bannerbannerbanner
Врата Афин

Конн Иггульден
Врата Афин

Полная версия

– Если это приказ моего мужа, я сделаю так, как ты говоришь.

Она покорно склонила голову, хотя, когда их взгляды встретились, он поймал себя на том, что усомнился в ее искренности. Ее семья была богатой и могущественной на протяжении веков. Долгое богатство давало им чувство уверенности не в последнюю очередь в своей способности выживать. Он видел это в ней. Ему оставалось только молиться – Аресу, Зевсу, богине брака Гере, – что беда обойдет Агаристу стороной и жена никогда не узнает, насколько в самом деле хрупок мир.

Он поцеловал ее – без страсти, на прощание и с обещанием:

– Если смогу, вернусь.

Он не сказал, насколько мал в его представлении этот шанс. Те греки, которые думали, что смогут победить, никогда не видели персидских армий. Эти армии напоминали черную саранчу в Ионии – и даже они, как говорили, были лишь малой частью целого. Ксантипп сражался против их гарнизонов, поддерживая греков, лишь хотевших всего-навсего жить свободно. Он собственными глазами видел месть персов, обращенную на невинных людей. Редкий сон обходился без того, чтобы та или иная картинка из прошлого не вернулась и не вырвала его из дремоты. Лекарь Агаристы сказал, что сны исчезнут через несколько лет, но, похоже, такого запаса времени у него не будет. Ему, человеку, видевшему, как горели Сарды, пришла пора сражаться на греческой земле.

Ксантипп взял шлем и с силой нахлобучил на голову. Собранные в узел волосы смягчили удар. Подкладка была старая, и он, едва надвинув шлем, уловил знакомый запах пота и прогорклого масла. Теперь он смотрел на мир через проем, напоминавший рукоять меча. Сами собой пришли воспоминания о тех днях, когда ему случалось носить шлем, и настроение тут же омрачилось. Он бережно взял копье и щит, проверил на прочность крепления. На поле возле Академии будут совершаться кровавые жертвоприношения, и его, как одного из старших членов собрания – экклесии[4], легко могли выбрать для того, чтобы зарезать барана – богам ради доброго расположения. Конечно, убивать людей тоже могли назначить его.

– Ты вернешься домой, – внезапно сказала Агариста. – Со славой и львиным щитом. Я вижу это, Ксантипп. Теперь я это вижу.

Он не мог в шлеме поцеловать ее, но она снова обняла его, цепляясь за доспехи. Краем глаза он заметил собравшихся поодаль рабов и прислугу.

Человек пятьдесят бросили работу, чтобы посмотреть, как их хозяин уходит на войну. Повара и пожилые садовники преклонили колени, когда он проходил мимо. Мальчики из конюшни уставились, открыв рты, на человека в золотистой бронзе, идущего сражаться за них и за город.

За стенами светило солнце, и дорога была на удивление тихой.

Ксантипп ожидал увидеть толпы беженцев, желающих выбраться из города. Но жители, скорее всего, понимали то, чего не понимала его жена. Бежать некуда. Персы пришли. И если не сбросить их обратно в море, наступит конец.

Ксантипп негромко поблагодарил конюха, который привел коня, и кивнул двоим сопровождающим. Оба – и Ксений, и Теос – были свободными людьми, хотя и заслужили эту свободу торговлей и ремеслом. И тот и другой стояли с серьезным выражением лица, и у Ксантиппа отчего-то возникло ощущение фальши, неправильности происходящего.

С одной стороны, его провожали жена и ее рабы. Дети, конечно, выбрались из дома, вскарабкались на стену и смотрели на него сверху, как маленькие совята. Ксантипп кивнул Арифрону. День был почти обычный. С другой стороны, перед ним зияла темная бездна. Ксантипп уже ощущал наступающую тишину, до прихода которой были считаные мгновения. Он и его люди оставляли дом и отправлялись туда, где целая армия собиралась уничтожить врага или погибнуть.

