Кирилл Шелестов
Смерть Отморозка. Книга Вторая
Глава четвертая
После переезда Дорошенко в новый дом Норов взял привычку наведываться к нему в гости по выходным. Сережиной жене он что-нибудь дарил из запасов, хранившихся на такой случай в багажнике машины, а ребенку привозил сладости или игрушки. Пользуясь тем, что дружеский визит начальника воспринимается подчиненными как знак особого отличия, он о своих визитах заранее не предупреждал, – звонил уже с дороги. Ему всегда были рады, во всяком случае, делали вид.
Норов приезжал то один, то в компании своих случайных подружек, одной или двух, – в зависимости от того, сколько их оказывалось под рукой. Привозить в семейный дом дам такого пошиба было, конечно, не особенно прилично, но Норов по-свойски не стеснялся ни Сережи, ни его жены.
Однажды в конце лета Норов застал у Дорошенко симпатичную семейную пару; оба были молоды, стройны, спортивны, – такие не часто встречаются в провинции, где толстеют и опускаются рано. Муж, высокий, темноволосый, с задумчивыми карими глазами и приятным баритоном, был немногословен, серьезен и внимателен к жене – голубоглазой блондинке, тоже высокой, которая, в отличие от него, легко и задорно смеялась. Звали их одинаково, Олег и Ольга, и совпадение имен подчеркивало их сходство.
Приехали они на скромных отечественных «Жигулях», оставленных у ворот дома, снаружи. Машина была чисто вымытой, без вмятин и царапин, – за ней следили. С собой они привезли девочку, лет 12, темноволосую и темноглазую, еще нескладную и застенчивую, похожую на Олега. Ее тоже звали Ольга.
Женщины готовили на кухне обед, а мужчины жарили во дворе шашлык; Дорошенко считался по этой части большим специалистом. Олег умело, со знанием дела помогал ему, а младшая Ольга под руководством матери накрывала на стол. Норов присоединился к мужчинам. В ходе необязательного разговора выяснилось, что у Олега и Ольги есть еще сын, 16-ти лет, который остался дома.
– Сколько вам лет? – удивился Норов.
– Мне – 38, Ольга – на год старше.
– Вы оба выглядите гораздо моложе!
– Спасибо, передам Оле, она будет рада. Женщины всегда переживают по поводу возраста и внешности.
– Все переживают, – заметил Дорошенко, помахивая картонкой над потрескивающим шашлыком и морщась от дыма.
– Ты тоже? – спросил Норов.
– Конечно! Хочу всегда выглядеть молодым и красивым.
– Зачем?
– Чтоб девочкам нравиться!
– А как же твои семейные ценности?
– Одно другому не помеха, – Дорошенко хмыкнул.
Норов заметил легкое неодобрение, мелькнувшее в лице Олега, – тот, похоже, был из правильных, на сторону не гулял.
Во время общего обеда шашлык запивали красным вином, недорогим и не очень хорошим, видимо, покупая его, жена Дорошенко, по привычке экономила. Олег и Ольга вино хвалили, они явно не были избалованы. Жена Дорошенко, гордясь достатком, объясняла Ольге, как устроен дом, и Ольга искренне восхищалась его удобством. Ей все здесь нравилось: размеры, сад, старый клен возле террасы. Своего желания переехать из квартиры в собственный дом она не скрывала, но зависти не проявляла. Сережа, в свою очередь, держался с Олегом несколько покровительственно и именовал его Олежкой.
Сережа расспрашивал Олега о работе. Тот был главным инженером на машиностроительном заводе, который при советской власти считался флагманом отрасли. В новые времена, в условиях развала промышленности, завод утратил свое значение, его продали за гроши олигарху, который обитал в столице, много времени проводил в Штатах, а в Саратове почти не показывался. Его представители растаскивали завод по кускам, распродавая, в первую очередь, принадлежавшую предприятию недвижимость. Помешать этому Олег не мог. Он говорил об этом сдержанно, с горькой иронией, но было заметно, что гибель предприятия, которое он считал родным, была для него болезненной темой.
