Клайв Стейплз Льюис
Космическая трилогия
Глава XVII
На следующий день ранним утром Рэнсом снова вскарабкался на плечо Огрею. И вновь их путь пролегал по той же самой залитой светом пустоши. Вдалеке на севере сгущалось охристо-красное облако – огромное и стремительно несущееся на запад. Рэнсом, до сей поры на здешнем небе облаков не видавший, удивился. Сорн пояснил: мол, это песок, подхваченный ветром в одной из северных пустынь. Такое часто случается: песок взлетает на высоту в семнадцать миль, а затем осыпается – порой даже на хандрамит – слепящей песчаной бурей. Жуткий вихрь в пустом небе как ничто другое напомнил Рэнсому, что ныне он за пределами родного мира, на голой поверхности странной чуждой планеты. Наконец далеко на западе облако опало, хотя с той стороны еще долго, пока та часть горизонта не скрылась из виду за изгибом ущелья, висело рыжее зарево, будто от пожарища.
За поворотом открылся новый пейзаж, на первый взгляд совершенно земной: серые гряды холмов, похожих на морские волны, а за ними – привычные уже зеленые утесы и пики на фоне ярко-голубого неба. Впрочем, Рэнсом быстро понял свою ошибку: то, что он принял за холмы, – на деле не более чем заполонивший ущелье сизый туман, который в хандрамите совсем не виден. И впрямь: едва дорога пошла под уклон, сквозь рассеивающийся туман стали проступать пестрые краски долины. Спуск тем временем становился все круче; скалистые пики вдруг сдвинулись, смыкаясь над ущельем гигантской челюстью (с очень кривыми зубами). Спустя миг дорога нырнула вниз – по земным меркам в крутую пропасть – и затерялась в фиолетовой растительности. Рэнсом наотрез отказался спускаться туда верхом на сорне. Огрей хоть и не понял, что смущает спутника, но все-таки покорно снял того с плеча – и понесся вперед, наклонившись к земле, будто конькобежец. Рэнсом последовал за ним, с удовольствием разминая онемевшие ноги.
От красоты нового хандрамита захватывало дух. Он был шире прежнего, и тропа вела путников прямиком к озеру – сапфирово-синему почти идеальному кругу миль двенадцати в диаметре, окруженному фиолетовым лесом. Посреди озера женской грудью вздымался низкий островок красного цвета с рощицей невиданных прежде деревьев. Изгибами гладких стволов они могли посоперничать с благороднейшими из буков, высотой превосходили земные соборы, а увенчаны они были кронами из золотых цветов: ярких, как тюльпан, неподвижных, будто камень, и огромных, точно летние облака. То и впрямь оказались именно цветы, а не деревья, и среди стеблей проступали очертания каких-то построек. «Мельдилорн», – пояснил сорн.
Рэнсом никак не ожидал увидеть нечто столь естественное в своей первобытной простоте, как эту дивную рощицу, притулившуюся посреди яркой долины – словно парящую в лучах зимнего солнца. С каждым шагом в долину холод отступал, а небо становилось бледнее. Вскоре путников окутало тончайшим ароматом гигантских цветов. Очертания далеких скал выглядели уже не столь разительными, их блеск не так резал глаза. Пейзаж обретал глубину и мягкость линий. Где-то там, высоко над головой, маячил край обрыва, откуда они начали путь, – не верится даже, что они и впрямь оттуда спустились. Дышалось легко, полной грудью, и можно было пошевелить в ботинках наконец-то отогревшимися пальцами. Рэнсом услыхал шелест журчащей воды и почувствовал под ногами мягкую траву. Они преодолели харандру и ступили в Мельдилорн.