Он должен был уйти, покинуть семью. Страх и ответственность за происходящее лежали бременем тяжелее доспехов. Он передал щит и копье помощникам и, забравшись на коня, взял поводья. Ксений и Теос пристроились рядом, кожа обоих блестела от масла и выступившего пота. Ксантипп повернулся спиной ко всему, что любил, и звонкие голоса звавших его детей полетели вслед, затихая с каждым шагом. Он не оглянулся.

Глава 2

Академия создавалась как гимнасий для молодых воинов города. В то время, когда его только заложили вокруг священной рощи из двенадцати оливковых деревьев, это было место необычайной красоты, со статуями и беговой дорожкой вдоль берегов реки. Более ста лет учреждение пребывало в небрежении, и теперь мха и травы росички на дорожке было больше, чем золы и мелких камешков. Без должного ухода рощи и тропинки заплыли глиной и заросли сорняками. Место стало символом безнадежности, и Ксантипп угрюмо насупился, проезжая мимо. Ксений и Теос скакали рядом, заражаясь от господина его настроением.

Миновав Академию, Ксантипп немного приободрился от вида построения шеренг. Только боги или спартанцы могли бы собраться на войну быстрее, чем его народ. Хотя было едва за полдень, он увидел знамена уже всех десяти племен города. Найти свою филу Акамантиды не составило труда. Многих из тех тысяч, командовать которыми ему предстояло, Ксантипп мог бы назвать по имени и, конечно же, всех из его родного дема Холаргос. Их набралось около сотни, и каждый из них хорошо знал Ксантиппа.

Он приветствовал их, сложив руки, когда проходил вдоль шеренги, останавливаясь, чтобы перекинуться парой слов с теми, кого считал друзьями. Одеты все были одинаково: шлем, нагрудник, поножи. С мечом, копьем и щитом стоимость всего комплекта могла быть какой угодно, вплоть до годовой суммы дохода. Большинству экипировка и оружие достались по наследству или были завоеваны на поле боя.

– Вот он! – воскликнул знакомый голос.

Произнесший эти слова присутствовал в Ионии во время кампании в Сардах. Эпикл сам по себе был богатым человеком, хотя его семья сколотила большую часть состояния на торговле маслом и инжиром, а не на военных трофеях. Один из четырех братьев, Эпикл, по его словам, вытянул короткую соломинку и с юных лет занимался воинской подготовкой, а не чем-то более стоящим, например политикой или стихосложением. По правде говоря, Эпикл был так же искусен в пиррическом танце, как и любой воин, которого Ксантипп когда-либо встречал. Он не был создан ни для жизни торговца, ни для подсчета ритма в стихотворной строке. Навыки, полученные в учебном бою с ним, наверняка не раз спасли Ксантиппу жизнь.

– Мне нравится щит, – сказал Эпикл. – Лев лучше, чем твой старый мертвый глаз. Агариста, да?

Ксантипп почувствовал, что краснеет:

– Да. Ей приснился лев. – Он предпочел сменить тему. – Какие здесь новости?

Эпикл все еще натирал кожу маслом и разминал мышцы. Он носил блестящий бронзовый нагрудник, обременяя себя лишней тяжестью ради того, чтобы походить на Геракла. Или же ради восхищенных и завистливых взглядов молодых воинов, подумал Ксантипп. Эпикл бывал удивительно тщеславным. Когда-то он носил копье Ксантиппа – мальчик, следовавший за своим бронзовым героем. Теперь было странно видеть, что вокруг его глаз залегли тонкие морщинки.

– Жужжат там, как дикие пчелы, – ответил Эпикл.

Ксантипп посмотрел через поле на массивный каменный алтарь, окруженный людьми в доспехах. Шлемы с гребнями лежали на земле рядом со щитами и копьями, очень похожими на его собственные. Ксантипп мгновенно узнал в смеющемся мужчине Фемистокла. Этот человек выделялся в любой группе, возможно благодаря копне темно-русых волос, собранных в низкий пучок.

«Если бы он оставил волосы распущенными, – подумал Ксантипп, – Агариста наверняка заметила бы в нем сходство со своим львом».