Речь зашла о политике, в ту эпоху в России все разговоры неизбежно сводились к политике. Олег оживился, и они с Норовым слегка заспорили. Дорошенко, воспользовавшись моментом, попросил разрешения включить телевизор, там шел футбол. За несколько последних лет Сережа успел побывать и гражданином мира, и демократом-рыночником, и консерватором-государственником, и русским националистом, и украинским националистом, и либералом-западником. Сейчас к политике он относился утилитарно, – он на ней зарабатывал.
Олег в целом поддерживал реформы в стране, но разгул дикого капитализма его удручал. Распродажу производств, доставшихся в наследство от Советского Союза, поспешную приватизацию целых отраслей он считал варварством и новым большевизмом. Норов утешал его тем, что все эти негативные явления носят временный характер, их нужно просто пережить, перетерпеть, чтобы затем встать на новый, цивилизованный путь развития.
В будущее Норов смотрел с оптимизмом. Оперируя цифрами экономических показателей и статистическими данными, он доказывал, что России потребуется десять – пятнадцать лет на преодоление экономического кризиса, после чего должен наступить период долгого и неуклонного подъема. Олег с его доводами не соглашался; он был настроен более скептически. Он не любил Ельцина и высказывал опасения, что у его правительства нет ясной экономической программы, что самого Ельцина волнует только власть и что рядом с ним слишком много воров и проходимцев.
Слушая мужа, Ольга сочувственно кивала и изредка вставляла реплики, подтверждавшие его правоту. Вероятно, все это они не раз обсуждали между собой. Маленькая Ольга, сидевшая за столом вместе со взрослыми, молчала, но по ее лицу Норов видел, что она следит за дискуссией и понимает ее. Жена Дорошенко явно скучала и вскоре вовсе ушла из-за стола под предлогом посмотреть, как там сын, с которым в это время занималась няня.
Когда компания перешла от шашлыка к десертам, Дорошенко принес гитару и попросил Олега спеть. Тот не стал ломаться, взял гитару, покрутил колки и исполнил своим приятным баритоном несколько песен бардовского репертуара, все еще модного с советских времен в интеллигентских кругах. Ольга ему подпевала, не сводя с него веселых, любящих глаз.
***
– Bonjour à toutes et à tous, – со снисходительной начальственной интонацией проговорил Лансак, первым важно входя в гостиную. – О, мадам Пино, вы тоже здесь? Приятная неожиданность! Может быть, нам и с вами удастся побеседовать? Заодно, а?
– Боюсь, не получится, месье Лансак, – вежливо ответила Лиз. – У меня сегодня много работы. Привет, Виктор, привет Мишель.
– Привет, Лиз, – нестройно отозвались жандармы, появляясь следом за своим шефом.
Виктором оказался чернявый; белобрысого звали Мишелем. Они представляли собой занятную пару: невысокий, плотный, черноволосый и подвижный Виктор со смышлеными веселыми глазами, и длинный, светловолосый худой, анемичный простоватый Мишель, с полуоткрытым будто от удивления ртом. Виктору было лет сорок, Мишелю – вряд ли больше 25.
– У вас что-то с лицом, месье Норов? – осведомился Лансак, бесцеремонно разглядывая Норова. – Вы опять упали? На сей раз, похоже, с самого верха лестницы?
Чернявый Виктор прыснул. Долговязый Мишель крутил головой по сторонам с простодушным деревенским любопытством, разглядывая Норова, его гостей и обстановку дома.
– Кажется, у меня аллергия на ваш одеколон, – с досадой ответил Норов. – Едва почувствую, сразу раздувает.
Лансак пропустил эту реплику между ушей.
– Я смотрю, у вас тут была веселая вечеринка, – проговорил он, кивая на разбитое окно. – Отмечали начало карантина, месье Норов? Это, кстати, не пуля сюда попала?
– Пуля, месье Лансак? – недоверчиво переспросила Лиз. – Откуда тут пуля?
– Вот и я удивляюсь, мадам Пино. До того как в наших местах поселился месье Норов, у нас все было тихо-спокойно, сами знаете. А тут вдруг одно убийство за другим. Да вот еще пули летают. Даже мне не по себе.
Он поежился и, обернувшись, посмотрел на Норова сквозь круглые очки. Взгляд его был откровенно насмешливым и недобрым.
– Не могли бы вы объяснить цель вашего визита? – с легким раздражением осведомился Норов.
