Константин Малофеев
Империя. Настоящее и будущее. Книга 3

Полная версия

Брежнев

Мотором заговора против Хрущева была так называемая группа комсомольцев, молодое поколение партийных функционеров, выдвинутых еще Сталиным. Их лидером являлся Александр Шелепин, занимавший при Хрущеве должность руководителя Комитета госбезопасности, а с 1962 года возглавивший еще более влиятельный Комитет партийно-государственного контроля ЦК КПСС. Программа «комсомольцев» состояла в политической реабилитации Сталина, примирении с Китаем и воссоздании мировой социалистической системы, противостоящей капиталистической. Они делали ставку на героический советский патриотизм, связанный с памятью о Великой Отечественной войне. У части «шелепинцев» советский патриотизм сочетался с русским, что выражалось в покровительстве так называемой русской партии – неформальному национальному движению в рядах советской интеллигенции.

Леонид Ильич Брежнев (1964–1982)

Однако для осуществления переворота аппаратного веса у «комсомольцев» было недостаточно. В этих условиях они сумели заручиться поддержкой со стороны «старших товарищей» в лице Леонида Брежнева, несколько лет бывшего формальным главой СССР, многолетнего капитана советской экономики Алексея Косыгина (последнего выжившего члена ждановской группировки) и главного идеолога КПСС, после смерти Куусинена, Михаила Суслова. Эти трое представляли то поколение руководителей, которое, по мысли Сталина, должно было прийти ему на смену, однако их восхождение к власти было прервано переворотами Берии и Хрущева.

Брежнев рассматривался «комсомольцами» как временная фигура, которую должен был сменить Шелепин. Однако опытный партаппаратчик Брежнев гораздо более устраивал партийную номенклатуру, чем беспокойный контролер Шелепин. Мобилизационный проект последнего был отвергнут, а опасный для чиновников госконтроль упразднен. Свернут был и курс на ресталинизацию и примирение с Китаем. К 1967 году шелепинская группа потерпела политическое поражение и была оттеснена на третьестепенные позиции.

Советская власть приобрела форму олигархии, во главе которой стояли генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, председатель Совета министров Алексей Косыгин и формальный глава государства Председатель Президиума Верховного Совета Николай Подгорный (в 1977 году Брежнев занял и этот пост). Большим весом также обладали ставший серым кардиналом Михаил Суслов, министр иностранных дел Андрей Громыко, министр обороны маршал Андрей Гречко (в 1976 году его сменил глава советского ВПК Дмитрий Устинов) и председатель КГБ Юрий Андропов. Это был золотой век партноменклатуры, представители которой наслаждались абсолютной полнотой власти. Вертикальная мобильность сменилась горизонтальной, в чем, по мнению историка А. Фурсова, и заключалась сущность застоя: чиновников перемещали с должности на должность, но редко кого лишали номенклатурного статуса, а тем более подвергали более серьезным репрессиям.

Михаил Андреевич Суслов (1902–1982)

Брежнев и Косыгин образовали правящий тандем, лидерство и вся реальная власть в котором постепенно перетекали в руки Брежнева. Оба советских лидера были совершенно согласны в том, что приоритетная задача советской экономики состоит в неуклонном повышении уровня жизни граждан. В этом они были наследниками послевоенных идей Жданова и Вознесенского. Из принудительно эксплуатируемого режимом «строителя социализма» советский человек должен был стать его выгодополучателем. «Общее благо создается счастьем каждого»⁷⁸, – именно такую фразу писателя Альбера Камю однажды выписал генсек в свою записную книжку. В то время как шелепинцы предлагали развивать СССР через мобилизацию и конфронтацию с Западом, Брежнев и Косыгин, несмотря на взаимное соперничество, делали ставку на улучшение жизни советских людей через экономическую и политическую интеграцию с Западом на почетных условиях.

