Климентина Чугункина
Кабаре, или Жизнь продолжается
Свет выключили. Уже минут как сорок во всём доме стоит темнота, и, как следствие, тишина, ведь и лифт не работает, и электроприборы в соседних квартирах молчат. Кажется, весь дом вымер, но только не улицы Нью-Амстердама, пусть и освещённые лишь одними автомобильными фарами. Вероятно, произошла какая-то крупная авария, раз здания не освещаются, а уличные фонари не горят. Телефонная линия, не зависящая от электричества, занята, видимо, многие сейчас звонят на станцию узнать, что случилось. Однако и в темноте жизнь большого города продолжает идти своим чередом, и люди всё также спешат кто куда по своим делам в этот вечерний час.
Я стою у окна, наблюдая за строгими силуэтами вышагивающих по тротуарам прохожих и за движением расплывчатых и неясных в свете фар машин. Я, однако, рад грянувшей так внезапно темноте. Непредусмотренный отдых. Жаль, такого не случалось в прошлом, когда работа в оркестре ресторана «Золотой век» отнимала у меня большую часть дня. Теперь же, играя, где придётся, но подолгу просиживая без работы, я имею долгие часы досуга, не зная, чем занять себя, и предаваясь постоянной меланхолии. С возрастом понимаешь, что время ускоряет свой ход, несётся всё быстрее и быстрее к концу жизни, и долгие часы ожидания для тебя проходят уже не так, как в юности. Томление больше не является таким невыносимым.
Когда-то я думал, что стану известным музыкантом и покорю лучшие сцены мира и сердца первых красавиц, но четыре года назад осознал, что игра моя посредственна, что я не блещу талантом, владея лишь виртуозностью хорошей школы, но не чувственностью и подлинным пониманием музыки, а группы, в которых я подвизался, оркестры, в которых работал, никогда не станут знамениты на всю страну и, тем более, не прославятся на весь мир. Осознав свои возможности, я понял, что для меня нет будущего, и дальнейшая безвестность стала пугать меня, в голову лезло всякое. В такие моменты только выпивка помогала найти забвение и отгоняла философские думы, которые так некстати взялись меня мучить. Постигнув собственное ничтожество, я стал скатываться всё ниже, спиваясь. Меня выгнали с последнего места работы, подружка, на которой я собирался жениться, назвала меня никчёмностью и сбежала. Я остался один в этой просторной квартире в роскошном доме, и почти каждый вечер, который я провожу не вне этих стен, компанию мне составляет бутылка виски или джина. Да, крепкий джин теперь мой единственный верный и неизменный товарищ, друг всех моих горестей.
Вот почему в тридцать четыре года я чувствую себя так, будто нахожусь на закате своей жизни.
Если бы не автомобильные фары, воцарилась бы полная темнота. Интересно, спешили бы и дальше тогда люди по своим делам? Что же должно произойти, чтобы жизнь крупного города прервалась хотя бы на несколько минут?
Окна этой комнаты выходят на оживлённое авеню. Я не имею привычки наблюдать за незнакомцами или вмешиваться в чужие жизни, но в данный момент только этим занятием могу скрасить минуты неопределённости.
Дом наш располагается почти в центре города. Два квартала отделяют его от Центрального вокзала, но не поэтому он считается элитным. В каждой квартире несколько просторных комнат с высокими потолками и шикарной ванной, в каждом подъезде два лифта и широкая мраморная лестница, ступени которой устилает ковёр; круглосуточно дежурит швейцар у парадного крыльца, он готов оказать жильцам любую услугу, благоустроенная территория внутреннего двора, куда нет входа посторонним, подземный гараж – мне повезло, что в молодости я решил осесть именно здесь и у меня хватило средств на покупку именно этой квартиры. По крайней мере, мне никогда не приходилось стыдиться своей крыши над головой.
