Кирилл Казанцев
Судить буду сам
– Значит, все… Надежды нет… – стоя у «десятки», тягостно обронил Федор. – Что со мной теперь? Будете писать протокол? – обернулся он к гаишникам.
– Да ладно уж, – отмахнулся старлей. – Учитывая обстоятельства, обойдемся без этого. Доедем сейчас до твоей машины, ее поведет Серега, а ты – со мной. Доставим прямо до дома. Только, дядя, такое дело… Мы с тобой горючки разъездим почти весь лимит, выделенный на дежурство. С горючкой не поможешь?
– Там, в баке, больше двадцати литров. Устроит? – не выразив ни радости, ни огорчения, сообщил Федор.
– Вопросов нет! – охотно кивнул старлей, и они помчались в сторону Наковальского.
…В доме Романцовых этой ночью никто не сомкнул глаз. Прибыв домой с гаишниками и заправив их из своей «семерки», Федор сходил за племянником. Предупредил жену, чтобы та звонила ему на мобильный, как только появятся какие-нибудь новости, и они помчались по улицам поселка в сторону ближайшей АЗС. Заправив машину, что называется «под завязку», они вырулили на шоссе, ведущее к Меднореченску, и «семерка», теперь уже со строгим соблюдением ПДД, пошла по трассе, сворачивая во все закоулки вдоль дороги, где только были съезды в сторону лесополос.
Вадим, племянник Романцова, внешне – типичный «ботаник», страшно переживал из-за случившегося. Руля по трассе, под гул мотора он что-то беззвучно бормотал, судя по всему призывая все мыслимые беды на голову мерзавцев, похитивших его двоюродную сестру. Совершенно миролюбивый парень, студент педагогического вуза, в этот момент он, сложись соответствующая ситуация, без малейшего колебания нажал бы на спуск ружья или автомата, нацеленного на этих нелюдей.
Когда они уже в сумерках проезжали мимо того самого КП, где он сегодня был, Федор вдруг припомнил то, на что в тот момент не обратил внимания, а потом все пытался понять, что же не давало ему покоя. Он вспомнил реакцию майора на вопрос старшего лейтенанта. Тот как-то слишком уж пристально глянул на своего напарника, как будто давал понять, чтобы парень держал язык за зубами. Может быть, ему это только показалось?.. В любом случае, стоило попробовать еще раз поговорить с парнем.
Едва КП остался позади, Федор негромко произнес:
– Вадь, за той фурой стань, я кое с кем хочу переговорить.
Заметив, что на сей раз лейтенант дежурит один, он решительно направился к нему. Тот, заметив мужчину, направляющегося в его сторону, неспешно двинулся ему навстречу, придерживая рукой автомат, висящий на груди.
– Добрый вечер! – подойдя к нему, заговорил Федор.
– Добрый, – еще совсем мальчишеским голосом откликнулся лейтенант. – Вы что-то хотели?
– Послушайте, я ведь вижу, вы – человек порядочный, – торопливо вполголоса заговорил Романцов. – Помогите мне, Бога ради. Припомните, тут не проезжали в шестом часу три иномарки: черный «Лексус», темно-синий «Форд Мондео» и черный «БМВ», в номере три шестерки, задняя правая дверца помята? – зачем-то начал объяснять он, хотя и без того было ясно, что парень его узнал. – Понимаете, у меня украли дочь, ее жених сейчас лежит в реанимации, отец этого парня с тяжелым инфарктом под капельницей… У вас ведь тоже, наверное, есть братья и сестры, есть девушка, будут свои дети… Поверьте – врагу такого горя не пожелаешь. Помогите! Припомните!..
– Свиридов! Ты с кем там лясы точишь? Почему не контролируешь движение? – донесся от КП раздраженный голос майора. – Этот, что ль, опять? Гражданин, вы мешаете работать. Мы вам сочувствуем, но это не наша работа. Для этого есть угрозык. Обращайтесь туда! – направляясь к ним, бурчал он.
– Были! – почти беззвучно прошептал лейтенант и уже громко добавил: – Да я вот и говорю, что ничего похожего мы тут не наблюдали. Не было их – на все сто можете быть уверены.