– Могу, – все так же насмешливо согласился Лансак. – Вы уже знаете про убийство месье Камарка и, конечно, слышали про убийство мадам Кузинье, не так ли? В настоящее время мы опрашиваем всех людей, знакомых с ними и проживающих поблизости.
– Разве убийствами занимается сельская жандармерия?
– Нет, месье Норов, это дело полиции. Но нам часто поручают предварительные опросы. Должен сказать, что со вчерашнего дня во Франции в связи с карантином вообще особое положение. Почти треть отделений в наших краях временно закрыта, людей не хватает. Нам приходится успевать повсюду.
– Я видела в новостях, что в Тулузе какие-то беспорядки? – вспомнила Лиз. – Вы не в курсе?
– Подростки жгут машины, – охотно пояснил чернявый. – В знак протеста против карантина.
– В арабских кварталах? – предположила Лиз.
Лансак посмотрел на нее с многозначительной улыбкой.
– Мы не делим людей по национальности, мадам Пино, – дипломатично возразил он. – Туда сегодня стянуты дополнительные силы полиции и отправилось начальство. Короче, нас призвали на помощь. Надеюсь, вы не возражаете против того чтобы ответить на пару вопросов, месье Норов?
– Если недолго, – ответил Норов.
– Вот и хорошо. Благодарю вас.
Сегодня Лансак держался не столь надменно, как во время предыдущей встречи, однако его вежливость не обманывала Норова. Неприятное ощущение, возникшее при виде жандармов, не покидало его.
– Может быть, нам следует позвонить адвокату? – по-французски спросила Анна, обращаясь к Норову.
Лансак изобразил удивление.
– Простите, мадам Поль-ян,… – он запнулся.
– Полянская, – подсказал Норов.
– Поль-янска, – с трудом раздельно повторил жандарм. – Зачем вам адвокат, мадам Поль-янска?.. Это же не допрос, всего лишь дежурный опрос свидетелей. Вы ведь не совершили ничего дурного, не так ли?
Последнюю фразу он произнес с нажимом и выжидательно посмотрел на Анну, прищурившись сквозь очки. Она ответила ему холодным взглядом прозрачных глаз.
– Мы и в прошлый раз не совершили ничего дурного, – напомнила она. – Всего лишь ехали в аптеку за лекарствами, однако вы все равно едва нас не оштрафовали.
– Но все-таки, не оштрафовал, мадам Польянска, – возразил Лансак. – Хотя формально имел на это право.
– Давайте перейдем к делу, – перебил Норов.
– Конечно, – кивнул Лансак.
– Можно я продолжу работу? – спросила Лиз. – Вам всем, наверное, лучше перебраться на кухню или в кабинет месье Поля, чтобы я вас не беспокоила. Я собираюсь включить пылесос…
– Пойдемте на кухню, – пригласил Норов. Ему не хотелось видеть в своем кабинете жандармов.
– Как скажете, месье Норов, – кивнул Лансак.
***
После обеда жена Дорошенко повела обеих Ольг показывать высаженные ею цветы, она обожала садовничать и огородничать. Мужчины остались одни на веранде.
– А вас не тянет заняться политикой непосредственно? – поинтересовался у Олега Норов. – Чувствуется, она вас сильно занимает.
– Вообще-то я депутат районного совета, – признался тот с негромким, виновато-застенчивым смешком, очень ему шедшим. – Серьезным уровнем, это, конечно, не назовешь, но все-таки…
– От какой партии?
– Я – демократ, но шел как независимый.
Норов понимающе кивнул. После невыполненных обещаний и реформ, разоривших население, демократы в народе утратили свою прежнюю популярность, и то, что Олег не афишировал на выборах свою партийную принадлежность, свидетельствовало об его умении трезво оценить ситуацию.
– Собираетесь идти дальше?
Олег посмотрел ему в лицо своими грустными карими глазами.
– Хочу принять участие в следующих выборах, – серьезно подтвердил он.
– В область, в город? Или уж сразу в Государственную думу?
– В город,.. – он на секунду заколебался и повторил уже тверже: – В город, да.
Норову захотелось его подбодрить.