Рядом с Фемистоклом стоял человек, которого Ксантипп уважал больше, чем всех остальных, хотя, как ни странно, тот мог легко остаться незамеченным. Как и Фемистокл, Аристид был одним из влиятельнейших людей Афин, но держался и вел себя намного спокойнее и рассудительнее. Когда Аристид выступал на собрании, люди умолкали, склонив головы, чтобы не пропустить ни слова. Говорили, что Фемистокл первым призовет к доблестной атаке, но Аристид придаст ей верное направление. Афиняне ценили обоих мужей, но, по слухам, эти двое ненавидели друг друга.

К алтарю и от него, здесь и там носились гонцы и рабы, так что сравнение с рассерженными пчелами показалось Ксантиппу подходящим. Наблюдая за племенами, все еще выстраивающимися в колонны в преддверии марша, он почувствовал, как вдруг пересохло в горле, и с натугой сглотнул.

– Воды сюда!

Проходивший мимо мальчик резко остановился и протянул мех. Вода оказалась теплой, как кровь, и пока Ксантипп пил, его мочевой пузырь сжался.

Десять тысяч одетых в бронзу афинских воинов составляли всю армию. Кому-то это число могло показаться невероятным – столько людей, которых нужно экипировать, поить и кормить, – и все же их было не так много, как требовалось.

– А что Спарта? – спросил Ксантипп, возвращая мех. – Они идут?

– Я слышал, там праздник, – с кислой миной ответил Эпикл. – И вроде бы до его завершения они выйти не могут.

– Тогда, возможно, нам следует подождать, – сказал Ксантипп.

– Да. – Эпикл коротко рассмеялся, скорее горько, чем весело. – Им бы понравилось, если бы Афины ждали их. Разве мы не можем начать войну без их разрешения, без того, чтобы они держали нас за руку? Клянусь Афиной, нет!

Увидев на лице Ксантиппа скептическое выражение, он покачал головой:

– Тысяча воинов пришли из Платеи – посмотри, вон они, со своим стратегом Аримнестом. Почему нет? Мы спасли их однажды, когда им угрожали. Хорошие люди помнят о долге и возвращают его, когда могут. Платейцы – молодцы!

Улыбка на его лице сменилась выражением досады.

 

– Однако, – продолжил он, – есть и другие долги, которые никак не возвращают. Никто не стоит больше рядом с нами. Но мы знаем, с чем столкнемся. Наши разведчики вернулись, и они не обеспокоены.

Эпикл говорил со смехом в голосе – для всех, кто слышал. Но глаза его не смеялись.

– Персы уже высадились на побережье. – Он наклонился ближе. – Может быть, двадцать тысяч, может быть, тридцать, и столько же гребцов на кораблях. На том берегу говорят, что Эретрии больше нет – догорает. Но послушай, Ксантипп. Нам нужно выступить сегодня. Нужно ударить первыми, пока враг не зашел далеко вглубь страны. До того как персы построят укрепления, у нас есть один шанс отбросить их обратно в море. Так что мы не ждем спартанцев. Пусть они придут, когда мы победим. Тогда я с удовольствием посмотрю на их физиономии!

– По крайней мере, это означает, что у персов не будет конницы, – сказал Ксантипп.

Эпикл покачал головой:

– Они и лошадей свели с кораблей.

Мужчины обменялись встревоженными взглядами. Каждый стоявший на площади под завывание флейт и размеренный бой отбивающих такт барабанов знал, что на поле боя нужно бояться всадников. Они слишком быстры.

– Тогда где же они причалили? Далеко отсюда? – спросил Ксантипп.

Он чувствовал, как колотится сердце, но не от волнения или страха, а от нетерпеливого предвкушения. Он выступит со своим народом, с десятью тысячами гоплитов. Это элитные солдаты Афин. Они не проиграют.

Эпикл ткнул острием копья в пыльную землю:

– На равнине, где растет фенхель, у моря. Думаю…

Он замолчал, когда архонт – самый старший стратег афинских войск – призвал всех к вниманию. В облике Мильтиада – густая борода, стеганый панцирь с полированными железными шишками – было больше восточного, чем греческого. Его обнаженные сильные руки, заросшие черными волосами, отнюдь не навевали мыслей о нежных ласках. Похожие на колотушки, они были созданы давить и душить.