– Вот именно! – одобрительно поддакнул майор, подойдя вплотную. – Вон сколько машин прет! Вот, пожалуйста, – идут подряд три иномарки: «Опель», «Шкода» и «Рено». Как их всех запомнишь… Так что мы вам тут помочь ничем не можем.
– Ну, извините, что побеспокоил… – И, поблагодарив лейтенанта чуть заметным движением век, Федор поспешил к своей машине.
Теперь он знал определенно: похитители приехали в Наковальское из областного центра. Скорее всего, это сынки или каких-нибудь областных «шишек», или губернских олигархов. А может быть, и тех, и других. Ишь, как майор кипятком зассал при одном лишь его появлении! Скорее всего, он их знает и боится, и подставлять собственную задницу из-за чужого ребенка не станет – это как пить дать.
И хотя боль от случившегося продолжала терзать душу Федора с неослабевающей силой, мимолетное участие со стороны несколько смягчило ее остроту. Значит, еще не все конченые уроды. Значит, еще есть надежда на то, что кто-то сейчас, помимо него, ищет Веру и, может быть, найдет. Он ежеминутно ждал звонка из дома и хорошо представлял себе, как ждут там его звонка. Но что он мог им сообщить?..
Уже настала ночная темень, а они с Вадимом продолжали методично объезжать все окрестные с Медногорском поселки и придорожные гостиницы. Взяв себя в руки, чтобы никто не мог догадаться об истинной причине поиска неизвестных отморозков – он уже успел догадаться, что ее, учитывая некоторые обстоятельства, следует скрывать, – Федор на этот счет придумал несколько разных версий.
Заехав на одну из заправок, якобы чтобы долить бензина, он мимоходом поинтересовался тремя иномарками.
– …Да тут такое дело… – доверительно, приглушенным голосом повествовал он. – Были на рыбалке, на Микулиной речке. Едем вдоль берега, гляжу – впереди парни на трех тачках погнали. Тоже, видать, не клевало, вот они и сорвались. А у берега валяется навороченная мобила тыщ за пятнадцать. Видать, потеряли. Ну, думаю, надо ребятишкам вернуть… А как их сыщешь?
– Ну, взяли бы себе… – улыбнувшись, тоже вполголоса заметила кассирша. – Раз такие мобилы теряют, значит, с голода не умрут.
– Да тут у меня свой интерес появился. Я так смекаю, парни из каких-то верхов. Видать, имеют и связи, и прихваты… А у меня, понимаете, мой охломон залетел под следствие за хулиганку. Ну… подумалось, может быть, люди поспособствовали бы? Кто знает?
Понимающе кивнув, кассирша сокрушенно развела руками – таких она не припоминала.
Продолжая колесить по окрестностям губернского центра в совершенно несбыточной надежде увидеть Веру стоящей где-нибудь на обочине, они заезжали на все попадавшиеся на глаза автозаправки. Уже почти под утро, совершенно измученные, они заглянули на большую АЗС, которая находилась, по сути, уже в городской черте. Насколько мог припомнить Федор, этот микрорайон, изобилующий новостройками, назывался Зубовским, по названию деревеньки, уже давно поглощенной растущим городом.
Выслушав его байку насчет потерянной мобилы, девушка на кассе кивнула:
– Да, они у нас тут иногда бывают… – и, поморщившись, добавила. – Только, мне кажется, никакой благодарности вы от них не дождетесь. Такие свиньи!.. Ведут себя как последнее хамье – нагло, вызывающе, руки распускают… Так что, лучше их не ищите – вам же спокойнее будет.
Поблагодарив девушку, Федор вышел на улицу и на вопросительный взгляд Вадима коротко уведомил:
– Едем домой. А то как бы за рулем не уснуть – еще беды кому-то наделаем. А рассветет – поедем снова.
Вздохнув, Вадим включил передачу, и они поехали обратно в сторону Наковальского.
Глава 2
Веру нашел ранним утром на обочине одной из пригородных дорог проезжавший по ней на своей «Ниве» фермер из района, который с женой направлялся на железнодорожный вокзал встречать родственника, приехавшего погостить из Москвы. Девушка, придя в себя, с трудом выбралась на обочину.
