bannerbannerbanner
Врата Афин

Конн Иггульден
Врата Афин

Полная версия

– Большая часть их флота уцелела вместе с конницей и тысячами солдат. Они по-прежнему представляют для нас угрозу – и Гиппий среди них. Поэтому я не прошу у вас венка победителя за вчерашний день, ни для меня, ни для людей, которые одержали победу. Мы знаем, что мы сделали, и мы знаем, что этого было достаточно. Все, о чем я прошу, – это дать мне флот, чтобы выследить выживших персов и найти Гиппия, где бы он ни скрывался. Это если собрание проголосует сегодня за то, чтобы разрешить мне построить корабли и набрать людей для экипажей, а также выделить серебро из нашей казны для оплаты их услуг. Если вы сможете это сделать, я верну еще большую сумму персидским серебром и отомщу Гиппию, что следовало сделать уже давно.

Когда толпа снова взорвалась, Эпикл наклонился так, что его губы почти коснулись уха Ксантиппа.

– По крайней мере, какое-то время его не будет в Афинах. А если боги пожелают, мы можем никогда больше его не увидеть.

Ксантипп кивнул, наблюдая, как Мильтиада снова подняли на плечи его друзья и сторонники. Ксантипп не сомневался, что этот человек умышленно сдерживал их фланг, не позволяя вступить в сражение с персами. Если бы он преуспел, люди, которые приветствовали его сейчас, плакали бы в цепях в тот же день, купленные и проданные на рабских рынках. Не важно, что Мильтиад потерпел неудачу, важно только то, что он не был наказан за свою попытку. В этом была несправедливость, и это жгло Ксантиппа изнутри.

– Я домой, – сказал Ксантипп Эпиклу, повторив это громче, когда друг приложил руку к уху и посмотрел непонимающе. – Домой в Холаргос.

Эпикл кивнул. Он знал, что друг терпеть не может толпу. Долг удержал его здесь, чтобы услышать речи Мильтиада и Фемистокла. Но людское внимание утомляло его.

Ксантипп и Эпикл подождали ровно столько, чтобы поднять руки при публичном голосовании, хотя Ксантипп мог бы воздержаться.

Эпикл похлопал его по локтю и сказал на ухо:

– Никогда не позволяй оленю увидеть твой лук.

Ксантипп глубоко и медленно вздохнул и поднял руку вместе с остальными, чтобы их сосчитали. Мильтиад заметил это, всмотрелся. Среди всех остальных он, казалось, в этот момент обратил внимание именно на Ксантиппа. Этот человек почти ничего не упустил, взирая на людей, которых мог предать, и в его глазах блестели слезы.

Глава 10

Ксантипп вдохнул запах чистого свежего дерева, наблюдая, как вставляют в корпус ребра из сосны и дуба. Корпуса сорока новых триер уже лежали на верфях порта Пирей. Все, кроме трех, были закончены в течение зимних месяцев, готовые к весне, приближение которой уже чувствовалась в воздухе. Работа шла к концу, и росло ощущение завершения чего-то грандиозного. Часть нового флота отсутствовала, экипажи срабатывались, привыкали к командам, ревом звучащим в пылу битвы, учились останавливаться и разворачиваться едва ли не на месте, удивляя тем самым каждого, кто видел, как они передвигались. Они могли защититься от любого персидского военного корабля. Более того, они могли стать для врага ястребами.

Когда последние будут готовы, состоится заключительный спуск, а все остальные будут в строю на воде. Тогда галеры из сосны, дуба и бронзы устремятся в открытое море, из-под защиты берегов – на глубину. Девяносто весел с каждой стороны в трех ярусах по тридцать вспенят темные воды Эгейского моря. На афинских кораблях гребцами были свободные люди, люди, которые носили оружие и могли защитить свое судно от абордажа. Они и раньше удивляли врагов этой простейшей тактикой. Закованные в цепи рабы сражались не так, как свободные греки. Да, им нужно было платить, но работа считалась почетной для тех, кто хотел сыграть свою роль, но не имел доспехов или оружия. У них тоже был голос в собрании, и они хотели защитить город.