Тропа вывела путников на широкую лесную аллею, стрелой бегущую между фиолетовыми стеблями к мерцающей глади озера. На самом берегу стояла каменная колонна с гонгом и молотом, богато украшенными резьбой. Зеленовато-синий металл, из которого они сделаны, Рэнсому был незнаком. Огрей ударил в гонг, а Рэнсом в радостном волнении пытался разглядеть резьбу на камне. Рисунки перемежались простыми декоративными узорами. Более всего удивляло, до чего гармонично соединяются резьба и свободное пространство. Схематичные на вид картинки, нанесенные скупыми линиями на манер доисторической пещерной живописи, сочетались с путаным узором вроде кельтских или норвежских орнаментов; причем вместе они, если присмотреться, складывались во фрагменты более крупных картин. Поразительным было и то, что иллюстрации не ограничивались лишь свободным пространством – некоторые арабески включали в себя и кусочек хитроумной виньетки. В другом месте колонны все шло в точности наоборот – и в этом чередовании тоже виделся определенный смысл, некий шаблон. Правда, едва Рэнсом начал разгадывать сюжет, сокрытый в картинках, как его отвлек Огрей. Со стороны острова к ним плыла лодка.
У Рэнсома потеплело в груди, когда он увидел, что гребцом в ней сидит хросс. Тот причалил к берегу, во все глаза уставился на чужака и перевел изумленный взгляд на Огрея.
– Да, Хринха, ты прав, это очень необычный нау, – сказал ему сорн. – Таких ты никогда не встречал. Его зовут Рен-Сум, и он прилетел по небесам с Тулкандры.
– Ему будут рады здесь, Огрей, – вежливо отозвался хросс. – Он прибыл к Уарсе?
– Да, тот за ним посылал.
– За тобой, Огрей, тоже?
– Нет, меня Уарса не звал. Если ты отведешь Рэн-Сума дальше, я вернусь в свой оплот.
Хросс жестом пригласил в лодку. Рэнсом принялся благодарить проводника за помощь и после секундного замешательства снял наручные часы и протянул Огрею, вкратце пояснив, что это такое: то была единственная вещь, которую он мог предложить сорну в качестве подарка. Однако Огрей, повертев часы в руках, неохотно их вернул.
– Такую вещь лучше подарить пфифльтриггу. Да, она радует мне сердце, но пфифльтригг извлечет из нее больше пользы. Наверняка встретишь кого-нибудь из них в Мельдилорне, вот и отдай. И… разве в твоем мире живые существа сами не могут понять, какая часть дня миновала?
– Многие животные, думаю, могут, – ответил Рэнсом. – Но наши хнау давно разучились.
На этом он распрощался с сорном и ступил в лодку. И вот Рэнсом вновь сидел в покачивающемся на волнах суденышке бок о бок с хроссом, ощущал на лице жар от воды, видел синее небо… все равно что вернулся домой. Он снял шапку, сел поудобнее и стал донимать вопросами своего провожатого. Выяснилось, что не только хросса были слугами при Уарсе, как решил сперва Рэнсом; тому прислуживали все три расы хнау, и хросса – самым умелым лодочникам – поручили управлять паромной переправой.
Ему сообщили, что в Мельдилорне он волен делать что хочет и ходить где пожелает, пока Уарса его не призовет – возможно, сразу же, а возможно, и спустя несколько дней. Возле причала будут хижины, там можно переночевать. В ответ Рэнсом как сумел рассказал о путешествии по небесам и о своем родном мире, заодно предупредив хросса об опасных гнилых мужчинах, которые прибыли вместе с ним и до сих пор бродят где-то в окрестностях. Надо было и Огрею про них рассказать… Впрочем, Рэнсом быстро утешил себя мыслью, что эти двое уже каким-то образом наладили контакт с сорнами и вряд ли осмелятся вредить столь могучим на вид созданиям. По крайней мере пока. Хотя его похитители явно замыслили что-то нехорошее.
