Кирстен Уайт
Падение Элизабет Франкенштейн
Она открыла дверь, и мы вышли за ней, спрятавшись вдвоем под одним зонтиком. Она шагала впереди, не обращая внимания на дождь. Я завидовала ее темным юбкам. На моих видна была каждая крупица грязи, которую оставлял на мне город. Но мне пришлось надеть белое, потому что я собиралась увидеться с Виктором. Я надеялась увидеться с Виктором.
– Пришли!
Она завернула за угол и остановилась перед неприметной дверью. Достав ключ, она повернула его в замке.
– Я думала, мы идем в кафе, – сказала Жюстина.
– Местные кафе никуда не годятся, а цены ломят будь здоров! Я накормлю вас лучше. – Она повернулась и усмехнулась, обнажив кривоватые зубы, которые прижимались друг к другу, как стеллажи в ее лавке, придавая ей какое-то особое обаяние. – Меня зовут Мэри Дельгадо, – представилась она и посмотрела на Жюстину.
– Жюстина Мориц. А это Элизабет Лавенца.
– Приятно познакомиться. Заходите, не стойте под дождем.
Мы прошли за ней в тесную прихожую, заваленную книгами так, что ее тоже можно было принять за магазин. Книги были сложены стопками на столе, громоздились вдоль стен и занимали почти каждую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Мимо высоких пирамид из книг наверх уходила узкая тропа.
– Только повнимательнее, тут повсюду книги, – сказала она, с привычной легкостью поднимаясь по лестнице.
Я наклонилась, разглядывая корешки. Я не видела никакой системы. Сборники стихов под политическими трактатами, политические трактаты под религиозными текстами, религиозные тексты под математической теорией. Я провела пальцами по книге по философии. Мои кружевные перчатки остались белоснежными. Все книги регулярно читались, и пыль просто не успевала скапливаться.
О, я была внимательна, еще как. Книги всецело завладели моим вниманием, и мне хотелось узнать больше о каждой из них. Но вместо этого мы поднялись за Мэри по лестнице в уютную гостиную. Тут, как ни странно, не было ни одной книги. У камина, в котором радостно пылал огонь, стояла потертая, но чистая софа и пара мягких кожаных кресел.
– Присаживайтесь, – донесся из соседней комнаты голос Мэри. – Прошу, присаживайтесь.
Мы повиновались. Жюстина довольно вздохнула, стянула с рук перчатки и отколола булавки, удерживающие шляпку. Я присела на краешек софы.
– У вас такой вид, словно вы готовы в любую секунду сбежать, – заметила Жюстина.
Я тоже сняла перчатки, но шляпку оставила. Мне хотелось вскочить и, подобно животному в клетке, начать мерить комнату шагами. Вместо этого я уставилась на огонь в надежде, что гипнотический танец пламени успокоит мой перевозбужденный разум.
Мэри поставила перед нами поднос с нарезанным хлебом, холодным жареным цыпленком и клинышком легкого пряного сыра.
– Не бог весть что, но это лучше, чем помои, которыми они за бешеные деньги потчуют доверчивых студентов!
Прежде чем я успела открыть рот и спросить ее о Викторе, она снова исчезла и вернулась с чайным сервизом. Когда она поставила его на стол и уселась сама, у меня наконец появилась возможность, не нарушая приличий, начать разговор.
Глаза Мэри засверкали.
– Так какого кузена вы себе подбираете?
Во мне боролись восхищение и раздражение. При других обстоятельствах я бы хотела иметь такую подругу. Но сейчас она – и только она – стояла между моим будущим и моим шатким настоящим.
– Мне нужен Виктор Франкенштейн.
Она замерла, не донеся чашку до губ.
– Виктор?
– Так вы его знаете?
Она рассмеялась.
– Ненасытные аппетиты Виктора позволили моему дяде снарядить заграничную экспедицию за книгами. Он уехал в прошлом месяце; выпорхнул из дому, окрыленный предстоящей поездкой. Думаю, дядя усыновил бы Виктора, если б мог. Он несколько раз заводил разговор о том, что мне стоит попытаться женить его на себе.
Я ошиблась. Мэри мне не нравилась. Ни капельки. Чашка задрожала у меня в руке, и я поставила ее, чтобы не разбить.