Мировоззрение Брежнева было весьма специфичным, и не случайно некоторые авторы оценивают его как фактически криптомонархическое. «Ты это о чем, Яша? Какой…, коммунизм? Царя убили, церкви повзрывали, нужно же было народу за какую-то идею зацепиться»⁷⁹, – такие слова приписывает Брежневу его племянница. Со ссылкой на канцлера ФРГ Вилли Брандта фигурируют два антисоветских анекдота, якобы рассказанных ему советским руководителем. Первый анекдот такой: на одной из встреч с трудящимися Брежнев докладывал об улучшении их благосостояния, тогда какая-то женщина встала и задала ему вопрос: «Товарищ генеральный секретарь… Я правильно поняла – вы пытались нас убедить, что скоро все будет почти так же хорошо, как при царе?!» В другом анекдоте речь идет о том, как генсек в загробном мире дает отчет императору Николаю II, что и вовне, и внутри страны обстановка теперь не хуже, чем при царях, а водка вместо 38–40 градусов. «Слушай, Лень, и стоило из-за двух градусов делать революцию?» – спрашивает император.

Характерно в этом отношении и поведение одного из самых близких к Брежневу людей – министра внутренних дел Николая Щелокова, который создал суперминистерство, сумевшее покончить с начавшимся при Хрущеве разгулом бандитизма. Щелоков не только защищал, как мог, Александра Солженицына, но и помогал ему с работой над романом «Август Четырнадцатого». Когда писатель Гелий Рябов обратился к нему со словами: «Мы как русские люди должны выполнить свой долг и найти тело царя»⁸⁰, министр приказал начальнику Свердловского УВД оказать полное содействие.

Одним из первых шагов брежневской политики было прекращение антицерковных гонений. Государство стало относиться к Церкви корректнее, хотя и не так тепло, как это было сразу после окончания войны. Закрытые при Хрущеве храмы вновь не открылись, но антирелигиозная истерия была приглушена. Православие начало рассматриваться как часть древнерусской культуры и художественного наследия русского народа.

Эти изменения стали возможны после резкого идеологического поворота 1965 года от хрущевского культурного нигилизма к политике сохранения и изучения национального исторического наследия. В октябре 1965 года появляется воззвание «Берегите святыню нашу!» за подписями скульптора Коненкова, художника Корина и писателя Леонова: «В последние годы довольно усердно производится разгром памятников нашей национальной старины… Потомки никогда не простят уничтожения памятников русской национальной культуры… Из души, из сердца каждого русского человека исходит требование: „Остановитесь! Берегите нашу святыню!”»⁸¹. Инициатором и автором этого воззвания был Валерий Ганичев, один из лидеров неформальной «русской партии», руководивший издательскими проектами комсомола.

Сам Юрий Гагарин в 1965 году на пленуме ЦК ВЛКСМ не только поддержал восстановление Триумфальной арки в Москве, но и высказал осуждение по поводу сноса храма Христа Спасителя: «Был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Неужели название этого памятника затмило его патриотическую сущность? Я бы мог продолжать перечень жертв варварского отношения к памятникам прошлого»⁸².

Также в 1965 году было учреждено Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК), превратившееся в легальный центр русского патриотического движения. Его рупором становится журнал «Молодая Гвардия». После разгрома редакции издания за слишком явные призывы восстановить связь с исторической Россией, доходившие порой до апологии славянофилов и Столыпина, эстафету принял журнал «Наш современник».

Эстетическим вождем движения был художник Илья Глазунов, вернувший образы Древней Руси в сознание советских людей и четко переориентировавший своих соратников по «русской партии» с неосталинизма на монархический идеал и наследие Белого движения. Крупными фигурами в «русской партии» были издатели и журналисты Сергей Семанов и Станислав Куняев, писатели Владимир Солоухин, Владимир Чивилихин, Валентин Распутин и Василий Белов, критик Вадим Кожинов.

Значительное влияние на русский дискурс тех лет оказал Александр Солженицын, который в своей критике советского строя перешел границы не только официально разрешенного, но и терпимого от диссидентов инакомыслия, поставив под удар как фигуру Ленина, так и саму легитимность октябрьского переворота. Более того, он пошел дальше и отверг февральский переворот, осудив свержение монархии. Его ближайший соратник Игорь Шафаревич вернул в идеологический оборот понятие русофобии и вскрыл сущность этого явления, напрямую обусловленного ненавистью Ханаана к Империи.

