Климентина Чугункина
Кабаре, или Жизнь продолжается
Во второй половине дня мой возлюбленный вдруг почувствовал себя плохо, настолько плохо, что решил вернуться домой и отдохнуть в тишине под воздействием лекарств. Я хотела поехать с ним, я словно предчувствовала нечто дурное, но он не позволил.
– Это твой день. Все эти люди пришли ради тебя, – сказал он, потому что я никак не желала отпускать его. – Было бы невежливо с твоей стороны предоставить их самим себе. Со мной ничего не случится, не беспокойся. Это всего лишь обострившееся недомогание. Это всё из-за шума и толпы. Одна таблетка, и я приду в норму.
И он уехал на стареньком пикапе, а я осталась одна в этой проклятой жизни.
То были его последние слова, сказанные мне. Мы даже не попрощались как следует. Никто из нас не способен предвидеть будущее…
Я вернулась к гостям и празднику, но смутное беспокойство не оставляло меня. Я не могла понять, что именно меня тревожит. Постоянно думала о Джоэле. Решила, как только гости разойдутся, поехать к нему. Хотя мы были соседями, расстояние между нашими фермами было значительным для пешего человека.
Однако ещё до того как праздник закончился, на нашу ферму прибыли двое полицейских. Они искали родителей Джоэля. Один из них хорошо меня знал (его дочь тоже пела в церковном хоре) и подозвал к себе.
– Я знаю, ты дружила с их сыном, – сказал он тихонько. – Я считаю, тебя это тоже касается. Ты имеешь право знать, что произошло. Можешь остаться. Сочувствую тебе, девочка.
Я поняла, случилось нечто ужасное. Почти мгновенно на меня напала страшная дурнота. Когда чета Гринов подошла, я услышала голос второго полицейского, но он раздавался как будто издалека:
– В пикап вашего сына час назад врезался большегруз. Сочувствую вашему горю, но вам необходимо проехать с нами. Это может сделать один из вас.
Эти холодные безжизненные слова причинили мне нестерпимую боль.
Я напросилась и поехала с ними в своём нарядном платье и с завитыми волосами. Я почти не помню дальнейших событий. Вернее, я намеренно запретила себе вспоминать о тех кошмарных часах. Закрыла доступы к этим воспоминаниям. Это был сон, страшный сон. Этого не происходило на самом деле. Это не принадлежит мне. Всё это мне только привиделось. Не я стояла в морге, глядя на тело моего ненаглядного, превратившегося в кровавое однорукое месиво с пробитой головой. Это не я слышала, как мать Джоэля так кричала и захлёбывалась слезами, что ей потребовался доктор. Это не я оставалась безучастно-спокойной, не из моих глаз не пролилось ни слезинки. Мой разум отказывался верить в то, во что уже поверили глаза.
Я не знаю, как оказалась дома и кто подвёз меня, но хорошо помню, что всю ночь проплакала. Слёзы наконец-то появились и лились нескончаемым потоком. Я старалась сдерживать рыдания, чтобы никого не разбудить. Под утро я забылась тяжёлым сном и последующие три дня не ходила в школу. Я могла только тупо сидеть и смотреть в окно.
Мне ничего не хотелось. Жить не хотелось. Точно душа покинула тело, которое продолжало функционировать.
Мама заходила ко мне, родители заходили ко мне, сёстры заходили, наш священник, но от их соболезнований и речей мне становилось только хуже. Мне было невыносимо говорить с кем-либо о Джоэле. Никто не знал, что он был моей второй половинкой, что я была готова разделить с ним жизнь. Мы не успели рассказать о нас всей правды. Так даже лучше, иначе сочувствия, слетающие с чужих языков, были бы мне ещё более неприятны, ведь никто из этих людей не понимал. Пусть лучше думают, что Джоэл был мне хорошим другом и парнем, в которого я была влюблена. Никто не подозревал, что моя первая любовь может быть для меня единственной и на всю жизнь. Если бы люди знали, они пытались бы убедить меня в том, что это не так.