Случившееся было, как кошмарный сон – нападение на них с Виктором, поездка в неизвестность с пьяными, гнусными отморозками, зверское избиение за то, что посмела сопротивляться. Но Вера иначе и не могла. Поддаться по доброй воле этим ублюдкам? Ни за что и никогда! И в машине, и в лесу, куда ее привезла эта шакалья стая, она отбивалась до последнего. За это ее били ногами – долго и озверело. Потом, изнасиловав, избили еще куда более жестоко. В себя она пришла только на рассвете, когда на соседних соснах раздались крики проснувшихся птиц.
Испытывая боль от каждого движения, девушка буквально поползла на шум машин, доносящийся от дороги, невидимой за деревьями. Когда она взобралась на обочину шоссе, невдалеке послышался приближающийся шум мотора, который замер на месте после пронзительного визга тормозов. Послышались чьи-то голоса.
– Господи! Да что же это делается-то?! – подбегая к ней, причитала какая-то женщина.
Какие-то незнакомые люди подняли ее с колючей, срезанной тракторной косилкой стерни и положили на задний диван «Нивы», после чего машина вновь помчалась по дороге. Потом ее снова подняли, положили на носилки и куда-то понесли. Ее обследовали врачи, сделали какие-то уколы, забинтовали голову, к вене подключили капельницу. Часа два спустя в больничную палату буквально вбежали отец и мать, оба осунувшиеся, с побледневшими лицами, с кругами у глаз от бессонницы и тревоги.
Мать, рыдая, обняла дочь, безучастно взирающую на родителей, а отец, хмуро глядя в окно, хрипловато уговаривал:
– Ладно, мать, не надо причитаний! Уж хоть живая, и то – слава богу. А с этой швалью я сам разберусь. Ты, дочка, держись. Всякое в жизни бывает… Пока человек живой – все можно и исправить, и поправить. Главное – не падать духом.
– Что с Витей? – с трудом двигая разбитыми, распухшими губами, чуть слышно произнесла Вера.
– Жив он, жив! – поспешила заверить мать, торопливо утирая слезы. – Он в больнице, врачи говорят, состояние стабильное. Так что… Все будет хорошо…
Федору вскоре пришлось уехать – его ждала работа. Школьный трудовик, он и во время каникул был постоянно востребован. Людмила осталась с дочерью, по телефону договорившись с начальницей о трехдневном отгуле, пообещав потом отработать в счет выходных.
Ближе к обеду в палате Веры появился темноволосый гражданин с кожаной папкой, набитой бумагами. Он представился как дознаватель, который должен провести расследование случившегося. Безучастно глядя перед собой, Вера с трудом находила в себе силы, чтобы отвечать на вопросы, иные из которых вызывали ее крайнее внутреннее неприятие. Визитера интересовало, сколько человек участвовало в изнасиловании, было ли это с ее стороны добровольным, как долго все происходило, запомнила ли Вера своих мучителей, как их имена, не встречалась ли с ними ранее…
Девушка сообщила, что насильники своих лиц не скрывали и поэтому опознать их она сможет. Запомнила, что одного из них звали Романом, а еще одного Казбеком. Когда ее в лесу вытащили из машины, один из подонков – тот самый качок в черной майке – заорал, что сегодня первым будет он.
– Ты чё, Ромаха? Оборзел совсем? – кричал другой. – Сегодня я первый. Ты был прошлый раз.
– Прошлый раз первым был Казбек! – размахивая руками, продолжал орать качок.
Воспользовавшись тем, что подонки отвлеклись, Вера неожиданно укусила за руку одного из тех, кто ее удерживал. Тот, взвыв от боли, выпустил ее запястье. С силой вырвав руку у другого, девушка попыталась бежать, но негодяи, опомнившись, ринулись ей вслед и без труда догнали.
– Ах ты, сука! – держась за укушенную кисть, прошипел отморозок и с размаху ударил девушку кулаком в сплетение.
У Веры потемнело в глазах, и дальнейшее она воспринимала уже, как сквозь сон, тяжкий и запутанный. Ее бросили на землю и стали избивать ногами…
Мать, сидя неподалеку, с трудом сдерживала себя, чтобы вновь не расплакаться. Для нее было невыносимой мукой слушать о пережитом дочерью.