По его приказу Фемистокл и Аристид встали во главе двух племен в центре. Сам Мильтиад, будучи архонтом, командовал гоплитами Платеи и всеми десятью афинскими стратегами. Его место было на левом фланге, основу которого составляла его собственная община. Ксантипп сглотнул. Именно там должна была расположиться фила Акамантиды. Там каждый знал бы тех, кто рядом, по школе и учебе, по работе и собранию. Они несли щиты с символами своих домов, своих отцов. Под взором наблюдающих за ними духов предков они никогда бы не ударились в бегство. Тем более на виду у платейцев! И не было бы историй о трусости афинян, которые передавались бы потом по всей Греции. Вот почему они так упорно тренировались. Вот почему изматывали себя по утрам на дорожках гимнасия. Ради таких дней, как этот.

У каменного алтаря Мильтиад зажал ногами здоровенного черного барана и схватил его за голову, хотя тот отчаянно сопротивлялся. Ксантипп видел, как свернули драгоценные карты и приготовили бронзовые чаши для крови и печени. Два прорицателя встали рядом с архонтом, готовясь прочесть будущее. Все умолкли, и в воцарившейся тишине было слышно, как хлопают на ветру знамена.

Одним резким движением Мильтиад рассек барану горло. В предсмертной агонии животное дернуло ногами и тяжело ударилось о камень алтаря, чаши задрожали. Фемистокл, поспешив на помощь, схватил барана за шерсть и направил струю крови в чаши. Немного погодя двое мужчин вскрыли мертвое животное большим разрезом посередине. Кровь до локтей покрыла их руки и забрызгала лица. Они вырезали блестящую под солнцем печень и поместили ее в чашу, чтобы отдать для изучения старейшему прорицателю.

– Он будет в восторге, – прошептал стоящий рядом с Ксантиппом Эпикл. – Никогда не видел столь хорошего предзнаменования.

Эти слова прозвучали в тот самый момент, когда верховный жрец Афин указал на какой-то аспект формы печени и лицо его просветлело. Военачальники расслабились, и Ксантипп довольно кивнул, хотя и злился на Эпикла из-за его непочтительности. Не должно насмехаться над такими вещами. Ксантипп снова вспомнил, что уже лишился глаза на щите, и поймал себя на том, что бормочет молитву Аполлону – за сохранение зрения. Мысль о слепоте наполнила его таким страхом, какого не могла бы внушить сама смерть. Возможно, потому, что представить себя слепым он мог, тогда как реальности смерти до сих пор еще не постиг.

Мильтиад вознес молитвы и начал приводить к присяге афинских гоплитов. Все праздные разговоры прекратились. Платейцы стояли, склонив головы и сложив руки в молчаливом почтении. Десять тысяч голосов произносили торжественные слова вместе с Мильтиадом, и Ксантипп чувствовал, как теплеет на сердце.

– Я не опозорю свое копье и щит и не покину строй. Я буду защищать священное и верну землю более сильной, чем я ее нашел. Я буду слушать тех, кто приказывает мне, и подчиняться законам моего города. Если кто-нибудь попытается их отменить или будет угрожать мне, я не отступлюсь. Я никогда не отступлюсь. Я чту культы и верования. Мои свидетели – боги: Арес и Афина, Зевс, Талло, Ауксо, Геракл. Мои свидетели – границы земли и ее пшеница, ячмень, маслины, смоквы и виноградные лозы. Мои свидетели – те, кто сегодня стоит рядом со мной.

Строй взревел – и платейцы присоединились к нему. Когда последние отголоски этого великого приветствия затихли, Мильтиад занял место рядом с той частью шеренги, которая должна была стать левым флангом. Протрубили рога, и архонт кивнул Ксантиппу в знак приветствия. Мильтиад пойдет с ними, гоплитами своего города. Конные разведчики и посыльные выехали вперед. Обоз выстроился позади – слуги и оружейники, повозки, мехи с водой, музыканты. Они пойдут налегке и быстро, с припасами, которых хватит на один вечерний прием пищи, достаточный для выживших. Что касается остальных, то им предстоял пеший марш к побережью и равнине у поселения Марафон.