Только старый дедушка Джоэля, зная истину, понимал всю глубину моего горя. Его степень боли от потери внука была соизмерима моей от потери возлюбленного. Я побывала у него лишь однажды и поняла, что долго он не протянет. Смерть драгоценного внука значительно подкосила его здоровье. А вот моё молодое тело будет жить ещё долгие годы, душа же будет изнывать, страдая в одиночестве.
В детстве у меня было очень много домашних питомцев, которых я сильно любила, и пока я взрослела, они старились и умирали. Каждого я провожала в последний путь и в своём сердце находила место для каждого из них. Я вспоминала всех. Так, когда мне было двенадцать, умер кролик. Рэм была его кличка. Он прожил двенадцать лет, мой ровесник. Очень долгая жизнь для кролика. Его купила ещё моя бабушка, которая скончалась, когда мне было пять. Так получилось, что этого кролика не забили в срок, и потом он стал принадлежать мне. Я сильно горевала после его смерти и поняла, что как бы долго животное не жило, его срок всё равно очень короток по сравнению с человеческим. Девочкой я думала, что нет ничего хуже гибели домашнего любимца, потому что, взрослея, ты лишь приближаешь его кончину.
Когда погиб Джоэл, моя скорбь была в тысячи раз сильнее, и я поняла, что ещё хуже, когда твой возлюбленный, вся твоя жизнь, умирает и оставляет тебя в одиночестве не известно на какой срок, и каждый день становится пыткой, которая не закончится до самой смерти. Нет ничего хуже этого. И я не знала, как жить дальше, как справиться с той болью, что поселилась в моём сердце.
Невыносимей гибели любимого пребывание в одиночестве в течение неопределённого срока и без надежды на встречу с ним.
Три месяца я как-то жила, училась, готовилась к выпускным экзаменам и сдавала их, приглядывала за младшими, но всё ежеминутно напоминало мне о том, что Джоэля больше нет. Видеть ферму по соседству мне было невыносимо. Где бы я ни находилась, всё мне напоминало о нашем счастливом прошлом и о радужных планах на будущее. Я погрузилась в то, что у меня этого будущего больше не будет: счастливая жена, большое хозяйство, дети – всё кануло в Лету. Всё. Не будет никакого счастливого дома, полного голосов наших детей.
Я не знала, как жить. Просто не знала.
Боль душевная не утихала ни на миг, сердечные страдания не ослабевали.
Я окончила школу, получила диплом с отличием, не испытывая удовлетворения, гордости или радости. На выпускной бал я не пошла. Плевать на всё.
Любое напоминание о Джоэле, будь то место наших встреч или предмет, который он вертел в руках, и меня сразу бросало в слёзы. Я не желала развлекаться в компании одноклассников или знакомых, забросила хор и танцевальный клуб. Мне казалось величайшим кощунством веселиться, когда моего возлюбленного забрала смерть. Я стала считать себя вдовой, пусть свадьбы и не было, но мы были так близки к ней, хотя никто не знал. Тайна давила на меня тяжким грузом, но я не собиралась делиться ею. Боль принадлежала только мне.
Родители с трудом смирились с моим решением не получать дальнейшего образования, хотя я со своими баллами могла претендовать на лучший университет страны. Они дали мне выбор: в течение года я могу помогать им на ферме либо устраиваюсь на временную работу. Они надеялись, что это приведёт меня в норму, и на будущий год я всё-таки передумаю и стану учиться дальше. Я выбрала второе. Сельское хозяйство более не привлекало меня, а новое занятие могло бы отвлечь от тяжёлых размышлений. Я всё же пообещала, что на следующий год попробую поступить куда-нибудь, но на самом деле это были только слова, чтобы успокоить близких. Моё будущее было мне теперь безразлично. Жизнь моя была кончена, и для себя я уже всё решила. Мне было абсолютно всё равно, чем заполнять свои дни, раз рядом не было моего драгоценного Джоэля Грина, поэтому, когда друг отца предложил мне место официантки в придорожной закусочной «У Пита», я согласилась сразу. Я могла бы добираться до работы на машине, но предпочла велосипед, чтобы отдавать все силы кручению педалей. После трудового дня и физической нагрузки было счастьем замертво падать на кровать и погружаться в сон. Я была бы рада работать круглосуточно и без выходных.