Должно быть, она почувствовала мою реакцию, потому что засмеялась снова.
– Можете меня не опасаться. Мне хватает компании книг. Я бы не смогла потеснить их ради кого-то вроде Виктора.
Виктор действительно занимал огромное пространство в жизни своих близких. А уехав, оставил после себя пустоту, которая теперь гудела, требуя, чтобы ее заполнили.
Я все равно не доверяла Мэри, но я нуждалась в ее помощи.
– Значит, вам известно, где он сейчас?
Мэри открыла рот, чтобы ответить, но задумалась.
– Я вдруг поняла, что не знаю, кто вы и чего хотите от Виктора. А последние несколько месяцев приучили нас всех к осторожности.
– О чем это вы? – спросила Жюстина. – Наша домовладелица тоже очень живо пеклась о нашей безопасности.
– Это, конечно, только слухи. Один матрос пропал. Напился в кабаке, а на следующий день исчез без следа. Бывает, люди уезжают, не говоря никому ни слова. Обычное дело среди бедняков, которых мало что держит на одном месте. Но в последнее время в городе ощущается… не страх, нет, но какая-то тревога.
– Уверяю вас, я не намерена убивать Виктора, – сказала я и заставила себя улыбнуться. Сделать так, чтобы он исчез из города, – возможно. Но если он был таким образцовым покупателем, вряд ли она обрадуется, узнав, что я собираюсь его увезти. – Он мой кузен. Он уехал в Женеву два года назад…
– После смерти матери, – добавила Жюстина.
– Да, когда его мать умерла. Он уехал, чтобы учиться здесь. От него несколько месяцев не было вестей, и я начала беспокоиться. Он может чересчур увлечься чем-то и совсем перестать заботиться о себе. Мы только хотели убедиться, что с ним все хорошо.
Мэри вопросительно подняла бровь.
– Но вы не знаете, где он живет?
За меня ответила Жюстина:
– Его друг Анри приезжал несколько месяцев назад, чтобы его проведать, но…
Я многозначительно кашлянула. До сих пор Жюстина вела себя так тихо! Но эта Мэри заставила ее разговориться. Жюстина не контролировала ход беседы – а следовало бы.
– И ваш Анри ничего вам не написал?
Мэри устремила на меня проницательный взгляд. Почему мужчины приняли мои неправдоподобные объяснения без единого сомнения, а эта девица цеплялась за каждое слово?
– Написал, – ответила я. – Но он в своей безалаберности и не подумал, что нам может понадобиться адрес Виктора.
– И Анри не в состоянии помочь вам сейчас?
Я избегала вопросов Жюстины о местонахождении Анри, позволяя ей думать, что он находится в городе и может нам помочь. Она доверяла ему. Мысль о нем успокаивала ее, когда я уговаривала ее отправиться в поездку. Но если я хочу, чтобы Мэри ответила на мои вопросы, мне тоже придется это сделать.
– Анри уехал в Англию вскоре после того, как нашел Виктора, – сказала я, поставила чашку и наклонилась вперед, чтобы не видеть лица Жюстины. – Можете себе представить, какое изнурительное это было путешествие!
Голова Жюстина мотнулась в мою сторону.
– В Англию? Вы знали? Но вы же сказали, что он здесь!
– Он здесь был. Примерно шесть месяцев назад. Я наконец обернулась и при виде ее выражения почувствовала себя хрупкой, как чайная чашка. Я приготовилась к возмущению, но встретила лишь боль и мягкий упрек.
– Почему вы мне не сказали?
– Я знала, что ты будешь беспокоиться, если поедешь в незнакомый город, в котором нет никого, кому ты доверяешь. Но Виктор здесь, а я доверяю Виктору. Прости, что не рассказала тебе про Анри. Мне нужно было, чтобы ты поехала. Одна я не справлюсь.
Жюстина не поднимала глаз от еды, но ее рука скользнула в сумочку и, вне всяких сомнений, нашарила маленького свинцового солдатика.
– Вы должны были мне рассказать.