Такси останавливается у входа. Я заинтересован. Кто прибыл к нам в этот час? Вижу, что выходит роскошная молодая женщина. Роскошная, несомненно, потому что на ней дорогое пальто, облегающая юбка, ажурные колготки и полусапожки на шпильках, а в руках небольшая сумочка (ныне подобные опять в моде). Она расплачивается, и фары мимолётно освещают её лицо. Я узнаю в очаровательной особе Рози Корину. Она моя соседка. Её квартира этажом ниже, прямо под моей.
Я знаю её уже десять лет. Она поселилась в квартире своего дяди сразу как переехала в Нью-Амстердам из какого-то захудалого городишки на Среднем Западе. Говоря, что знаю её, я имею в виду то, что её развращение происходило на моих глазах. На самом же деле мы редко общаемся, в основном, здороваемся да обмениваемся ничего незначащими фразами о погоде или работе, сталкиваясь на лестнице, в лифте или вестибюле. Она не из тех, кто заинтересуется таким как я, хотя однажды мне пришлось кое-что сделать для неё по настойчивой просьбе её дяди. Некогда меня и Акселя связывали приятельские отношения, но через несколько лет после приезда его племянницы наши пути окончательно разошлись. Я один из немногих, если не единственный, кто подозревает, какие именно отношения связывают их. И отдалился я от Акселя, когда узнал, что только благодаря его стараниям Рози превратилась из милой скромной девушки в порочную развратницу.
Оба они работают в кабаре «Дивная пташка». Он – конферансье, а она – певичкой. Безусловно, они очень талантливая пара, а их совместные номера прославили это заведение на весь мир. О «Дивной пташке» ныне считает необходимым упомянуть каждый путеводитель. Многие туристы из разных городов и стран приезжают в Нью-Амстердам не только ради самого города, но и специально, чтобы увидеть Рози Корину и Акселя Дюшенталя, услышать её трогающие до глубины души песни, оценить его виртуозные, ни с чем не сравнимые ужимки. Заглавная песня, настоящая жемчужина, открывающая шоу, не сходит с подмостков кабаре вот уже восемь лет.
Однако об их личной жизни слагают такие легенды, что популярность подобных слухов даже затмевает славу их артистических талантов. Аксель, сколько я его знал, всегда был бабником и распутником, и сплетням о нём я не придаю большого значения, тем более что лишь я один подозреваю, нет, почти уверен, в каком качестве он использует собственную племянницу. К Рози же я испытываю искреннюю симпатию с первых дней её появления в нашем доме, и мне неприятно узнавать о ней всё новые факты, порочащие её имя в ещё худшем свете, и видеть, как с каждым годом она позволяет себе всё большие непристойности. Ведь её считают даже более развратной, чем Акселя. Людская молва приписала ей все качества любительницы собственного пола, она была замешана в нескольких грандиозных скандалах, связанных с одним пикантным домом свиданий, и в кабаре знают, что она игнорирует мужское внимание, насколько это вообще позволяет её профессия. Я не понимаю, почему Рози терпит всё это, как может так спокойно относиться к подобным пересудам. Как ко всяким прочим деятелям сцены, подобное, конечно, только привлекает к их персонам внимание и увеличивает доходы кабаре. Все спешат поглазеть на главную развратницу города, не ведающую о морали и пренебрегающую приличиями, и на мужчину, чьи похождения сравнивают с нравами древнеегипетского фараона, обладателя трёх тысяч прелестных рабынь.
Но какие бы слухи о ней не ходили, я ни разу не видел, чтобы Рози привела к себе кого-либо хоть раз. Складывалось впечатление, что у неё вообще нет друзей. Всегда только она одна или с Акселем приходит в свою квартиру. Возможно ли, что она последовала примеру дяди и использует этот дом в качестве тайного убежища, отдыхая от своих приключений и бурных ночей, как он когда-то прятался здесь от неиссякаемого интереса многочисленных навязчивых подружек.
Оба обладают не просто притягательной силой красоты и внешнего очарования, но и обворожительным шармом, но, подозревая истину, я не могу не презирать его и не жалеть её. Их легко было бы причислить к баловням судьбы и любимцам толпы, но всё же в каждом есть что-то такое…
Звонок в дверь. Как странно… Гостей я не жду, так что не имею ни малейшего понятия, кто может звонить. Уж не Мисси ли это? Но я потерял всякую надежду, что она когда-нибудь вернётся. Наверняка просто ошиблись дверью, ненароком заблудившись в этой темноте.