Работа не была сложной, но с первого же дня стала вызывать у меня отвращение. Ничего подобного я никогда не хотела для себя, однако посчитала, что закусочная станет моей карой за то, что я продолжаю жить, когда другие мертвы.
И вот пять раз в неделю уже немногим более месяца я изо всех сил крутила педали на протяжении пятнадцати километров ради того только, чтобы освободить разум от той горести, которая постигла меня. Я могла бы уже быть женой и хозяйкой, быть счастливицей в собственном доме, купающейся в любви, но судьба распорядилась иначе. Удача не благоволила мне, и я ничего не могла с этим поделать, как жители некоторых приморских городков ничего не могут поделать с наводнениями и цунами.
Работа помогала отвлечься на несколько часов, но дома я ходила как тень, пугая младших сестёр. За общим столом один только намёк о Джоэле, и я спешила уединиться, чтобы никто не заметил моих слёз.
– Что происходит с Розой? Почему она избегает нас? Почему всё время плачет? – часто спрашивала самая младшая, двенадцатилетняя Лили.
– Её близкий друг погиб, – тихо отвечала мама, считая, что я не слышу, но я всё слышала. – Когда подрастёшь, ты поймёшь всю глубину её печали.
Родители считали, что я всего лишь потеряла лучшего друга и первую любовь, но никто из них никогда бы не понял меня по-настоящему. Старшие дети часто обделены вниманием, вся забота направлена на младших. Я ещё не успела вырасти, как стала чужой в собственной семье. Как бы я ни действовала, чего бы ни говорила, родители всё равно толковали бы мои чувства неверно.
Немногим более месяца я проработала, когда к нам домой пришёл мой босс, папин друг, и у них состоялся разговор, который я случайно услышала. Питер говорил отцу, что я абсолютно равнодушна на рабочем месте, безжизненна, как автомат, что я не проявляю любопытства, не заинтересована в клиентах, хотя всегда послушно исполняю то, что от меня требуется. Я ни разу не жаловалась, несмотря на грязь и окружение, которое, как ему кажется, мне не подходит, и он посоветовал отцу, чтобы я сменила место. Питер считал, что работа в закусочной не для меня, что пусть я равнодушна сейчас, но в будущем могу пожалеть, что тратила время и молодость напрасно на работу, которая не приносила мне удовлетворения. По его мнению, я зациклилась на прошлом, и мне необходима какая-то встряска, которая оторвёт меня от ступора.
А через неделю у меня состоялся разговор с родителями за обеденным столом, когда младшие уже ушли спать.
– Роза, ты задумываешься о будущем, дорогая? – начала мама, ласково на меня посмотрев.
Я неопределённо пожала плечами.
– Питер считает, тебе неинтересно работать в его закусочной, – встрял отец.
– Работа занимает мои мысли и даёт заработок, – честно ответила я.
– Мы с твоей мамой подумали и обсудили, что тебе было бы полезно сменить обстановку. Мы понимаем, что вокруг слишком много тяжёлых воспоминаний для тебя.
– Мне всё равно, – я смотрела на стол, не на них.
– Как насчёт того, чтобы переехать в Нью-Амстердам?
– Это очень крупный город. Не думаю, что мне будет там хорошо.
– Там живёт твой дядя Аксель. Ты помнишь его?