Когда дознаватель, наконец, ушел, в палате появилась медсестра – худая тетка с желтоватым недобрым лицом и язвительной ухмылочкой, которая поменяла на капельнице флакон с лекарством.
– Что, мамаша, – скрипучим голосом спросила она, – не уберегла свою дочку? Приглядывать надо было лучше. А то они, эти вертихвостки, задирают перед кем ни попадя подол, а потом из-за этого парни в тюрьму садятся…
– О чем вы говорите?! – у Людмилы от возмущения даже перехватило дыхание. – Да как вы смеете? Она скромная и порядочная, у нее жениха чуть не убили, она сама чуть жива осталась…
– Ой, да ла-а-а-дно… – прогнусавила та, выходя из палаты. – Знаем мы вас, честных и невинных…
Повернувшись к дочери, Людмила увидела на ее лице слезы.
– Мам, забери меня домой!.. – прошептала Вера. – Я не хочу здесь быть. Здесь все такие злые… За что она так?!
– Ладно, дочка, я сейчас поговорю с врачами… – Людмила вытерла ей слезы и вышла в коридор.
Увидев проходившего мимо врача, который проводил осмотр Веры, она остановила его и спросила, нельзя ли перевести дочь в их районную больницу. Тот недоуменно пожал плечами.
– Вообще-то, ее сейчас транспортировать было бы нежелательно – могут быть осложнения… Вот дня через два можем перевести и к вам в Наковальское. А что за спешка такая?
Не желая выглядеть склочницей, Людмила в общих чертах рассказала о реакции Веры на слова медсестры.
– …Я боюсь, что при таком отношении к ней моя дочь вообще не встанет на ноги… Если только ей не станет еще хуже, – добавила она.
Услышав о медсестре, врач сердито нахмурился: «Вот перечница чертова, мать ее…»
– Знаете, – досадливо поморщившись, врач тронул Людмилу за рукав, – я распоряжусь, чтобы она в палате вашей дочери больше не появлялась. Между нами говоря, я бы ее давно с треском уволил – вот она где у меня сидит! Но она тут кое-кому доводится родней, и мне приходится терпеть, пока сама не уйдет на пенсию. Но к Вере она больше подходить не будет.
– Но почему она так недобро настроена по отношению именно к моей дочери? – Людмила недоуменно развела руками. – Чем ей моя девочка так досадила?
– Видите ли, два года назад ее сын, бездельник и пропойца, за участие в групповухе сел на восемь лет. Представьте себе, трое пьяных дебилов, которым под тридцать, напали на школьницу. Пострадавшая осталась инвалидом. Вот он теперь мамаше пишет из тюрьмы жалобные письма, а она бегает по адвокатам, все надеется добиться его освобождения, да поедом ест тех, кто, по ее мнению, виноват в случившемся с ее сыночком… Но она больше у вас не появится – обещаю. Кстати, это жениха Веры с травмой головы положили в реанимацию?
– А он тоже здесь? – удивилась Людмила.
– Да, в соседнем корпусе… – врач кивнул головой куда-то влево. – Лежит под аппаратом искусственной вентиляции легких. Вообще, конечно, случай очень тяжелый. Из-за удара у него произошло обширное внутричерепное кровоизлияние, нарушены многие функции мозга. Так что, даже если он и выживет, очень трудно будет надеяться на полное выздоровление.
– Только Вере ничего об этом, пожалуйста, не говорите… – смахнув вновь выступившие слезы, Людмила умоляюще прижала руки к груди. – Она ведь первое, что спросила, жив ли Витя.
– Ну, это само собой! – заверил ее врач, с озабоченным видом направляясь в ординаторскую.
Свое слово он сдержал – желчная стерва в палате Веры больше не появилась. Проводила процедуры теперь молодая девчушка, недавняя выпускница медучилища. К вечеру состояние Веры несколько улучшилось, и Людмила начала подумывать, не сходить ли в соседний корпус, посмотреть, как там Виктор. При нем наверняка дежурила Ольга, и обе матери могли бы хоть морально поддержать друг друга. О том, что Виктор в этой же областной больнице, Людмила дочери говорить не стала. Зачем ее сейчас волновать… А вот как только парню станет лучше, она сразу же сообщит Вере эту радостную новость.