Не забыв захватить фонарь, иду открывать.
На пороге сама Рози Корина. Никогда ещё за все десять лет она не одаривала меня своим посещением, да и какое ей может быть дело до такой пьяной образины как я, пусть она и слушает мои трубные упражнения каждое утро. Я знаю, соседи снизу оба не пьют и не курят, но стараются не выделяться этим среди прочих, и сейчас Рози пришла не за тем, чтобы составить мне компанию за бутылкой.
– Привет! – в её голосе слышится чудное придыхание. – Не впустишь девушку?
Ха! Она такая же девушка, как моя бабушка – королева испанская. Но я всё же отодвигаюсь в сторону, пропуская её. Сладкий шлейф её духов укутывает меня, словно саван. Она не переоделась у себя, только сняла пальто и оставила сумочку.
За столько лет я ни разу не видел Рози в «обычной» одежде или без косметики, или с уставшим лицом и опухшими глазами. Напротив, она всегда элегантно, хоть и несколько вызывающе одета, накрашена, точно собирается на приём, а её длинные волосы заплетены в какую-нибудь сложную причёску. Складывалось впечатление, что она родилась в подобном неизменном образе, что остаётся такой в ванной и постели, где угодно, что будто бы лишена человеческих слабостей, ведь на её лице всегда выражение довольства. Обворожительная женщина. Стараниями умелой руки Акселя её красота стала совершенной и постоянной. Вот и сейчас её глаза густо обведены и накрашены, на алых губах застыла полуулыбка, искусственный румянец горит, на ногтях изумрудный лак, волосы изящно зачёсаны назад. В придачу она обладательница потрясающей фигуры с длинными ногами и пышной грудью. Мечта любого мужчины. Но Рози недоступна ни для кого. Что с ней сотворила работа в кабаре? В кого превратил близкий родственник?
Наши взгляды пересекаются. Помню, когда я впервые её увидел десять лет назад, она показалась мне неискушённой провинциалкой, только-только окончившей школу и впервые прибывшей в большой город. К её лицу словно навечно приклеилась маска изумления. Сейчас же передо мной стоит независимая, раскованная женщина, осознающая, какими прелестями обладает, однако погрязшая в разврате, шокирующая окружение, сделавшая свою персону главным достоинством неприличного заведения. И при всём при том она взобралась на вершину славы, когда я пал так низко.
– Сколько лет мы живём бок о бок, сталкиваемся чуть ли не каждый день в лифте, я слушаю и знаю наизусть весь твой репертуар, а ты так ни разу и не пригласил меня к себе, – говорит она просто, без церемоний окидывая взглядом едва освещённое помещение.
Она давно перешла на «ты», я не был особо против, ведь старше всего на шесть лет. Не такая большая разница, чтобы важничать, но помнится, она начинала с того, что обращалась ко мне, как к уважаемому музыканту, точно я был мировой знаменитостью. Интересовалась моим здоровьем первые несколько месяцев. Аксель тогда объяснил мне, что в мелких городишках Среднего Запада все друг друга знают и что у них так принято, и добавил, что Рози здоровалась со всеми прохожими на улицах в первые два дня своего пребывания в Нью-Амстердаме.
– Не думал, что тебе может быть интересно у старого пьяницы, – отзываюсь я. Уже привык называть вещи своими именами.
Рози игнорирует мои слова.
– Я пришла попросить какой-нибудь источник света. Дома темно, хоть глаз выколи. Глупо, но у меня ничего нет на такой непредвиденный случай. Я и не предполагала, что подобное может случиться. Не знаешь, в чём причина этого безобразия?
– Какая-то крупная авария, раз даже уличные фонари не горят. Больше ничего не знаю, не могу дозвониться на станцию, – тут я немного приврал, но не говорить же ей правду.
