Марина и Сергей Дяченко
Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина
– Это кельтские имена, Дей. Чтобы вас… ну, обозначить, дать вам что-то общее. У Вовки был позывной «викинг», он вообще увлекался культурой, мифологией. На мечах биться умел. Ну так, на уровне ролевиков. Татуировок кельтских себе понабил везде, разве что не на жопе… а может и там, я не заглядывал…
Нога у Фокина сильно болела, он сквозь зубы говорил. Я присел отдохнуть. Жарко было в скафандре ― мы с них все лишнее поснимали, чтобы налегке, термоконтроля никакого. Обычно в космосе или на планетах без атмосферы главный страх ― что кислород кончится, задохнешься. Здесь же такого нет ― знай себе лишнее отфильтровывай. Вот ведь кислород ― без него никак, а слишком много ― и еще более неприятная смерть…
Я огляделся и вдруг понял, куда забрел ― мы были точнехонько у скалы, где полтора месяца назад разбился Дилион ― он мне ее тогда описал как «три каменных пальца смотрят вверх». Три каменных отростка и вправду были похожи на тонкую трехпалую руку.
– Ну, отдохнул? ― спросил Фокин нетерпеливо.
– Подождите-ка, Сергей Василич, ― сказал я медленно. ― Это здесь Дилион… Он мне говорил, что тут, под скалой, он почувствовал, что есть… ну, «что-то».
– У всех у нас есть «что-то», ― устало огрызнулся Фокин. ― Мне бы сейчас свое «что-то» твоей маме показать, Евгении Ивановне, а?
– Мапе, ― машинально поправил я, чувствуя внутри странную отстраненность, будто между мною и Фокиным, да и всем миром, натягивалась тонкая прозрачная пленка, холодная на ощупь. Я лег на живот и подполз к краю скалы, ожидая увидеть там ― ну не знаю ― черную дыру в пространстве например. Но подо мною просто уходил вниз желто-серый утес, а под ним росли неприятного вида колючки. Ничего интересного не было, но я продолжал смотреть и ждать, не обращая внимания на недовольное «бубубу» Сергея Васильевича издалека. Скала под нами дрогнула раз, другой, но не угрожающе, как при землетрясении, а ровно, мягко, будто забилось огромное сердце.
Я сел и отполз от края. И из-под скалы медленно поднялось необыкновенное существо ― он был огромный, фиолетовый, с гибким длинным телом, с крыльями цвета неба. Восемь пар желтых глаз смотрели на нас.
– Вы его видите, Сергей Васильевич? ― спросил я медленно.
– Вижу, ― сказал Фокин сдавленным голосом. ― Ох, какой… А мы за столько лет ни разу… А мама твоя говорила, что надо на исследовательские экспедиции ресурс… Вот это новый вид! Как мы его…
– Бармаглот, ― сказал я. ― Если есть снарки, должен быть и Бармаглот…
– Вот зубищи… Осторожнее!
Фокин закричал, когда Бармаглот, перевернувшись в воздухе фиолетовым вихрем, вдруг бросился ко мне и острым когтем на краю крыла распорол мне скафандр вместе с кожей ― от бедра до горла. Чистый, нефильтрованный воздух Лепуса пах озоном, корицей и моей кровью.
– Не дыши, Дей! ― в панике крикнул Фокин. Я засмеялся от нелепости предложения. Как же не дышать? Бармаглот больше не нападал ― парил у края скалы прямо перед нами, внимательно смотрел на меня всеми своими глазами. Я дышал жадно, не мог удержаться, в голове у меня поплыло, глаза его казались желтыми звездами ― я мысленно стал проводить линии, соединяя точки. Получалась фигура, похожая на песочные часы. Бармаглот моргнул тремя глазами из восьми, потом всеми, потом одним ― и каким-то образом я его понял.
– Не надо, ― сказал я и пинком вышиб у Фокина из рук взведенный на существо арбалет.