Глава 3

Они двинулись на восток, обходя справа охряные горы и зеленые заросли кустарника, петляя по прибрежной тропинке, под достигшим зенита и словно застывшим в полудне солнцем. Разведчики уносились вперед, кто пешком, кто на резвых лошадках, таких же жилистых, как они сами. Возвращаясь, они сначала докладывали архонту Мильтиаду, а затем, проходя вдоль колонны, – другим стратегам. Ксантипп смотрел, как парни подъезжают, спешиваются и идут рядом с командующим, рассказывая обо всем, что видели. Их простая работа не требовала особых навыков, и потому некоторые были немногим старше обычных мальчишек. При этом они едва не лопались от энтузиазма или собственной важности. Был ли он когда-то таким же молодым? Иногда воспоминания подступали так близко, будто относились к событиям сегодняшнего утра. Но порой он с трудом мог вспомнить былую невинность, уверенность и силу, которые, как предполагалось, пребудут с ним всегда.

Возглавлял колонну Мильтиад, рядом с ним шагали знаменосцы и мальчишки-барабанщики. Суровый, с обветренным лицом, архонт шел достаточно легко для мужчины на шестом десятке, по крайней мере пока его щит и копье несли рабы. Впрочем, и то и другое было притворством. Мильтиад не стал бы драться вместе со своим демом, а остался бы в стороне, управляя войском. Другие стратеги сражались в строю, но на поле боя требовалось обязательное присутствие хотя бы одной холодной головы.

Рядом с Мильтиадом шел еще один человек, которого Ксантипп знал не очень хорошо. По статусу Каллимах был полемархом, военачальником, назначенным собранием на роль консультанта, – его глазами и ушами в этом походе. Ксантипп заметил, что Каллимах был без доспехов. В плаще-хламиде, хитоне и сандалиях, он словно отправился на загородную прогулку. Полномочия, которыми его наделили, истекли еще до того, как колонна ушла с поля возле Академии. Не имея личного военного опыта, Каллимах сразу же уступил их Мильтиаду, как будто у него был выбор.

Видя, как Мильтиад, наклонившись, выслушивает гонцов, Ксантипп сгорал от желания поскорее узнать новости. Он не мог пройти к ним вперед. Его долг – оставаться с теми, кого он поведет в бой. Конечно, Эпикл уже предложил – даже не потрудившись понизить голос, так что его слышала вся сотня – выведать, что происходит. Ксантипп не ответил. Стратеги не торговцы сплетнями на рынке, чтобы собираться кучкой вокруг одного из своих. Нет, он подождет, и Эпикл прекрасно это знал. Ксантипп заметил веселый блеск в глазах друга и вполголоса выругался, продолжая терпеливо шагать дальше. Когда следующий мальчишка побежит с новостями вдоль колонны, он свистом подзовет его к себе, чтобы не остаться незамеченным. Вот таких, как Эпикл или Фемистокл, не обходили вниманием никогда. Они бросались в глаза.

Понимая, что выглядит рассерженным, Ксантипп опустил голову. Да, он пребывал в плохом настроении, но, учитывая то, что ждало впереди, каким еще оно могло быть? Когда кто-то высказал мнение насчет уже пройденного ими расстояния, Ксантипп оборвал его с беспричинной резкостью, чем удивил самого себя. Он тут же пожалел об этом, увидев, как вспыхнуло гневом лицо мужчины, но взять свои слова обратно уже не мог, а извиняться не научился. Не важно, чего боялись люди – его нрава, политического влияния или возможностей богатых родственников его жены, – значение имело лишь то, держат ли они строй, когда приказано стоять, и идут ли вперед, навстречу камням и стрелам, когда приказано наступать. Только это помогло бы им выжить и увидеть закат.