– Да-да, верно, авария. Я слышала об этом в двух местах – от нашего швейцара и на выходе из кинотеатра. Я была в «Ретросинемаскоупе», когда всё это случилось. Экран погас на середине сеанса. Такая жалость! Деньги за билет вернули, но всё же… Я решила вернуться на такси. Не хотелось бродить в темноте, хотя пешком гулять я люблю. Но ты это знаешь, верно? Поэтому будь паинькой, одолжи фонарик, хоть какой-нибудь самый маленький, ладно? Только побыстрее, а то есть хочется. Холодильник потёк, наверное, но сейчас я готова умять, что угодно.
– Прости, Рози, мне нечего тебе одолжить. У меня только это, – я раскачиваю фонарём, и полутени пляшут по её лицу. – Если хочешь, можешь остаться у меня, пока свет не дадут. Еда для тебя найдётся. Не против?
Другого случая может не представиться, ведь я так давно мечтаю поговорить с этой красоткой, вызвать её на откровенность. Пришло время задать ей интересующие меня вопросы, чего бы это ни стоило.
– Нет, – она легко соглашается. – Всё равно из-за этой темноты все планы нарушились.
– Тогда на кухню, – я указываю путь, светя фонарём.
– У тебя точно такая же квартира, как у нас! Один живёшь?
– Сейчас да.
– Слышала, ты в очередной раз потерял работу. Ты поэтому больше не упражняешься?
– Да, – я морщусь. – Но давай не будем об этом.
– О’кей. О! – она смеётся. – Представляешь, я до сих пор не знаю, как тебя зовут на самом деле. Про себя я прозвала тебя Трубачом ещё с давних пор. Но, может, ты из тех людей, кто предпочитает обращение исключительно по имени?
– Так и есть. Фред, – скупо представляюсь я, игнорируя её многословную болтовню, и кладу фонарь на стол так, чтобы удобно было заниматься нехитрым ужином для Рози. Она по-хозяйски усаживается близ окна, где до этого предавался грёзам я, и привычным жестом неодобрения отодвигает чуть в сторону пустые бутылки. Грехи парочки снизу направлены лишь в одну сторону. Но… каждому своё.
– Очень приятно, Фред. Знаешь, иногда мне кажется, что мы с тобой давние приятели, хотя все эти годы лишь по чуть-чуть болтаем по-соседски. А всё из-за твоей трубы. Словно близкий человек тренируется в соседней комнате. Помнишь, однажды ты играл для меня песни Элвиса…
– По просьбе твоего дяди.
– Откуда ты…, – она едва не подскакивает на месте.
– Не важно, – прерываю я. – Раз уж ты здесь, может, расскажешь о себе? Ты всегда казалась мне такой загадочной.
– Брось. Я самая обыкновенная.
– Но о тебе ходят невероятные слухи.
– Люди вечно болтают глупости, – она передёргивает плечом. – Не могу же я всем заткнуть рот. О, смотри, женщина споткнулась, и, кажется, у неё каблук сломался. В такой темноте можно и ногу сломать, оступившись. Когда же дадут свет?
Она пытается перейти на другую тему, но я не позволю себя отвлечь. Рози моя гостья, но я не выпущу её, пока не выясню всё, что меня беспокоит. Как она сама сказала, мы точно давние приятели. И мне хочется наконец-то постичь её натуру. Я ставлю перед ней блюдо с тунцовым салатом, сандвич и кофе. Она благодарит и перекладывает фонарь так, что бы удобнее было есть.
Я не оставляю своих настойчивых попыток.
– Ни разу не видел тебя с короткой стрижкой. Твои длинные волосы неизменно заплетены в сложную причёску. Почему?
– Так нравится Акселю, – в её словах чувствуется любовь к нему.
– Ты спишь со своим дядей? – задаю я без обиняков давно мучающий меня и такой желанный вопрос. Мои подозрения не в счёт на этот раз.
– Что за допросы? – возмущается Рози непритворно. – Мне лучше уйти.