Бармаглот позвал меня ― и я шагнул, протянув вперед дрожащую руку. Мне показалось ― я падаю со скалы, но на самом деле я просто выпал из своего тела ― и попал в него, в Бармаглота, внутри он был фиолетовым и прохладным, и спокойным, и я его понимал, как себя самого. Он хотел мне что-то показать, что-то важное. Не для него, для меня. Мы быстро полетели обратно, к кораблю, и я увидел его сверху ― огромное, частично вросшее в землю металлическое яйцо. Сквозь грунт, слежавшийся от исполинского веса, мы нырнули в пустоту под ним, в гигантскую пещеру с каменным потолком, идущим трещинами от веса корабля. В абсолютной темноте глазами Бармаглота я видел километры пустоты между потолком и дном пещеры, видел, как трещины углубляются и расширяются, не быстро, но неостановимо. Что случится, когда все мы рухнем во внутренности Лепуса ― без защиты воздушных подушек и силовых щитов, в облаке каменного крошева и пыли? Сколько из нас переживут удар? Смогут вылезти обратно на поверхность? Продержатся в живых без синтезаторов воды, сумеют починить оборванные соединения батарей? Я в ужасе метался по огромной пещере. Было очень холодно. Потом вдруг стало жарко и светло, потом горячо и тяжело, потом никак, темно, всё.
– Дей, ― звал меня мапа. ― Дей…
Илонка клала на лоб прохладную руку.
– Давай, просыпайся уже, ― сказала она. ― Спящий принц…
Потом она наклонилась ― от нее пахло хлебом и цветами, ― потрепала меня по волосам и сухо, быстро поцеловала в губы. Ушла.
Как полагается по сказочным законам, после этого я почти сразу проснулся. Было очень темно, я открыл глаза, но ничего не увидел.
– Ты очнулся! ― Мапа бросился ко мне, я узнал его запах, его руки.
– Где мы? ― спросил я. ― Что случилось?
– Фокин накрыл тебя своим телом и выстрелил в воздух из лучевого… Возгорание, взрыв, трава вокруг вспыхнула, вас быстро нашли, ты выжил, сынок, выжил, теперь все будет хорошо…
– Что с Сергеем Васильевичем?
– Обгорел, едва живой, ― сказал мапа и заплакал. ― Кожу наращивать слишком больно, я его положила пока в холодный анабиоз… Он не возражал… Что же мы теперь делать будем, сынок?
– Ну, может, свет включим? ― предложил я. ― Чего мы сидим-то в полной темноте?
Мапа всхлипнул, и тогда я вдруг понял. Я ослеп.
У всех было много работы, для меня никто уже ничего сделать не мог. Мапа старался сдерживаться, но все время плакал. Я попросил, чтобы меня отнесли выздоравливать к Дилиону ― он был уже в корабле, его семья зимовала неподалеку от Ядра.
– Отдыхайте, мальчики, ― сказала мама Дилиона, Гузаль ― высокая, черноглазая, очень красивая, как я помнил. Она поправила мое одеяло. ― Мы пойдем мясо разделывать, закатывать на зиму. Пять снарков добыли, маловато, завтра, может, еще одну охоту отправим, недалеко…
Она ушла, дверь закрылась. Шаги удалились по коридору, потом вернулись и дверь щелкнула замком.
– Она нас закрыла снаружи… ― засмеялся Дилион. ― Чтобы мы с тобой, Дей… не убежали…
Он рассмеялся истерически, до всхлипа. Я сел на кровати, поднялся, по стеночке дошел до двери. И вправду было заперто.
– Если снаружи толкнуть, дверь откроется, ― сказал Дилион. ― А изнутри ― нет. Куда ты собрался, Дей? Тебе есть, куда идти? Ты насовсем ослеп?
– Не знаю, ― сказал я. И рассказал ему, что показал мне Бармаглот.
– Ты уверен? ― спросил Дилион. ― При кислородном отравлении, говорят, очень яркие глюки, делириум, темные ямы сознания.
– Тут все наоборот, ― сказал я. ― Он, ну этот… Бармаглот, он разумный. И не хочет, чтобы мы все умерли… почему-то, ― добавил я, подумав, что на его месте может и предпочел бы, чтобы опасные инопланетяне под воздействием природных сил аккуратно сгинули в недрах планеты. ― Но он хотел меня предупредить, поэтому порвал скафандр, понимаешь? Чтобы я отравился и мое сознание изменилось ― чтобы он мог мне показать…
– Что показать? Кому тут чего показать? ― Дверь открылась, вошли двое, еще двое нас. Микаэль и Тристан. ― Мы сбежали со всеобщей увлекательной забавы «разделка пяти центнеров мяса лазерными резаками», чтобы проведать наших страдающих братьев, то есть вас. Вы страдаете?