Наблюдая за работой плотников, Ксантипп чувствовал Афины у себя за спиной. Он улыбнулся, когда понял, что от стука молотка и зубил звенит в ушах, но это нисколько его не тревожит и не раздражает. Наверное, разные виды шума действовали на него по-разному. Звуки, связанные с обработкой дерева, и крики насчет гвоздей и клея не беспокоили. По сравнению со спорами в городе простой физический труд был как бальзам на душу.

Порт находился всего в тридцати – или около того – стадиях к юго-западу от городских стен. Ксантипп мог добежать до берега за полчаса, и ему нравилось бегать не просто так, а имея пункт назначения. Некоторые серьезные молодые люди из собрания бегали кругами возле гимнасия, погруженные в своего рода мечтательное состояние, обливаясь потом.

Ксантипп предпочитал иметь цель – и у него был интерес к строящимся кораблям.

На самом деле город не мог себе этого позволить. Ко всем богатым семьям обратились с просьбой внести свой вклад и предоставить огромные суммы серебром. Два корабля, строящихся на берегу, были профинансированы семьей Алкмеонидов. Часть богатства его жены – его богатства! – уйдет с Мильтиадом, когда тот отправится весной в поход.

Ксантипп не нес никакой ответственности за корабли даже после того, как была произведена оплата. Он слышал, что на носу одного из них будет изображена Агариста, но то была прихоть жены и побочная договоренность с мастером-резчиком, а не признание факта оплаты. Ксантипп вздохнул про себя. Лучшим изображением был бы глаз, нарисованный по обе стороны от тарана, чтобы видеть путь к врагу. Как и в случае с его старым щитом, простое часто бывало лучшим.

Он медленно шел по набережной, где в колыбелях из серого дуба лежали незаконченные скелеты, отгороженные от моря деревянными дверями и большими тюками. Когда придет время и они будут готовы, воде будет позволено хлынуть внутрь и поднять триеры в их новой стихии. Затем их отведут в море для ходовых испытаний.

Ксантипп зачарованно наблюдал, как на почти готовое судно устанавливают таран. Массивные бронзовые «убийцы кораблей» выглядели устрашающе и представляли собой листы металла, прибитые к деревянным балкам для идеального сочетания легкости и прочности. Длинные и широкие, они казались тупыми, но на то имелась причина. Их предназначением было пробивать корпус так, чтобы атакующий корабль мог отступить и искать другую цель. Таран, похожий на шип, просто застревал бы в обшивке. Эти же были молотами. На полной скорости, с весом корабля и двух сотен человек, они могли пробить что угодно. Такая война нравилась Ксантиппу.

Пока он смотрел, морской бриз высушивал пот на его обнаженном теле. Болело колено. Он скучал по тем дням, когда при желании мог совершить подобную пробежку дюжину раз и не страдать потом целую неделю от боли в пояснице и мышцах. Ксантипп вздохнул. Возраст жесток. Но хорошо хоть выдался ясный день после трех дождливых.

Из-за триер, стоявших дальше на берегу, вышли двое мужчин. Ксантипп выругался себе под нос, узнав в более высоком Фемистокла, склонившего голову и говорившего что-то своему спутнику – Аристиду. Без сомнения, они были здесь по делам и, наверное, проверяли наличие каждого гвоздя и инструмента, а также все траты, до последней серебряной монеты. С флотом такого размера не могло и не должно было быть никаких потерь. Семьдесят кораблей – огромное предприятие, значительная часть богатства Афин – должны были отправиться в море, чтобы стать игрушкой судьбы. Находились такие, кто говорил, что городу не следовало выполнять просьбу Мильтиада, но он хорошо выбрал момент.

Ксантипп повернулся, чтобы уйти, но, конечно же, в этот момент Фемистокл почувствовал его пристальный взгляд и поднял глаза. Здоровяк поднял руку и позвал его по имени.