Она собирается встать, но я удерживаю её за ладонь.
– Не уходи. Прости за этот вопрос. Просто все эти годы я наблюдаю за тобой и вижу, какой ты была и какой стала благодаря его стараниям.
– Какой же? Порочной? Развратной? Распутной? В этом нет вины Акселя, виновата жизнь, – она снова принимается за еду. Я чувствую, как она заталкивает вглубь себя нечто неприятное.
– Мне жаль тебя.
– Жалеть не надо, – ледяным тоном отзывается Рози.
– Пожалуйста, Рози, поговори со мной откровенно. Никто не узнает о нашем разговоре, клянусь. Просто я хочу понять причину твоих поступков. Что каждый раз толкает тебя на связь… в объятия близкого родственника? Слава? Таким способом ты благодаришь Акселя за то, что он сделал тебя знаменитой?
Я наблюдаю за выражением её лица. Она неторопливо ест. Не лицо, маска.
– Мне не хочется, чтобы ты думал дурно об Акселе. Ты из-за этого перестал с ним дружить и едва здороваешься, верно? И кстати, один писатель написал, что слава – «только пепел жизни, если ты не знаешь любви».
– Это был Уильям Хоуп Ходжсон. «Ночная земля». Но где и когда читала ты эту книгу, Рози? Я не поверю, если скажешь, что кто-то из коллег по работе одолжил её тебе.
– Ты удивишься, но в школе я была круглой отличницей. Я любила читать. Такие имена как Ходжсон, Говард, Лавкрафт хорошо мне знакомы. Но ты не дал закончить. Раз уж спросил, так дослушай до конца, пожалуйста. В моей жизни было три больших Любви, и трижды они доводили меня едва ли не до гроба. Аксель всякий раз был рядом, помогал мне вернуться в мир живых. Я испытываю к нему самую нежную дружбу и привязанность, но в моём сердце нет страсти, которая приводит к более глубокому чувству. Я даю ему то, что он просит, из чувства благодарности. Но не за славу, а за возможность продолжать жить. Жить нормально.
– Так и знал! Я подозревал, что он не только бабник, но и извращенец.
– Ты неверно судишь. И я считаю, ты должен возобновить отношения с ним.
– Убеди меня, Рози, и я послушаюсь твоего совета. Расскажи мне всё.
– Придётся теперь, – она вздыхает и принимается за кофе. Пьёт почти залпом и продолжает. – Только сперва объясни, от кого узнал, что Аксель – мой дядя. Мне он запретил так себя называть чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.
– Он сам сказал. Около десяти лет назад, когда просил разучить песни Элвиса для твоего дня рождения. Я сначала отказался, потому что мне надоело разучивать песни для его подружек, ведь ему не впервой было просить меня о подобной услуге. Я тогда работал в оркестре «Золотой век», мы играли исключительно джаз, а из-за него мне приходилось тратить свободное время на разучивание песен, которые, как я тогда думал, мне никогда не пригодятся. Повторюсь, ты была далеко не первая, для кого я играл. Аксель часто просил меня о подобных маленьких услугах, а в тот день я находился в дурном расположении духа и велел ему, чтобы он убирался вон. Но Дюшенталь заявил, что на этот раз всё по-другому и нужно сыграть для его драгоценной племянницы. Я не хотел его слушать. Мне надоели бесконечные выдумки о том, как важно для него, чтобы я разучил новую мелодию для его очередной подружки, что бы ему было проще задурить ей мозги разной романтической чепухой, а потом играл где-нибудь поблизости от места их свидания, но он сказал, что твой жених погиб, что ты очень одинока в большом городе и тебе даже не с кем отметить день рождения, что мне не придётся покидать свою квартиру ради того, чтобы исполнить всего-навсего какие-то три песни Элвиса. И на этот раз он даже был готов заплатить, представляешь? Вот и всё.
– Надеюсь, ты не расскажешь об этом ни одной живой душе. Честно говоря, я удивлена, что Аксель открыл тебе столь многое.
– Я молчал все эти годы. И это не моя тайна.