Тристан говорил бодро, легко, но под веселостью дрожала тревога. Как только закончится заготовка мяса, настанет пора мод’обраха.
– Сядьте-ка, ― сказал я. ― Я расскажу вам про Бармаглота.
– Я и сам знаю, ― сказал Тристан. Или Микаэль? ― «О, бойся Бармаглота, сын! Он так свирлеп и дик, а в глуше рымит исполин ― Злопастный… ммм?»
– Брандашмыг, ― сказал я. И рассказал им про ждущую нас всех завтра, послезавтра или в любой день этой Зимы смерть. ― Остаемся ли мы на Лепусе или летим на Олор ― корабль нужно поднять. Сейчас. Сегодня. Вот и все.
– Тебе не поверят, Дей, ― сказал Дилион. Его голос был усталым, чуть надтреснутым, так я его отличал. ― Если Сергей Васильевич тоже видел этого… Бармаглота, он бы мог тебя поддержать. Подтвердить, что был контакт с ранее неизвестным видом, описать ситуацию. Наверное, можно было бы включить геологический зонд… вместо мод’обраха в этом году.
В тишине я услышал, как прочистил горло Тристан.
– Но Фокин в коме, ― продолжил Дилион. ― Папа говорил ― уже началась мышиная возня за его место в Совете. Игра престольчиков. Никто тебе, Дей, не поверит.
– А вы? ― спросил я. ― Вы верите?
– Верим, ― ответили хором три одинаковых голоса и два детских. Эрик и Эйден?
– Вы откуда взялись?
– Пришли вас проведать. Мама вам хлеба свежего напекла…
– Но взял он меч, и взял он щит, ― пробормотал Тристан задумчиво, ― высоких полон дум… В глущобу путь его лежит, под дерево тумтум. Все на разделке. Если мы заведем Ядро, закроемся и проведем себе свой маленький частный м… ― его голос сорвался, ― мод’обрах, у нас будет четыре попытки.
– Шесть, ― сказали мальчишки.
– Э-э-э, ― протянул Микаэль, но я на ощупь нашел детские плечи, присел рядом, чтобы мои слепые глаза были на уровне их лиц.
– Если у нас не получится, ― сказал я, ― нужно чтобы кто-то остался. И предупредил… всех.
– Нам не поверят, ― упрямо сказали мальчишки. ― Вы сами сказали, что никто не поверит.
– Тогда поверят, потому что за вашими словами будут стоять наши смерти, ― сказал Микаэль и стало очень тихо, будто бы все перестали дышать. ― Смерть придает словам куда больший вес. Только вот что ― посидите тут, а? Не выходите. А то по вашим виноватым рожам кто-нибудь непременно догадается, что что-то не так.
Тристан поднял Дилиона, Микаэль обнял меня за плечи.
– Пойдемте, ― сказал он. Мы закрыли дверь и двинулись к Ядру.
– Нужно сначала активировать блок питания, ― сказал Микаэль через несколько шагов. ― Замкнуть контур на Ядро. Снять защиту с терминала. На двоих нам с Тристаном ― минут пятнадцать. Подождете?
– Нет, ― сказал я. ― Мы дойдем до Ядра. Я понесу Дилиона, а он будет мне говорить, куда идти.
Дилион оказался тяжеленным.
– Ну ты и отожрался за полтора месяца, ― хмыкнул я, поднимая его.
– Это ты телом и духом ослаб, ― отрезал Дилион. ― Шагай давай. Раз-два, вперед… Стой… Руку подними, будет стена, по ней иди… Раз-два ― чего ты смеешься?
– Раз-два, раз-два, горит трава, ― пробормотал я сквозь истерический смех. ― Взы-взы – стрижает меч…
– Не взы давай, а иди по стеночке…
Мы вошли в Ядро, я сгрузил Дилиона на пол, обошел маленькую комнату, активируя панели по его указаниям. Мне стало казаться, что я вижу слабый свет, с которым они включались. Я боялся поверить и, закончив, сел в углу рядом с Дилионом.
– Боишься? ― спросил меня он тихо.
Я помотал головой. Почему-то страха не было.
– Все готово, ― сказали Микаэль и Тристан хором. Они тяжело дышали, и от них пахло пылью и электричеством. ― Ну что? Мы правда это делаем? Пути назад нет ― Ядро гудит, батареи разряжаются, если мы сейчас отсюда просто выйдем, нас так взгреют, что смерть в Ядре покажется приятным отдыхом…
– Да, ― сказал я. ― Я ― Дей Томилин. Я принимаю свою ответственность. Я рискую по собственной воле.
