их участников. Как и собак на боях не особо уважают, глазея либо для забавы, либо при наличии тотализатора.
Мы с Кэти болтаем о какой-то ерунде, когда вдруг подруга нащупывает у себя в кармане джинс пару долларов по центам:
– Пошли купим что-нибудь – предлагает она, имея ввиду школьный буфет.
Он здесь, на сколько я понимаю, для того, чтобы снабдить за деньги едой тех, кто не наелся в столовой. Естественно, за цену накрученную в три раза. Однако, все равно он пользуется популярностью.
– Пошли.
Я тоже сую руку в карман. Мои стабильные 5 баксов, которые мама дает мне на ланч, если вдруг понадобится. Если не понадобится, я могу отложить их себе в копилку. Если успею – вообще-то мама требует их перекладывать на следующий день, и надо обладать большой сноровкой, чтобы спрятать их от ее прозорливых глаз и очень убедительно заявлять, что я потратила сегодня все до цента.
Кажется, именно сегодня врать не придется. Потому что на 2 доллара жестянками Кэти она ничего нормального не купит. Придется поделиться с ней, а значит купить вдвое больше.
Я складываю одну в другую 5 однодолларовых бумажек, когда чья-та ловкая рука выдирает их у меня прямо из-под носа.
– Эй! – я тут же поворачиваюсь.
Напротив меня какой-то старшеклассник, деловито отсчитывает отобранные деньги.
– Всего 5 баксов – фыркает он – ладно, я сегодня добрый.
–Отдай! – возмущенно требую я, сжимая кулачки.
– А то что? Побьешь меня ладошками или зацарапаешь подпиленными ногтями?
Моя отвага берет верх над разумом. По большей части даже не из-за денег, а из-за того, что я уже настроилась поесть. Даже придумала, что возьму – и для этого мне категорично нужны мои 5 баксов.
Я замахиваюсь на него и успеваю нанести пару «декоративных» ударов по этому придурку, когда он скручивает мои руки и отталкивает обратно к Кэти. Она и не спешит вмешиваться в разборку – видимо, в отличии от меня давно поняла, что здесь к чему.
– Я пожалуюсь директору! – заявляю ему я, пользуясь последней угрозой, но он лишь гогочет:
– Ага, и че скажешь? Какой-то тип из школы забрал мои 5 баксов?
Да уж. Не знаю ни имени, ни фамилии. А даже если докопаюсь – у меня лишь слова. Мои и Кэти. А его дружки, все до единого, я уверена – подтвердят, что всю эту перемену он был с ними.
Химию, блин, учил.
Я уже собираюсь вновь сказать что-нибудь едкое, как у этого парня выхватывает деньги со спины чья-та другая рука. Тот тут же оборачивается, но в этом нет нужды. Перехватчик и так выходит вперед.
Сантино?
– Слыш! – старшеклассник угрожающе надвигается на него, но исход боя становится очевиден в следующее же мгновение.
Конечно, Сантино никуда не ходит без своей такой же, как и он сам, полоумной шайки, которая подтягивается следом. Численный перевес налицо, и придурку не остается ничего другого как, несмотря на старший класс, ретироваться. Бубня что-то себе под нос.
Я озадаченно наблюдаю за этим. Надо же. Не ожидала, что в Сантино есть что-то благородное и джентельменское. И что он может помогать.
Я протягиваю руку за деньгами, когда он уже начинает считать купюры:
– Спасибо – улыбаюсь.
Медленно подняв голову, он окидывает меня равнодушным взглядом. Словно и забыл, что я здесь, и чьи это вообще деньги. Задумчиво хмурится, после чего невозмутимо отсчитывает доллар из всех пяти баксов и сует мне, бросив:
– Сочтемся.
Я даже не нахожусь что ответить на эту наглость, а он под шумок уходит со своей шайкой в закат. Видимо, деньги они собираются тратить не на буфет.
Мои деньги.
Я озадаченно гляжу на доллар, когда Кэти спрашивает, будто сама не видит:
– Сколько он тебе дал?
– Один бакс! – возмущенно машу перед ее носом помятой купюрой.
– Кто бы сомневался. Сантино тебе не рыцарь в доспехах – подруга жмет плечами с усмешкой – ну хоть так. Тот то и это бы забрал.
Не могу согласиться с ее логикой. Это изначально МОИ деньги, все до последнего. И почему я должна делить их с кем-то и при этом еще быть радой, что не забрали все?
Прекрасно, мир дикой природы. МОИ деньги отобрал один ублюдок, но его обошла стая орангутангов побольше. Один из них с широкого барского плеча согласился отдать доллар из МОИХ пяти долларов, что он забрал.
По факту – теперь уже он забрал мои четыре бакса. Прекрасно! Как он там сказал – «сочтемся?»
– Уму непостижимо – жалуюсь я – он забрал мои деньги, и еще считает меня обязанной.
– Забей – усмехается Кэти и звенит своими двумя бакса из центов – ладно, на три тоже можно поживится, хоть и не так чтобы.
С заметно более мрачным настроением я иду вслед за подругой к буфету.
Теперь вместо 7 баксов на двоих у нас вполовину меньше.
К началу урока мы успеваем съесть по булке и поделить между собой бутылку сока. Впрочем, ланч получается не таким уж и плохим, потому на мгновение инцидент с деньгами слегка затуманивается в моей памяти.
Однако, стоит мне вновь увидеть Сантино, когда мы заходим в класс – как волна негодования вновь берет вверх.
Может, пожаловаться на него учителю? Или директору?
Хотя.. что они ему сделают? Он скажет, что денег не брал или быстро сунет их своим дружкам. Максимум, его накажут или впишут еще одно нарушение. А мне-то с того что? Мне нужны мои деньги, но их мне вряд ли вернет хоть директор, хоть учитель.