Я кивнула. Аксель Дюшенталь приходился сводным младшим братом моему отцу. Такое необычное имя досталось ему от матери-француженки, которая умерла, когда он был совсем маленьким. Мой дедушка, став дважды вдовцом, стал воспитывать в одиночестве обоих сыновей. Что-то не так было с двумя его жёнами, да и он сам вёл в молодости достаточно бурную жизнь, что впоследствии и принудило его обосноваться в крохотном и затерянном на карте Пратте (где мои родители и познакомились ещё детьми), где он стал жить тихо-мирно. Я слышала, что сразу после окончания школы Аксель оставил Пратт и перебрался на побережье. Он был копией своей матери, ничего ему не досталось от наших предков – фермеров, первопроходцев и покорителей Среднего Запада. Он был младше отца на восемь или десять лет. Сейчас ему должно было быть где-то около тридцати. Он приезжал к нам один-единственный раз на похороны моего дедушки, своего отца, когда мне было семь лет, но в моей памяти о его визите ничего не отложилось кроме того, что он очень хорошо ко мне отнёсся, мы весело играли, потому что нам обоим было не по душе, что все вокруг ходят такие серьёзные, и ещё он подарил мне шикарную игрушку, которую мама впоследствии передала Лили. И в нашей семье это был не единственный раз, когда мои детские чувства были задеты тем, что ни одна вещь по-настоящему не могла принадлежать только мне.
– Он уже несколько лет работает в Нью-Амстердаме, – продолжил отец. – Я звонил ему три дня назад. Он согласен, чтобы ты приехала и пожила у него. Я объяснил ему ситуацию, и он обещал помочь тебе с работой.
– На самом деле я против этого, – возразила мать. – Я всегда считала (и до сих пор так думаю) Акселя легкомысленным, несерьёзным и ведущим не вполне достойный образ жизни. Я сомневаюсь, стоит ли доверять ему нашу Розу.
– Ты слишком к нему строга, Мей. Мой брат хороший человек, просто иногда в нём проявляется французская кровь.
Они продолжили спорить, и я не вполне поняла по их полунамёкам и незавершённым фразам, о чём идёт речь. Похоже, Аксель что-то натворил в свой прошлый приезд, и с тех пор мама его невзлюбила. Пока родители шумели, я призадумалась. Мне было здесь так невыносимо. Тошно, что на ферме, что в Пратте. Вдруг в Нью-Амстердаме мне станет лучше?
– Мне хотелось бы уехать, – заявила я, прекратив родительский спор. – Как скоро это было бы возможно?
В ответ я услышала, что могу купить билет на поезд, когда пожелаю. Но дядю следовало предупредить заранее, чтобы он знал, когда меня встречать, и мог отложить свои дела. Почему-то мне захотелось как можно скорее покинуть родную местность, поэтому я назначила отъезд на конец недели, чтобы успеть закончить разные мелочи и собраться. Однако, обдумав всё, я решила почти ничего с собой не брать, а из одежды захватить лишь самое необходимое. Если что понадобится, в большом городе я точно смогу приобрести любую вещь. Раз я решила начать новую жизнь, мне ничего не нужно из прежней.
Я заперла все воспоминания о Джоэле, все свои чувства к нему на замок и отправила их в самую глубину тайников своей души. Только так боль от потери любимого не причиняла мне постоянных невыносимых страданий, только так, совсем отказавшись от прошлого, могла я жить и вновь проявлять интерес к окружающему миру. Я знала, что по отношению к памяти Джоэля поступаю не совсем порядочно, но, только вообразив себе, что его никогда не существовало, я могла отрешиться от боли. Молодость брала своё, и организм противился всеми способами тому, чтобы быть обращённым в живой труп. Ведь, как я уже говорила, большую часть души я потеряла с гибелью возлюбленного.
Новая жизнь будет сродни актёрской роли. Я начну чувствовать себя другим человеком. Всё, мечты о семейной жизни остались в прошлом. Теперь я самая обычная девушка, окончившая школу и решившая перебраться в большой город на заработок, которая думает и ведёт себя в точности, как и сотни других подобных девушек.
Все мои вещи уместились в чемодан и небольшую сумку, и была ещё коробка с пластинками, которые я всё-таки не решилась оставить, хотя не один десяток раз изменяла решение «брать – не брать». От родителей я получила немного денег на первое время и еду в дорогу, потом что в пути мне предстояло провести целые сутки, и только на следующее утро поезд прибывал на Центральный вокзал Нью-Амстердама.