Придумав подходящий повод, она направилась к двери, и тут… Чуть не нос к носу столкнулась со склочницей, которая, несмотря на запреты врача, вновь появилась в палате. При виде ее Вера сразу же сжалась в комок, как будто в палату пожаловала сама смерть. А та, что-то бурча себе под нос, начала рыться в стеклянном шкафу. Наконец, взяв какую-то кювету, медсестра направилась к выходу. Людмила внутренне перевела дух, надеясь, что та так же молча покинет палату. Но она ошиблась. Старая скандалистка знала, как лучше всего нанести удар. Уже выходя из палаты, она обернулась:
– Что, нажаловалась на меня заведующему отделением? Вот тебя за это бог и наказал. Вон, вашего женишка только что в морг повезли вперед ногами. Венки идите покупайте…
Людмила испуганно оглянулась. Отбросив одеяло, Вера с отчаянным стоном:
– Витя! Витя! Нет!.. – поднялась с постели и, волоча за собой шланг системы гемодиализа, подключенный к ее вене, бросилась к выходу.
Стойка с флаконом лекарственного раствора с грохотом упала, а девушка, сделав пару шагов, внезапно замерла с остановившимся взглядом. Если бы не успевшая подбежать к ней Людмила, она бы неминуемо рухнула на пол. С трудом уложив дочь на кровать, она вдруг поняла, что Вера не дышит. Выбежав в коридор, Людмила отчаянно закричала:
– Врача! Срочно врача! Помогите кто-нибудь!
Из ординаторской опрометью примчалась молодая медсестра и, проверив пульс, начала спешно делать массаж сердца. Менее чем через минуту в палату прибежал и врач. Тут же подле Веры началась суета с уколами, с дефибриллятором, с какими-то другими реанимационными манипуляциями. Людмила стояла, глядя на медиков, и ждала, когда же они скажут, что все в порядке, что, слава богу, обошлось… Когда? Когда?! Но шли минуты, а усилия врачей результата не давали. Наконец, выпрямившись, врач устало махнул рукой.
– Все… Вы сами видите – мы сделали все, что могли. Что ж вы не углядели и позволили ей встать? – он укоризненно покачал головой.
– Я просто не успела, – еле смогла выдавить из пересохшего горла Людмила. – Когда эта… женщина пришла сюда и сказала, что ее жених умер, она сразу подхватилась и…
Дрожа всем телом, она безудержно заплакала.
– Что? Козялло опять сюда приходила?! – врач сокрушенно всплеснул руками. – Вот сволочь! Я же ей приказал и близко не подходить к этой палате! Ну, тварь…
Видеть свою дочь, лежащей с лицом, накрытым простыней, Людмила больше не могла и, закрыв глаза руками, выбежала из палаты, наткнувшись на кого-то в коридоре.
– Извините… – всхлипнула она и тут увидела перед собой все ту же склочницу.
– Ах ты, гнусная гадина! – как тигрица вцепившись ей в волосы, Людмила ударила медсестру головой о стену. – Это ты убила мою дочь! Ты! Ты! Ты! – плача навзрыд, громко кричала она.
Та истошно визжала, а она все била и била ее головой о стену, о подлокотник стоявшего рядом кресла, о дверную притолоку… Выбежавшие на шум врачи с трудом оторвали ее от медсестры и оттащили в сторону. Та, достав из кармана платочек, утерла сочащуюся из носа кровь и, промокнув ссадину на лбу, истерически завопила:
– Так тебе и надо, сука! А я тебя теперь еще и по судам затаскаю! Ты у меня в тюрьму сядешь! Я сейчас же вызову милицию!