– Я ― Микаэль Томилин. Я понимаю, что случится, если мы ничего не сделаем. И, простите за пафос, но я хочу вернуть людям надежду и цель.
– Я ― Тристан Томилин. Я ― король пафоса. Я хочу подключиться к Ядру и спасти всех, кого люблю. А их много!
– Я ― Дилион Томилин. Я пойду первым.
Мои глаза вдруг сильно заболели, полились слезы. Я все-таки видел свет, слабо, но видел. В свете шевелились тени ― две подняли третью, защелкали подключения, Дилион вдруг захихикал.
– Щекотно, ― сказал он.
Я чувствовал что-то совсем иное, чем на мод’обрахе ― мы были здесь по своей воле, не по чувству долга, не повинуясь условностям. Мы выбрали эту попытку. Мы пришли сами. Никого больше не было ― только я ― мы ― варианты одной личности ― и Ядро.
– Подключайте, ― сказал Дилион. ― Я готов.
Ядро загудело. Секунды шли ― Дилион не кричал. Чем сильнее я плакал, тем лучше видел. Моя футболка была уже мокрой на груди ― и мне показалось, что я вижу бледное, сосредоточенное лицо Дилиона ― его глаза закрыты под белым колпаком шлема, он улыбается. Броган выглядел точно так же, умирая ― но он не улыбался…
– Он что, улыбается? ― спросил я, не веря, вытирая горящие глаза подолом футболки.
– Черт меня дери ― да, он улыбается! Дилион! Ну как оно там? Мозги кипят? Нет? Чем докажешь? Сделай что-нибудь, что ли?
Гнездо Ядра, в котором лежал Дилион, перевернулось, поднявшись вертикально. Со глухим скрежетом где-то открылись и закрылись заслонки шлюзов. Корабль дрогнул. Закричали люди ― то, что слышалось нам тихим шепотом издалека, было громким криком десятков голосов.
Дилион открыл глаза.
– Все работает, ― сказал он. ― Ядро ― мое. Наше. Я могу прямо сейчас взлететь. Ходить не могу ― а летать пожалуйста. Куда полетим?
– Не знаю, ― сказал Микаэль. ― Надо людей спросить. У нас же демократия, да?
– Ну-у-у, ― протянул Тристан, и мы засмеялись.
Я не знал, полностью и насовсем ли ко мне вернулось зрение, но точно знал, что сделаю, выйдя отсюда. Я дойду до медблока и попрошу мапу осмотреть мои глаза. А сам буду смотреть на его лицо ― родное, любимое, знакомое до малейшей черточки.
А потом выйду из корабля и, щурясь от света Медузы в небе, добреду до дома Илонки. Постучу в дверь, она откроет. Руки у нее будут в муке, волосы растрепаны, она всегда такая, когда хлеб печет.
– Илонка, ― скажу я ей, ― я пришел к тебе, за тобой. Я ― не тот, прошлый, твоя детская влюбленность, голос в темноте среди космоса. Я не равен ему, хотя мое тело и создано по лекалам его тела. Я не равен твоим сыновьям. Мы не равны совокупности своих генов. Или клеток. Или элементов, которые нас составляют. Пусть даже они все когда-то были единой точкой, потом разлетались в Большом взрыве, потом горели среди звезд, потом стали нами, а потом перестанут нами быть. Мы ― это мы, Илонка. Я ― это я. Иди сюда.
Я ее поцелую, и будь что будет.
Андрей Кокоулин
В поисках капитана Крапина
«Знаешь, Ленка, не представляю, как люди живут без этой красоты. Им надо почаще поднимать голову. Если ты посмотришь на Большую Медведицу, где-то у звезды Бенетнаш, у самого носа Медведицы, лечу я».
Щелк.
Не знаю, почему я это слушаю. У капитана всегда такой бодрый голос, будто он капитанствует на стимуляторах. Все нипочем. Смотри, Ленка, красота и все такое. Всего записей четырнадцать, и ни разу он не сказал, что в его мире существуют такие понятия, как проблемы или трудности.