Провожали меня всей семьёй. Поезд остановился всего на несколько ми-нут на нашей захолустной станции, и нам и оставалось, что только махать друг другу через стекло. В этот момент, когда я осознала, что не увижу родных в течение неопределённо долгого времени, мне было приятно смотреть на эти милые лица и чувствовать их любовь. Родители так редко по-настоящему предъявляли мне её. Я была очень счастлива, что нахожусь в поезде, который умчит меня к новому светлому будущему. Как говорили мудрецы прошлого, начало – уже середина пути.
В дядиной квартире имелся телефон, так что мы договорились, что родители первое время будут звонить мне в конце каждой недели.
Я не сразу догадалась открыть окно, чтобы услышать последние мамины напутствия:
– Звони, если соскучишься. Если не понравится у дяди, в любой момент можешь вернуться. Никто не станет удерживать тебя в Нью-Амстердаме насильно. Мы не выгоняем тебя. Помни, ты всегда можешь вернуться домой.
Я вежливо улыбалась и кивала, но про себя решила, что под родительский кров не вернусь ни за что. Пока я жила в их доме, мне приходилось соблюдать определённые правила, но я больше не хотела жить по чужой указке. Я была решительно настроена на самостоятельное ведение хозяйства ещё четыре года назад, когда Джоэл сделал мне предложение. Не сложилось… Однако свободу я всё-таки обрела, и вновь возвращаться в подчинённое положение мне не хотелось. Я выросла. Мой путь разошёлся с теми, с кем я обитала все эти годы под одной крышей. Отныне моя жизнь принадлежала только мне.
В моё купе никто не подсел, и я порадовалась, что смогу устроиться с удобствами. Когда поезд тронулся, младшие бежали за вагоном, пока перрон не кончился. Мы махали и улыбались друг другу, слали воздушные поцелуи. Порой сёстры меня ужасно раздражали, особенно когда приходилось сидеть или заниматься с ними в ущерб собственным интересам, но сейчас мне было даже их чуточку жалко. Кто знает, доведётся ли им когда-нибудь побывать в крупном городе, и осмелятся ли они вообще оставить Средний Запад? К сожалению, ни Петуния, ни Лили не были мне особо близки, и я не думала, что стану сильно тосковать из-за того, что покидаю и их тоже.
То была первая ночь за долгое-долгое время, которую я провела спокойно, не поддавшись грусти, не пролив ни слезинки. Призрак умершего возлюбленного на этот раз не заявился незваным в мой сон.
А утром за окном была уже совершенно другая местность. Ландшафты Среднего Запада остались далеко позади, и всё, абсолютно всё было совершенно иным. Никаких необъятных полей, но большие особняки в предместьях, на мой взгляд, выглядевших уже почти городами, множество самых разнообразных зданий и машин, и построек и устройств современной цивилизации. Неутихающая жизнь – не то, что у нас. Я неотрывно смотрела в окно, поражаясь тому, с какой лёгкостью люди живут вдали от природы в своих искусственных каменных джунглях. В окрестностях Пратта почти все знали друг друга, мы были в курсе всех дел на соседних фермах и ранчо, а здесь люди наверняка не могут перечислить и всех соседей в своём высоченном доме. Одно только путешествие на поезде показало мне мир иной жизни. Что же станет со мной в самом городе? О крупных мегаполисах я читала только в книгах, а теперь вот в самом скором времени мне предстоит по собственной воле войти в запутанный лабиринт протяжённых улиц с головокружительной высоты зданиями, ощерившимися многочисленными окнами.
Когда поезд остановился, прибыв на Центральный вокзал, я взяла свои немногочисленные пожитки и ступила на перрон. Мимо меня сплошным потоком продвигалась живая масса – носильщики предлагали свои услуги, пассажиры спешили на свои поезда вместе с провожающими, а только что прибывшие устремлялись к ведомым им одним концам своего маршрута.
– Освободите дорогу, мисс, – услышала я позади голос и едва успела посторониться.