– Зря вы с ней связались! – отпуская Людмилу, тяжело вздохнул врач. – У нас ее тут меж собой только Ведьмой и зовут. Боюсь, немало она вам доставит неприятностей…
В больницу и в самом деле очень скоро прибыл милицейский наряд. Правда, выяснив, в чем дело, милицейские ограничились составлением протокола и уведомлением Людмилы о том, чтобы та в ближайшее время пределов своего района не покидала, поскольку происшедшее вполне могло подпасть под статью уголовного кодекса, и судебное разбирательство было неизбежно. Несмотря на старания Козялло, которая усердно изображала из себя чуть ли не умирающую, опера забирать с собой ее обидчицу не стали.
Узнав о том, что тело дочери они получат только после патологоанатомической экспертизы, убитая горем Людмила отправилась на автовокзал. Вызывать мужа она не решилась – вдруг, узнав о смерти Веры, он в дороге в расстройстве допустит ошибку, и тогда уж действительно беды им не расхлебать. Взяв билет, она вдруг увидела Ольгу, сидящую в зале ожидания в черном траурном платке. Она подошла к ней, и женщины, обнявшись, сидели так до отбытия своего автобуса.
…Виктора и Веру хоронили в один день и в одной могиле. Провожать их пришел почти весь райцентр. Кое-кто приехал даже из соседних сел. О случившемся с молодой парой в день их помолвки знали все без исключения. После прощальных слов и отпевания, когда под плач близких гробы опустили в могилу, а на ней установили два креста, поднявшийся на табуретку мужчина пенсионного возраста – бывший школьный учитель, человек в Наковальском очень уважаемый, попросил всех на минуту задержаться.
– … Оба они учились у меня – Витя на три года раньше, потом Вера. Они могли бы стать прекрасной, замечательной парой… – Старик смахнул слезы. – Они наши земляки, которых убили какие-то негодяи. Убили цинично, глумливо, бросив этим вызов всем нашим людям. Я уверен, что это дело рук сынков тех, кто поставил себя выше закона и общественного мнения. Поэтому у меня есть опасение, что, как это у нас часто бывает, случившееся «спустят на тормозах». Этого допустить никак нельзя! И поэтому у меня ко всем просьба. Сейчас в столовой нашей третьей школы будет поминальный обед. Понятно, что все на нем присутствовать не смогут. Но я прошу вот о чем. Во дворе школы я буду собирать подписи под заявлением в Генеральную прокуратуру, чтобы это дело было взято под особый контроль. Иначе, если мы этого не сделаем, то, значит, согласимся с тем, что они – всевластные, что они – для нас цари и боги, а мы – безгласное быдло, с которым вольно поступать как заблагорассудится.
– Петр Васильевич! Придем! Все будем! – откликнулись десятки голосов, по большей части молодых.
Непривычная для Наковальского огромная, преимущественно траурно одетая толпа задвигалась, зашевелилась и, разбиваясь на мелкие, живые ручейки, начала покидать поселковое кладбище. К Петру Васильевичу приблизился официозно одетый гражданин с осанкой пингвина и, склонившись к его уху, негромко заговорил:
– Петр Васильевич, всецело уважая вас и чтя скорбь родителей, тем не менее хотел бы спросить: а у вас разрешение соответствующего органа власти на проведение объявленной вами акции есть? Понимаете…
Остановившись и измерив взглядом «законника», старый учитель саркастично улыбнулся.
– Эх, Аркашка, ты, Аркашка! Был Аркашкой, им и остался, хоть и вознесла тебя судьба до замов районного главы, хоть и положено теперь тебя звать Аркадием Геннадьевичем… Вот как в школе ты был безынициативным приспособленцем, чеховским Беликовым, живущим по принципу «кабы чего не вышло», так и сейчас живешь. Да ни у кого ничего я спрашивать не собирался и не собираюсь. Митинга там не будет – не паникуй. Просто люди будут подходить и ставить подписи. Только и всего.
– Петр Васильевич… – уязвленный чиновник недовольно скривился. – А вообще, если подумать, это очень надо – собирать подписи и посылать письмо Генеральному прокурору? Тут ведь милиция своего последнего слова пока еще не сказала. А вы пытаетесь представить дело так, будто заведомо уверены, что никого она не будет искать.