– Хорошо. Что ж… Моя очередь говорить, – она колеблется. – Не знаю, с чего начать. Это так трудно.
– Начни с самого начала, – советую я, сгорая от нетерпения.
– Только выключу фонарь. В темноте мне будет комфортнее, я не смогу видеть выражения твоего лица. Сострадание меня убивает, ведь что бы ни случилось, жизнь продолжается, а в кабаре четыре раза в неделю обязательно дают представление с моим участием.
От моего дома до придорожной закусочной «У Пита» пятнадцать кило-метров. Пятнадцать километров – это чуть больше часа езды на велосипеде по шоссе, по которому автомобили проезжают не чаще одного раза за пятнадцать минут. Уже больше месяца дважды в день пять раз в неделю я проезжаю этим маршрутом. Подобное передвижение помогает мне ни о чём не думать. Я не позволяю тем мыслям, которые затолкала глубоко внутрь себя, просочиться наружу. Я стараюсь обращать внимание только на окружающую действительность: на тепло солнечных лучей, на ленту дороги, которая с незначительными изгибами тянется до самого горизонта, на знакомые с детства ландшафты Среднего Запада, раскинувшиеся по обе стороны от шоссе – такой хорошо знакомый мне мир. Каждое утро на работу и каждый вечер с работы в будний день я яростно кручу педали, иногда даже до боли в мышцах ног, как если бы меня преследовали и от моей скорости на грани возможностей зависела бы жизнь. Таким образом я стараюсь убежать от воспоминаний. Боль физическая для меня предпочтительнее боли душевной, поэтому я и выбрала велосипед, хотя могла бы добираться до закусочной на старом семейном грузовичке.
Я Роза Гамильтон, и мне восемнадцать лет. Всего несколько месяцев назад моя жизнь могла бы сложиться иначе, и мне не пришлось бы работать в подобном месте и терпеть грубые шуточки от водителей большегрузов, которые и составляли основную массу клиентов этого заведения. Сложись всё иначе, я была бы самым счастливым человеком на земле, потому что у меня было бы всё, о чём я могла когда-либо мечтать.
Мои родители фермеры. Всю свою жизнь я провела с ними и двумя младшими сёстрами на нашей родной ферме, расположенной на окраине городка Пратт на Среднем Западе. Этот городок до того крохотный и непритязательный, что обычно его не указывают на картах, а почти все поезда проскакивают нашу станцию, не останавливаясь. Мне всегда нравилась местность, в которой я жила, и моя фермерская жизнь тоже. Я никогда не мечтала переехать в крупный город, как о том мечтают другие ребята моего возраста. Мне такое не приходило в голову. Жить на природе в окружении большого количества домашних животных и предаваться размеренному труду изо дня в день мне было предпочтительней, чем задыхаться в каменных джунглях и суетиться в попытках приноровиться к бешеному темпу жизни крупного города.
Я была первой красавицей школы, круглой отличницей, пела в церковном хоре, а по субботам посещала танцевальный клуб, но при всём при том не мыслила ни о чём, кроме фермерства и родных краёв.
В четырнадцать лет я познакомилась с Джоэлем Грином и влюбилась в него по уши почти с первого взгляда. Он вернулся на ферму своих родителей, которые были, кстати, нашими ближайшими соседями, после службы в каких-то войсках. Он получил не то ранение, не то травму (он никогда не рассказывал мне об этом эпизоде своей жизни подробнее) и вернулся, чтобы помогать своим старикам и продолжить их дело. Джоэл был настоящим красавцем, великолепным (во всей полноте этого слова) и обаятельным человеком. Он был храбр, честен и имел твёрдые принципы, которым следовал. Подобных мужчин редко встретишь в сельскохозяйственной глуши. Ему минул двадцать один год, но он уже столько всего знал и умел. Мы были соседями, мы не могли не сталкиваться друг с другом почти ежедневно, поэтому очень скоро подружились, и, так как я уже была в него влюблена, его симпатия ко мне тоже скоро переросла в более глубокое чувство.