Наконец лодка толкнулась в берег. Хросс сноровисто привязал суденышко, а Рэнсом встал и огляделся. Гавань была окружена низкими домами – первыми каменными зданиями, которые он увидел на Малакандре. Рядом горели костры. Там, по уверениям хросса, можно найти ужин и ночлег. В остальном остров был пустынен, только в рощице на вершине виднелись какие-то сооружения – похоже, обелиски наподобие гигантского Стоунхенджа. Казалось, там никого нет, но если прислушаться, оттуда в утренней тишине доносился слабый серебристый гул.
– На острове много эльдилов, – вполголоса произнес хросс.
Рэнсом сошел на берег. Сделал пару робких шагов, словно ожидая, что его остановят, постоял немного и столь же нерешительно двинулся дальше.
Трава мягко пружинила, ноги ступали бесшумно, но отчего-то хотелось идти украдкой, на цыпочках. От воды на острове было теплее, чем где-либо на Малакандре; здешняя погода напоминала октябрьские деньки, когда еще тепло, но в воздухе уже ощущается прохлада. С каждым шагом в душе нарастало чувство благоговейного страха, не дающее приблизиться к роще и каменной аллее на вершине холма. Поэтому на полпути Рэнсом свернул направо и пошел вдоль линии берега – якобы затем, чтобы осмотреть остров. Хотя на самом деле наоборот, остров хотел на него взглянуть. Спустя час Рэнсом окончательно в этом убедился, когда сделал одно открытие, суть которого позднее так и не сумел объяснить. В самых общих словах описать это можно было примерно так: по всей поверхности острова тени плясали вопреки движениям солнца. Не будь воздух таким неподвижным, а трава – слишком жесткой и короткой, Рэнсом списал бы это на колыхания от ветра, словно солнце играет в кукурузном поле. Однако световые блики стыдливо ускользали от чересчур пристального взгляда, да и серебристый перелив утихал, стоило к нему прислушаться. Куда ни посмотри – вроде бы ничего не видать, но краем глаза так и улавливается копошение или возня. Впрочем, стоит повернуть голову – и все пропадает, лишь мелькнет напоследок солнечным зайчиком. Несомненно, то были они – эльдилы… Как ни странно, Рэнсом испытывал лишь любопытство, а не страх, будто вовсе не был окружен невидимыми «призраками». Не чувствовал он и раздражения от того, что за ним шпионят, – напротив, казалось, у этих существ есть полное право его разглядывать. Поэтому Рэнсом все более робел, смущался и не знал, куда себя деть.
Понемногу навалилась усталость. Полагая, что в этих местах можно отдыхать и на свежем воздухе, не опасаясь замерзнуть, Рэнсом сел. Мягкая трава и душистый аромат цветов навевали мысли о Земле и ее садах. На мгновение Рэнсом зажмурился, а когда снова открыл глаза, увидел невдалеке знакомые уже здания и лодку на воде. Переправа и дома для гостей. Следовательно, он успел обогнуть весь остров и вернуться на прежнее место. Отчего-то стало досадно. Навалился и голод. Наверное, стоит подойти, попросить еды. Заодно будет чем себя занять в ожидании…
Встав, Рэнсом пригляделся к гостевому дому и увидел возле него толпу существ – с парома выгружались пассажиры. Посреди озера тоже что-то двигалось; в фигурах, бредущих по пояс в воде, Рэнсом с некоторым трудом узнал сорнов. Их было с десяток, не меньше. На остров зачем-то стекались посетители. Вряд ли кто из них намерен причинить вред инопланетному гостю, если тот вдруг выйдет к толпе, однако Рэнсом все равно медлил. Он вновь почувствовал себя новичком в школе: новенькие всегда приходят раньше и из укромного уголка наблюдают, как собираются старые знакомцы. В конце концов Рэнсом решил вовсе туда не спускаться. Он нарезал сорняков, перекусил и вздремнул.