Ксантипп мог бы притвориться, сделать вид, что не слышал, но заколебался, и момент был упущен. Мужчины подошли к нему. Оба были в простых одеждах и несли под мышками свитки папируса, помеченные изображениями и списками. Ксантипп мысленно застонал, но отступать не собирался. Вместо этого он заставил себя улыбнуться и выпрямился, чувствуя, как по спине стекает пот. Неужели он стал таким ни на что не годным после Марафона? Он тренировался усерднее, чем когда-либо, но возраст все портил. Он представил, что становится рыхлым и у него вырастает живот, как у некоторых зрелых мужчин. Этот образ наполнил его ужасом, и он решил бежать изо всех сил на обратном пути – с коленом или без колена.

– Хорошо выглядишь, Ксантипп, – сказал Фемистокл. – Пришел посмотреть на свои корабли?

– Они не мои, – быстро ответил Ксантипп.

Как получилось, что Фемистокл всегда, казалось, нервировал его с первого слова? Это было неприятно. Зато Аристид выглядел спокойным и невозмутимым. И вдруг Ксантипп понял, что этот человек раздражает Фемистокла больше всех остальных.

– Рад видеть вас обоих в добром здравии. И рад, что вы так заботитесь о новых галерах.

Аристид в ответ мягко улыбнулся и сказал:

– Мы все заинтересованы в успехе. Мы трое выстояли при Марафоне и носим на себе шрамы того дня. Мой долг – убедиться, что Мильтиад хорошо начал. В конце концов, такова воля собрания.

Ксантипп опустил голову, успев заметить, как Фемистокл закатил глаза за спиной у Аристида.

– Я слышал о твоем назначении главным архонтом-эпонимом. Это вполне заслуженно.

К его удовольствию, Аристид отмахнулся от комплимента:

– Ты прекрасно знаешь, что такие вещи не имеют никакого значения… В лучшем случае это искушение для тщеславия. В худшем – червяк в душе! Должно ли меня восхищать, что народное собрание проголосовало за мое имя в названии года? Были и другие кандидаты. Разве они менее достойны этой чести? Фемистокла можно было бы так же легко назначить на эту должность. Один голос мог бы разлучить нас – неужели меня тогда съела бы зависть? Будет ли от меня меньше пользы или от него – больше? Конечно нет. Все это пустяки. Я знаю, что ты это понимаешь.

Ксантипп почувствовал, что краснеет. Он был рад войти в узкий круг равных, независимо от того, какое это имело значение. Каждый год в городе избирался только один архонт-эпоним. «Год Аристида» становился опорой, на которой строились все события. «Это было через три года после Аристида», – говорили бы люди, возможно, в течение столетий. Ксантипп полагал, что Аристид мало заботится о таких почестях, но знал, что сам он не настолько скромен. Как, наверное, и Фемистокл.

 

– Я иду к начальнику порта, – сказал Аристид и протянул руку; Ксантипп ощутил твердое, сухое пожатие. – Обнаружил несоответствия в отчетах.

– Умысел или недосмотр? – спросил Ксантипп.

Присутствие Аристида заставляло его быть серьезным и вдумчивым. Этот человек устанавливал высокие стандарты.

Аристид ответил не сразу, прежде все взвесив, учитывая, что от этого зависела бы жизнь человека.

– Полагаю, что второе, но буду судить по его реакции. Если потребуется, приведу на суд собрания.

– Не ждешь опасности? – спросил Ксантипп. – У меня нет меча, но я мог бы сопровождать тебя. Не годится, чтобы на архонта нападали при исполнении им своих обязанностей.

Аристид задумчиво отвел взгляд и покачал головой. Ксантипп и раньше отмечал, что этот человек вообще лишен физического страха, как будто угроза ранения или даже смерти его не волновала.

– Я так не думаю. Меня здесь хорошо знают. Если он действительно набросится, найдется дюжина плотников и рабов, которые его удержат. Спасибо за твою заботу, Ксантипп. Ты хороший человек.

Ксантипп снова почувствовал, что краснеет. Аристид повернулся и направился к докам. Было бы заманчиво пойти с ним. Он почувствовал, что Фемистокл наблюдает за ним, подняв брови. Атмосфера была другой, как будто они оба сошли со сцены и могли быть самими собой. Ксантипп понял, что это сделал Аристид.

– Я провел утро с нашим новым архонтом, – вздохнул Фемистокл. – Утро, в которое уже не вернусь.