У нас были одинаковые интересы, общие взгляды на жизнь, мы прекрасно дополняли друг дружку как внешне, так и внутренне. Очень скоро мы даже думать стали одинаково, и не редко один из нас вслух продолжал мысли другого. Это было самое настоящее единение душ. Это было прекрасно. Это была любовь, подаренная нам свыше.
Не каждой девушке в четырнадцать лет доводится услышать предложение руки и сердца от избранника намного (как мне тогда казалось) старше её. Мне довелось, и это был очень волнительный момент.
Мы оба тогда валялись на сеновале около курятника, и солнце освещало наши тела, сплетённые руки, лица сквозь щели в досках. Прелое сено пахло ароматно, птицы кудахтали за стеной, сидя на яйцах, а мы болтали о каких-то пустяках. Потом Джоэл вдруг неожиданно сказал:
– Роза, выходи за меня. Я так тебя люблю, что хочу провести с тобой всю жизнь. Стань моей женой, подари мне это счастье – относиться к тебе, как к своей супруге.
Я утонула во взгляде возлюбленного, и по моим глазам он прочёл положительный ответ. Кроме друг друга нам никто не был нужен.
Однако я предупредила Джоэля, что прямо сейчас не могу стать его же-ной. Я была ещё не вполне готова, хоть и любила безмерно. Мне предстояло ещё многому научиться, чтобы стать умелой хозяйкой в собственном доме. Мы решили подождать до моего восемнадцатилетия. День рождения у меня был в конце марта, и мы сошлись на том, что поженимся через месяц после него. Также мой избранник согласился со мной и в том, чтобы ничего не говорить нашим родителям, уведомив их ближе к заветному сроку, тем более что мы не планировали торжественную обстановку, а всего лишь хотели скромно обменяться кольцами в церкви.
Мы сразу занялись планами на будущее. Последующее обучение после школы я посчитала ненужным для себя, тем более что Джоэл предложил мне обосноваться на ранчо его дедушки. Его дед был очень стар. Мы могли бы помогать ему, а потом наследовать его хозяйство. Будучи старшей дочерью, я с малых лет привыкла ухаживать за младшими и потому всегда мечтала о собственной семье и хозяйстве. Так что я уже предвкушала, как стану полноправной хозяйкой на этом ранчо и вокруг меня будет сновать множество ребятишек. Это был предел моих мечтаний – любящий муж, дети и обширное хозяйство со скотиной, а дед Джоэля как раз разводил лошадей не один десяток лет. И в центре всей этой кипучей жизни я – любящая мать и хозяйка.
Джоэл только деду и рассказал о наших планах, и тот с радостью согласился, чтобы мы переехали к нему, как только поженимся, и пообещал никому не раскрывать наш секрет, пока мы сами того не пожелаем. Но до этого момента оставалось ещё почти четыре года, и мне по-прежнему предстояло учиться в школе, переходить из класса в класс, точно обычной школьнице, а не взрослой барышне, каковой я начала себя считать, готовиться к экзаменам и сдавать их на высший балл, как велел мне долг, и петь в хоре не без одобрительного кивка Джоэля. Однако по субботам я стала приходить в танцевальный клуб с возлюбленным под восхищённые, но завистливые взгляды подружек и не изнывала от разлуки с любимым так сильно, как в другие дни. Джоэл настоял на том, что своим постоянным присутствием не должен отвлекать меня от учёбы, и был так уверен и убедителен, что я пошла на эту уступку без излишних сожалений.
Я редко помогала родителям на ферме и в былые времена. Моя обязанность заключалась исключительно в присмотре за младшими. Мама хотела, чтобы я получила достойное образование и добилась чего-нибудь в жизни, и потому следила, чтобы я больше времени уделяла урокам, нежели помощи по хозяйству. Я же всегда отдавала предпочтение «возне с землёй» сначала как игре, затем уже как маленькая помощница. Так что теперь грезила наяву, как перееду к мужу, ещё не окончив школу, и знала, что семья, скорее всего, не примет моего выбора, но я твёрдо решила посвятить жизнь тому, кого люблю.