Тесно связано с русским движением было и поколение писателей-деревенщиков. Разгром русской деревни советской колективизацией и урбанизацией был воспринят этими писателями, коренными крестьянами, как уничтожение исконного русского мира. Уже упомянутые Валентин Распутин и Василий Белов, Василий Шукшин, Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Владимир Крупин, Сергей Залыгин, Борис Можаев и другие сохранили в своих книгах образ русских людей, теряющихся и исчезающих в советских панельных городах. Благодаря их творчеству в СССР фактически восстановились традиции русского славянофильства. При этом, имея доступ к государственным механизмам культурной пропаганды, «русская партия» сумела реабилитировать в глазах советского общества практически всю историю Московского Царства и Российской Империи, за исключением фигуры царя-мученика Николая II, добрая память о котором представляла для наследников большевиков особую опасность. Его реабилитация означала бы конец легитимности самой советской власти, порожденной революцией 1917 года.

В сталинский период возвращение к имперской идеологии и традициям шло преимущественно сверху. Ряд представителей высших партийных кругов негласно ориентировались на те силы в русском обществе, которые в определенной степени сохранили преданность дореволюционному прошлому. В брежневские времена реакция на разгул Ханаана, имевший место при Хрущеве, была прежде всего низовой и исходила от тех слоев выросшей уже в советские годы интеллигенции, которая стремилась восстановить связь с историческим прошлым Российской Империи, своими православными корнями, наследием Святой Руси. Поэтому деятельность «русской партии» была лишь вершиной айсберга, видимым проявлением массового поворота русских людей к возрождению подлинного патриотического самосознания и национальной идентичности. Власть практически не препятствовала этому движению, но и не интегрировала его в официальную идеологию.

Однако деятельность «русской партии» чрезвычайно раздражала шефа КГБ Юрия Андропова. Став в начале 1980-х годов фактически вторым человеком в государстве, он обрушил на нее страшные гонения. Ученик коминтерновца Куусинена, Андропов выдвинулся благодаря участию в репрессиях против русских кадров в рамках «Ленинградского дела». Лидер «либерально-западнической» группы в аппарате ЦК, он понадобился Брежневу для того, чтобы уравновесить влияние шелепинцев, а затем и вовсе устранить его. Андроповское КГБ превратилось в инструмент продвижения либерально-глобалистской повестки как во внешней, так и во внутренней политике СССР. Некоторую оппозицию ему на внешнеполитической арене составляло ГРУ Минобороны, а внутри страны – МВД во главе со Щелоковым.

Сам Брежнев относился к патриотам нейтрально, уважал их и старался не ссориться с ними. Когда в 1972 году видный либерально-коммунистический аппаратчик Александр Яковлев обрушился на «русскую партию» с обвинительной статьей «Против антиисторизма», генсек распорядился отстранить его от работы в партаппарате, бросив такую фразу: «Он хочет поссорить нас с интеллигенцией»⁸³. Яковлев был отправлен послом в Канаду, чтобы 13 лет спустя вновь всплыть в качестве идеолога горбачевской перестройки.

Что касается экономической политики Брежнева, то ее целью было строительство социального государства, по сути, аналогичного тому, которое в этот же период создавалось в странах Западной Европы и США, где Линдон Джонсон провозгласил проект «великого общества». Всеобщая пенсионная система, снижение пенсионного возраста, многочисленные пособия и льготы, полностью бесплатные медицина и образование – вот главные черты этой социально-экономической модели. От жесткой сверхэксплуатации собственных граждан Советское государство переходило к патернализму, символом чего стало возвращение субботы в качестве второго выходного дня. Одновременно продолжается начатая Хрущевым программа массового строительства жилья. Советское «потребительское общество» становится массовым, хотя советская промышленность лишь в ограниченной степени может удовлетворить его запросы.

Коммунистический догматизм не позволял Брежневу и Косыгину пойти на реальное восстановление частного сектора. Они не решались пересмотреть даже хрущевский запрет на деятельность артелей. Неисправленным оказался и ущерб, нанесенный приусадебным хозяйствам крестьян и рабочих. Вместо восстановления частного сектора Косыгин попытался перевести на капиталистические рельсы сектор государственный.

Алексей Николаевич Косыгин (1904–1980)

В 1965 году была проведена хозяйственная реформа Косыгина – Либермана (Евсей Либерман был профессором экономики из Харькова). В ходе преобразования ликвидировались совнархозы и восстанавливались министерства. Однако единицами хозяйственного планирования становились теперь не они, но отдельные предприятия. Таким образом, произошло очередное измельчение советской экономики: от государства-корпорации при Сталине через территориальные корпорации-совнархозы при Хрущеве до отдельных предприятий при Косыгине и Брежневе.