– Да. – Я вгляделась в ее лицо, пытаясь понять, кто огорчил ее больше: я или Анри. Я не знала, испытывала ли она к нему какие-либо чувства, кроме дружеских. Я никогда не поощряла их: я хотела иметь под рукой запасные варианты. Но теперь эти варианты стали недоступны и ей, и мне. Я протянула руку и, обняв ее за плечи, привлекла к себе. С неохотой, но она придвинулась ближе. – Прости меня. Я поступила эгоистично. Но я была сама не своя от беспокойства о Викторе.
Жюстина молча кивнула. Я знала, что она меня простит, и не жалела о том, что сделала. Мы были в Ингольштадте. Мы найдем Виктора. И на фоне нашего успеха никто не вспомнит, какими правдами и неправдами я его добилась.
Мэри откинулась на спинку кресла, отщипнула двумя пальцами кусочек цыпленка и закинула его в рот.
– Итак, Виктор приехал учиться и перестал писать. А потом Анри поехал проведать его и сразу же отбыл в Англию, не оставив вам адреса Виктора?
– Если коротко, да, – ответила я сухо. – Вы же знаете, что мужчины редко задумываются о наших чувствах. Они так увлекаются собственными делами, что забывают о нас, и нам остается ждать дома в постоянной тревоге.
– Мне это знакомо. С тех пор, как дядя уехал, я не получила от него ни одного письма. Я себе места не нахожу. – Она вытерла пальцы о передник. – Про Анри мне ничего не известно. Если он и приходил в магазин, скорее всего, он говорил с дядей. Но я узнаю Виктора в вашем описании, а ваше беспокойство мне кажется вполне искренним. Он необычный юноша, одержимый странными идеями. И, честно говоря, довольно грубый. Но я не жалуюсь: у меня сложилось впечатление, что он груб со всеми, и его грубость не связана с моим полом и происхождением. Он не заходил в магазин вот уже несколько месяцев.
У меня поникли плечи. Я солгала Жюстине, ввела ее в заблуждение и, что еще хуже, дала судье Франкенштейну отличный повод выставить меня на улицу – и все напрасно!
– Но, – Мэри наклонилась вперед и пальцем подняла мой подбородок, – у меня сохранился его последний заказ, на котором должен быть адрес доставки. Возможно, он там уже не живет, но я знаю, что дядя заходил к нему перед отъездом, так что…
– Прошу вас, дайте его мне!
Я не скрывала отчаяния. Она могла потребовать у меня что угодно, и я бы согласилась.
Но она просто встала и вышла из комнаты. Жюстина жевала, не глядя на меня. Мне следовало извиниться еще раз, но я была слишком взволнована.
Наконец Мэри вернулась с клочком бумаги в руке.
– Держите. – Она протянула его мне.
Этот адрес отличался от того, который я уже проверила. И использовался он всего шесть месяцев назад!
Кроме бумаги Мэри принесла плащ и зонтик.
– Вам, наверное, нужно вернуться в магазин, – сказала я, поднимаясь с софы. Жюстина вздохнула, с тоской глядя на оставшуюся еду, но последовала моему примеру. – Большое спасибо за вашу помощь и доброту!
– Когда дядя уехал, покупателей стало мало. За несколько часов с магазином ничего не случится, а я провожу вас к месту жительства Виктора. Это не самая дружелюбная часть города.
Жюстина рассмеялась, и, хотя это был грустный смех, я украдкой вздохнула с облегчением.
– Кажется, в этом городе нет дружелюбных частей.
Мэри натянуто улыбнулась.
– Наверное, я выразилась слишком мягко. Его дом находится в той части города, в которой женщине нельзя бывать в одиночку, – и даже двум женщинам, если они плохо знают местность. – Она накинула плащ, сняла с крючка у двери шляпу и надела ее, прикрыв карандаш в волосах. – И потом, я умираю от любопытства. Я видела, какие книги искал Виктор. Хотелось бы мне знать, зачем они ему понадобились. И какая муха его укусила, если он постыдным образом забыл о таких очаровательных и заботливых друзьях, как вы.
– Нам всем хотелось бы это знать, – мрачно пробормотала я и вышла вслед за ней в обливающийся слезами город.
