Я снова в Москве.
Ну что я могу сказать?.. Опять я за старое. Перезапала на Честера. Просто он такой хорошенький стал. Волосы отрастил, похудел немного, так что скинул себе лет 10 сразу.
– Меня уже и с Томом Крузом сравнивали, и с Гоголем…
– Не, ты похож на что-то среднее между Абдуловым и Смеховым. Скорее Смехов, Атос из «Д'Артаньян и три мушкетера».
Он его не вспомнил, но все равно комплимент заценил.
О Сказочнике. Он категорически холоден. Рассказала ему про Влада, он сказал, что рад за меня, но естественно, следуя своему гигантскому самолюбию, уверен в том, что я все еще к нему небезразлична. Нет, я не говорю, что он не прав, но ведь дело осталось незаконченным.
Честер мило и нежно со мной беседует, но видно, что не хочет наступать на одни и те же грабли. Я его понимаю, но неужели он такой ранимый, чтобы не воспринимать это как игру. Ведь вчера, в день моего приезда, мы встретились, и игра получилась очень даже увлекательной, он раньше так не умел. Изменился.
Сказал, что у меня взгляд стал глубоким.
Пару раз… ну ладно, не пару, а больше, поцеловал меня довольно нетерпеливо, пытаясь насытиться этими секундными порывами, минутными вспышками слабости, но все равно так и не насытился.
А насчет холодности Сказочника…
Никогда бы не предположила. Вчера он встретил меня на вокзале. Вместе с Крошкой, который все так же неровно ко мне дышит. Тащил мой чемодан в от самого вокзала. Так неожиданно.
Влад ждет меня в Питере. Пишет сообщения «как дела? чем занимаешься?». Он как будто чувствует, что я занята не им.
* * *
Вчера застряла в лифте общаги.
Я зашла в лифт, куда-то мне надо было спуститься, а сам Честер остался у дверей лифта и стал придерживать дверь ногой, желая поговорить и выяснить до конца отношения.
В конце концов, лифт после нескольких минут сопротивления закрыл свои двери у меня перед носом, но не до конца, оставив небольшой проем. Все кнопки перестали работать, свет потускнел. Кнопка звонка в аварийку работала, и я вызвала лифтеров.
Пока я сидела в кабине в ожидании освобождения, меня развлекал Честер разговорами о том, как я разбила ему сердце, и что Влад мне совсем не нужен.
Мило провели время.
Почти смирилась с тем, что Честер мне не светит. Вчера на моих глазах, как телок на веревочке, пошел за Катей Ильинской. Ненавижу ее! Ведь он такой деликатный, такой мягкий и ранимый, а она совершенно хабалистая особа. Что он в ней нашел?! Неприличная, какая-то вечно громкая, матом без перебоя ругается.
Процитирую его слова с прошлой сессии мне:
«Можно комплимент? Ты самая лучшая девушка, которая у меня была. Самая внимательная ко мне».
Но было и другое: «Не разрушай меня пока»…
Схожу с ума. От сомнений. От ревности. От незнания. Не понимаю, что думать. А надо ли думать? Мне ведь это безумно вредно.
Читала вчера дневник и увидела, насколько Честер с Владом похожи. Даже стран(ш)но.
Есть на этой планете человек, с которым у меня не будет сомнений? Когда я нахожусь с Владом, Честером… находилась, то сразу забывала обо всех сомнениях, но как только они уходили чуть дальше моего поля зрения – ВСЁ – мои мысли уплывали далеко-далеко и начинали компостировать мозг. Помогите!
Катя и Честер… Честер и… я?
Зачем? по желанию эго. Исключительно по желанию эго. Мое бешеное вечно неудовлетворенное эго…
– Блин… ну вы с Честером… – сказала Мурашка, когда пришла вечером в комнату. – Сейчас заходила к ним, и Честер с Антоном долго разбирались с флешкой, чего-то там у них не получалось… И тут Честер говорит: «Может, к Лике зайдем?» Я так засомневалась. Ну я ж не знаю, какие у вас отношения, может, тебе неприятно будет его видеть. Он ведь с Катей теперь.
Зачем? что он в ней нашел? ему жаль, что он не со мной, и поиск продолжается? Она же просто ставит очередную зарубку на своих любовных скрижалях.
Он ведь такой тонкий, ранимый человек, зачем ему эта грубиянка?