К вечеру, когда похолодало, он вновь отправился гулять. Другие хнау (более всех бросались в глаза сорны – разумеется, из-за роста) тоже разбрелись по острову. Рэнсом, чтобы избежать случайной встречи, взобрался на холм повыше – и оказался вдруг на самом краю рощицы, возле каменной аллеи. Идти по ней он, конечно, не собирался; тем не менее взглянул мимоходом на ближайший обелиск, со всех четырех сторон покрытый резьбой, засмотрелся – и невольно шагнул к следующему камню.
Картинки были весьма необычны. Помимо сорнов, хросса и каких-то еще существ – наверное, тех самых пфифльтриггов – на них вновь и вновь появлялась высокая безликая фигура с широкими лапами – с крыльями? Рэнсом удивился. Неужели малакандрийское искусство корнями уходит в те древнейшие времена, когда на харандре, по словам Огрея, еще была жизнь и обитали крылатые создания? Если верить камням – то да; на них были высечены красные леса, над которыми порхали птицы – самые настоящие птицы! – и еще какие-то неведомые создания. На другом камне они были изображены мертвыми, а какая-то жуткая на вид хнархоподобная фигура – должно быть, символизирующая убийственный холод, – метала в них стрелы. Малая кучка выживших сбилась возле высокого крылатого создания, изображавшего, видимо, Уарсу. На следующем камне Уарса в сопровождении свиты уцелевших проводил по земле борозду неким остроконечным инструментом. Далее пфифльтригги углубляли полученный ров, сорны собирали землю в большие кучи по краям, а хросса прокладывали водяные каналы. Интересно, что это: миф о создании хандрамита?..
Многие картинки Рэнсом разгадать не сумел. Особенно озадачило его изображение полусферы с несколькими кольцами внутри, зависшей над фрагментом круга. Сперва он решил, что это восход солнца над горой, тем более что нижняя часть рисунка, «гора», демонстрировала обычные малакандрийские сюжеты: Уарса в Мельдилорне, сорны на краю харандры и прочие, уже знакомые, хоть и не все понятные. Однако, приглядевшись к верхней сфере, Рэнсом переменил свое мнение. Сфера с концентрическими кольцами – не солнце. Потому что вот оно – маленькое, в самой середине сферы, и именно от него расходятся кольца. На самом первом кольце бусиной висел маленький шарик, а на нем был изображен крылатый силуэт вроде Уарсы, только с чем-то наподобие трубы в руке. На следующем кольце фигурка была без лица, зато с двумя выпуклостями – видимо, с грудями или выменем, как у самки млекопитающего. Теперь Рэнсом окончательно убедился, что перед ним карта Солнечной системы. Первый шарик – Меркурий, затем Венера. «До чего удивительное совпадение – в здешней мифологии Венера тоже наделена женскими чертами», – подумал он. Любопытное открытие хотелось обдумать – но еще больше хотелось взглянуть, как же малакандрийцы изобразят следующую планету – Землю. Рэнсом перевел на нее взгляд… и похолодел от ужаса. Сам шарик висел на положенном месте, однако вместо фигурки на нем красовалась вмятина, будто кто-то соскоблил некогда начертанное изображение. Выходит, когда-то… Нет, слишком мало исходных данных, чтобы делать выводы.
Рэнсом посмотрел на следующую планету. Она была изображена не в виде шарика: орбита одним краем касалась нижнего круга, заполненного сценками из малакандрийской жизни, словно планету развернули в пространстве и приблизили к зрителю. Поняв наконец замысел художника, Рэнсом восхитился его мастерством. Он отступил на шаг и вдохнул поглубже, пытаясь уложить в голове новые факты. Итак, Малакандра – это Марс. А Земля…
Его размышления перебил настойчивый звон молота, уже давно стучавший в ушах и становившийся все назойливее. Неподалеку кто-то был – и это не эльдилы. Рэнсом встрепенулся и повернул голову. Никого. Тогда он невольно выкрикнул по-английски:
– Кто здесь?!