Глава шестая
Обвел угрюмыми зеницами вокруг
В других обстоятельствах я могла бы разглядеть очарование Ингольштадта. Крутые крыши теплого оранжевого цвета, жизнерадостные ряды разноцветных домиков, широкие, просторные улицы. Здесь было несколько парков и собор, который возвышался над городом, присматривая за его жителями. Я чувствовала его взгляд затылком, чувствовала, как он наблюдает за каждым моим движением. Его шпили, недремлющие часовые, были виды почти из любой точки города. Наблюдал ли за нами Бог? И если да, что он видел? Интересовали ли его замыслы жалкой его рабы, среди заслуг которой значились лишь семнадцать лет жизни?
Если он наблюдал, это означало, что он наблюдал все это время. А если он наблюдал все это время, значит, он был подлым, злопамятным стариком, потому что все видел и ничего не делал. Ни для меня. Ни для Жюстины.
Нет. Жюстина сказала бы, что Бог ответил на ее молитвы, когда послал ей меня. И еще, наверное, сказала бы, что на мои молитвы Бог ответил, послав мне Виктора.
Но это было невозможно. Я не молилась в детстве и уж тем более не молилась сейчас. Конечно, Бог, и без того скупой на чудеса, не стал бы отвечать на молитвы, которые никогда не звучали. Я не раскаивалась в том, что далека от Бога. Если мне нужна была помощь, я помогала себе сама.
Мы миновали старое здание на городской площади. На улице было пасмурно и дождливо, краски поблекли, смешались в одну, как на палитре под струей воды. Я хорошо изучила карту и теперь знала, что Мэри ведет нас в сторону Дуная, на окраину города. Ради себя и Жюстины я призвала на помощь всю свою уверенность, и все же я была рада, что у нас есть проводник. С тех пор, как я поселилась на озере в доме Франкенштейнов, я не бывала нигде, кроме Женевы. Этот город, каким бы приятным он ни был, был мне незнаком. А я знала, что незнакомцам доверять нельзя.
Мы прошли через торговую площадь и оказались в жилом квартале. Средневековая стена вокруг города поддерживалась в хорошем состоянии и до сих пор отмечала границы Ингольштадта. Мы шли вдоль нее, пока не оказались у древней сторожки у городских ворот. Шум дождя, барабанившего по нашим зонтикам, притих на одну долгую секунду, пока мы шли под стеной.
В этот момент мне показалось, что я снова слышу звук из моих снов. Душераздирающий крик, полный такого одиночества, что в сравнении с ним даже компания обреченных на вечные муки в аду была бы утешением.
Я повернула голову, вглядываясь в темноту сторожки. Внутри было несколько дверей – все были заколочены, но одна из них выглядела так, словно ее недавно открывали, а потом неумело заколотили снова.
– Вы слышали…
Мэри только отмахнулась.
– Это старый город. Здесь даже камни оплакивают прошлое. Тут уже недалеко, но нам еще предстоит перейти мост.
Жюстина, однако, тоже тревожилась и не скрывала этого.
– Нам нельзя задерживаться, – сказала она. – Фрау Готтшальк оставит нас ночевать на улице.
– Очаровательно, – сказала Мэри. Лишь ее голос вносил в этот серый день немного жизни. – Раз так, давайте поторопимся.
Мы вышли за пределы старого города. В этой части Дуная собирались для погрузки и разгрузки товаров корабли, хотя сейчас команды в основном сидели без дела, ожидая, когда закончится дождь. Мы почти сумели перебраться через мост без происшествий, но в последний момент проезжающий мимо экипаж окатил наши юбки водой из лужи. Мысль о том, чтобы предстать перед Виктором в платье, которое было не безукоризненно белым, наполнила меня ужасом. Все страхи нашей с ним первой встречи вернулись, и я снова почувствовала себя маленькой девочкой с грязными ногами.
Что я могла предложить ему сейчас? У меня не было деревьев, на которые можно залезть, не было гнезд, полных яиц. У меня не было крошечных хрупких сердечек в качестве подношения – только мое собственное. Я вздернула подбородок, прогоняя минуту слабости. Я буду его Элизабет – той, кого я так тщательно вылепила с его помощью. И он вспомнит, и снова полюбит меня, и я буду в безопасности.