Вышла из комнаты, смотрю – в коридоре по обе стороны стен стоят Сальма с Максом и Честер с Катей. Честер мило обнимает ее и целует ей ручки… Весь такой радостный… Я прошла мимо, послав им дежурную улыбку, пока в мыслях клокотало желание кого-нибудь прибить.
Вчера Честер на меня наорал.
Я сама виновата. Не надо так уж давить на человека. Эго. Убийственное эго, которое не дает мне покоя. Прохода не дает. В общем, Честер дал понять, что я должна оставить его в покое.
Сегодня сдала историю русского литературного языка. Почитала перед зачетом чужие конспекты, так как своих у меня не было. Зашла вместе с Честером, Крошкой и Лерой. По 5 человек запускали.
Сижу, подсказываю Лере, Крошке, короче всем, кому не лень. И вижу, что преподавательница периодически на меня поглядывает.
Пошла отвечать последней. Мой экзамен длился ровно минуту. Подошла, преподавательница мне говорит:
– Какие красивые девушки у нас в институте учатся…
Она улыбнулась, я сказала «спасибо». Уже приготовилась тянуть билет, а она мне и говорит:
– Ну вы-то знаете периодизацию лучше, чем эта девушка в сером платье (Лера).
– Да. Рассказать?
Я окрылилась, так как мне говорили, что будут периодизацию спрашивать, и я ее читала перед зачетом, потом еще люди рассказывали, так что я знала ее хорошо. На духу выдала счастливая. А преподавательница мне уже давно зачет написала.
Я пожелала ни пуха сокурснику, преподавательница улыбнулась мне на прощание.
* * *
Честер снова с Катей. Притом у них довольно странные отношения. Она его посылает, он ее тоже, а вечером они обнимаются. Так странно. Не понимаю. Такое впечатление, что это уже не Честер, а кто-то другой. Это не тот мягкий, милый позитивный человек, а какой-то вечно загруженный, мрачный мужчина с внутренними огромными тараканами.
Честеру для примирения купила китайские медитативные шарики, которые приятно позвякивают в руках. Зеленые, один с солнцем, другом с месяцем. Вот надо подарить, но чувствую, если еще раз к нему подойду, он меня пристрелит.
Вчера с Катей столкнулась. Они просто с Мурашкой и Честером стояли у окна, и я попросила Честера отойти со мной на минуту. Катя с презрением сказала, что это неприлично и так далее.
А до этого я звонила Мурашке, но она оставила свой телефон в комнате у Кати, и Катя вдруг за нее ответила.
– Отвечать на чужие звонки тоже неприлично, – сказала я мимолетом, особо не обращая на нее внимания.
Она замолчала.
– Ведь это было соревнование, кто кого, – оценила Мурашка, когда та ушла. – Классно ты ей ответила про телефон.
Честер отошел со мной, но всего лишь до следующего окна, хотя я планировала спуститься на этаж ниже. Там он и накричал. Якобы всю душу я ему вымотала, хожу в неопределенности, что и кто мне нужен, а он с Ильинской и хочет идти дальше.
Я опешила от такой бурной реакции и забыла, что вообще хотела ему сказать. Он оставил меня в одиночестве у окна и вернулся к Кате.
* * *
Следующий вечер все изменил. Честер вел себя иначе. Днем прошел семинар, где обсуждали его рассказ. Честер пришел расстроенный, потерянный, он явно искал поддержки и слушателя. Я не возражала, мне приятно было им стать. К тому же грела мысль, что он выбрал излить душу мне. Мне! А не своей драгоценной Кате.
За разговором мы сели на одинокую скамейку перед общагой. Над нами тепло светил фонарь.
Честер сказал, что осознал свою никчемность и «литературный дальтонизм», как он сам выразился. Он действительно был разбит, и я уже не думала ни о Кате, ни о чем-то другом, мне просто хотелось приободрить Честера хоть как-то, вселить в него веру.
– Да что ты их слушаешь? Это все так субъективно. Многим именитым писателям отказывали и не принимали их рукописи. Джоан Роулинг, например, приняли только в девятом издательстве. Представляешь, как кусали локти те, кто ее отверг?.. – улыбнулась я. – К тому же мы все равно учимся, ты можешь сейчас сделать выводы и поменять технику, ты неизбежно будешь писать лучше, чем вчера, потому что мы развиваемся, тем более, через подобные обсуждения. И ты великолепный аналитик, недаром к тебе обращаются за советом и правками, ты прекрасный критик. И это не те критики, которые брызжут слюной от злости, ты умеешь разложить по полочкам, обозначить сильные и слабые стороны, это настоящая критика, конструктивная, профессиональная, ты чувствуешь текст. Знаешь, как мне нравится читать твои письма? Это же каждый раз маленькая история.
Я гладила Честера по волосам и говорила, что не нужно так близко принимать к сердцу чужое мировоззрение, а то никаких нервов не хватит.
– Невозможно нравиться всем, тем более, в творчестве, – заключила я и в очередной раз провела рукой по его мягким волосам.
К нам не подступали тени, длинный нависающий фонарь защищал нас от непроглядной страшной ночи, и мы казались ярким лучом надежды посреди темного двора. В темноте исчезла общага со всеми ее страстями, и погас весь остальной мир. Не было ни Москвы, ни Питера, только мы на одинокой скамейке под горящим фонарем.
– Ты замечательный человек, – произнес Честер. Много раз сказал «спасибо». Начал целовать мне руки, щеки, обнимал, и я чувствовала, что он действительно снова в себя поверил.
На следующий день, вдохновленный и радостный, он подарил мне цветочек.
Мурашка сказала, что в этот же день Катя от него тоже цветочек получила…
Вот и пойми его.
Ладно, может, хоть с ней счастлив будет. В творческом плане я его уже вдохновила.
За что мне это все? Неужели я сделала что-то такое ужасное, что меня теперь можно использовать или сделать кого-то счастливым с моей помощью, а потом выбросить, как использованную фишку?.. Хотя ведь фишки обналичивают… Я хочу, чтобы меня обналичили!
Медитационные шарики, которые я Честеру купила, подарила сегодня. Ему очень понравилось! Он так преобразился, как ребенок стоял и счастливыми глазами смотрел на эти шарики. А мне приятно. Обнял меня, расцеловал несколько раз.
– Я ж не заслужил, даже неудобно.
– Да брось, – говорю я, улыбаясь его реакции.
Сегодня был второй зачет, но я его не сдала, буду пересдавать в пятницу.
У Сказочника новая любовь – странная особа с извращенными фантазиями, которыми ей нравится шокировать других, смакуя детали глубоким приятным голосом.
Он женат.
Я уже вернулась из Москвы. И снова остыла. К Владу, не к Честеру. Так что восприняла положение Влада, как удобный повод расстаться.
Он написал, что не будет меня больше беспокоить, что так будет лучше и мне, и ему, и что остались на глазах только слезы… Отличился чрезмерной пафосностью, но ему это свойственно.
На следующий день мы практически все время выясняли отношения. Он не понимал, как я смогу вести себя с ним, как друг, будто ничего не было, для него это дико, он не верит в дружбу между мужчиной и женщиной. Долго спорили, не понимали друг друга, но, в конце концов, дошли до следующего – это переходный период, во время которого он должен привыкнуть, что больше не сможет меня поцеловать.
– Скажите, пожалуйста! его лишили того, кого еще можно целовать! – съязвила я.
– Перестань. Зачем ты делаешь больно? Тебе же самой это неприятно. И я устал слышать, что у меня есть жена.
– А что, я не права? Или ты ее не целуешь и вообще к ней не прикасаешься?
– Права. Но неужели ты думаешь, что мне все равно, и я ничего не чувствую? Ты знаешь, что я боюсь однажды назвать ее твоим именем?
Опять долгие споры и выяснение отношений.
Он захотел проводить меня до дома. Я не возражала.
Дошли до парадной. Прощаемся. Почти молча, лишь иногда разбавляя неловкое молчание и усталость от ссоры ничего не значащими пустыми словами. Столько уже было сказано, и нам остались только обрывки дежурных фраз. О работе, погоде и о том, как гармонируют мои бардовые волосы с серой стеной.
Я старалась не встречаться с ним глазами, лишь бегло смотрела, перескакивая то на окна, то на небо, то на асфальт и свои руки, но тут подняла пристальный изучающий взгляд в последней попытке отыскать на его лице правду, понять, что он действительно думает и чувствует. Он молча выдержал и тоже смотрел на меня. А потом я зачем-то сказала, что сложно будет сдерживаться в своей дружбе. И тут он меня поцеловал. Так страстно и сильно, как никогда прежде. Как же, оказывается, я соскучилась по его поцелуям!
Кажется, я еще большая дура, чем думала! Хотя дальше уже некуда…
Здравствуй, радость моя! Как печально мне, что не могу в этот миг быть с тобой рядом, чтобы утешить тебя. Так много нежности и участия в сердце моём, но как же выразить их словами. Разве могут они заменить дружеское прикосновение, зримое присутствие? Но я постараюсь мысленно приголубить тебя, мой ненаглядный, нежный друг!