Записи я украл. Легко можно было сделать копии, но мне доставляет тихое мстительное удовольствие думать, как я избавлюсь от них в конце своего путешествия. Неплохой финальный аккорд, не правда ли? И мать освободится от них, как от наваждения. И вообще мы с ней оба станем свободны.
Сборы.
Собственно, я начинал их не раз и не два, но никогда не заканчивал. Потому что не чувствовал, что пришло время, и убирал приготовленные уже вещи обратно ― по полкам, по ящикам и нишам. Сейчас мне думается, что я еще не был готов. Психологически. Но вот решил окончательно: это не будет данью памяти. Нет уж! Последний курс окончен, мне ― пятнадцать, впереди ― вся жизнь. Стоит ли тащить в нее капитана, который только и может, что признаваться в любви вакууму?
Не стоит. В этом я уверен.
Собственно, билет уже заказан. Маршрут популярен, как сам капитан. Герита ― Мо-ро ― Пальяно ― Шаддат. Последний пункт ― место гибели. Плевать на могилу ― низко, но посмотреть в глаза мертвецу, пусть и голографическому, и разжечь костер из его аудиозаписей, наверное, может считаться ответом ему и от меня, и от матери.
Все необходимое в путешествии разложено по порядку. Аудиозаписи. Тонкие, размером с фалангу пальца диски. Для них даже нужен специальный проигрыватель. Архаика, признаю. Поэтому проигрыватель идет вторым номером. А третьим номером идет цилиндрик гетеродина Стражелски, считается, что это подарок мне от капитана. Собственно, он послал его матери, как артефакт, как непонятную штуковину, которая вместо усиления сигнала на ретрансляторе искажала его до неузнаваемости и вместе с тем была исправна.
Всего он переслал три подарка. Такой вот щедрый он, наш капитан. Просто сама щедрость. Вибрирующие бусы. Платье из коутум-саро. И гетеродин. Не трудно догадаться, что и бусы, и платье ― вещи исключительно женские. Значит, для меня капитан нашел возможность подарить лишь гетеродин. То есть казус в среде гетеродинов. Самый бесполезный предмет. Неплохо для капитана, да? Этакий намек в мою сторону, мол, самому бесполезному существу ― соответствующий аксессуар.
Ладно.
Четвертым номером у меня идет куртка капитана. Вытертая летная куртка. С еле живыми теплоэлементами и сдохшим сигнальным маячком. Серая. Со споротой нашивкой космобазы. Так уж вышло, что многое из того, что я собираюсь взять с собой, получается, досталось мне в наследство. Но это не страшно. Куртку я сожгу вместе с аудиозаписями.
Хотя ― жалко. Она приятно поскрипывает в пальцах. Плечи ― с усилителями. В плотном, наддутом воротнике ― система «Аспас-ПН», позволяющая до получаса находиться в безвоздушном пространстве, если вдруг какая авария. В одном из внутренних флип-карманов я нашел ломаную пластинку-пропуск, но что за двери или контейнер она открывала, выяснить уже не представляется возможным.
Какое-то время, впрочем, я позволяю себе помечтать, как захожу на территорию дальних, заброшенных складов, что за старым, поросшим сурепкой причальным полем, и там, убегая от робота-логистика, который принимает меня за объект, подлежащий складскому учету и определению, случайно нахожу активную ячейку.
Карточка к ней как раз подходит.
Через узкий створ я успеваю нырнуть в темное нутро ячейки прежде, чем робот-логистик достает меня своей клешней-манипулятором. Мазила! Старая, сумасшедшая платформа! Тренируйся на техниках!
Потом, конечно, я поворачиваюсь. А в ячейке ― целая сокровищница. Капитаны в обязательном порядке собирают сокровища, это еще с дремучей древности повелось. Словом, к моим услугам ― силовая броня Ягай-Хо, анизотропное ружье, сундук с монетами из мицериновой руды и…
Глупо. Увлекся. Я рассовываю какую-то несущественную мелочь по выемкам пенала, сворачиваю куртку, укладываю в походный баг. Вот и все. Ах да. Кое-что забыл. Последним номером идет индрик ― индивидуальный репер. Но с ним все просто ― сунул в разъем за ухом и забыл.
Сборы окончены.
«Привет, Ленка! Хорошо на погрузке ― сидишь, попиваешь себе кофе, пока роботы наполняют трюм. Лечу на Гериту. Что ж делать, если я ― единственный трекер в этом секторе? Не взять ли мне звание адмирала? А то капитан Крапин ― не солидно».