Анри уехал и предал меня; ему не достанется больше ни единого удара моего сердца. Мне не следовало подпускать его так близко. Он с самого начала представлял для меня угрозу.
Ускользающие из памяти годы, когда Анри был заводилой наших игр, а Виктору хватало знаний, которые он получал в школе, были заполнены светом; их я, наверное, могла даже назвать беззаботными. Было нечто удивительное в том, что рядом со мной всегда был Виктор с его склонностью к приступам гнева и холодной отстраненности и Анри – светлый, неунывающий, готовый принимать на веру чудеса природы, не задаваясь вопросами их происхождения.
Я видела голод, с которым Анри искал внимания и расположения Виктора, и понимала, что любовь Виктора – редкий дар, а редкое всегда ценится больше всего. В благодарность за этот дар я приложила все силы, чтобы стать такой, какой меня хотел видеть Виктор. Милой. Нежной. Изобретательной и сообразительной, но не настолько, чтобы его превзойти. Я смеялась над шутками и пьесами Анри, но лучшие свои улыбки берегла для Виктора, зная, что он коллекционирует их и прячет в своем тайнике.
Я стала такой девочкой, чтобы выжить, но чем дольше я жила в ее теле, тем проще мне становилось просто быть ею. Мне было двенадцать, и я готовилась навсегда распрощаться с детством. Но мы продолжали играть так, как будто были детьми. Я была Гвиневрой для Артура и Ланселота, играла в драмах Анри, с любовью составленных из отрывков, которые он заимствовал у великих драматургов прошлого. Лес был нашим Камелотом. Все наши недруги были воображаемыми, а потому мы побеждали их без труда.
Однажды мы играли в королей и королев. Я лежала на лесном ложе, погруженная в зачарованный сон. Анри и Виктор, одолев множество испытаний, наконец нашли меня.
– Она прекраснее всех на свете! Сон, подобный смерти, сковал ее члены. Лишь любовь способна ее пробудить! – продекламировал Анри, вскидывая меч к небу. Потом он наклонился и поцеловал меня.
Я открыла глаза и обнаружила, что Анри потрясенно уставился на меня, как будто сам не верил в то, что произошло. На Виктора я смотреть не решилась. Я снова зажмурилась, не реагируя на поцелуй.
– Я подумал, что… я подумал, это ее разбудит, – испуганно пролепетал Анри.
– Она не спит. – Голос Виктора был ломким, как скованная утренним инеем трава. – Видишь? В ее жилах нет жизни. – Он приподнял мою безвольно повисшую руку. – Она мертва. Но мы еще можем отыскать пути, которым при жизни следовало биение ее сердца.
Виктор повел пальцем по голубым венам моей бледной руки до самого локтя. Рука дернулась от его прикосновения.
– Не шевелись! – прошептал он, заметив, что я приоткрыла один глаз. – Вот мой клинок; он острее и тоньше твоего меча. Посмотрим, течет ли кровь в ее безжизненном теле.
– Виктор! – В голосе Анри больше не было смеха. Он отнял у Виктора мое запястье и прижал к себе, вынуждая меня выйти из роли трупа. – Так нельзя!
– Всего один крошечный разрез, чтобы посмотреть, что находится под кожей. Неужели тебе не интересно?
Если раньше злость Виктора выливалась в неконтролируемую бурю эмоций, то на этот раз она была темнее и глубже и напоминала дно озера, холодное и непостижимое. Это была какая-то новая, незнакомая злость, и я знала, как с ней совладать.
– Элизабет не возражает. – Нож Виктора подмигнул на солнце, как будто тоже хотел участвовать в игре. – Ее интересует красота мира и поэзия, а я хочу узнать, что прячется под каждой поверхностью. Дай сюда руку, Элизабет.
Анри, чуть не плача, оттащил меня подальше.
– Нельзя резать людей, Виктор. Нельзя, и все тут!
Я не знала, куда смотреть и как себя вести. Но я знала, что, если останусь с Анри и поддержу его, в конечном счете это не принесет мне никакой выгоды. Кроме того, я могла навлечь на себя гнев Виктора. Никогда еще я не становилась его целью! Я с негодованием поняла, что Анри поставил меня в ужасное положение.