Я знаю, как сложно идти с открытым сердцем и душой, как мало найдётся тех, кто это поймёт и оценит. Но, поверь, ещё сложней идти впотьмах, без этого внутреннего фонарика, ведь светит он не им, а тебе. Именно тебе он прокладывает путь в царстве земном. Печаль твоя значит лишь то, что в лучах твоих всплыли очертания чужеродные или мнимые на тропе твоей. Это как видение оазиса в пустыне, когда истомившемуся от жажды путнику мерещится влага в предрассветной дымке и он, вдохновлённый надеждой утолить жажду, принимает её за источник прохлады и покоя.
Не кручинься, друг мой сердечный! Не гони надежду, не гони жажду любви из груди своей. Как знать, может следующий момент, за следующим холмом или поворотом судьбы ждёт тебя счастье. Не пропусти его, углубившись в расстройство, не позволяй печали затуманить твой взор. Прими мой нежный воздушный поцелуй, которым я утираю грустинку с лика твоего ясного.
Привет, светлячок!
В Рождественскую ночь я работал, но было спокойно.
Новый год справил по-новому, с надеждой, что и жизнь в наступившем году изменится. Обзвонил почти всех знакомых, посмотрел комедию «Ночь в музее» и благополучно уснул. Славно выспался и утром пошёл гулять по нашей пустынной деревне.
Понравился мне кот на твоей фотке, а ты вся в праздничной дымке, вероятно, от взрывов шампанского и хлопушек.
В Рождество всю ночь падал снег, было тихо и спокойно на душе. Утро порадовало сказочной заснеженностью: до этого было две недели сырости, дождей, слякоти.
Как, кстати, твоя следующая книга поживает, сделала подборку уже?
С Рождеством!
Ой, как приятно, что я кому-то снюсь!
Учёба у меня ползет, как эстонская черепаха. Я методичку даже на работу ношу, но открыть не получается, очень страницы тяжелые, так как по дороге на службу их заваливает снегом, и они смерзаются. Жду оттепели. Единственное, курсовую по современной литре заканчиваю (уже месяц как).
Муза тоже со мной общаться не хочет, от праздников, небось, отдыхает. А так все хорошо.
Приснилась бы и ты мне что ли тоже, м?
Целую плечико.
Господи, милая, дай бог мне чувствовать тебя так, как чувствуешь меня ты…
Ты даже себе не представляешь, насколько целительно мне сейчас твоё внимание! Мне так хреново, просто ужас… Мало того, что злая ведьма Каркадус зарыла в сундуке несметные сокровища моего таланта и отморозила во мне оптимизм, так ещё и в реальность, реальную жизнь навозу навалила: мама на операцию должна лечь, с бывшей женой судебные бодания предстоят. Голову с плеч срывает. Уж и не знаю, зачем жить.
Мне приятно, что ты приглашаешь к себе посмотреть на картины папы. Раньше, со стороны, я никогда не видел, как работают мастера живописи, да и вообще – художники. Фигура художника обычно противоречива, но видение того, как он работает – завораживает и вдохновляет само по себе. Ты проведёшь меня по закулисью живописи Питера, познакомишь с этим миром? Это такое чудо! Просто у меня никогда не было гида. И по своей квартире, конечно, тоже, ведь у вас все стены в папиных картинах.
Целую нежно и вдохновенно!
Привет, бельчонок. Хотя, знаешь, я бы писал «бельчёнок», через «ё». Через «о» не смотрится, хотя грамматически правильно так. Точки над «ё» напоминают мне белкины ушки: которые всегда торчком, как кисточки.
Покопался в фотоархивах и нашёл твои фотки… ты на них такая милая… не налюбуюсь.
Умеешь же ты написать что-нибудь такое, от чего по телу бодрость пробегает и улыбкой расцветает. Я сразу себе представил, как мы рядышком лежим на диване пятками кверху, болтаем ножками, попиваем молочный коктейль и «грызём» историю языка, а рядом мерно кот урчит. И музыка приятная.
Так торопился домой, ты даже себе не представляешь… очень хотелось весточку от тебя получить и, вот какая радость, – получил. Ты – мой светлячЁк. Не удивляйся, если сегодня я тебе приснюсь: мягкий, пушистый и с розовым бантиком на шее, сладко мурлычащий под твоими нежными пальчиками.