Ксантипп нахмурился, не желая быть втянутым в обсуждения и опасаясь каким-либо образом критиковать Аристида.

– Он лучший из нас, – твердо сказал он, игнорируя вспыльчивость собеседника.

– Для кого-то – возможно, – пожал плечами Фемистокл. – Некоторыми правят жадность, глупость и похоть. Они могли бы украсть драхму у собственной матери или наступить на пальцы ближнему, чтобы помешать ему подняться. Они как дети в своей злобе.

– Ты же не об Аристиде говоришь! – воскликнул Ксантипп, изумленно взглянув на него.

– Нет, конечно нет. Народу нужны такие люди, как Аристид. Народ должен знать, что есть те, кого можно оставить охранять комнату с золотыми монетами в полной уверенности, что не пропадет ни одна. Более того, они умерли бы с голоду, но не подняли бы и корки хлеба, которая им не принадлежит. Аристид – такой человек, я это знаю. Ты тоже это знаешь. Его воля… его честь – как железо. Он мог бы управлять этим портом или всем городом, и все работало бы, словно фаланга в идеальном строю.

Ксантипп подозрительно посмотрел на него:

– Значит, ты им восхищаешься. И я. Нам нужны такие люди, как…

– Но тогда, если бы за законы отвечали такие люди, как Аристид, у нас был бы мертвый город, – продолжил Фемистокл, глядя вслед худощавому человеку, направляющемуся к начальнику порта. – Жить так – все равно что пытаться вести корабль против ветра. Гребцы налегают на весла, и корабль рассекает волны, неся всех нас. Аристид может это сделать.

– Почему тогда «мертвый город»? – начал сердиться Ксантипп.

Как получилось, что каждый разговор с Фемистоклом складывается одним и тем же образом? Этот человек обладал необычайной способностью уколоть.

– Людям нужно нечто большее, чем хлеб и вино, любовники и золото, – сказал Фемистокл.

– Ты имеешь в виду богов?

К его удивлению, Фемистокл усмехнулся:

– Я не знаю. Как интересно у тебя устроен ум, Ксантипп из Холаргоса! Нет, мужчинам нужно честолюбие. Такие, как Аристид, были бы довольны тем, что сохранили. Сохранили то, что у нас есть.

– Это не кажется мне таким уж плохим, – возразил Ксантипп.

– Мир меняется. Если постоянно только перекрашиваешь и перестраиваешь, то в конце концов появятся трещины. Ты видел, мой друг, руины храмов и врат. Были народы, которые не менялись и ушли до нас. Им не хватило честолюбия встать и сказать: «Мы оставим след, который никогда не будет стерт».

В нем появилась странная напряженность, наблюдать которую было почти неприятно. Ксантипп заметил, как исчезает блеск в его глазах.

Фемистокл встряхнулся, словно просыпаясь, и добавил:

– В любом случае я бы не хотел, чтобы он сидел за моим обеденным столом. Старик убивает смех этим своим кислым выражением лица.

Ксантипп неловко кивнул. Он уже устал от Фемистокла:

– Хорошо. Я возвращаюсь в город. Пообещал себе, что сегодня устрою тяжелую пробежку.

Фемистокл посмотрел на него, оценив длинные руки и ноги, мощные мускулы человека, который каждый день оттачивал свои боевые навыки.

– Можно мне побежать рядом или предпочитаешь в одиночку?

Ксантипп услышал в этих словах вызов и улыбнулся:

– Буду рад составить тебе компанию, но предупреждаю: я задаю жесткий темп.

Сбросив одежду и сандалии, Фемистокл остался голым. Он сиял здоровьем. Ксантипп вспомнил, что этот человек любит бороться и биться на кулаках, и подумал, не перегнул ли палку. Сам-то он был уже немолод, с больным коленом. Но свои опасения оставил при себе.

Фемистокл горкой сложил вещи и свистнул. В ответ со стороны доков рысцой примчался раб.

– Веди, Ксантипп, – кивнул Фемистокл. – Я сделаю все возможное, чтобы не отставать от тебя.

Они начали с легкого бега. Каждый сознавал силу другого и был полон решимости не проиграть, даже если для этого придется умереть.