Постукивание вмиг утихло, и из-за соседнего камня высунулась морда: вытянутая и тонкая, будто у землеройки, без шерсти, с желтоватой кожей, очень низким лбом и длинным, почти свисавшим, как парик, затылком – точно у существа, лишенного интеллекта. В следующий миг невиданное прежде создание одним прыжком выскочило из-за камня, представая во всей красе. Так вот он какой, пфифльтригг… Слава богу, Рэнсом не встретил представителей третьей расы в первые дни своего пребывания на Малакандре! Уж больно пфифльтригги походили на рептилий или насекомых. Тело – так и вовсе лягушачье, пфифльтригг даже сидел, опираясь на передние лапы. Хотя нет, приглядевшись, Рэнсом понял, что на самом деле тот упирает в землю скорее локти, а не ладони, если судить человеческими понятиями: широкие и мягкие, они явно предназначались для ходьбы. А вот верхняя часть конечностей, поднимающаяся под углом в сорок пять градусов – это уже «руки» с тонкими, но крепкими на вид предплечьями и огромными многопалыми ладонями. С таким строением пфифльтриггу должна даваться любая тяжелая работа: от копания земли до фигурной резьбы по камню. Двигался он в точности как насекомые: столь же резко и стремительно, вдобавок голову поворачивал вокруг себя, словно жук-богомол, а каждое движение сопровождалось сухим шелестящим стрекотанием. В общем, то была помесь кузнечика, лягушки, персонажа из-под пера Артура Рэкхема[11]… и одного старичка-таксидермиста из Лондона, с которым Рэнсом некогда водил знакомство.
– Я из другого мира… – начал было Рэнсом.
– Знаю, знаю! – суетливо затрещал его собеседник. – Встань здесь, у камня. Сюда, сюда. Уарса велел. Надо срочно. Быстрей! Стой там.
И Рэнсом очутился по ту сторону монолита, перед еще не законченной картиной. В воздухе витала каменная пыль, земля была усеяна крошкой.
– Вот так, – велело существо. – Стой смирно. На меня не смотри. Смотри туда.
Сперва Рэнсом не понял, чего, собственно, от него хотят, затем, когда пфифльтригг смерил его оценивающим взглядом и повернулся к незавершенному полотну, чуть было не расхохотался. Все-таки художники во всех мирах одинаковы! Придется позировать для портрета!
Пфифльтригг принялся долбить камень, причем делал он это необычайно легко, будто резал мягкий сыр. Результата, правда, Рэнсом не видел, поэтому ему оставалось лишь разглядывать живописца. Звенящий шум издавали десятки инструментов, которыми тот был увешан сверху донизу. Порой пфифльтригг с раздраженным восклицанием отбрасывал один инструмент и хватался за другой, хотя несколько, видимо, самых нужных, всегда держал во рту. Только теперь Рэнсом заметил, что пфифльтригг облачен в одежды из некоей чешуйчатой пестрой ткани, богато разукрашенной, хоть и покрытой нынче густым слоем пыли. Горло пушистым воротником укутывало нечто вроде шарфа, а глаза скрывались под темными очками с выпуклыми линзами. На шее и руках красовались многочисленные кольца и цепочки из какого-то яркого металла. Существо постоянно издавало странный свистящий шепот, а в моменты крайнего возбуждения – которые случались ежеминутно – будто кролик, морщил кончик носа.
Неожиданно художник взметнулся в воздух и одним прыжком отскочил от своего шедевра футов на десять.
– Да, да! Готово! Не очень, правда, получилось. Потом переделаю. Пока так. Иди, взгляни.
Рэнсом послушно подошел. Он вновь увидел изображения планет, но уже не в виде карты Солнечной системы; на сей раз они выстроились в вереницу, и на каждой, за исключением одной, ехал полыхающий, будто охваченный огнем, возничий. Малакандра находилась внизу, на ней Рэнсом увидал на удивление детальное изображение космического корабля, рядом с которым стояли три фигурки. Видимо, их всех рисовали с Рэнсома. Художник мог постараться и получше, пусть даже в его глазах инопланетные гости выглядят непривычно, – но не жирными ведь манекенами поперек себя шире с какой-то грибной шляпой вместо головы!