В соответствии с идеями экономиста Либермана серьезно ослаблялась система советского планирования, сокращалось количество отчетных плановых показателей (из них исключались, в частности, себестоимость и производительность труда). Ключевым плановым показателем становился объем реализованной продукции, а ключевым инструментом экономического управления – прибыль предприятия. Тем самым советское экономическое планирование официально переводилось в капиталистическую логику. Полученная прибыль должна была оставаться на самом предприятии в виде фонда материального поощрения. Таким образом, выход СССР из зоны коммунистического марксистского эксперимента и присоединение к глобальной экономике Ханаана были предрешены.

Заброшенная деревня, признанная ранее неперспективной

Советским заводам и фабрикам предлагалось работать так, как если бы в стране действовала рыночная система, хотя фактически сохранялись твердые цены на всю продукцию (заниженные – на продовольствие и сырье, завышенные – на технику), а система советской торговли своей гибкостью даже отдаленно не напоминала рыночную. Результатом реформы стал краткосрочный рост производства и прибыли на предприятиях. Советские директора переориентировались на прибыль для себя и своих работников, постепенно превращаясь в капиталистов. Однако культ прибыли привел к лишним деньгам на потребительском рынке, а они, в свою очередь, вызвали скрытую инфляцию и вымывание дешевых товаров.

В конце 1960-х годов советская экономика столкнулась с денежным перегревом, вследствие чего Политбюро было вынуждено провести контрреформу, начав жестко изымать в госбюджет значительную часть «честно заработанной» предприятиями прибыли. Распределяемая разными способами между работниками предприятий денежная прибыль значительно превышала доступную товарную массу. К 1977 году разрыв между доходами граждан и доступной им товарной массой составлял 12 миллиардов рублей.

Советский дефицит был вызван избытком необеспеченных доходов, а не только скудостью потребительского производства. Поскольку власть так и не решилась возродить, пусть и в ограниченном объеме, частный сектор, удовлетворением растущих потребностей граждан занялись структуры теневой экономики. В деятельность теневиков оказались вовлечены до 15 % населения Советского Союза и до 40 % – Закавказья и Средней Азии.

В то же время с 1966 года колхозникам по инициативе Брежнева вместо крепостнических трудодней начинают выплачивать фиксированную заработную плату. Советская власть переходит к политике систематического субсидирования села. Причем если в западных странах государство оказывало поддержку сельскохозяйственному производству как отрасли, то в СССР субсидировались сами колхозники, начавшие получать, пусть и по прошествии стольких лет, своеобразную компенсацию за жестокости коллективизации. Однако подобная политика лишала их последних стимулов интенсифицировать производство.

В то же время продолжилась реализация разработанной при Хрущеве программы по ликвидации неперспективных деревень. Согласно ей, к 1979 году году количество сельских населенных пунктов в РСФСР должно было уменьшиться с 705 до 115 тысяч. С 1968 года в населенных пунктах, объявленных «неперспективными», более не велось нового строительства и не проводилось капитального ремонта зданий и сооружений, ликвидировалась социальная и производственная инфраструктура (закрывались школы, магазины, клубы и другие объекты) и ограничивалось транспортное сообщение. Власти переселяли жителей в застроенные блочными домами крупные поселки, где те зачастую спивались от непривычных условий якобы развитого «соцкультбыта» и элементарного безделья. В результате на селе начала катастрофически ухудшаться демографическая обстановка, хотя в городе брежневское руководство сумело остановить падение рождаемости и даже обеспечило ее некоторый рост.

Ликвидация «неперспективных населенных пунктов» фактически была очередным этапом политики геноцида против русской деревни после коллективизации и хрущевских гонений на приусадебные участки. Темп кампании был снижен только после 1974 года, когда во многом под воздействием протестов писателей-деревенщиков начали приниматься меры по субсидированию русского Нечерноземья (так в СССР обозвали коренные области Великороссии). Однако вовсе остановить эту разрушительную «оптимизацию» так и не удалось.