– Думаю, вас выберут, тем более что времени подготовиться у вас достаточно, ведь следующие городские выборы только через три года.
– Я имел в виду выборы будущего года…
– А какие у нас выборы в следующем году? – удивился Норов.
– Мэра, Павел Александрович, – подсказал Дорошенко.
– Мэра? – переспросил Норов и уставился на Олежку. – Вы хотите избираться мэром?
– Ну… вообще-то, да,.. – смущенно улыбнулся он. – Такие планы у меня имеются.
– Вы считаете, что у вас есть шансы?
Вопрос был слишком прямым, даже бестактным; Норов все еще не мог поверить.
– Ну… как вам сказать… Мне кажется, есть… пусть и немного…
Норов перевел взгляд на Дорошенко, ожидая от него разъяснений, но тот только развел руками, словно снимая с себя всякую ответственность.
***
– Прошу, – сухо сказал Норов Лансаку, указывая в сторону кухни и пропуская его вперед.
Прежде чем пройти, Лансак окинул вопросительным взглядом Гаврюшкина.
– Ваш друг, месье Норов?
– Я бы не сказал.
– Тогда что этот месье здесь делает?
– Заехал в гости.
Гаврюшкин, напряженно прислушивавшийся к их разговору, догадался, что спрашивают про него.
– Че он хрюкает? – подозрительно поинтересовался он у Норова.
– Спрашивает, не друг ли ты мне?
Гаврюшкин даже выпрямился от возмущения.
– Ноу! – решительно заявил он Лансаку и для убедительности помотал головой. – На х.й мне такой друг?! Ай эм хасбанд.
Он постучал себя по груди, затем показал на Анну.
– Pardon? – озадаченно проговорил Лансак. – Vouz voulez dire “un epoux”? Ou non? (Вы сказали «муж»? Верно?)
Лиз вновь напряженно сощурилась, как делают французы, когда не понимают иностранцев.
– Хасбанд зет вуман, – пояснил Гаврюшкин и вновь ткнул пальцем в сторону Анны. – Нор, переведи им.
– Ты и так неплохо справляешься, – с досадой ответил Норов.
– Позвольте ваши документы, – обратился Лансак к Гаврюшкину. – Паспорт, – это слово он старательно произнес по-английски.
Гаврюшкин заколебался.
– Нор, скажи им, что у меня нет с собой документов, – сказал он.
– Тогда тебя загребут для выяснения личности.
– Блин! Ин зе кар, – сказал Лансаку Гаврюшкин, показывая за окно на улицу. – Паспорт ин зе кар.
– Так это ваш черный «Мерседес»? – спросил Лансак по-французски.
Про «Мерседес» Гаврюшкин понял.
– Майн, – подтвердил он, кивая. – Майн кар. «Мерседес».
– Надо тебе было все-таки залезть на дерево, – вполголоса заметил Норов. – Каркать у тебя лучше получается, чем говорить.
– Вы крайне неудачно его запарковали, – продолжал Лансак, обращаясь к Гаврюшкину. – Его очень трудно объехать. Лучше его переставить. Переведите ему, месье Норов, будьте любезны. И попросите месье принести документы.
Норов перевел. Гаврюшкин ругнулся:
– Блин, Нор, все из-за тебя!
– Извини. Зря ты откликнулся на мое приглашение и приехал сюда.
Сердитый Гаврюшкин направился к выходу. Лансак выразительно посмотрел на долговязого Мишеля, и тот поспешил за Гаврюшкиным. Вероятно, Лансак опасался, что Гаврюшкин сбежит, а чернявого Виктора предпочитал держать при себе.
***
– Значит, вы хотите стать мэром Саратова, – с сомнением покачал головой Норов. – Что ж, это по-русски, по-бонапартовски.
– Любить, так уж королеву! – с усмешкой поддакнул Дорошенко.
Норов покосился на женщин, в отдалении присевших у грядки с огурцами. На королеву толстая жена Дорошенко не походила.
– Ну какой из меня Бонапарт! – смутился Олег. – Кстати, моя фамилия Осинкин.
– Тоже воинственно.
Дорошенко засмеялся. Олег не обиделся.
– Я отдаю себе отчет в том, что кампания будет трудной, но я не боюсь.
– Верю.