Марафон находился всего в пяти часах марша от Афин, самое большее – в ста шестидесяти стадиях, счет которых объявлялся после каждых двухсот шагов. Дорога под ногами была самая обычная грунтовая, и в летний месяц метагейтнион она, по крайней мере, оставалась сухой. Самый длинный день в году миновал, но они все равно предполагали добраться до места высадки персов при хорошем свете. Только тогда Мильтиад и стратеги решат, следует ли атаковать с ходу или отступить в безопасный лагерь.

Ксантипп с раздражением наблюдал, как Мильтиад продолжает дотошно, словно в его распоряжении все время мира, расспрашивать идущего рядом с ним разведчика. Понимал ли он, что новостей с тревогой и нетерпением ждет вся колонна, что каждый воин жаждет узнать, что происходит? Впрочем, никаких признаков недовольства никто не выказывал. Афиняне были дисциплинированным народом. В то утро они все, как и он сам, покинули свои дома. Все носили одинаковые бронзовые доспехи, копья и мечи. Возможно, они так же хорошо осознавали, что стоит на кону. Эта мысль помогла Ксантиппу успокоиться.

Фемистокл и Аристид шли в середине марширующей колонны, что в бою позволило бы им развернуться и образовать центр строя. Услышать доклады разведчиков раньше Мильтиада они не могли. Оглянувшись, Ксантипп увидел – или это только показалось? – что Фемистокл с недовольством смотрит на него. Высокий, крупного телосложения, длинноволосый, он выделялся в любой толпе и привлекал к себе всеобщее внимание. И снова Ксантипп даже не улыбнулся. На марше, в отличие от собрания, их мелкое соперничество было просто неуместно. Хвастун и позер, Фемистокл был в то же время прирожденным вожаком благодаря чему-то такому, чего Ксантипп понять не мог. Он смеялся с людьми, откровенничал, поверял личное и хватал в разговоре за плечо, а они отзывались на это, хотя должны были презирать военачальника, добивающегося дешевой популярности и благосклонности у подчиненных. Даже старые солдаты, мужи крепкой закалки, пронять которых чем-либо было невозможно, улыбались, как мальчишки, когда смотр проводил Фемистокл. Ксантипп сам был тому свидетелем. Здесь крылась какая-то загадка. Люди должны видеть твою силу, их нельзя подпускать слишком близко, с ними недопустима мягкость. Не может командовать человек, который несет мех с вином и пьет так, что у него уже льется из носа.

При этой мысли Ксантипп покачал головой. Врагам Фемистокла нравилось изображать его шутом, легкомысленным и непостоянным. Ксантипп полагал, что все не так просто. Его честолюбие было налицо. В Фемистокле же черствость сочеталась с веселостью, он жил так, будто ничего в мире не воспринимал всерьез. Что думать о таком человеке? В любом случае Ксантипп был рад, что они не будут сражаться бок о бок. Фемистокл был камнем, брошенным в тихую воду. Теперь, когда общее командование взял на себя Мильтиад, долг каждого из десяти стратегов заключался в том, чтобы исполнить приказ, выстоять и сокрушить врага.

У Ксантиппа снова пересохло в горле, и он попросил воды. Обернувшись, к нему бросился мальчик, который только что стоял рядом с Мильтиадом. Спросить, что там нового, как делают мужчины, когда встречаются на агоре, казалось вполне естественным. Мальчишка-водонос покраснел от гордости и протянул мех с водой, уже похудевший больше, чем следовало бы. Вода ценилась дорого, поскольку найти ее в этих местах было нелегко.

«К концу дня все будут хрипеть, как вороны», – подумал Ксантипп, потому что видел такое раньше.

– Разведчик говорит, что там по меньшей мере десять тысяч всадников и вдвое больше пеших, – сказал мальчик.

 

Ксантипп только махнул рукой, хотя воины вокруг него спотыкались о собственные ноги, пытаясь извернуться так, чтобы услышать новости. Оценивать большие скопления людей, как известно, трудно – обучить этому навыку или выработать его тренировкой почти невозможно. Но Ксантипп видел отдельные гарнизоны на Ионическом побережье, не уступавшие колонне гоплитов, в которой он сейчас шел, причем стояли эти гарнизоны на самых окраинах персидских земель. Пленные, которых они захватили, хвастливо утверждали, что дальше, в сердце страны, оружие носят миллион человек и есть множество полков численностью в десять тысяч каждый. Оставалось только молиться, чтобы все это оказалось ложью, призванной вселить страх в сердца врагов.