– А я, многоуважаемый Аркадий Геннадьевич, именно так и думаю – никого милиция не поймает, и никто не понесет наказания. – Старый учитель с какой-то даже жалостью смотрел на своего бывшего ученика-троечника, со школьных лет не обладавшего никакими иными талантами, кроме одного-единственного – угождать тем, кто сильнее. – Поэтому и хочу обратиться в Москву. И еще хочу вам напомнить главный постулат демократии: разрешено все, что не запрещено. Закон не запрещает собирать подписи под частным письмом? Нет? Ну, тогда – будьте здоровы.
Количество желающих подписаться под письмом превысило несколько сот человек. Упаковав письмо в большой конверт, Петр Васильевич отнес его в районное почтовое отделение, где оформил как заказное с уведомлением. Ему не дано было знать, что в это время в кабинете районного главы шло совещание в узком кругу, где, помимо самого главы, присутствовал Аркадий и заведующая районным узлом связи. Аркашка после разговора со своим бывшим учителем, что называется, «теми же ногами» спешно помчался в администрацию.
Глава района Крутахин, узнав о намечающейся акции, тут же «вызвонил» к себе завпочтой. Дело начинало принимать серьезный оборот, а значит, нужно было срочно что-то предпринимать. «Ну, надо же, – сокрушался Крутахин, – совсем народ распустился с этой демократией. Местные власти ни в грош не ставят. Хорошо, хоть Аркашка оказался в нужное время в нужном месте. А то ведь и правда письмо могло до Москвы дойти. А там неизвестно еще, как к нему отнесутся. Что, если воспримут как сигнал, свидетельствующий о бездействии местных властей и их некомпетентности? Поэтому самое лучшее, если оно никуда за пределы района не уйдет».
Когда заведующая почтовым отделением ушла, пообещав «принять все необходимые меры», Крутахин созвонился с начальником милиции Багрячим и прокурором района Ныльцом. Теперь в его кабинете заседал уже «квартет мыслителей», обсуждавших общественно-политическую ситуацию, сложившуюся в связи со смертью молодой пары.
– Господа, как вы сами видите, у нас в Наковальском ситуация довольно накаленная… – заговорил глава. – Поселок у нас крупный – восемь тысяч населения. Но, по сути, почти все друг друга знают. И случившееся с этими… э-э-э… Романцовой и Усачевым стало очень серьезным фактором, влияющим на, так сказать, брожение умов…
Крутахин вкратце рассказал о настроениях, царивших на кладбище, и начавшемся сборе подписей под письмом в Генпрокуратуру. Правда, умолчал о своем поручении, данном заведующей районным узлом связи.
– И вот в связи с этим, господа, нужно приложить все усилия, чтобы это, без преувеличения, резонансное преступление было раскрыто. – Глава покосился в сторону начальника милиции. – Что скажешь, Тимофей Яковлевич?
– Никого по этому делу ни найти, ни задержать не удастся, – лаконично уведомил тот.
– Это почему же? – в один голос спросили глава с прокурором.
– Да по той же самой причине, почему в прошлом году не нашли виновников ДТП со смертельным исходом на пересечении улиц Южной и Клары Цеткин. Там, помнится, парень и девушка из известных в районе семей в нетрезвом виде катались после дискотеки и в результате наезда причинили смертельную травму подростку. Надеюсь, вы догадываетесь, о ком идет речь…
Глава района и прокурор, мельком переглянувшись, с досадливой миной на лице уперлись взглядами в стол.
– Ты хочешь сказать, наломали дров ребятишки из… – приглушенно заговорил Крутахин и, не докончив, ткнул пальцем куда-то вверх.
– Вот именно, – хмуро подтвердил Багрячий. – Из тех, кого нам не достать. Да и пытаться это делать, сами понимаете, не стоит – себе дороже выйдет.
– Но делать все равно что-то надо! – Крутахин стукнул кулаком по столу. – Нам еще не хватало тут митингов, шествий, голодовок, самосожжений… Придумайте что-нибудь.
– А что я, по-вашему, могу придумать? – Багрячий затряс перед собой руками.