Глава 11

Его подвело колено. Оба – и Ксантипп, и Фемистокл – неслись едва ли не на разрыв сердца. Когда в поле зрения показалась городская стена, и тот и другой рванули по грунтовой дороге из последних сил. Капли пота летели во все стороны. В какой-то момент Ксантипп почувствовал, как колено дернулось, будто в него вонзили железный шип. Он вмиг потерял скорость и захромал, но заставил себя продолжать, хотя Фемистокл уже ушел вперед, не оборачиваясь. Люди, ехавшие из порта в город на запряженных волами повозках, приветствовали героев Марафона, без сомнения узнав Фемистокла.

Соперники встретились у городских ворот, закончили, пыхтя и отдуваясь, под любопытными взглядами стоявших на стене скифских лучников. Эти метеки были наняты для поддержания порядка на улицах, а иногда и на холме Пникс. Когда там собиралось до двадцати тысяч человек, горячие дискуссии становились слишком бурными и спор нередко перерастал в драку с кровопролитием.

Оба бегуна раскраснелись, но быстро восстановились, хотя, чтобы создать такое впечатление, им пришлось изрядно постараться.

– Ты хромаешь, – заметил, усмехнувшись, Фемистокл. – Я и победил-то только благодаря этому. Я уже начал сдавать, когда ты сбавил.

– Пустяки, – сказал Ксантипп.

Он не хотел искать причину для оправданий. Фемистокл выиграл забег. Мужчинам жаловаться не пристало.

– Я знаю гимнасиарха у реки Илисс – всего в нескольких стадиях отсюда. Новое место. Примут нас радушно. Хозяин из филы Леонтиды – он стоял со мной на Марафоне.

Вместо того чтобы отказаться, Ксантипп заколебался. Он знал, что если собирается ходить на следующий день, то должен натереться маслом. Колено горело, и мышцы вокруг него подрагивали. Но он предпочитал гимнасий либо в Академии, на севере, либо в одном из восточных районов города. Более того, он не хотел чувствовать себя обязанным Фемистоклу. Пот капал с кончика носа, и Ксантипп вытер лицо ладонью. А потом, повинуясь импульсу, кивнул, и Фемистокл пошел впереди, уже справившись с одышкой.

– Возраст – жестокая штука. Отнимает понемногу все, что у нас есть.

Ксантипп почувствовал, как в нем нарастает раздражение.

– Просто старая рана, – натянуто сказал он.

– Это приходит ко всем нам, – пробормотал Фемистокл почти про себя.

Ксантипп поднял глаза к небесам, моля о терпении.

Гимнасиарх горячо приветствовал Фемистокла, будто давно потерянного брата. Окликнул его по имени, как только они миновали ворота и прохладные внешние галереи, чтобы выйти на главное поле. Река неподалеку протекала через тихие рощи, беговая дорожка была новой и чистой. Никакого сравнения с той, что в Академии, с ее облупившейся краской и сорняками. К ним отнеслись со всем вниманием и заботой, что произвело на Ксантиппа немалое впечатление. Гостей уложили, намазали маслом и как следует помяли, а потом выскоблили кожу затупленными бронзовыми и костными лезвиями. Грязное масло вылили в котел, где оно разделилось на темные и золотистые спирали. Запах был немного неприятный, и Фемистокл попросил раба убрать котел подальше.

– Знаешь, Аристид не желает платить за новое масло. Ты об этом слышал? – спросил Фемистокл. – Пользуется бесплатным, тем, что сливают, каким бы грязным оно ни было.

Ксантипп нахмурился и глубоко вздохнул. Он лежал на спине, наблюдая, как раб, державший его поднятую ногу, критически осмотрел больное колено и начал надавливать большими пальцами на поверхность сустава, разгоняя собравшуюся там жидкость. Боль была невыносимая, и разговор помогал Ксантиппу не кричать. Этого он позволить себе не мог – только не перед Фемистоклом.

– Значит, не любит расточительства. Возможно, это мудро, – процедил Ксантипп сквозь зубы.

Прозвучало это достаточно напряженно, и Фемистокл, переведя на него взгляд, спросил:

– Тебя беспокоит колено?