– Почему вы так скептически улыбаетесь?
– Думаю, вы не боитесь, потому что вас не били по-настоящему.
– Павел Александрович, – примирительно вмешался Дорошенко. – Но ведь совсем не обязательно лезть в драку. Разве нельзя организовать кампанию мирно, в доброжелательном ключе? Мне кажется, люди устали от войн, от этой грязи, которую видят по телевизору, на страницах газет. Везде одно и то же: тот вор, а этот – еще хуже. Бандиты, убийства, коррупция… сколько можно?! Хочется чего-то спокойного, положительного.
Норов нахмурился. Он знал в Дорошенко это обывательское желание отсидеться в кустах в минуту опасности. Оно его раздражало.
– Футбола, например? – саркастически осведомился Норов. – Притомился от сражений, да, Сережа? Ведь ты так много воевал! Раны болят?
– Да я не в этом смысле, Павел Александрович,.. – поспешно принялся оправдываться Дорошенко.
– Сколько, по-вашему, будет стоить кампания в мэры? – не слушая его, спросил Норов у Осинкина.
– Ну… – замялся тот. – Не могу в данную минуту ответить точно. Миллиона три долларов?
– Миллионов десять, – поправил Норов.
– Так много? – недоверчиво переспросил Осинкин.
– Это – если Сережа ничего не украдет.
– Пал Саныч! – с укором воскликнул Дорошенко. – Разве я ворую?!
– Прошу прощения, хотел сказать, «не завысит смету».
– Десять миллионов! – ошеломленно повторил Осинкин. – Я, конечно, не могу не доверять вашей оценке, но мне она представляется несколько… чересчур…
– У нынешнего мэра – в руках весь административный ресурс плюс избирком, – пояснил Норов. – Чтобы получить доступ к прессе и развернуть агитацию, вам придется тратить в три больше.
– Не обязательно, – возразил Осинкин. – Люди ведь не дураки, они понимают, где правда, а где их обманывают.
Подобные разговоры Норов считал пустыми. Он даже не стал спорить.
– Вы найдете три миллиона? – вместо этого спросил он.
– Нет, – ответил Осинкин и немного покраснел. – Таких денег мне никто не даст. Вот если бы вы возглавили мою кампанию…
Он прибавил это как бы в шутку, но с надеждой.
– Я не возглавлю, извините. Вы мне симпатичны, но за утопические проекты я не берусь.
– Жаль, – грустно проговорил Осинкин.
Он помолчал, вздохнул и прибавил:
– Но я все равно пойду.
И он опять издал свой застенчиво-виноватый смешок.
***
Гаврюшкин и долговязый жандарм вернулись через несколько минут. Гаврюшкин протянул Лансаку паспорт в черной кожаной обложке, которую тот снял и принялся листать документ.
– Гав-руш, – начал выговаривать он, но не сумел с первого раза дойти до конца. – Гав-руш-кин. – Он сделал ударение на последний слог и посмотрел на Гаврюшкина. – Так?
– Ну, примерно, – недовольно отозвался тот по-русски и прибавил. – Боле-мене. Ладно, ес.
Перед представителем власти он заметно убавил привычный уровень агрессии.
– Вы сказали, что вы муж мадам Полянски? – продолжал Лансак на ломаном английском. – Я правильно вас понял?
– Ес, ес, – закивал Гаврюшкин.
Лансак еще полистал паспорт, и взглянул на Анну. Она покраснела. Лансак задумчиво перевел взгляд на опухшую физиономию Норова, и в его лице вдруг появилось нечто вроде улыбки, той тонкой, едва приметной улыбки, которой умеют в пикантных ситуациях улыбаться лишь французы, даже если они – толстые важные жандармы.
– А! Теперь понятно, по какому поводу состоялась вчерашняя вечеринка, – как бы про себя негромко заметил он.
Чернявый Виктор хмыкнул.
***
– Ты бы лучше отговорил своего Олежку от этой затеи, – сказал Норов Дорошенко. В понедельник утром они обсуждали дела в кабинете Норова, и Норов вдруг вспомнил про Осинкина. – Жалко его, славный парень. Неглупый, интеллигентный, кажется, порядочный. Сломает себе шею ни за грош.