Щелк.
Не солидно. Смешно. Даже на том инстате, что есть у меня, видно, какого капитан невысокого роста. Я уже, наверное, выше его на голову. Но, конечно, ему бы в адмиралы! Нежишься, кофе попиваешь.
После Волны мы потихоньку приходим в себя. На космодроме ― полно народу. В основном, конечно, туристы прилетают. А как же ― родина капитана Крапина. Каждому желающему дом его отреставрированный показывают, его этаж, его комнату, его туалет. Хотите примерить себя на капитанском унитазе? Прошу!
Капитан, конечно, герой, только я его ненавижу. Потому что он ― для всех, для всех и каждого в нашем секторе, но не для меня. Для меня, видите ли, гетеродин. Впрочем, пофиг.
Туристов ждут магнитные пассажирские тележки, я сам прибыл в космопорт на такой же. Развезут, разместят в расчищенных районах ― почувствуйте, где жил, рос, учился и так далее. Наверное, даже в нашу курсантскую школу отвезут. Капитан ходил в другую, разрушенную, от которой и следа не осталось, но наша, конечно, взяла его имя.
В холле порта толпится человек двести. А еще три года назад здесь только неприкаянные робостюарды сновали. Теперь лучше, оживаем. Это по всему видно. По улицам, по фермам, по вывескам. Даже по лицам. Лица ― веселые. Скажу честно, это несколько примиряет меня с капитаном. Все-таки он…
Ладно. Я беру тюбик сока из автомата и иду к дальней стойке. Курсантский комбинезон с пятью звездочками выпускного курса. Униботы. Короткая стрижка. Баг за плечом. Девчонки-туристки стреляют глазками.
Ать-два.
Робостюард считывает индрик.
– Егор Тахиро, транспорт «Кенго», место восемь, отправление Симма-Герита в двенадцать ноль пять по местному времени.
Он чего-то ждет, шевеля задвижками окуляров, как бровями. Полипластиковое чудо на гусеничном ходу. Оказывается, ждет подтверждения.
– Да, ― говорю я.
– Счастливого полета.
За стойкой распахиваются створки. Я медлю, но потом все-таки иду.
Конечно, на причальное поле так сразу не попадешь. Робокар нам еще не подали, зато через большие окна посадочного зала видны туши челноков на стартовых позициях, марево, стоящее от продуваемых дюз, солнце и крохотные люди. Где-то идет заправка, где-то выгрузка, белеют контейнеры, искрит сварка. Несколько робокаров, сверкая прозрачными бортами, неторопливо плывут краем поля. Очередные туристы, видимо, жаждут приобщиться к капитану как к общей истории.
Только вот не моей.
Я смотрю с ухмылкой. Как же, капитан-спаситель! Четырнадцать лет мотался от одной загибающейся колонии к другой с аварийными контейнерами, генераторами, батареями, накопителями, разной хренью. Железный человек, охренительной силы воли которого хватило лишь на четырнадцать аудиописем.
По одному в год.
Не видео, не режим «соучастник», не плохонький онлайн, был же он где-то, этот чертов онлайн, после Волны? Пусть молятся, пусть почитают, меня это не касается.
Робокары с туристами пристраиваются к приемным рукавам. Смотришь как из аквариума. Нет, наоборот, как в аквариум. Ничего интересного. Жизнь пресноводных рачков. Я отворачиваюсь и снова ем глазами поле, гадая, какой из робокаров повернет к нам.
В зале уже человек тридцать. Кого-то я знаю. Кто-то знает меня. Несколько ребят младшего курса сидят на лавках с такими же, как у меня, багами в ногах. Слава богу, у них хватает ума не показывать на меня пальцем и не лезть с расспросами. Увы, оказывается, есть еще Перегудов. У Перегудова ума нет. Даже удивительно, что он выпустился вместе со мной. И Перегудов ― настоящий фанат капитана.
Понятно, тоже летит на Гериту. Возможно даже, что он выбрал себе тот же маршрут, что и я. В нашем секторе вообще сложно с разнообразием маршрутов. Три звездные системы, семнадцать планет, из которых частично обжиты пять, и сорок семь спутников, до которых никому нет никакого дела.
Словом, куда еще лететь Перегудову?
– Ха! ― радуется Перегудов. ― Ты тоже к Капитану?
– Нет, ― отвечаю я. ― Лечу по делам.