Ксантипп задержал дыхание и выдохнул:

– Все будет хорошо. Спасибо.

– Мне здесь нравится, – махнул рукой здоровяк. – Какой бы ни была цена, оно того стоит. Хочешь вина? Половина на половину? Или одну на треть?

Посомневавшись, Ксантипп согласился на последний вариант. Он сел, чтобы выпить, и вытянул ноги, а рабы продолжили их растирать. Его внимание приковала схватка двух борцов, терзавших друг друга с изощренной свирепостью.

Фемистокл следил за ними более опытным взглядом и выкрикнул поздравления человеку, жестко бросившему противника на землю, но проигравшему. Тот стоял, придерживая одной рукой другую, похоже сломанную. Услышав доброе слово в свой адрес и увидев, кто признал его способности, он заулыбался и отправился к лекарю – наложить шину и повязку.

– Интересно, оценишь ли ты это место так же, как я? – сказал Фемистокл.

Ксантипп допил вино и лег на живот.

Двое рабов все еще растирали его ноги, тогда как третий, здоровяк, мял мышцы спины. Судя по ощущениям, делал он это локтями. Ксантипп хмыкнул, проявляя терпение.

– Думаю, что да, – ответил он.

– Не знаю, – сказал Фемистокл. – Ты родился в благородной семье эвпатридов. У твоей семьи есть земля, а земля… Ну, это своего рода свобода. Имея землю, человек знает, что никогда не умрет с голоду. Ему есть где укрыться, когда мир оборачивается против него. Есть ворота, которые он может закрыть, рабы, чтобы охранять стены. У него есть покой. Твой отец ведь был богатым человеком?

– Да, – осторожно признал Ксантипп.

– А семья твоей жены – клянусь Афиной! – они богаты со времен «Илиады»! Ты знаешь, что Аристид работал с дядей твоей жены, Клисфеном? Ты знал об этом? Он восхищался им. Да и как иначе? Клисфен – человек, поименовавший десять племен, создавший собрание и совет. Какой великий след он оставил в этом мире!

– И ты хочешь того же? – спросил Ксантипп.

Вот бы здесь был сам Аристид, чтобы выслушать аргументы и ответить! Этот человек, казалось, никогда не терял дар речи, тогда как у Ксантиппа такое случалось.

Фемистокл лежал на столе с распущенными волосами, разбросав массивные конечности, как лев, наслаждающийся солнцем. Кожа еще не остыла после пробежки, и он развалился, чувствуя себя в высшей степени непринужденно.

– Я хочу лучшего для Афин, – ответил Фемистокл, поразмыслив.

Ксантипп чувствовал, что истина кроется за этими словами, а может быть, Фемистокл просто видел себя тем самым лучшим, что было в городе.

– Я родился недалеко отсюда, в деревне Фреарриой. Знаешь такую?

Ксантипп кивнул, но глаза открывать не стал. Ему вспомнилось небогатое чистенькое поселение в окружении ячменных и пшеничных полей. Афины местами были застроены настолько плотно, что солнце там никогда не достигало земли. Странно, что Фемистокл оказался выходцем с открытых просторов, когда он так хорошо вписывался в городские улицы. Ксантипп удивлялся, как из такого начала вырос тот, кто сейчас непринужденно лежал рядом с ним. Возможно, Фемистокл в придачу к рельефным мышцам груди и живота взял то, что дали боги, и создал из этого что-то новое.

С легким «фьють» старое масло излилось в новую деревянную ванну, оставив на земле грязные брызги. Принесенное свежее имело цвет чистого жидкого золота, и рабы-массажисты окунули в него руки. На бойцовских кругах атлеты шумно пыхтели, валяя в пыли потные тела соперников. Настоящих ударов они не наносили, хотя страсти порой и разгорались. Обычный кулачный поединок заканчивался более жестоко, чем борцовская схватка.

 

Услышав быстро приближающиеся шаги, Ксантипп подумал о том, чтобы снова сесть и понаблюдать за бегунами, но отказался от этой мысли. День был слишком ясный, воздух слишком сладкий. Он поднял кубок, чтобы ему налили еще вина, откинулся на деревянную, обтянутую кожей подставку и пробормотал слова благодарности человеку, который работал над его коленом. Боль ослабевала.