– Что-нибудь еще? – спросил он, глядя вперед.

Как и Фемистокл, Ксантипп был выше большинства соплеменников. Боги наградили сыновей рыбаков и богачей статью и ростом, чтобы они отличались уже одним своим видом. Поверх голов Ксантипп различил возвращающегося разведчика. Другой мальчишка сосредоточенно докладывал о чем-то Мильтиаду, руками выводя в воздухе какие-то фигуры.

– Говорят, их корабли идут вдоль побережья из Эретрии, – ответил Ксантиппу водонос. – Разведчик сказал, что несколько его товарищей поднялись на холмы и увидели дым над портом.

Сердце Ксантиппа сжалось от тревоги. Ложь и дикие слухи распространяются всегда, когда приближается война. Но кажется, Эпикл был прав. Эретрия находилась недалеко от Марафона, на обширной полосе суши, протянувшейся через открытое море. Длинная цепь древних холмов являлась частью естественной защитной линии, закрывавшей Афины от ярости Посейдона. Эретрия была богатым портом, с населением около тридцати тысяч человек. Если город захватили персы, его жителей ждали невообразимые ужасы.

Ксантипп кивнул, скрипнув зубами. Он ненавидел персов за их высокомерие и злобную жестокость. Персы были причиной терзавших его ночных кошмаров. Иногда ему казалось, что он повидал слишком много, чтобы хоть когда-нибудь хорошенько выспаться.

– Отнеси воды тем, кто дальше.

И снова это прозвучало жестче, чем ему хотелось бы; парнишка смутился и почти обиделся. Ксантипп протянул было руку, чтобы взъерошить ему волосы, но водонос увернулся и побежал вдоль строя, неся мех на плече.

Между тем разведчик сел на лошадь, собираясь уехать и унести с собой то, что узнал. Преисполненный сознанием собственной важности, он, казалось, не замечал Ксантиппа, пока стратег не поднял правую руку, подзывая его. Но даже и тогда разведчик как будто колебался. Оглянувшись через плечо, Ксантипп увидел, что Фемистокл тоже пытается призвать его к себе энергичными жестами. Стратегам определенно не хватало терпения! А ведь они шли маршем всего лишь чуть больше двух часов и еще не преодолели и половины расстояния до врага.

Как раз в этот момент колонне пришлось прижаться к морю, чтобы обогнуть протяженную гряду холмов, бросавших тень на уходящую вперед дорогу. Ксантипп даже выругался, когда увидел это. Неужели еще одно дурное предзнаменование? Без привычного глаза на щите ему совсем не хотелось проходить через холодную тень непосредственно перед битвой. Все это слишком напоминало предупреждение о смерти.

Солнце припекало и жгло шею. Ксантипп окинул взглядом словно расширившееся вдруг море и, сбившись с шага, врезался в идущего впереди, тот споткнулся и выругался. Некоторые уже вытягивали руки, привлекая внимание к появившимся в поле зрения кораблям. Ксантипп с усилием сглотнул, сожалея, что водонос не побежал обратно.

В темных водах появился флот. Корабли не были изящными, как у эретрийцев и афинян, или более мелкими, как у Спарты. Любой, кто вырос в порту, мгновенно понял бы, что это нечто незнакомое, чужое. На развевающихся флагах были начертаны странные символы и буквы, которых никто не знал. Корабли двигались странно, в каком-то неспешном, рваном ритме, задаваемом гребцами, сидевшими ближе к носу. Неправильными были и размеры; обращали на себя внимание тяжелые широкие палубы. Ксантипп подумал, что суда наверняка плохо справляются с волнением, хотя, возможно, они избежали четырех месяцев зимы, когда только сумасшедшие и самоубийцы отваживались выходить на глубину. Большинство торговцев даже в летние месяцы старались не удаляться от побережья. И все же это были военные суда, перевозившие армию. И потому, что их было слишком много, они никак не могли оказаться чем-то другим.

Дорога, по которой двигалась колонна, приблизилась вплотную к морю и лишь затем стала постепенно уходить в сторону. Ксантипп попытался сосчитать корабли, которых было больше, чем он когда-либо видел прежде. Зрение у него было хорошее, хотя суда смещались и расплывались вдалеке, затрудняя его задачу. Все равно что просить мальчишку сосчитать солдат, с усмешкой подумал он. Сколько из этих крошечных пятнышек были триерами, уходившими после высадки войск? Сколько из них еще не успели разгрузиться? Доставили ли они лошадей для конницы? Каменные блоки для укреплений, оружие? Корабли двигались, сбивая с толку, путая, мешая сосчитать их.

Марширующая колонна повернула от моря. Проходя под сенью скал, Ксантипп ощутил понижение температуры, но оно осталось почти незамеченным. Болтовня и нервный смех в колонне смолкли, теперь каждый размышлял о том, что могло означать появление такого огромного флота. Не более двух часов отделяло их от встречи с армией, которую доставили эти корабли, а она только что одержала победу в Эретрии, за проливом.

Все чаще Ксантипп ловил взгляды солдат. Людей нужно было успокоить, иначе у них могли сдать нервы. Возможно, справиться с собственным страхом не мешало бы и ему самому. Насколько он знал, это было единственное, что хорошо получалось у Фемистокла. Впервые за весь день Ксантипп улыбнулся. Нет. Конечно, он не станет со смешком похлопывать по спине своих ребят, как это делал Фемистокл. Он не станет раздавать им обидные прозвища, которые могут привести к тому, что люди начнут хвататься за ножи. У него был другой стиль. Но Ксантипп все равно чувствовал на себе их взгляды. Он знал, что Аристид поговорил бы с ними и ободрил. Они не были золотыми автоматонами, которые, как говорили, прислуживали в Олимпии, творениями из металла, созданными для удовлетворения любой прихоти богов. Нет, это были обычные люди, в животе у которых, словно проглоченная гадюка, скручивался кольцами страх.

– Я видел, как персы сражались в Ионии, – сказал Ксантипп.

Он старался говорить четче и понятнее. Агариста как-то заметила, что у него хороший голос, глубокий, выразительный и сильный, каким и должен быть голос мужчины. Теперь он воспользовался природным даром.

– Персы отдавали предпочтение пращникам и лучникам, которых было очень много, столько же, сколько же пехотинцев. Их военачальники были храбры и носили чистые одежды. Я сам это видел. Но вот остальные… они плохо обучены. Они бегут, если сражение складывается не в их пользу. Они ломаются, как гнилое дерево. Я видел спины тех, с кем мы столкнулись в Ионии. Сегодня я снова увижу их спины.

Он сделал паузу и был вознагражден одобрительными смешками тех, кто его слушал. Получилось, конечно, не идеально – кто выступает с речами на марше, фактически в процессе движения? Из-за топота ног и скрипа доспехов его слышали только ближайшие гоплиты. Но на них его слова произвели впечатление, и Ксантипп продолжил, повысив голос, чтобы услышали и дальние.

– Все, кто служит персидскому царю, – рабы, кроме ближайших родственников и нескольких избранных любимчиков, остальные для него ничего не значат. Он расходует их так, будто они ничего не стоят. Запомните это. Мы – свободные люди Афин. Мы – бронза, мы – золото и серебро. Величайшие воины Греции, потомки Тесея, возлюбленного Афины, который принес нам оливу. Никакие необученные рабы не могут победить нас. Мы выносливее, быстрее, сильнее всех, кого они могут выставить на поле боя. Помните об этом, когда вам скажут держать строй. Они выбьются из сил, выдохнутся, как забегавшиеся собаки, а мы будем стоять, свежие и готовые продолжать.

4Экклесия – высший орган государственной власти в Древней Греции, народное собрание.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru