Константин Гурьев
Тайна тибетских свитков
3. Питер. 1 января
Хозяин квартиры, Леонид Иович Ветров, выглядел скромно: клетчатая рубашка, знавшая лучшие времена, жилет, подбитый кроликом. Скромной была и квартира, состоявшая, казалось, из одних книжных шкафов и стеллажей. Встретив гостей в прихожей, хозяин сразу же пригласил их в кабинет и попросил Юленьку, милую девушку, сразу же поспешившую на его зов, приготовить кофе, предложил гостям курить и сам тотчас перекусил «беломорину», глубоко и с видимым удовольствием затянувшись едким дымом, после чего попросил Корсакова раскрыть причины его интереса.
– Интерес простой, можно сказать, случайный, но вызывает все больший интерес, – ответил Корсаков. – Мой молодой коллега заинтересовался публикацией, которая появилась в питерской газете, выйти на контакт с которой из Москвы он не смог. Узнал, что еду в Питер, попросил помочь. Глеб нашел автора статьи, но она от ответов уворачивалась и вообще ничего конкретного не сказала, но назвала одно имя, которое вам известно…
– Вы про Зацепина говорите? – перебил Ветров, посмотрев, для убедительности, на Маслова.
Потом он положил папиросу в пепельницу и сказал:
– Савва Никифорович – фигура интересная. Можно сказать – заметная, а можно сказать – лезущая в глаза, постоянно демонстрирующая свою значимость.
– Простите? – перебил Корсаков.
На лице Маслова, который совсем недавно предупредил, что перебивать Ветрова нельзя, застыл ужас, но тот ответил вполне спокойно:
– Как вам сказать… Вы пришли, чтобы поговорить с человеком, который, по вашей информации, хорошо знал Савву, потому я и хочу сразу, как говорится, расставить акценты, потому и уточняю. Интересы у него были самые разносторонние, и он многих мог удивить своими знаниями, но люди, компетентные в какой-то определенной сфере и беседовавшие с ним именно об этом, чаще говорили о его верхоглядстве, чем о знании предмета, о котором он высказывался…
– Но я слышал, что он был весьма популярен не только у нас в стране… – снова перебил Корсаков.
– Так ведь людей, готовых верить первому встречному, много не только у нас, – усмехнулся Ветров. – Впрочем, спорить о Зацепине с человеком, который его никогда не видел, я не стану, давайте лучше о чем-то конкретном. Что, связанное с Зацепиным, вас интересует в первую очередь? – Он неспешно оглядел обоих гостей, потом, не скрывая усмешки, спросил: – Вы тоже историей спецслужб занялись, что ли?
– Почему вы так решили? – удивился Маслов.
А Корсаков подумал, что Ветров, видимо, успел навести о нем хоть какие-то справки и знал о его предыдущих поисках.
– Не решил, а предположил, – снял его подозрения хозяин квартиры, – потому что чаще всего эти самые тибетские свитки мелькают во всех этих историях о кровожадных революционерах, которые вели «беспощадную борьбу».
– Честно говоря, – сказал Корсаков, – про эти свитки я впервые услышал пару часов назад, так что концепцию поиска еще не выстроил, а к вам и обратился за консультацией.
– Ну и правильно, – согласился Ветров. – Свитки – тема вкусная, можно даже сказать, сочная, но до нее всерьез никто еще не смог дотянуться, поэтому и я могу только высказать версию, не более, – и неожиданно попросил: – Вы могли бы показать мне статейку, с которой все началось?
Корсаков достал из кармана куртки и протянул Ветрову ту самую статью.
Он развернул листки, пронесся по ним взглядом, посмотрел на собеседников и громко попросил:
– Юленька, милая, приготовь гостям к кофе еще и по паре бутербродов! – и пояснил: – Мне подумать надо, а вы перекусите тем временем.
Минут пятнадцать он читал, перекладывал листки, несколько раз подходил к стеллажам, что-то оттуда брал и возвращал обратно, потом сказал:
– Поскольку вы одновременно вели речь и о свитках, и о Зацепине, то и ответ мой будет таким, чтобы увязывать эти два обстоятельства. Это – первое. Второе. Чтобы ответ мой был более-менее полным, так сказать, подталкивающим к продолжению, включу в него и факты, и слухи, которыми полон Питер, а уж как этим пользоваться – сами решайте.
Закурив, продолжил:
– Савва в первый раз обратился ко мне с вопросами о тибетских свитках еще в девяностые, правда, поначалу он о них заговорил вроде бы просто так, мимоходом, но интерес был очевиден. Да и я, честно сказать, тоже хотел извлечь пользу из нашего общения, потому что такие свитки в некоторых библиотеках хранились еще с девятнадцатого века, особенно в библиотеках частных, и мне часто приходилось по их поводу давать советы, консультировать. Стал я Зацепину об этом рассказывать, а он сразу перебивает и обозначает свой интерес уже веком двадцатым. Правда, на мой вопрос о причинах такого интереса поначалу отвечать не хотел. Ну и я не стал усердствовать, сказал, что с темой сталкивался редко, поэтому надо покопаться в литературе. Он согласился, а через несколько дней снова приходит и уже спрашивает, как понять, настоящая это рукопись или подделка?
Ветров улыбнулся:
– В общем, признался наш Савва, что какой-то знакомый рассказал ему, будто советская власть собрала в азиатских странах огромное количество рукописей, возраст которых измеряется веками, а то и тысячелетиями, и изложены в этих рукописях все тайны мира, включая и тайны власти, тайны управления. И свитков таких якобы – тысячи, но среди них очень много копий, а то и вовсе подделок, которые изготавливали для продажи мошенники. Вот, мол, и надо провести экспертизу этих рукописей. Спрашиваю Савву: ты меня приглашаешь экспертизу провести? Он аж побледнел, залепетал, мол, ты же сам сказал, что в этом не разбираешься, как же я тебя рекомендовать могу? Ну в тот раз мы, таким образом, обсуждение темы и завершили.
– А возобновили вскоре? – сразу же спросил Маслов.
Ветров снова улыбнулся:
– Не так чтобы вскоре, но до нашей с ним новой встречи я заинтересовался этими самыми свитками всерьез, хотя поначалу и хотел только так, что называется, просмотреть по диагонали. Начал и втянулся…
– Так интересно? – спросил Корсаков.
– Скорее дело в том, что эти свитки – совершенно особая тема, в которой переплетаются известные факты и недоказуемые дополнения, порождающие совершенно неожиданные трактовки. Об этом можно говорить бесконечно долго, но я ограничусь тем, что считаю самым важным.
Он взял крохотную паузу и продолжил:
– Да и потом… Двадцатые – тридцатые годы… время совершенно необычное, и сравнения его с бурей или штормом вполне уместны! Все менялось молниеносно, но в то же время не отменяло того, что формировалось веками. Ни революция, ни Гражданская война не отменили, да и не могли отменить давнюю борьбу по поводу территорий Центральной Азии, которую вели между собой Россия и Англия. И хоть новые власти России говорили о равенстве, братстве и миролюбии, но позволять Англии хозяйничать на своих границах не намеревались. Ведь если вспомнить историю, то в первую очередь нормальные отношения с соседними странами были установлены как раз в Азии.
Ветров повертелся на стуле, устраиваясь удобнее.
– Разного рода легенд, слухов и выдумок на эти темы – океаны! Многие вы наверняка слышали, правда, в последние лет тридцать их число стало сокращаться…
– Сокращаться? – вмешался Маслов.
– Да, да, сокращаться, – кивнул Ветров. – Вот, например, совершенно спокойно говорили о том, что семья Рерихов оказалась в Индии, выполняя прямое поручение товарища Сталина! В советское время это было поводом для гордости, а в постсоветское? Понимаете, да? Так вот, мне больше довелось услышать разного рода версий из сферы разведки и секретной дипломатической деятельности. Правда, есть еще одна сфера, но о ней – позже. Итак, с двадцатых годов то, что мы сейчас называем тибетскими рукописями, поступали в Советскую Россию по каналам НКВД, но каналы эти были разными. Принято считать, что каналы эти курировали, сражаясь друг с другом, Яков Блюмкин и Глеб Бокий…
– Глеб? Бокий – Глеб? – перебил Глеб Маслов.
Ветров посмотрел на него, видимо, не сразу поняв суть вопроса, потом улыбнулся и пожал плечами:
– Ну вот, такое популярное имя – Глеб. В семнадцатом году сразу Бокий выбрал ленинское крыло в дни революции и довольно быстро в нем выделился своим поведением и заслужил доверие Ленина. Ну а Блюмкин, как вы знаете, выступал против линии большевиков и даже участвовал в левоэсеровском мятеже шестого июля восемнадцатого года. И не просто участвовал, а своей рукой убил германского посла Мирбаха, чуть не возобновив германское наступление! Ну и кому будет больше доверия?
– Хорошо, – согласился Маслов, – с Лениным, с большевиками, с доверием все ясно, но откуда у Бокия, как вы говорите, такое превосходство в Азии-то? Там ведь навытяжку перед Лениным, перед большевиками не тянулись! А Бокий, если верить пересказам, всех опережает.
– Хороший вопрос, – согласился Ветров. – Но ответ на него у меня есть. Может быть, вас он не вполне устроит, но ответ есть. Дело в том, что уже в конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, когда до революции еще было далеко, в России, особенно в Петербурге, становилась модной всякая мистика, включая то, что связано с Востоком вообще и с Тибетом в частности. Сюда буквально валом валили всякие «целители», «шаманы», «монахи» и «странники». Они наводнили Россию, предлагая разные снадобья, амулеты, заклинания и все такое, что приносит деньги и уважение. Постепенно эти люди стали приобретать некоторое влияние, которое не всегда было публичным. А у Бокия был старший брат Бокий Борис Иванович, профессор Горного института. Он был связан с социал-демократами, но не так открыто и прочно, как его младший брат, зато в ученых кругах имел большое число знакомых и приятелей. Среди его знакомцев числился известнейший по всему дореволюционному Петербургу Тумэн Цыбикжапов – «целитель» и соперник знаменитому в ту пору на весь Питер и всю, пожалуй, Россию Петру Бадмаеву. На самом-то деле имя у Бадмаева было бурятское – Жамсаран, но отчего-то он всюду представлялся Петром Александровичем. Бадмаев, доложу я вам, человек самого туманного значения. Многое, что о нем рассказывали в те времена, истине не соответствовало. До сих пор так и не понятно, как он сумел добиться такого положения в столице Российской империи. До революции к Бадмаеву на прием рвались все, а попадали немногие: только по рекомендации, платя большие деньги. Зато уж и помощь от него получали такую, что нигде больше не сыскать. Сам Бадмаев никакой рекламы себе не делал, зато пациенты разносили славу о нем повсюду! И опять-таки никакой таинственностью он сам себя вроде и не окружал. Напротив, всегда и всюду открыто заявлял, что использует методы лечения и рецепты, которые будто бы в Тибете понемногу знает всякий. Его же, Бадмаева, дескать, заслуга в том только, что он это все собрал, систематизировал и обратил на пользу людям. Ну и себе, конечно. Был он вхож в высшие сферы, даже родственники императора у него то ли лечились, то ли… что другое.
– Что «другое»? – насторожился Корсаков.
– Да разное говорили. Например, что «доктор» Бадмаев, диплома которого никто не видывал, среди разных трав и настоев держит и такие, которые вводят человека в некое состояние чудесной душевной легкости. Соблазнительно, конечно, считать, что это были какие-то наркотические вещества, но доказательств нет, а впечатления людей… Сами понимаете. Впрочем, я отвлекся. Так вот Бадмаев свои приемы и рецепты держал в секрете и всякой конкуренции боялся пуще огня! И, узнав о появлении в столице Российской империи своего земляка, этого самого Цыбикжапова, испугался. В чем там было дело – неизвестно, но только обратился Бадмаев прямо к министру внутренних дел. А министр в ту пору как раз очень нуждался в дружбе Бадмаева. Дело в том, что среди пациентов «доктора» был и «старец» Григорий Распутин. А министр, как верный слуга престола, прилагал все силы, чтобы Гришку из столицы убрать, потому как «истинно русские» считали: он царскую семью компрометирует. Ну и, кажется, министр с Бадмаевым договорились: министр «убирает» из Питера Цыбикжапова, а Бадмаев что-то такое делает с Распутиным, от чего тот становится не опасен, понимаете? Ну, между собой они-то договорились, а дело все равно не вышло: не смогли этого самого Цыбикжапова найти и выслать. Сказывали, будто помогали ему многие люди, но пуще других большевики. Уж непонятно почему. И оказался, дескать, этот самый Цыбикжапов с тех пор крепко связан с красными. Так что, возможно, это знакомство сыграло свою роль в том, как успешно работал Бокий в Азии. Но и карьера Бокия в России тоже, возможно, была связана с Цыбикжаповым, потому что его имя упоминали в свое время, говоря о том, что февральские события семнадцатого года проходили и под воздействием каких-то таинственных ритуалов, заклинаний и всего такого…
– Бокий в партии большевиков играл какую-то особую роль? – спросил Корсаков.
– Формально – нет, но Бокий был руководителем совершенно особого отдела ВЧК, который подчинялся непосредственно Ленину, – ответил Ветров, – и сотрудничество с «тибетцами», возможно, велось для того, чтобы успешнее развивалась мировая революция. И уже после этого в силу своих полномочий Бокий получил возможность беспрепятственного доступа ко всем местам, где могло бы быть обнаружено хоть что-то, имеющее отношение к тайнам Тибета. Видимо, Бокий, собрав всех, кто хоть что-то в этом понимал, проворно составил такой план, который сделал его незаменимой фигурой! Фигурой, которую нельзя исключить ни при каких условиях, понимаете? Собственно, так и получилось. Его убрали только в тридцать седьмом, но – сразу!
Ветров снова закурил, помолчал, размышляя о чем-то. А может, и не размышлял, а просто молчал.
– Во всяком случае, насколько известно мне, вопрос о «тибетцах» и экспедициях во время допросов ему ни разу не задали. Да его, собственно, и не допрашивали. Глеба очень боялись. Наверное, арестованного Бокия боялись даже больше, чем Бокия на свободе и во главе НКВД.
– Почему? – удивился Корсаков.
– Потому что всех пугала его «Черная книга», о которой уже тогда ходили легенды!
– Что это за «Черная книга»?
– Повторяю, была она чем-то вроде легенды, хотя… Составлял ее будто бы товарищ Бокий по указанию лично товарища Ленина. Глеб Иванович фиксировал собственноручно там все, что могло бы пригодиться в борьбе за власть. Слова, фразы, оценки, неосторожно оброненные не в том месте, не в том окружении. Ведь иная фраза, вовремя переданная, страшнее тюрьмы или лагеря. И будто бы Глеб собрал такие досье, что всякого мог от политической жизни отставить. Говорили даже, кое-кого ему и удалось отстранить. Так что Бокия стали побаиваться, раз он самому Ленину докладывает о разных «нарушениях». Ну а Бокий сумел выстроить такую систему сдержек и противовесов, что тронуть его казалось немыслимым. Каждый старался его поддерживать, чтобы эта книга была только у Бокия и никому другому достаться не могла. А с другой стороны, ясно: любой хотел бы эту книгу заполучить в полное свое распоряжение и с ее помощью взять в руки всю полноту власти. Ленин, как известно, вскоре после Гражданской войны заболел и от всех дел отошел, а Глеб Иванович остался и работу эту продолжал. О том, какие сведения содержатся в книге, никто толком не знал. Все боялись, что эта книга появится на свет божий. Тут ведь главным было то, кто и как ее прочитает. Вспомните скандалы эпохи перестройки, когда обнародование каких-нибудь документов тридцатых годов откликалось грандиозными последствиями! Так это – спустя десятилетия! А если бы тогда, в конце тридцатых, началась новая война всех против всех? Никто бы и не поручился, что все эти НКВД или Рабоче-крестьянская Красная армия останутся едины и поддержат Сталина. Короче говоря, «Черной книги» боялись все, поэтому, видимо, и скорейший расстрел Бокия всех устраивал, ну а тибетские его дела были совершенно неактуальны. Вот так!
Ветров не спеша вытащил новую папиросу, размял ее, закурил.
– Вот и получалось, что, с одной стороны, тибетские рукописи собирал Бокий – враг народа, с другой – Блюмкин, троцкист, значит, тоже враг народа. Но, когда с ними обоими вопрос был решен, выяснилось, что этих самых свитков и след пропал.
– И найти их было невозможно? – спросил Корсаков.
– Перед тем как искать, надо бы точно знать, а были ли они хоть когда-нибудь собраны все вместе, – заметил Ветров.
– Вы о чем?
– У Бокия и Блюмкина подходы в отыскании рукописей резко различались. Люди Бокия отыскивали и отбирали те из них, на которые их, так сказать, ориентировали. Не забывайте о Цыбикжапове! Людям Бокия называли возможное местонахождение, описывали примерный внешний вид, ну и иную, так сказать, атрибутику. Чтобы человек мог, найдя свиток, точно знать, тот это или не тот. Забирать или не надо. А люди Блюмкина собирали все подряд, без разбору.
– И что?
– Рукопись рукописи рознь. И свои секреты монахи держали в тайне даже от собратьев низшего уровня, не говоря уже о чужестранцах вроде тех, кого туда посылали чекисты. Значит, не все бумаги могли содержать важную информацию, понимаете? Кроме того, нет никакой уверенности, что в самом учении, изложенном в этих манускриптах, не было противоречий. И наконец, рукописи надо было прочесть, то есть расшифровать, перевести с тибетского на русский, и понять специфические термины и понятия. Значит, скорее всего, и рукописи, и, что важнее, переводы вообще могли находиться у самых разных людей.
– Их приходилось разыскивать как бы заново?
– Пришлось бы. Именно в сослагательном наклонении. Во всяком случае, достоверной информации о том, что такие поиски велись, у меня нет.
– Ну а тому, кто захотел бы этим заняться сегодня, что бы вы посоветовали? – подал голос и Маслов, молчавший до того.
– Посоветовал поискать бы, как говорится, «широкой сетью», но в первую очередь в Ярославле.
– Почему именно там? – спросил Корсаков, сделав все, чтобы не проявилось охватившее его волнение. Уж он-то прекрасно помнил, какие тайны можно открыть в Ярославле и сколько жизней может быть потеряно за время поисков[1].
– В Ярославле исчезли следы того самого Цыбикжапова, о котором я рассказывал. Исчезли как-то странно. Говорили, будто и его, и его «тибетцев» ликвидировали по заданию Бокия, но за это я уже поручиться никак не могу. Между прочим – если уж мы все о слухах да о сплетнях, – то ли Цыбикжапов, то ли «тибетцы» каким-то образом были связаны с убийством Кирова.
– Кирова?
– Да-да, именно. Да вы и сами слышали, как там много непонятного и необъяснимого.
Корсаков не знал, что и сказать, а тут еще влез Маслов:
– Вы сказали, Леонид Иович, что пациенты Бадмаева употребляли наркотики…
– Нет, – перебил Ветров. – Такого я не говорил. Я повторял слухи. А утверждать на самом деле – увольте. Меня потом его потомки и последователи по судам затаскают.
– Хорошо, принимаем уточнение. Так вот, скажите, а не могло ли это быть какое-то воздействие иного типа?
– Это еще какого? – удивился Ветров.
– Что-то вроде гипноза, например.
– Хм… Ну, исключать, наверное, нельзя. Может, и такое он практиковал. Это ведь все тогда модно было.
– И последнее, – пообещал Корсаков. – Вы сказали, что документы могут оказаться у самых разных людей. А какая-нибудь связующая нить есть? Как бы можно их объединить?
– Объединяющая идея? Вряд ли, вряд ли…
Ветров потянулся к папиросе и недовольно заворчал:
– Вечно она не следит. Глеб, голубчик, позовите-ка эту бандитку.
Маслов поднялся, пересек комнату и выглянул за дверь.
За эти секунды Ветров успел произнести фамилию и номер телефона.
Вернувшийся Маслов внимательно посмотрел на обоих, но не сказал ни слова, а Ветров запричитал:
– Ну, задержал я вас, молодые люди! Вы уж меня, старика, извините. Нечасто интересные собеседники-то встречаются.
В прихожей, прощаясь, он задержал руку Корсакова, посмотрел на Маслова:
– Вы-то меня и так найдете, а для вас – вот.
И он протянул Корсакову небольшой кусочек плотной бумаги, который при наличии фантазии можно было бы называть визитной карточкой.
На том и расстались.
4. Питер. 1 января
Телефон зазвонил в кабинете в половине шестого вечера.
Весь вид кабинета показывал и заверял, что бывать тут могут только очень серьезные люди. И хотя порой движимые карьерой некоторые из них тут не задерживаются надолго, серьезности кабинета это не нарушает.
Прозвучали три телефонных звонка, прежде чем нынешний хозяин кабинета поднял трубку, сказал «Алло» и услышал в ответ:
– Алло, это я.
Хозяин кабинета выдержал небольшую паузу и сказал:
– Да, я понял, кто это. Что случилось?
Ответ звучал немного встревоженно:
– Помните, я называл Ветрова?
– Этого «неприкасаемого»? – ответил хозяин кабинета. – Помню, и что?
Собеседник помолчал, видимо еще раз оценивая то, что намерен сказать, но все-таки сказал:
– Надо его потрошить всерьез. Он темнит.
Хозяин кабинета, выслушав, помолчал, потом напомнил:
– Вы же сами говорили, что…
Звонящий ответил с досадой:
– Говорил, говорил, что теперь поминать? Все мы много чего говорили, а практика эти слова отменяла. В общем, чем скорее, тем лучше.
Хозяин кабинета не возражал, скорее, просил уточнить:
– Думаете, заговорит?
Собеседник ответил после небольшой паузы:
– Не уверен.
– Тогда какой смысл? – настаивал хозяин кабинета.
Но собеседник не склонен был менять свою позицию:
– Зачем мне вас пугать? У него сегодня был этот… Помните, летом влез по следам «заговора Ягоды»? Тот, который Решетникову морду набил… – Он невольно всхохотнул.
Голос хозяина кабинета после паузы звучал тревожно:
– Корсаков?!
– Да! Корсаков!
– Ему-то там чего надо? – недоумевал хозяин кабинета.
– Сами не догадываетесь?
– Нашел источник?
– Еще какой! Такое впечатление, что он даже адреса и пароли знает…
И все-таки в голосе хозяина кабинета сохранялось сомнение.
– Достоверная информация?
– У меня там свой человек есть. – Собеседник отвечал тоном, в котором не звучало и нотки сомнения. – Информация точная и в проверке не нуждается.
– Ну, и вы уверены, что надо… решать? – уточнил хозяин кабинета. – А если…
– А если не с нами, то ни с кем.
– Так серьезно?
– Не то слово, поверьте! Если они от него узнают что-либо, то мы их уже никак не опередим.
– Ну, это мы еще посмотрим, – ответил хозяин кабинета, но вся бодрость его выражалась только в интонациях.
Собеседник молчал несколько секунд, потом сказал голосом ровным, уверенным, в чем-то даже обреченным:
– Если они успеют раньше, то у нас будет так много свободного времени, что мы с ума сойдем. Правда, в это время делать мы все будем только с разрешения конвоя. И это в лучшем случае! Вы меня поняли?
– А вы меня не пугайте, – пытался сохранять лицо хозяин кабинета.
– Не говорите глупостей… Я слишком умен, чтобы пугать… Вы меня поняли. Действуйте!