Я выскользнула из объятий Анри и кокетливо поцеловала Виктора в щеку, а потом взяла его под руку так же, как мадам Франкенштейн брала судью Франкенштейна.
– Это была только игра. А ты все испортил, когда поцеловал меня без спросу.
От Виктора исходил почти ощутимый холод, но лицо его, гладкое и неподвижное, как стекло, не выражало ничего.
– Мне надоели твои игры, Анри. Они скучные.
Анри, пытаясь сообразить, как так вышло, что виноватым оказался он, переводил взгляд с меня на Виктора; его доброе лицо горело обидой и непониманием.
– Анри не понимает, как надо играть в труп, вот и все, – сказала я. – Это наша с тобой особая игра. И вообще, мы для этого уже слишком взрослые.
Я посмотрела на Виктора, ожидая подтверждения своих слов – отчаянно желая его получить. Я должна была исправить положение. Я не могла потерять Анри. Он приносил в мою жизнь столько красок.
Виктор кивнул и бесстрастно поднял бровь.
– Наверное, ты права. В следующем месяце мне будет четырнадцать. На мой день рождения мы поедем на воды. Матушка тебе уже говорила?
Нельзя было, чтобы он ушел, продолжая злиться на Анри. Наш друг мог никогда больше не вернуться. Виктор нелегко прощал обиды. Годом ранее повар подал обед, от которого Виктору стало плохо. Целую неделю Виктор отказывался есть приготовленные им блюда, вынуждая родителей избавиться от повара и найти ему замену. Я не хотела, чтобы он избавился от Анри, пусть даже тот все усложнял.
Безмятежно рассмеявшись, я сжала руку Виктора и улыбнулась ему.
– Пожалуйста, Виктор, пригласи Анри и его родителей поехать с нами. Иначе вы с отцом будете пропадать на охоте, а мне придется сидеть дома с маленьким Эрнестом.
– Но ты говорила матушке, что любишь Эрнеста.
– Он только и делает, что плачет и мочит пеленки. Если меня оставят с ним, я стану самым несчастным человеком на свете! Я буду несчастна без тебя. Если Анри поедет, у тебя будет повод отказать отцу. И он сможет взять вместо тебя месье Клерваля.
Остатки гнева во взгляде Виктора наконец растворились.
– Конечно, Анри надо поехать с нами.
Продолжая улыбаться, я повернулась к Анри, и он с облегчением, хотя все так же смущенно, кивнул.
– Иди и скажи родителям, Виктор, – сказала я, – чтобы они рассчитывали на Клервалей. А я провожу Анри до лодки.
Виктор, сбросив гнев, как одежду, спокойно зашагал прочь.
По пути к пристани я держалась от Анри на некотором расстоянии. Мы были почти у озера, когда он взял меня за локоть, вынуждая остановиться.
– Элизабет, прости меня. Я не понимаю, что сделал не так.
Я беспечно улыбнулась. Улыбки были моей валютой. Другой у меня никогда не было. Мои платья, туфли, ленты – все это принадлежало Франкенштейнам. Мне одолжили их на время и так же временно позволили поселиться в доме на озере.
– Ты испортил выдумку Виктора. А ты знаешь, какой он обидчивый.
– Прости, что поцеловал тебя.
– Тебе не следовало так поступать. – Я поднесла пальцы к губам и обнаружила, что уже не улыбаюсь. – Больше никогда так не делай.
Его лицо выражало глубочайшее разочарование.
– Можешь ответить на один вопрос? Только честно. Я кивнула. Но я знала, что, какой бы вопрос он ни задал, я этого не сделаю. Честность была роскошью, которую я не могла себе позволить.
– Ты счастлива в этом доме?
Простой вопрос обрушился на меня, как удар, и я отшатнулась, как когда-то отшатывалась от кулаков опекунши.
– Почему ты спрашиваешь?
– Иногда вещи, которые ты говоришь, похожи скорее на мои пьесы, чем на настоящие чувства.
– А если и нет, что с того? – прошептала я, улыбаясь, хотя улыбка причиняла мне физическую боль. – Что ты сделаешь? Что тут вообще можно сделать? Это мой дом, Анри. Другого у меня нет. Без Франкенштейнов у меня не будет ничего. Понимаешь?
– Конечно, я…
Я остановила его жестом. Он не понимал. Если бы он понимал, то не стал бы задавать такой глупый вопрос.
– Но я счастлива. Как я могу желать другой жизни? Ты такой странный. Мы видимся почти каждый день! Ты прекрасно знаешь, что я счастлива. И ты тоже счастлив в этом доме, иначе бы не приходил.
Он кивнул, но тревога не покидала его открытого лица. Смотреть на него было невыносимо, и я заключила его в объятия.
– Когда ты здесь, я счастлива еще больше, – сказала я. – Обещай, что никогда нас не бросишь.
– Обещаю.
Удовлетворенная его обещанием – потому что Анри, в отличие от меня, был честен, – я проводила его к лодке и радостно помахала на прощание. Я знала, что отныне мне придется быть осторожнее с ними обоими и тщательно сохранять равновесие. Я не хотела думать о том, что будет, если я потеряю любовь Виктора. Потерять любовь Анри было бы просто больно.
Но за свою жизнь я испытала достаточно боли. Я не собиралась лишаться Анри. Я собиралась использовать их обоих, чтобы себя защитить.
Анри спросил, счастлива ли я.
Я была в безопасности, а это было гораздо лучше счастья.
– Так кем вы приходитесь нашему Виктору? – спросила Мэри Жюстину. Меня покоробило это хозяйское «наш».
Жюстина оторопела: вопрос вырвал ее из молчания, в которое она погрузилась. Я держалась рядом с ней, но все равно ощущала между нами прореху, которую еще предстояло залатать.
Она задумчиво улыбнулась.
– Я работаю у Франкенштейнов. Я попала к ним в дом незадолго до отъезда Виктора, так что я не очень хорошо его знаю. Но я присматриваю за его братьями. Старшему, Эрнесту, одиннадцать. Он такой славный мальчик! Очень умный, и, хотя он уже может обойтись без гувернантки, все равно меня слушается. Он хочет поступить на военную службу. Мне страшно от одной мысли об этом, но когда-нибудь он станет настоящим храбрым солдатом. А малютка Уильям! Такая душка! На щеках у него прелестные ямочки, а кудряшки мягкие, как пух. Боюсь, без меня он плохо спит. Обычно я каждый вечер пою ему колыбельные.
– Уильяма сложно назвать малюткой, – заметила я. – Ему почти пять. Ты его балуешь.
– Такого чудесного ребенка невозможно избаловать! – Жюстина бросила на меня самый суровый из всех взглядов, на какие только был способен ее кроткий характер. – Вы еще скажете мне спасибо за мою любовь к детям, когда у вас появятся собственные малыши и я буду их нянчить.
Я рассмеялась от неожиданности этого заявления и с облегчением почувствовала, как тяжесть в груди, которая к этому моменту стала почти невыносима, ослабла.
– Если у меня и появятся дети, у тебя к тому времени уже будут свои, и мы станем растить их вместе, как кузенов.
Из горла Жюстины вырвался странный звук. Я ощутила укол вины и подумала об Анри и о том, что его отъезд может означать для тайных надежд Жюстины. Я поступила эгоистично. Я это исправлю. Я взяла ее под руку и притянула к себе.
– Жюстина – лучшая гувернантка на свете; мальчики Франкенштейнов ее боготворят. Привести ее в дом было лучшим, что я для них сделала.
Жюстина залилась румянцем и опустила голову.
– Больше всего добра ваш поступок принес мне.
– Ерунда. Жизнь любого мигом становится лучше, когда в ней появляешься ты.
Мэри рассмеялась.
– Не могу не согласиться! Вы уже спасли меня от одинокого вечера в окружении книжной пыли. И привели меня в столь благоуханное место…
Она указала на скопление кирпичных зданий на берегу реки. Едва успев сойти с моста, мы почувствовали исходящий от них смрад, усиленный сыростью. Где-то неподалеку располагалась сыромятня, и запах навоза и мочи атаковал наши органы чувств. Мы быстро зашагали вдоль домов. Вонь сыромятни притупилась, сменившись застарелым запахом крови с острым привкусом металла. По всей видимости, рядом была скотобойня.
– Все, что нужно городу для выживания, но что он предпочитает не видеть – и не чувствовать, – сказала Мэри, осторожно обходя загадочную бесцветную лужу. У одного из зданий на углу мы увидели пару мужчин с голодными взглядами. Между ними стояла женщина средних лет в блузе с вызывающе глубоким вырезом. Она не столько завлекала, сколько наводила уныние, но предназначение заведения было очевидно.
– Почему Виктор поселился в таком месте? – испуганно спросила Жюстина, придвигаясь ко мне поближе. Несмотря на угнетающую обстановку, облегчение придало мне сил. Все будет хорошо. Жюстина наверняка меня уже простила.
Мэри перешагнула через распростертого на земле мужчину, который, скорее всего, просто перепил и теперь отсыпался, а вовсе не умер, хотя никто из нас не потрудился проверить.
– Люди селятся здесь по разным причинам. В городе тесно, а тут места хоть отбавляй. Арендная плата в этой части города невысока из-за запахов и удаленности от центра и университета. – Она пожала плечами. – А еще сюда стремятся те, кто не хочет, чтобы их нашли.
– Виктор от нас не прячется, – перебила я. – Он гений, а потому несколько беспечен в том, что касается средств к существованию и отношения к жизни. Большинству людей этого не понять.
– Тогда ему повезло, что у него есть вы. Раз уж вы его понимаете.
– Еще как понимаю. – Я изогнула бровь; она ответила улыбкой, которая привела меня в бешенство.
– Мне кажется, вам понравится Анри, – сказала Жюстина задумчиво. – Он совсем не похож на Виктора. Он любит разные истории, языки и поэзию.
Я сжала руку Жюстины.
– Я не сомневаюсь, что Мэри понравился бы Анри, потому что Анри нравится всем.
Анри нравился всем. После его последнего письма я была уверена, что Виктор в число этих людей больше не входит. Как и я. Он подвел нас всех.
– Мы пришли.
Мэри остановилась, и мы с Жюстиной повернулись, чтобы посмотреть.
Здание, притулившееся у самой реки, было настолько уродливым и бесформенным, что я не могла поверить, что Виктор согласился здесь жить. Само существование подобной постройки, напоминающей скорее нарост из камня и кирпича, чем архитектурное сооружение, оскорбило бы его чувства. На первом этаже окон не было – и на втором, насколько я могла судить, тоже. Лишь под самой крышей виднелся узкий ряд окошек. На крыше я заметила распахнутое в небо окно. Глупо: на улице шел дождь. От крыши к реке шел странный закрытый желоб.
– Постучим? – с сомнением спросила Жюстина.
– Не след вам туда ходить.
Мы втроем подпрыгнули от неожиданности, услышав за спиной пьяное бормотание. Мужчина из канавы – живее всех живых, хотя пахло от него так, будто он провел в объятиях смерти немало долгих часов, – покачиваясь, стоял позади нас. До этой минуты я и не подозревала, что человеческое тело способно удерживаться под таким углом без опоры.
– Прошу прощения?
– Дурное место.
Я не собиралась тратить время на пьяниц. Тем более теперь, когда от Виктора меня, возможно, отделяла одна дверь.
– Насколько я могу судить, весь этот квартал можно назвать дурным местом. Не вижу причин выделять это здание особо.
– Я вам расскажу секрет.
Мужчина сделал несколько неверных шагов по направлению к нам. Изо рта у него разило, как из немытого ночного горшка. Отступать мне было некуда: с одной стороны была Жюстина, с другой дверь. Я шагнула ему навстречу, загораживая собой Жюстину. Он поманил меня пальцем.
Один глаз у него был затянут бельмом. Спутанная борода росла клочьями, кожа под ней была покрыта красными и лиловыми пятнами. Он провел языком по уцелевшим зубам; глаза его бегали туда-сюда, как будто он опасался, что его могут подслушать.
– Ну? – поторопила его я. Он придвинулся еще ближе.
– Чудовища!
Я испуганно вздрогнула, а он хрипло расхохотался, довольный своей шуткой. Он шагнул назад, и я поняла, что сейчас произойдет: позади него лежало несколько кирпичей, а за ними берег резко уходил вниз.