– Пробовал, не так-то это просто. Олежка только с виду мягкий, а на самом деле – упрямый. А может, пусть его? Поучаствует, набьет шишек, наберется опыта. Не получится с первого раза – вдруг пролезет со второго?
– Не уверен, что он захочет во второй раз соваться. Отобьют желание. Пресса искупает его в канализации, бандиты сожгут его трудовые «Жигули», с работы его выгонят, а в результате наберет он процентов пять, в лучшем случае – семь.
– Паш, – вкрадчиво проговорил Дорошенко. – А, может быть, все-таки возьмешься? Представляешь, избрать мэра Саратова! Вопреки всем прогнозам! Красиво!
– Сережа, в отличие от тебя, я никогда не увлекался фантастикой.
– Я читаю только научную фантастику, Павел Александрович. Если во главе кампании встанете вы…
– То меня вместе с ним похоронят в братской могиле, а ты убежишь в Кривой Рог. Ты, кстати, давно его знаешь?
– Да уже лет десять, если не больше. Когда я в лаборатории работал, мы на их заводе заказы размещали. Он очень порядочный человек; никаких взяток, подарков, – ничего такого. Деньги для него вообще на втором месте. Он – идейный, как ты.
Дорошенко старался льстить Норову при каждом удобном случае.
– Не такой уж я и идейный. Ну, ладно, допустим… в порядке ненаучной фантастики… А деньги мы где возьмем?
– Как только саратовский бизнес увидит, что ты за него…
– То все от нас разбегутся! Коммерсанты никогда не станут ссориться с властью, ты же знаешь.
– Но есть же недовольные! К тому же у нас имеются и другие источники финансирования. Обсуди эту тему с Ленькой, вдруг он заинтересуется? Заполучить в Саратове собственного мэра, плохо ли?
***
На кухне Лансак и чернявый Виктор сели с одной стороны стола, Анна и Норов расположились с другой. Гаврюшкин устроился в торце, а долговязый молодой Мишель остался стоять, – для него табурета не хватило. Лансак достал блокнот и ручку.
– Pardon! – спохватился он. – Забыл вам представить моих подчиненных: жандарм Дабо, – он кивнул на белобрысого Мишеля.
Тот что-то доброжелательно промычал, продолжая с любопытством глазеть на Норова.
– И … Пере, – закончил Лансак, чуть повернувшись в сторону чернявого Виктора.
Перед тем как назвать фамилию своего водителя, он произнес какой-то длинный, по-французски пышный и совершенно непереводимый титул, что-то вроде «marechal des logis» и еще «chef». Подумав, Норов сообразил, что чернявый – сержант, а может быть, даже старший сержант.
– Enchanté! – осклабился Виктор Пере.
– Enchanté! – с опозданием произнес туповатый Мишель.
– Не могу сказать, что рад вас видеть, парни, – по-русски проворчал Норов, но заставил себя вежливо улыбнуться обоим.
– Для начала несколько вопросов общего характера. Ваша профессия, месье Норов?
– Директор по развитию рекламной фирмы.
– Российской?
– Российской.
Норов действительно сохранил одну из своих фирм, совсем небольшую. Существовала она номинально, прибыли не приносила, но позволяла ему получать скромную законную зарплату и без запинки отвечать на вопросы о своем трудоустройстве.
– Вы снимаете этот дом у мадам Пино?
– У мадам и месье Пино, верно.
– Сколько времени в году вы обычно проводите во Франции?
– Около полугода.
– Чем вы тут занимаетесь?
– Размышляю.
Чернявый Виктор взглянул на Норова с веселым недоумением, стараясь понять, шутит ли тот. Но Норов оставался серьезен.
– Размышляете? – Лансак поднял над очками белесые брови; он тоже был удивлен. – О чем же вы размышляете, месье Норов?
– О смысле жизни.
Чернявый хотел хихикнуть, но посмотрел на начальника и передумал. Белобрысый Мишель приоткрыл от напряжения рот, – он не понимал, о чем говорят.
– Вы думаете о смысле жизни? – недоверчиво повторил Лансак. – И фирма вам это оплачивает?
– Да. Ведь это – моя фирма.
– А! – понимающе усмехнулся Лансак. – Это другое дело. Вы неплохо устроились, месье Норов.
– Не жалуюсь.
***
Фамилия мэра Саратова была Пивоваров, ему исполнилось 54 года, он был выходцем из партийно-хозяйственной верхушки, носил один и тот же серый костюм и один и тот же галстук в мелкий горошек. Невысокий, с лысым теменем и остатками редких волос на висках, с бабьим лицом, тусклым взглядом из-под очков, в разговоре он слегка шепелявил, и, как многие люди с дефектами речи, был утомительно многословен. В целом он был настолько невзрачен, что вряд ли его сумела бы описать собственная жена.
Городское хозяйство он знал хорошо и по мере возможностей старался его улучшить, однако возможностей у него имелось совсем немного: муниципальный бюджет трещал по всем швам, – городские налоги забирала областная администрация. Пивоваров, конечно же, воровал, как без этого? но, будучи трусоват, старался держаться в рамках. Ездил он скромно – на «Волге» с одним водителем; хотя и его дочь, и зять раскатывали на дорогих иномарках с телохранителями.
Сам по себе Пивоваров, по мнению Норова, не был серьезным противником, но за ним стоял губернатор, а это была уже совсем другая весовая категория. Там били жестко.
Губернатор Мордашов был из деревенских; нахрапистый, хитрый, честолюбивый. В двадцать три года он уже возглавил отстающий колхоз в родном селе и быстро вывел его в передовые. Методы он при этом практиковал русские народные; нерадивых односельчан выгонял на работу лично, бранью и угрозами, а пьяниц и прогульщиков воспитывал зуботычинами.
Начальство оценило его эффективность; он был назначен первым секретарем райкома партии, затем переведен в горком, откуда его, еще совсем молодого, взяли в обком на пост второго секретаря. Он умел разговаривать с простым народом, которому нравились его напор, решительность и грубый юмор. Перед начальством он, при необходимости, мог разыграть из себя сельского простака, этакого валенка, готового горы свернуть по приказу сверху, – навык в России чрезвычайно ценный, умных ведь у нас в государственных органах не особенно жалуют. Но валенком Мордашов, конечно же, не был.
Когда в стране начались перемены, он быстро перековался в демократы, и был избран главой областного совета депутатов. Во время путча 1991 года Мордашов одним из первых региональных руководителей выступил на стороне Ельцина, и несмотря на противодействие своих бывших коллег – коммунистов, грозивших ему тюрьмой, вывел на улицы народные толпы в поддержку свободы.
Ельцин этого ему никогда не забывал. Он хвалил его, ставил в пример другим губернаторам, не замечал его промахи, закрывал глаза на самодурство, которым и сам отличался; выделял области большие транши из федерального бюджета, а однажды на официальном мероприятии при иностранных журналистах даже назвал своим преемником, чем поверг в шок все свое кремлевское окружение и привлек к Мордашову интерес зарубежной прессы.
Образования у Мордашова практически не было; уже находясь на партийной должности, он заочно закончил сельскохозяйственную академию и защитил кандидатскую диссертацию, разумеется, кем-то за него написанную. Однако он обладал той смекалкой и практичностью, которая, в сочетании с природной силой, делает иного русского человека выдающимся начальником, правда, при этом почти всегда самодуром и казнокрадом.
Мордашову еще не было пятидесяти, он находился в самом расцвете сил. Областью он управлял как своей вотчиной. Весь агропромышленный комплекс возглавляли его родственники, бизнесом в Саратове по существу заправлял его сын, а культурой занималась жена, закончившая торговый техникум. С крупными коммерсантами Мордашов обращался как со слугами; они это сносили и заискивали перед ним. Пивоваров подчинялся ему беспрекословно. Порой свои распоряжения губернатор передавал ему не лично, а через замов, сына или жену, – для Пивоварова и они были начальниками. За это Мордашов его поддерживал, заступался за него в Москве и позволял отламывать куски от городского пирога.
Война с Мордашовым была делом рискованным. Норову было что терять; он отдавал себе отчет в опасности подобного предприятия. Но именно риск его и манил.
***
– Расскажите мне о вашем знакомстве с месье Камарком, месье Норов.
Норов пожал плечами:
– Я практически не был с ним знаком.
– Но у вас с ним был инцидент на дороге? – напомнил Лансак.
– Сколько можно повторять, что это – ваши фантазии! – холодно возразил Норов. – Ни у месье Камарка ко мне, ни у меня к нему не было никаких претензий, вам это отлично известно.
– Вы виделись с ним накануне убийства?
– Да.
– Где?
– В Ля Роке, в субботу, на дне рождения Мелиссы, дочери месье Пино и мадам Кузинье.
– Только там?
– Насколько помню, да.
– Однако месье Кузинье уверяет, что вы встречались с месье Камарком накануне, в пятницу в Броз-сюр-Тарне, в кафе, принадлежащем месье и мадам Кузинье. Вы были там с мадам Поль-янска.
Гаврюшкин прислушивался к их разговору, ничего не понимал, и напряженно морщил лоб.
– Да, мы действительно туда заезжали на чашку кофе.
– Вы помните свою встречу с месье Камарком?
– Она была мимолетной.
– О чем вы с ним говорили?
– Мы с ним в тот день вообще не разговаривали, не уверен даже, что поздоровались.
– Зато на следующий день на дне рождения вы с ним поссорились, не так ли?
– Поссорились? Что за ерунда? Там было множество свидетелей…
– И они утверждают, что у вас с месье Камарком вышел резкий спор о войне, – закончил за него Лансак. – Припоминаете?
– Между обычным застольным спором и ссорой такая же разница, как между жандармом из Кастельно и следователем из Тулузы, – сдерживаясь, возразил Норов. – Мы действительно разошлись во мнениях относительно некоторых исторических событий.
– Например?
– Например, по поводу войны 1812 года.
– И только?
– Еще мы рассуждали об особенностях национальной культуры, французской и русской.
– Каких особенностей?
– Вряд ли я сумею вам объяснить. Для понимания предмета нужны знания хотя бы французской культуры.
Лансак сделал вид, что не заметил колкости.
– У меня складывается впечатление, что у вас с месье Камарком были напряженные отношения.
– У вас складывается ошибочное впечатление. У меня не было отношений с месье Камарком.
– Но вы же с ним спорили!
– Я и с вами сейчас спорю, что отнюдь не означает наличия между нами отношений. Мы дискутировали с месье Камарком об итогах наполеоновских кампаний и причинах возникновения авторитарных режимов. Каждый из нас остался при своем мнении. По-вашему, это достаточная причина, чтобы я в тот же вечер отправился в Альби и забил месье Камарка насмерть подвернувшейся под руку дубиной? Вы полагаете, что я так часто делаю?
Чернявый Виктор хмыкнул и тут же покосился на Лансака: не заметил ли он? Белобрысый Мишель взирал на Норова в недоумении, не понимая, как он может противоречить его начальнику. Лансак расслышал сарказм.
– Я не утверждал, что это сделали вы, месье Норов, – несколько мягче проговорил он, поправляя очки.
– А я, в свою очередь, не настаиваю, что это сделали вы, – вернул ему Норов.
Лансак не ожидал подобного выпада.
– Я?! – уставился он на Норова.
– Почему бы и нет? Вы, например, могли прикончить его за то, что он отказался платить вам штраф. Или потому что вам не нравились его кожаные штаны. Вы же не носите кожаных штанов, месье Лансак?
Лансак в негодовании уже открыл рот, чтобы разразиться едкой тирадой, но Норов его опередил.
– Но так или иначе, мы с вами воспитанные люди. И умеем держать наши подозрения при себя.
Смешливый Пере прыснул, успев отвернуться от Лансака, а долговязый Мишель, пораженный дерзостью Норова, так и стоял с открытым ртом, глядя на него во все глаза.
***
После ухода Володи Коробейникова к Леньке Мураховскому, Норов почти не общался ни с тем, ни с другим, но проект с Олежкой увлекал его все больше, и он заставил себя позвонить Володе. Идею он изложил достаточно осторожно, чтобы не напугать осторожного Володю, но Володя, отличавшийся сообразительностью в делах, сразу все понял и обещал передать Леньке. Заинтересованный Ленька сам перезвонил Норову и захотел познакомиться с Осинкиным; встречу договорились организовать в Саратове.