– Серьезно? Мы могли бы сходить к Первому Контейнеру вместе.
Я смотрю, как к нашему рукаву наконец пристраивается робокар. Сначала он не может откалиброваться и поэтому отъезжает и заходит на второй круг.
– У меня не будет времени, ― говорю я, подходя к шлюзовому клапану.
Перегудов устремляется за мной.
– Ну как же? ― удивляется он. ― Есть же традиция. Она священна. Побывать на Герите и не сходить к Первому Контейнеру? Мы же все обязаны твоему…
Я резко оборачиваюсь.
– Я ему ничем не обязан, ясно?
«Я думаю, что мне повезло. Я ведь, Ленка, слышал мертвый космос, такой, знаешь, совсем-совсем мертвый. Когда ничего, ни пульсар в преобразователях не пискнет, ни комета, ни туманности, ни звезды. Раньше звучали, и вдруг, сколько не переключай частоты, ― тишина. Представь себе ― тишина. Во всем обозримом космическом пространстве, которое только что было полно необязательного шума, скрипов звездного ветра, шорохов частиц, завываний черных дыр. Тишина. И ты задерживаешь дыхание, думая, а жив ли ты сам, и не рванул ли это варпер Уоттса, отправив тебя в космический ад.
Но потом ― ага! ― замечаешь, что звуки внутри кабины вполне себе существуют, пощелкивают триггеры, шелестит воздух, поскрипывает под задницей обивка кресла. Нет, парень, ты не умер и не сошел с ума.
Ты, конечно, можешь спросить меня, видел ли я Волну. Тут как. Я до сих пор не уверен, что видел именно ее. Я, собственно, чинился. Сел на один из астероидов Большого пояса и «обнулился». То есть обесточил варпер, чтобы ремонтные дроиды проверили активные пульсаторы в магистралях. Может быть, это меня и спасло. А может, спасло то, что астероид находился в своеобразной гравитационной лакуне.
Так видел ли я Волну? Знаешь, зеленое свечение видел, будто отовсюду стремительно хлынул свет, выбрав меня своей целью, но тут же и пропал, растворился, обогнул, слизав болтающихся поблизости попутчиков. Я про астероиды, которые следовали в сотне-другой километров от моего пристанища.
В последнее время я все думаю, что такое эта Волна. Поток субатомных частиц? Вид неизвестного излучения, которое на время поглотило наш сектор? Гамма-всплеск? Или процесс аннигиляции темной материи? Иногда мне приходит в голову, что это могло быть что-то живое, энергетическое, как саранча. Налетело, сожрало все, что попалось на пути, и отправилось себе дальше.
Ну а через семнадцать минут космос вновь заквакал, засвистел, завыл, будто радуясь, что Волна наконец миновала. Только вот оказалось, что на три звездные системы я остался один. Транспорт мой остался один. Приводной маяк дальних варп-переходов, семь баз, ожерелье ретрансляторов, солнечные станции, ремонтные доки, два завода, десяток рудовозов, четыре крейсера, пятнадцать универсальных шлюпов, несколько сотен единиц мелких судов и патрульных робоплатформ ― все исчезло.
Наверное, с час я безуспешно сканировал пространство, забивая сигнатуры кораблей, спутников, ретрансляторов. Бесполезно. Колонии тоже молчали. Единственное, что я поймал, ― это слабый автоматический сигнал от какого-то законсервированного склада. К нему я и отправился».
Щелк.
Это самое длинное аудиописьмо капитана. Я слушаю его чаще других. Не подумайте, не из желания наслаждаться его голосом. Просто я все время пытаюсь представить, почему он ни разу не вспомнил тогда о матери. Один в космосе, где все умерло, почему он не полетел к ней? Пусть чтобы узнать, жива ли она. Это что, любовь? Я думаю об этом так сильно, что к концу записи слова капитана начинают явственно горчить.
«Кенго» взлетает, около двух минут рев стартовых двигателей вынимает из меня душу. Потом, уже в невесомости, когда включаются варп-двигатели, душа возвращается обратно. Отсек общий на всех, ряды кресел упираются в стенку, отделяющую пассажиров от рубки. Об отдельных каютах можно только мечтать. И я мечтаю, потому что Перегудов, сидящий через проход и два ряда впереди, все время оглядывается, видимо, выбирая момент, чтобы забраться ко мне соседом на пустующее девятое место. Он видит во мне собеседника, с которым можно потрепаться о капитане. Конечно, о ком еще?