За мной следом спустился мужчина с большим багажом и, нисколько не растерявшись, живо призвал носильщика в форме. Повезло. Он-то знал, куда ему идти, я же – нет. Покрутив головой, я всё же пошла за своим соседом по вагону, да и люди, продолжая выходить из нашего поезда, направлялись в ту же сторону. Я была на правильном пути, раз не пришлось ломать голову над тем, в какую сторону двигаться.
Я не знала, как именно выглядит дядя, за исключением того пространного описания, что дал мне отец, и мы не условились заранее, где именно должны встретиться. Мне лишь сказали, что он непременно будет меня ждать. Но что, если я выйду из здания вокзала, так и не встретив его? Что мне делать тогда?
А потом вдруг я увидела мужчину с яркой табличкой в руках с моим именем. Он оказался высоким, моложе, чем я его себе представляла, и был достаточно красив, чтобы на него заглядывались женщины. Я никогда не видела настоящих французов, но в его манере держаться сразу почуяла нечто французское. Сама его натура была офранцужена, если можно так выразиться. Впоследствии я убедилась, что тут дело в его убийственном шарме и том очаровании, что он производил на окружающих. Он был одет в лёгкий летний костюм, который очень ему шёл, несмотря на то, что в городе было жарко в начале третьей недели августа.
Не успела я подойти, как он первым заговорил, глубоким, очень приятным голосом с небольшим акцентом, который поначалу резал мне слух. (Впоследствии я поняла, что это я обладательница характерного западного говора.)
– Племянница Роза! Сто лет не виделись! – он раскинул объятия, а потом крепко расцеловал, случайно коснувшись моих губ. Мой нос утонул в шлейфе его стойкого парфюма. – Ты так изменилась! Выросла и, дорогая моя, превратилась в настоящую красавицу. Можешь обращаться ко мне просто по имени. Не такая уж значительная разница в возрасте между нами, да и я ещё не настолько старый, чтобы важничать. Напротив, мне хочется, чтобы мы как можно скорее поладили и стали друзьями.
– Как…, – начала я, но он не дал договорить.
– Как я узнал тебя? Очень просто. Твой растерянный вид сразу бросается в глаза, так что я заметил тебя издалека. А ещё ты очень похожа на свою мать. Она в молодости тоже была такой – глаз не оторвёшь. Впервые в Нью-Амстердаме?
Я кивнула. Мне стало приятно, что он так отозвался о маме.
– Так я и думал. Ничего, скоро ты привыкнешь к большому городу и его небоскрёбам. По-первости это немного пугает, но быстро пройдёт. Верь мне. Когда-то и я ступил на ту же дорогу, что и ты сейчас.
Я снова кивнула. Не признаваться же мне вслух, что он абсолютно прав, и я не чувствую себя достаточно легко и свободно здесь и сейчас.
Дядя перехватил мой чемодан с лёгкостью, с осторожностью забрал коробку с пластинками, и я с сумкой последовала за ним к выходу. Он с ловкостью лавировал между прохожими, а мне с трудом удавалось не отставать и при этом стараться не столкнуться с растекающейся в разные стороны толпой. Никогда не видела такого скопления людей в одном месте. Всё же я зазевалась и сильно толкнула пожилого господина. Пришлось извиняться за свою случайную оплошность, но он только одарил меня сердитым взглядом и исчез прежде, чем я в достаточной мере высказала свои сожаления. Дядя обернулся, заметив мою задержку, и покачал головой. Когда я снова приноровилась к его шагу, он произнёс:
– Роза, ты ведь не в деревне. Достаточно краткого извинения, и всё. Этот человек… вы ведь незнакомы. К чему интересоваться его здоровьем, когда вы никогда в жизни больше не встретитесь? Я понимаю, что фермеры хорошо знают всех, кто живёт в округе, но в больших городах не принято быть многословным со случайными людьми.
Я покраснела, но родственник не заметил моего стыда, шагая чуть впереди и глядя вперёд.