О картине Рэнсом отозвался уклончиво:
– Наверное, таким я кажусь вашему народу. Правда, в моем мире меня изобразили бы иначе.
– А я не хотел, чтобы вышло похоже, – возразил пфифльтригг. – Будет похоже – те, кто родятся позже, не поверят.
Беседа грозила затянуться надолго. Чтобы сменить тему, Рэнсом отважился задать вопрос, уже давно крутившийся на уме:
– Я все не могу понять, как и вы, и сорны, и хросса говорите на одном языке? Разве языки и глотки у вас устроены одинаково?
– Совсем не одинаково, ты прав, – согласился пфифльтригг. – Прежде мы говорили по-разному и сейчас со своими говорим так же. Однако потом все выучили язык хросса.
– Почему? Хросса что, у вас самые главные? – спросил Рэнсом, по-прежнему гнувший свою линию.
– Я тебя не понимаю. Они умеют говорить лучше всех и красиво поют. У них больше слов. Наш язык никто учить не станет, потому что мы говорим через камень, кровь солнца и звездное молоко – а их и так все видят. И речь сорнов никто не учит, потому что их знания можно изложить любыми словами, они от этого не изменятся. А с песнями хросса так не получится. Поэтому их языком говорит вся Малакандра. Я говорю на нем с тобой, потому что ты чужой. И с сорном буду говорит тоже на нем. Но дома у нас старый язык. Это по именам понятно. У сорнов имена громкие: Огрей, Аркал, Белма, Фалмей. У хросса – пушистые: Хнор, Хникхи, Хьои, Хлитнахи. У моего народа имена громкие и твердые: Калапери, Паракатару, Тафалакеруф. Меня вот зовут Канакаберака.
Рэнсом тоже представился.
– В нашем краю живут иначе, – сказал Канакаберака. – Мы не зажаты в тесном хандрамите. У нас есть настоящие леса, зеленые тени, глубокие шахты. В шахтах тепло, хотя и не так светло, как здесь, и не так тихо. И в лесу есть места, где горит разом сотня костров и стучит сотня молотов. Вот бы ты увидел мой край! Мы живем не в ямах, как сорны, и не в траве, как хросса. Я показал бы тебе дома под сотней колонн: одна – из крови солнца, вторая – из звездного молока и так далее. А на стенах нарисован весь-весь мир!
– Кто у вас главный? – спросил Рэнсом. – Тем, кто в шахтах, – им нравится там работать? Ведь рисовать на стенах лучше.
– Шахты открыты для всех, каждый копает столько, сколько надо для работы. А зачем ему больше?
– У нас по-другому.
– Тогда вы делаете гнилую работу. Как можно работать с кровью солнца, пока сам не побываешь там, где она рождается? Не научишься отличать разные ее виды? Пока не проживешь рядом с ней вдали от небес? Пока она не проникнет в самое сердце, пока не станешь думать ею, есть ее и дышать?
– У нас она лежит очень глубоко, ее трудно выкопать, поэтому некоторым приходится тратить на это всю жизнь.
– И им нравится?
– Вряд ли… не знаю. Если они не будут копать, им не дадут еды.
Канакаберака подергал носом.
– В твоем мире что, еды мало?
– Не знаю, – повторил Рэнсом. – Я часто спрашивал других, и никто точно ответить не может. А вас, значит, не заставляют работать?
– Почему же, женщины заставляют.
Пфифльтригг издал сипящий звук – видимо, рассмеялся на свой манер.
– То есть вы больше, чем другие хнау, цените женщин?
– Намного больше. А меньше всех их ценят сорны.