Русская деревня вымирала, а советские граждане в городах становились сотрудниками бесчисленных НИИ и безыдейными потребителями. Культ потребительства прививался населению самой коммунистической номенклатурой. Символом достатка стали импортные товары, а символом роскоши – поездки за рубеж. В Советском Союзе начал формироваться своего рода «импортный социализм», когда западные потребительские товары распределялись по принципам патерналистского социализма. Рост мировых цен на нефть после войны Судного дня, разразившейся в 1973 году между Израилем и арабскими странами, позволил финансировать этот импорт без немедленного краха советского бюджета и одновременно без увеличения интенсивности производства.

Тяжелый авианесущий крейсер «Киев» (введен в эксплуатацию в 1975 г.); подводная лодка проекта 667А «Навага» (вводилась в эксплуатацию в 1967–1974 гг.); вертолетоносец «Ленинград» проекта 1123 (1969 г.); ракетный крейсер «Слава» проекта 1164 «Атлант» (1982 г.)

Параллельно СССР взял курс на встраивание в мировую финансовую систему. Уже в 1960-е годы советский Московский народный банк в Лондоне становится крупным игроком в Лондонском Сити, предоставлявшим значительные кредиты на европейском рынке. А в 1972 году в Москву возвращается американский финансовый капитал: на улице Карла Маркса, дом 1, открывается отделение рокфеллеровского The Chase Manhattan Bank. На этом фоне советские лидеры упорно добиваются от США предоставления режима наибольшего благоприятствования в торговле, а Косыгин пытается убедить Рокфеллера вкладываться в развитие нефтяных месторождений Западной Сибири. «В экономическом отношении мы готовы идти дальше, – подчеркивал советский премьер, – однако мы не знаем, насколько далеко пойдут Соединенные Штаты»⁸⁴.

В начале 1970-х годов СССР находился на пике могущества и казался сверхдержавой, равной США. После того как хрущевские реорганизации и перетряски ушли в прошлое, укрепились вооруженные силы. Был достигнут ракетно-ядерный паритет с Америкой. Советская армия была бесспорно мощнейшей в мире. Усилиями адмирала Сергея Горшкова русский военно-морской флот впервые после революции вернулся в Средиземное море и Мировой океан. В то же время США испытывали серьезный внутренний кризис, связанный с ожесточенной схваткой правого и левого Ханаана вокруг проблемы расового равноправия и оценки тяжелой для американцев войны во Вьетнаме.

Жорж Помпиду (1969–1974)

Однако целью внешней политики Брежнева был не натиск на США, но напротив – установление всеобщего мира. Его ветеранское сознание диктовало ему соответствующий политический курс: «Лишь бы не было войны». «Его охватывает дрожь, когда речь заходит о всеобщем мире»⁸⁵, – подчеркивал канцлер ФРГ Вилли Брандт, говоря о Брежневе. СССР значительно отдалился от структур международного коммунистического движения, где всем заправляли силы левого Ханаана. Останавливаясь во французских замках, генсек подчеркнуто игнорировал возможные встречи с лидерами братских компартий. Налаживание отношений с Западом также шло по тайным каналам, которые обеспечивал глава КГБ Андропов. Он же предоставлял для тайной брежневской дипломатии кадры из своего мозгового треста советских либералов – Александра Бовина, Вадима Загладина, Георгия Арбатова и других.

Уникальная ситуация сложилась в 1969–1974 годах. В этот момент благодаря личным дипломатическим усилиям Брежнева сформировалось своего рода «мировое Политбюро» в лице советского генсека, президента США Ричарда Никсона, канцлера ФРГ Вилли Брандта и президента Франции Жоржа Помпиду. Стараниями советского лидера в этом кругу поддерживалась почти семейная атмосфера с обменом подарками и ночевками в резиденциях друг друга. Используя «дипломатию объятий», Брежнев сумел добиться от ФРГ признания ГДР и нерушимости границ в Европе, а от США – договоров по сокращению вооружений и фактического «слива» Вьетнамской войны. Помпиду продолжал голлистский курс на выстраивание независимой от НАТО французской внешней политики (выход Франции из Североатлантического альянса произошел в 1966 году по инициативе генерала де Голля и ослабил эту военную структуру в Европе). Однако в то же время СССР вынужден был смириться с переходом Китая в сферу влияния США после визита Никсона в Пекин в 1972 году. Сформулированный советником Никсона по нацбезопасности Киссинджером стратегический проект глобальной «Чимерики» имел катастрофические последствия для планов СССР выжить в качестве перворазрядного геополитического игрока.