Как же глупо получилось! Только приехала, как уже продемонстрировала свою неосведомлённость. Мне не хотелось позориться перед братом отца, тем более что дядя Аксель обладал какой-то неуловимой притягательностью, так что для тебя сразу становилось важно его мнение. Даже со спины он казался значимой личностью, потому-то мне и не хотелось, чтобы он подумал обо мне хуже, чем я была на самом деле. По первому впечатлению, как известно, складывается мнение о человеке. Будучи первой красавицей школы, я привыкла к вниманию противоположного пола, а настоящую любовь я узнала раньше всех своих одноклассниц, так что не могла позволить, чтобы кто-либо пренебрегал мной и считал глупой девчонкой, пусть он даже и старше меня на десяток лет. И пусть этот мужчина считался моим родственником, по большей части он оставался для меня посторонним человеком.
Когда мы вышли за пределы вокзала, дядюшка снова обратился ко мне. В его тоне не сквозило ни насмешки, ни издёвки, точно оплошности с моей стороны и не было, и я заметно оживилась, ободрённая его деликатностью.
– Не возражаешь, если мы пройдёмся пешком? До моего дома всего два квартала.
– Хорошо. Так даже лучше, – я постаралась, чтобы мой голос звучал радостно, хотя за пределами вокзала толчеи нисколько не уменьшилось, и это обстоятельство было не в мою пользу. – Я привыкла к долгой ходьбе, люблю также длительные прогулки на велосипеде. Пешком я смогу всё вокруг рассмотреть без спешки.
– Ну, Нью-Амстердам тебе пешком не обойти, – улыбнулся мой родич. – Однако квартира, в которой тебе предстоит обосноваться, находится не слишком далеко от того места, где я работаю, а это очень удобно.
– А где ты работаешь? Я не знаю.
С конца марта я впервые проявляла столько любопытства, да и город заставлял обращать на себя внимание, что я только успевала головой вертеть по сторонам и просто чудом не натыкаться на прохожих. Пратт уже казался далёким сном или полупрозрачной фантазией, словно располагался в какой-то иной реальности.
– В кабаре «Дивная пташка». Отец тебе не сказал?
– Нет.
– Значит, и твоя мать не знает, – усмехнулся дядя, чего я не поняла. – Я работаю конферансье. Знаешь, кто это?
– Как в цирке, наверное. Объявляет номера, ну всё такое.
– Почти угадала. Помимо объявления номеров и представления публике артистов я ещё принимаю участие в некоторых сценках и обязательно выступаю в первом номере, которое задаёт тему нашего вечера. Я могу пристроить и тебя. Ты уже где-нибудь работала?
– Официанткой в закусочной. Ужасная работёнка!
– Верно. И мне бы не хотелось, чтобы моя племянница работала официанткой. Поёшь или танцуешь?
– Я э… пела в церковном хоре и шесть лет ходила в танцевальный клуб по субботам.
– Ладно. Позже посмотрим, что из тебя может выйти.
Остаток пути мы прошагали молча. Я продолжала разглядывать всё, что казалось мне диковинкой, а этим являлось большинство в окружающей меня действительности, ощущая себя словно и не собой вовсе, как если бы мой разум вдруг взял и переместился в иную обстановку. Фермерская жизнь и звуки скотного двора, ранчо, глухой Пратт, Средний Запад остались далеко позади. Я поняла и приняла это, как и то, что возврата к прошлому не будет. Да я и не хотела его, этого прошлого. Научившиеся летать более не способны думать о земле либо тосковать по ней. Бесконечные потоки людей, такси и дорогие авто последней модели, яркая реклама всюду, высотки, шум и суета большого города, не утихающего ни на один час – всё было мне в новинку, тем более что я-то привыкла к спокойствию и размеренной жизни тихого городка. И я вдруг сравнила уединённость нашей жизни на ферме с жизнью дикарей на каком-нибудь острове, которые наслышаны о цивилизации где-то далеко-далеко, но и капли представления о ней не имеют.