– Придумаешь, придумаешь… – многозначительно глядя на него, хмыкнул глава. – В позапрошлом году нашли же выход, когда от побоев, нанесенных неизвестным лицом, умер преподаватель музыкальной школы Соломкин? Правильно, на двенадцать лет сел нигде не работающий, ранее судимый Халитдинов. Но по району до сих пор ходят упорные слухи, что на самом-то деле Соломкина от нечего делать избили два перепивших сержанта ППС. Так что, уважаемый Тимофей Яковлевич, думайте, как выйти из положения. Думайте!
– Я получил информацию о том, что в отношении Людмилы Романцовой возбуждается уголовное дело по факту нападения на медсестру областной клинической больницы Ядвигу Козялло, – закуривая, сообщил прокурор.
– Да, мне рассказывали… – кивнул Крутахин. – Эта особа в издевательской форме сообщила потерпевшей о смерти ее жениха, из-за чего у той отказало сердце. Сегодня на похоронах об этом много говорили. Ч-черт! Если суд признает Романцову виновной и назначит ей наказание, то… Там нельзя по вашей линии договориться, чтобы Козялло самой дали по шапке и она отказалась от своего иска?
– Попробую… – почесав затылок, пообещал Нылец.
…На следующий день после похорон Федор зашел в райотдел милиции. Начальник угрозыска Закирбеков, сочувственно вздыхая, сообщил, что он лично взялся за расследование этого дела. Более того, главный районный «пинкертон» заверил, что им будет предпринято все возможное, чтобы в ближайшее время преступники были найдены и пошли под суд.
– Ну, вы хотя бы узнали, чьи это машины, что на них могли быть за люди? – несколько настороженно спросил Романцов.
– В принципе, уже почти установили, – охотно кивнул тот. – Еще вчера в пригородной зоне Меднореченска в разных местах были найдены брошенными три иномарки, ранее заявленные в розыск как угнанные от базы отдыха «Ласточка». Сейчас с ними работают эксперты – ищут отпечатки пальцев, какие-либо вещдоки, по которым можно будет выйти на преступников.
– То есть все это дело учинили не хозяева этих машин? – Федор удивленно посмотрел на Закирбекова.
– Да, есть версия, что в Меднореченске появилась банда отмороженного хулиганья, занимающаяся угонами автотехники, на которой потом совершаются различные преступления. До этого они особо о себе не заявляли, и все до поры до времени им сходило с рук. Ну, а этот случай уже из ряда вон, как говорится. Если появится что-то новое, мы вам сообщим, – явно ставя точку в разговоре, заверил «пинкертон».
Из райотдела Романцов выходил со смешанным чувством недоумения и досады. Внутренне он чувствовал, что его не самым искусным образом пытаются обмануть. Но не мог понять – чего ради затеваются все эти хитрые игры. Хотя и об этом догадаться было несложно… Сержант запаса спецназа ВДВ, потомок уральских казаков, кроме вольнолюбивого, непокорного характера, имел еще и хорошо развитую интуицию, благодаря которой во время облавы на волков, когда те зимней порой наведывались поразбойничать в их края, он всегда точно угадывал, куда именно ринутся серые хищники, преследуемые бригадой охотников.
Федор догадывался – по интонации голоса «пинкертона», по его не очень искреннему взгляду, по не слишком убедительной жестикуляции, – что главный районный сыщик исполняет чей-то приказ отвести подозрения от настоящих убийц, подсунув ему какую-нибудь маргинальную, отмороженную шпану, к гибели Веры не имеющую никакого отношения. Идя домой, он вдруг подумал о том, что, наверное, не случайно киношники сняли ставшего популярнейшим в России «Ворошиловского стрелка»…
* * *
Летним вечером, в уже сгустившихся сумерках, когда город залил теплый оранжевый свет галогеновых ламп, по одной из магистральных улиц Меднореченска – проспекту маршала Конева – мчалась лихая колонна из трех иномарок. Судя по манере езды, сидевшие за рулем или изрядно перебрали, или взялись галопировать, получив всего пару уроков вождения. Они внаглую пересекали даже двойную сплошную, вылетая на встречную полосу, из-за чего оказавшимся на их пути приходилось шарахаться к своей обочине. Или пролетали под светофорами, ничуть не заботясь о том, какой те подают сигнал. Ни запрещающих, ни каких-либо иных знаков они словно не замечали.