Большие надежды Брежнев возлагал на Хельсинкское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. В Заключительном акте Совещания, подписанном в 1975 году, закреплялись неприкосновенность послевоенных границ и гарантии всеобщего мира. Брежнев продвигал хельсинкский процесс с невероятной настойчивостью, подчеркивая в послании Помпиду, что «через 25 лет после Потсдамской конференции 1945 г., на которой был установлен европейский послевоенный порядок, наступает время обеспечить для безопасности в Европе новый фундамент»⁸⁶. Тем самым советский лидер неосознанно подрывал ялтинское мироустройство, основанное на имперском праве победителей, и заменял его формально равноправными соглашениями сильных со слабыми – «правом народов».

В итоге хельсинкское геополитическое переформатирование привело к тому, что СССР превратился в объект нескончаемых нападок и критики за нарушение прав человека, а гарантии нерушимости границ оказались пустой формальностью: в 1990–1991 годах НАТО цинично попрало их, уничтожив государственность ГДР, Югославии и самого СССР.

В 1970-е годы перспектива создания мирового правительства и претворения в жизнь глобальной повестки Ханаана была реальна как никогда. Брежнев представлял себе это как формирование «мирового Политбюро». Косыгин же предпочитал косвенное членство в мировых ханаанских структурах. Его зять Джермен Гвишиани даже вошел в состав Римского клуба, являвшегося интеллектуальным штабом глобализма и спонсировавшегося крупнейшими европейскими и американскими олигархамии, включая кланы Ротшильдов и Рокфеллеров.

Кроме того, Гвишиани вместе с британским лордом Цукерманом и американцем Макджорджем Банди выступил основателем Международного института прикладного системного анализа в Австрии. В СССР был открыт филиал этой структуры – Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (ВНИИСИ), где начинали свою карьеру многие известные деятели постсоветской России: Е. Гайдар, Б. Березовский, П. Авен, М. Зурабов и другие. В США филиалом Римского клуба стала аналитическая корпорация «Рэнд» при ЦРУ.

В основе интеграционной идеологии лежала концепция конвергенции, то есть сближения социалистической и капиталистической систем, достигаемого политикой либеральных технократов. С предельной четкостью конвергенционный сценарий сформулировал академик Андрей Сахаров, ставший лидером прозападных диссидентов. В качестве первого этапа этого сценария мыслилась победа настроенных на конвергенцию сил над «сталинистами и маоистами» в социалистических странах и над «реакционной буржуазией» (то есть консерваторами и христианами) – в капиталистических. Далее США и СССР совместно приступали к решению проблем бедных стран. А к 2000 году конвергенция должна была привести к установлению, выражаясь словами самого Сахарова, «очень интеллигентного общемирового руководства»⁸⁷, упразднению наций и государств и наднациональному управлению мировой экономикой. Трудно не узнать в этом проекте классическую программу левого Ханаана, возрожденную из небытия после смерти Рузвельта.

Андрей Дмитриевич Сахаров (1921–1989)

У защитников самобытной России даже в диссидентской среде эта программа сразу вызвала отторжение. Александр Солженицын, лидер антисоветских «славянофилов», подверг ее решительной критике: «В решении нравственных задач человечества перспектива конвергенции довольно безотрадна: два страдающих пороками общества, постепенно сближаясь и превращаясь одно в другое, что могут дать? Общество, безнравственное вперекрест»⁸⁸, – возражает он Сахарову.

Александр Исаевич Солженицын (1918–2008)

В теоретических построениях поборников конвергенции Солженицын абсолютно точно разглядел сближение двух проектов – просвещенческого либерально-вольтерьянского и безбожного революционно-руссоистского (по сути, правого и левого Ханаана). В своей публицистике, в частности в «Письме вождям Советского Союза», писатель противопоставил этим построениям программу национального изоляционизма: отказ от участия в мировой революции и холодной войне. Он призывал «перестать выбегать на улицу на всякую драку»⁸⁹ и заняться освоением огромных пространств Северо-Востока России, сбережением народа и восстановлением сил русской деревни. По убеждению Солженицына, советские руководители должны отказаться от коммунистической идеологии в пользу Китая и строить систему национального авторитаризма, в которой власть Политбюро станет аналогом самодержавия.