Дальние расстояния, необъятные поля и пастбища не представляли для меня проблемы, поэтому те два квартала, что мы прошли, показались мне слишком короткими. Мой гибкий ум впитывал окружающие диковинки, так что, конечно, время пролетело незаметно, точно мы просто переместились из одной точки в другую. Но и этого «мгновения» мне хватило для того, чтобы понять – воздух в Нью-Амстердаме менее свежий, уличный шум более громкий, а люди вокруг представляют живую, непрерывно движущуюся массу.
Очень много людей. Очень много машин. И как-то тесно и скученно, так как и кусочка свободного пространства не пропадает даром. Слишком много рекламы, подсветки, проводов, и моему неискушённому взгляду это казалось излишним, портящим пейзажи «каменных джунглей».
Мой дядя жил в элитном многоэтажном доме. Он пояснил, что в нём два входа: через парадное крыльцо, выходящее на оживлённое авеню, и через чёрный ход, расположенный чуть в стороне от главной улицы в узком переулке, заставленном мусорными контейнерами, которым мы и воспользовались, чтобы не столкнуться со швейцаром, который, по словам родича, порой бывал как чрезмерно любезен, так и чрезмерно любопытен. Верно, он просто не хотел, что бы его соседи меня видели и могли чем-то смутить.
Мы поднялись на нужный этаж в лифте, который, по моему мнению, едва ли уступал в чём-то лифту отеля «Ритц», который я, конечно, никогда не видела, но представляла себе именно таким, а потом мой притягательный дядюшка пропустил меня вперёд в свою «хибару». Именно таким словом он нарёк свою чудную квартирку, и, оставив мой багаж на полу передней, повёл меня по дому, показывая, где что находится.
– Я здесь не слишком часто бываю, потому что, помимо этой квартиры, у меня есть ещё одна, в которой я в основном и живу. А это место – тихая обитель, можно так сказать, – он усмехнулся. – Ну, ты понимаешь, когда хочется побыть одному. Я подготовил для тебя комнату, – радостно сообщил он, придерживая дверь для меня, – хотя ты можешь свободно бродить везде и пользоваться всеми благами этой хибары, за исключением моей берлоги, – он указал на дверь своей спальни в самом конце коридора. – Если тебе, конечно, не захочется стать свидетельницей моего беспорядка и грязных носков.
Из вежливости я улыбнулась, хотя думала о другом. Мне не верилось, что у меня будет своя комната, пока мы не вошли в неё. В родительском доме не существовало понятия о личной жизни, и если мне было необходимо побыть в одиночестве, приходилось уединяться в курятнике либо на сеновале. Но часто я вовсе не могла отдохнуть, когда мне того хотелось. Здесь будет всё иначе. Комнатка небольшая, и понятно, что она не предназначалась для молодой девушки, но я была рада и этому. Мой крохотный уголок собственного пространства.
– Спасибо тебе огромное за то, что позволил мне жить у себя, – я обернулась к дяде с искренней улыбкой.
– Не стоит, – он поднял вверх ладони. – Это малость. Пустяк. Как я уже сказал, я не живу здесь постоянно. Это мне стоит тебя благодарить за то, что ты согласилась приехать. Ты превратилась в настоящую красавицу, Роза. Я-то запомнил тебя совсем маленькой, очень подвижным сорванцом. А теперь ты взрослая барышня. Леди. Обнимемся ещё разок?
Мы обнялись, и я почувствовала, что дядя на самом деле искренне рад моему приезду. Он прижимал меня к себе крепко и никак не хотел отпускать, точно мы всегда были членами одной семьи. Затем он чмокнул меня, немного коснувшись губ. На вокзале я посчитала, что это случайность, но теперь это снова повторилось. Я знала, что некоторые родители целуют своих детей в губы, но в нашей семье не были приняты столь тесные контакты. В лучшем случае я могла быстро прикоснуться к чьей-нибудь щеке. В губы я целовала только Джоэля, и дядин поцелуй казался более чем странным и неуместным. Я напряглась буквально на долю секунды, пока не откинула подобные нелепые мысли прочь. Просто ещё одна случайность, не более.