Чмок.
Учёба продвигается, с трудом, но к завершению. Последние две работы сведут меня в могилу. Это только первый этап – контрольные, далее подготовка к экзаменам. Нет, я не выживу.
В гости к моему светлячку – это самый волнующий и приятный момент. Если 27 визу получу, то 30 вечером я в Питере и стучусь к тебе.
Как у тебя с учёбой? А вареньем угостишь или только заваркой, а угощенье с собой везти?
– Как ты относишься к Кате?
– Как к Кате.
– Это очень расплывчато…
Мы с Честером стояли на лестнице общаги. Мимо ходили студенты, одни курящие сменялись другими, но в целом было пусто. Нам никто не мешал.
– Хорошо. Тогда отношусь так, как когда ты написала, что у тебя служебный роман и что нам лучше остаться друзьями. Правда, с ней трудно оставаться друзьями. Она критичный человек, очень амбициозна и груба. Не понимает, почему ее не воспринимают так, как она хочет, как звезду. Я никогда не забуду, когда я пришел расстроенный, и мы сидели на скамейке перед общагой, и ты так меня поддержала. А она сказала, что вот, чего я сопли распустил. И ведь именно тогда я уже подумал о том, чтобы с ней расстаться. У тебя есть потрясающая черта – ты делаешь другим приятное, то, что сама бы хотела от них получить. Не знаю, откуда это у тебя, но надеюсь, это никуда не уйдет. Знаешь, как тебя называют за глаза? Мастер деталей. Потому что ты полностью вживаешься в роль. Ты живешь этими чувствами. Я не говорю, что ты играешь, но ведь жизнь игра…
Я молчала, не зная, что ответить на такую внезапную искренность.
Спустя несколько секунд он спросил.
– А ты с тем, другим, все же рассталась?.. Не знаю, почему тебя так привлекают женатые. Просто даже и надеяться на то, что они разведутся… Ведь и Алик тогда… Хоть он в разводе.
– Не сравнивай, это день и ночь просто.
И действительно сравнивать Алика, который пьет, как не в себя, и кидается на любую юбку, с интеллигентным Владом, было неуместно.
– Бывают ведь разные типы женатых мужчин. Одни сами ищут, а другие поддаются.
– Знаешь, что я в тебе ценю? Твою честность и порядочность. Ведь когда ты знал, что я встречаюсь с другим, ты же не делал никаких попыток что-то изменить, возродить…
Честер стал говорить, что это неправда, и я заблуждаюсь на его счет, но я подправила формулировку.
– Просто вряд ли ты, если был бы сейчас женат, сидел и мило со мной разговаривал.
Он подумал.
– Да, ты права… Не стал бы. Кстати, с Катей я стал встречаться в некотором роде после того, как ты сказала про свой новый роман. Ты умеешь вселить веру в то, что человек достоин счастья. И я подумал, что тоже буду его искать. Ты пре… нет, прелесть не то. Чудо. Ты чудо.
Вот же человек! Наверное, именно в этом мы похожи – умении обезоруживать словами, когда совсем нечего возразить.
Он приехал ко мне в Питер, как и собирался. Познакомился с родителями, очаровал их и мою бабушку – даму, которую сложно провести. Он умеет очаровывать, поэтому просто невозможно не быть с ним и не быть сопричастной к этому очарованию.
Меня накрывало то невообразимым влечением к Владу, то ностальгией по Честеру. Влада тоже накрывало. Он метался между мной и своей женой, меняя настроение и барахтаясь в муках совести. А может, мук и не было вовсе, потому что иногда он заявлял с улыбкой, что в диалоге с ней периодически сравнивает ее со мной. Вслух. Я не понимала, зачем он делает это – дразнит мной жену. С гордостью заявляет, что боится назвать ее моим именем. С одной стороны, мне это льстило, но с другой, я ощущала в этом подлость. Его подлость. Но совесть уже мучила меня. Чего Влад добивается?
В этом свете Честер выглядит совсем иначе. Возможно, у него есть недостатки, но он свободен. И любит меня. И с ним безумно хорошо. Не нужно думать, что ему кто-то позвонит, мы можем просто растворяться друг в друге.
…Уже 4 утра.
Мурашка спит. Точнее, пытается, так как приболела.
Экзамены начинаются 16 числа. Надо писать контрольные, а в голове у меня Честер и Влад… Несмотря ни на что, я все равно их двоих постоянно сравниваю. Зачем?!