Однако ахиллесовой пятой программы Солженицына был его почти толстовский антиимпериализм. «Потребности внутреннего развития несравненно важней для нас, как народа, чем потребности внешнего расширения силы. Вся мировая история показывает, что народы, создавшие империи, всегда несли духовный ущерб. Цели великой империи и нравственное здоровье народа несовместимы»⁹⁰, – утверждал писатель, однако его точка зрения категорически расходилась с живым опытом русской истории и со взглядами славянофилов и Достоевского.

Именно построив Империю, русский народ состоялся как один из немногих в истории человечества и стал достойным принять на себя имперскую миссию Катехона, удерживающего мир от зла. Имперский народ – это народ, способный объединять и вдохновлять другие народы, входящие в состав Империи. Такой народ чужд национализму как чувству, умаляющему его имперскую, вселенскую миссию. «Сбережение народа», о котором неустанно пекся Солженицын, должно быть не самоцелью, но средством для решения исторических задач христианской Империи. Поэтому нам всегда следует помнить о трагическом опыте Империи Второго Рима, впавшей в национализм незадолго до своего крушения в 1453 году.

Ставка Брежнева на создание «мирового Политбюро» не оправдала себя. В апреле 1974 года от лейкемии умер французский президент Жорж Помпиду. В мае ушел в отставку Вилли Брандт, став жертвой провокации, устроеннной агентами восточногерманской спецслужбы «Штази» по личному указанию лидера ГДР Эриха Хоннекера, недовольного дружбой между СССР и ФРГ. В августе покинул свой пост Ричард Никсон под угрозой импичмента из-за Уотергейтского скандала. Да и у самого Брежнева вскоре обнаружились серьезные проблемы со здоровьем, на фоне которых он оказался в тяжелейшей зависимости от снотворных препаратов: вероятно, генсека просто подсадили на них не без участия контролируемых КГБ медиков. У энергичного в прошлом Брежнева все очевидней становились старческие изменения в поведении.

Юрий Владимирович Андропов (1982–1984)

Фактический контроль над советской внешней и внутренней политикой перешел к тройке Андропов – Громыко – Устинов, необдуманные действия которых спровоцировали тяжелейший кризис. Его кульминацией стало неподготовленное вторжение в Афганистан, в результате которого СССР очутился во «вьетнамской ловушке».

К этому моменту США, отвергнув идеологию конвергенции, перешли к установлению абсолютного мирового господства во имя «прав человека», как это формулировал президент Картер. А сменивший его Рейган уже открыто провозгласил Америку «сияющим градом на холме»⁹¹. В свете всего этого неудивительно, что Олимпиада-80, которая должна была стать кульминацией советского западничества и миротворчества, подверглась бойкоту и превратилась в символ изоляции Советского Союза.

Может создаться впечатление, что Андропов вполне сознательно заводил СССР в тупик, чтобы после устранения Брежнева осуществить эффектные и спасительные реформы. Им планировалась «перестройка», подбирались под нее кадры (в частности, Михаил Горбачев), зачищались возможные конкуренты, причем не только в аппаратном, но и в идеологическом поле (репрессии в отношении представителей «русской партии»). Однако к моменту смерти Брежнева он сам был тяжело болен, и последовавшие два года превратились в «гонки на катафалках», победителем из которых в конечном счете вышел андроповский ставленник Горбачев.

Попытка Брежнева и Косыгина построить для русских людей потребительский социализм, обеспечив им сытую жизнь, «как при царе», и передышку после десятилетий сверхэксплуатации, была изначально обречена на провал. Дело в том, что советская экономика не обладала соответствующими мощностями, а ее хозяйственная модель не могла быть корректно перестроена под потребительские запросы населения. Псевдорыночная реформа Косыгина – Либермана создала серьезную диспропорцию между возраставшими доходами и скудным товарным ассортиментом, которую чем дальше, тем больше приходилось покрывать импортом, что, в свою очередь, вело к усилению зависимости СССР от мирового Ханаана.