Я усиленно делаю вид, что сплю. Впрочем, Перегудова это не останавливает. Едва мы начинаем двигаться к точке перехода, он подсаживается ко мне.
– Егорыч, слушай, ― шепчет он мне, топорща белесые брови, ― а капитан вообще какой был?
– Я его ни разу не видел, ― говорю я.
Перегудов открывает рот.
– Как? Он же с твоей матерью… Ты же…
– Заткнись, а?
– А чего?
– А того!
– Не хочешь общаться, так и скажи, ― обижается Перегудов и ползет обратно на свое кресло.
Мне хочется рассмеяться ему в спину. Что-то колкое елозит в горле. Я считаю, лучше рассмеяться, чем расплакаться. Вот же дурак!
От варп-двигателей, выходящих на полную мощность, знобит и тянет зевать. Так можно и челюсть вывернуть. Но спать не хочется. Индрик принимает входящий от матери, но канал перед переходом блокируется.
Значит, не судьба.
«Привет, Ленка! Свою одиссею я, пожалуй, начну с Гериты. У вас, как я понял, разрушения не критичные, главное, что вы запустили реактор, значит, без электричества и тепла не останетесь. Это я с вашими через ретранслятор переговорил, который, собственно, первым делом в секторе и подвесил. Через месяц-другой подвешу еще два. Топливных батарей уже следующим этапом подкину. Раз пока держитесь, то и хорошо.
У меня тут не склад, а мечта клептомана. Большую экспедиционную лохань набили, понимаешь, всем, чем душа пожелает. От упаковочной фольги до биофабрик и экскаваторов. За что люблю экспедиционников, хомяки, каких поискать. Понятно, что стратегия «консервных банок» потом и кровью…
Вот, а у Гериты полный каюк намечается. Так что к ним, прости, в первую очередь. Ретрансляторы ― это попутно. На Герите сейчас, знаешь ли, через полтора месяца начнется сезон. Нет, не так. Сезон! Большой Сезон, который длится половину года. С большой буквы ― Сезон. Местная агрессивная фауна становится гипертрофированно агрессивной, несмотря на то, что ее вроде бы хорошенько повыбило Волной.
Но это ладно ― экраны периметра и автоматизированную защитную систему геритской колонии выбило вообще напрочь. И людей они под восемь тысяч потеряли. Откуда знаю? Они транслируют это на всех доступных частотах. Я перехватил световой пакет.
Так что спешу на помощь.
Если выйду в правильной точке, то, пожалуй, к середке Сезона успею. Может, чуть раньше. Главное, чтобы агрессивная фауна не успела переварить колонистов. Там, правда, Ши Эршан командует, а он мужик грамотный, какую-никакую оборону организует. Хотя, конечно, без энергетической запитки…»
Щелк.
«Кенго» выходит из варп-режима, и пленка искаженного пространства спадает с транспорта, как шелуха. Космос становится самим собой, черным, с точками звезд. Он кажется мне огромным существом, вдруг проявившим любопытство к нашему кораблику. Ничего похожего на капитанский восторг я не чувствую.
На орбите Гериты висит еще не достроенная база, дырчатый бок ее серебрится, освещенный местной звездой, видна щетина балок и трасс, помигивают красным и зеленым маячки. Голос диспетчера врывается в салон:
– Транспорт «Кенго»! Следуйте разрешенным коридором.
Мы следуем.
Герита всплывает откуда-то снизу, желто-зеленым шаром втискивается в экраны, становится все больше и больше, пока, разрастаясь, не пропадает в атмосферной пене. «Кенго» трясет. Посадочные двигатели воют, и я закрываю глаза и сжимаю зубы. Глупая затея. Надо было сразу лететь к месту гибели.
Я вспоминаю о звонке матери и включаю индрик.
– Егор. Ты мог бы поставить меня в известность. Все-таки. Впрочем, ты, как и Саша, склонен к импульсивным поступкам. Однажды…
Я останавливаю запись. Эта мамина фишка, к месту и не к месту сравнивать меня с капитаном, выводит меня из себя. Ей какую-то особенную, бесящую меня радость доставляет находить во мне крапинские черты. Ах, те же глаза! Ах, то же упрямство! Ах, он говорил точно так же, как ты!