В юности время кажется вечностью, и ты почти не замечаешь его движения. Эти четыре года и были для меня моей вечностью, счастливой и беспечной, и только необходимость продолжать ходить в школу, хотя отнюдь не знаниями была занята моя головка во время уроков, омрачала мои наисчастливейшие дни. Моя совесть не позволяла бросить школу, как и глупые законы, регулирующие отношения в нашем обществе. Не за себя, но за Джоэля боялась я, хотя мысль о побеге была лучшей фантазией того времени. Он же сопровождал меня всюду, когда не был занят делами на ферме, за исключением тех часов, что я проводила в школе или на репетициях. И, разумеется, ночи всегда разлучали нас. И пока он помогал мне с уроками, я под его руководством обучалась вести хозяйство на ферме, как надобно. Пусть и старшая дочь, но я была лишена того человека, который руководил бы моими действиями и наставлял по жизни. Мама всегда уделяла больше внимания моим сёстрам, того требовал их возраст, и обычно все её советы сводились к тому, чтобы я уселась за учебники. В лице старшего по возрасту и более опытного Джоэля я наконец-то обрела того мудрого наставника, которого всегда желала.
Мы были счастливы, и ничто не могло омрачить нашего счастья. Так мы тогда считали. Травма Джоэля, полученная на военной службе, не разлучила бы нас, она не представляла опасности для его здоровья, поэтому я с нетерпением ждала условленного срока. Время было единственным препятствием для нашего окончательного соединения.
Ближе к моему восемнадцатому дню рождения мы съездили в соседний город в нескольких часах езды (то была моя первая поездка за пределы Пратта) и купили кольца – простые золотые украшения без изысков. Мы оба не хотели обставлять нашу свадьбу торжественно, нам не надо было составлять список гостей, подбирать наряды и заниматься прочей кутерьмой, вызывающей головную боль. Свадьба касалась нас двоих и никого более.
В наших семьях давно знали, что мы испытываем чувства друг к другу, но родители не предполагали, что мы поженимся. Иногда в шутку намекая на столь скорое возможное событие, в ответ я неизменно слышала одно и то же – что мы ещё слишком молоды, чтобы связывать себя узами брака, что первые чувства часто обманчивы и только кажутся сильными и постоянными, что у нас разница в возрасте, что таким молодым людям не следует оставаться на ранчо, не повидав мир. Множество отговорок, лишь бы только мы, дети, безропотно слушались своих родителей. Ведь и мои, и его родители были сторонниками нашего дальнейшего образования и переезда в более крупный город. В своё время они были лишены такой возможности, но желали её для своих детей, не желая принять то, что мы хотим идти собственным путём, а если и повторим те же ошибки, то разберёмся с ними сами. Только дедушка Джоэля поддерживал нас, считая, что молодые не должны покидать насиженные земли своих предков, и во мне он видел идеальную жену для своего единственного внука. Он ценил мой трудолюбивый и покладистый характер, но считал (единственное, что мне в нём не нравилось), что я не склонна к самостоятельному принятию решений, что мне нужна твёрдая рука, которая направляла бы меня по жизни, и этой рукой он видел своего внука, который всегда был уверен в том, чего хочет, ставил перед собой цель и добивался её.
Страшное горе, ужасное событие свершилось в день моего восемнадцатилетия, когда уже казалось, что все мои мечты станут явью.
На мой праздник собралось много гостей, в доме было очень шумно и весело. Торжество в честь меня. Важнейшее событие, когда я последний раз, можно так выразиться, остаюсь ребёнком, одной ногой уже находясь во взрослой жизни, которая наступит сразу по получении диплома об окончании школы. Этот день обернулся настоящей безудержной вечеринкой. Джоэл всё время находился поблизости, и мы предвкушали наше скорейшее заключение уз, мечтая, как уже завтра сделаем объявление о том, что собираемся пожениться. Всеобщему удивлению не будет конца, ведь мы так долго скрывали ото всех свои намерения.