– Моим отцом был Неокл, – продолжил Фемистокл, – он не имел ни большого состояния, ни особых достижений. Родители отреклись от него, и он никогда не говорил мне почему, хотя я думаю, что причиной была его склонность к насилию. Моя мать боялась его, я помню это. Он умер, когда мне было одиннадцать лет, оставив мою мать растить меня без всякой помощи. Она привезла меня в Афины, и мы жили недалеко от Керамика. Ее звали Абротонон – маленькая светловолосая женщина из Фракии, одна в этом городе, без сестер или друзей. Можешь себе представить? Чтобы прокормить нас, она работала от восхода до заката. Помню, как однажды я разбил горшок – простую маленькую вещицу голубого цвета, обожженную в печи. Для меня это ничего не значило, но она плакала, убирая осколки. Ей нечем было его заменить, хотя горшки получше того выбрасывают каждый день!

Он замолчал, и Ксантипп вспомнил, что, по слухам, мать Фемистокла пошла в гетеры, чтобы расплатиться с долгами и избежать рабства, что хорошо говорило о ее характере. Представить себе детство, подобное тому, которое описывал Фемистокл, Ксантипп не мог и неловко сглотнул.

– Какое-то время мы жили спокойно, – смягчившимся от воспоминаний голосом сказал Фемистокл. – Мне нравилось ее смешить. Я мог бы закончить свои дни, став кулачным бойцом в похожем на это месте. Я занимался в двух из них в течение многих лет, ты знал об этом? А сколько раз мне ломали нос! Но все же наставники научили меня кое-чему, прежде всего грамоте. Я выучил все, что мог, все, что было нужно, чтобы подняться. Вырваться из бедности, не быть тем, кем распоряжаются. Я познал все это. Когда у меня завелись деньги, я нанял учителей, чтобы освоить счет, письмо, аргументацию и построение. Каждый шаг вел к большему и большему. Понимаешь, Ксантипп? Я слушал ораторов в собрании. Наблюдал и учился. Я готовил себя, готовил тело и разум. Я стал знатоком и продавал свои советы и свои умения другим. Я писал речи для стратегов и архонтов, выступающих в собрании, – и мы выигрывали наши дела. Мы изменяли законы. По-моему, я почти не спал с двенадцати до тридцати лет.

– Она еще жива, твоя мать? – спросил Ксантипп.

Но ответа не последовало. Он открыл глаза и увидел, что Фемистокл лежит, положив голову на фигурную подставку, и седой раб крутит его бедра в суставах. Зрелище это было не самое приятное, да и ощущения – Ксантипп знал по себе – тоже.

– Она умерла несколько лет назад. А годом позже собрание избрало меня архонтом-эпонимом. Ты можешь в это поверить? Она так и не узнала. Не узнала, что есть год, названный в честь ее сына, и что все Афины называли его годом Фемистокла. Тогда не случилось ни землетрясения, которое отняло бы у меня эту честь, ни великого наводнения, ни битвы.

Горестные воспоминания сдавили ему горло, и он добавил слегка изменившимся голосом:

– Жаль, что она этого не застала.

Слезы выступили у него на глазах.

Ксантипп промолчал, не понимая, почему Фемистокл делится с ним личными переживаниями. Он поймал себя на том, что очарован, но в то же время как-то уязвлен, как будто обязан теперь защищать свою собственную, более легкую юность и детство. Конечно, они шли разными путями, но в этот день оба были здесь, в Афинах, их растирали после пробежки, они пили одно и то же вино. Так важно ли, кто прошел какой путь, чтобы оказаться здесь?

– Она бы гордилась тобой.

– Да. Поэтому, когда я слышу, как Аристид говорит, что быть архонтом-эпонимом для него ничего не значит, что все это форма тщеславия, я думаю… Я думаю, что, возможно, он человек, которому все давалось легко. Знает ли он, как живут в Афинах простые люди?

– Любому из нас трудно понять чужую жизнь, – сказал Ксантипп. – Я вижу тебя – и я выслушал тебя. Я знаю, что ты человек влиятельный и властный. Я видел это на Марафоне, видел, как ты разговаривал с людьми.

Фемистокл казался удивленным. Наверное, он считал, что они с Ксантиппом слишком разные, чтобы понимать друг друга.

– Я вижу в Аристиде спокойное достоинство, – продолжил Ксантипп.

– Высокомерие, – пробормотал Фемистокл, откидываясь на спину.

Ксантипп надеялся, что реплика не относится к нему, хотя Фемистокл был достаточно хитер и мог оскорбить обоих одним словом.

– Вовсе нет. Воздержание и дисциплина – вот его добродетели. Люди это видят. Он прекрасный вождь для нашего города.

– Больше похож на спартанца, чем на афинянина, – сказал Фемистокл, снова формулируя реплику так, чтобы Ксантипп не понял, кого он имеет в виду – его или Аристида.

– Добродетели есть у обоих! – огрызнулся Ксантипп и услышал, как Фемистокл сел, чтобы ответить.

– О, я знаю, – сказал тот. – Хотя мне никогда не нравилась их самоуверенность. И в Спарте, и в Афинах есть люди, которые считают, что принадлежат к особой, лучшей породе, что в их жилах течет лучшая кровь. Меня это приводит в ярость. Они называют его Аристидом Справедливым за его порядочность и благопристойность. Но он никогда не знал страха и не голодал. Может ли такой человек возглавить этот город?

– Он голодает каждый день! – возразил Ксантипп. – Он носит рваную одежду и залатанные сандалии и отказывается от всех атрибутов богатства. Я видел, как он готовил еду из чешуи и рыбьих потрохов, которые рыбаки оставляют в доках. Ты сам сказал, что он не использует чистое масло для растирания, только остатки.

– И все же у него такие же поместья и земли, как у тебя. Он презирает богатство, но этого богатства у него больше, чем у любого из тысячи его собратьев. Ходить в лохмотьях? Это и есть колоссальное высокомерие. Меня это раздражает.

– Неужели ты так отличаешься от других? – услышал Ксантипп свой собственный голос.

Это уже походило на оскорбление, и он пожалел о сказанном.

Фемистокл, однако, ответил довольно спокойно:

– Я не хуже Аристида знаю, что ценно, а что нет. Но я из народа Афин. Когда я помогал составлять обращения и писал обоснования, я никогда не отказывал в своих услугах человеку, который не мог мне заплатить. Я брал большие деньги у архонтов ареопага, когда они хотели получить завещание или оспорить решение собрания или суда. Но если человек приходил ко мне из страха перед своим хозяином или потому, что на рассвете его могли сделать рабом за долги, я работал всю ночь и ничего за это не просил. Я никогда не забывал, что такое бедность. А вот Аристид насмехается над моей любовью к вину, еде и прочим приятным вещам.

Он фыркнул, как пес, в нос которому попала вода.

– Я поднялся с самого низа! Разве это не достижение? Афиняне это знают. Когда они смотрят на меня, они видят самих себя. Когда собрание обсуждает строительство нового храма, они призывают мастеров-строителей и слушают, что те говорят о расходах, о расчетах и материалах с их точки зрения. Когда же обсуждается управление городом, высказаться может любой человек. Тот же самый мастер-строитель может встать рядом с архонтами, и его услышат. Меня слушают, потому что научились ценить мои советы. Разве это не замечательно? Разве смог бы я, с моим происхождением, подняться так высоко в Спарте, в Фивах или Коринфе? Ответ тебе ясен. Однако здесь меня знают. Вот почему меня сделали архонтом-эпонимом, первым из моих сверстников. И даже таким людям, как Аристид, пришлось ждать три года, чтобы удостоиться чести, которую я заслужил раньше.

В голосе Фемистокла звучала горечь. Ксантипп видел это и слышал. Горечь, боль и неуверенность. Удивительно, как глубоко это чувство сидело в нем, даже когда юмор и веселость затмевали, казалось, все прочее. Этот человек знал себя и поэтому мог смеяться над своими слабостями и никогда не бывал застигнут ими врасплох. Возможно, поэтому он и был опасен. Ксантипп еще не разобрался до конца.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru