Константин Станюкович
Ледяной шторм
XI
Забрезжило утро.
Осунувшийся за эту ночь и казавшийся дряхлым стариком, Никифор Андреевич недоверчиво встретил надежду, охватившую измученное сердце, словно приговоренный к смерти весть о помиловании.
Море, казалось, миловало, и надежда крепла в сердце капитана. И в голове его проносились мысли о жизни, когда он смотрел вокруг.
Шторм еще ревел, но уже обессиленно. Волны вздымались, но не с прежней мощью и злобой нападали на изнемогший “Баклан”. Он уж не метался. Хоть качка и трепала его, но волны не вкатывались и только обдавали брызгами. За ночь весь пароход обледенел, и глыбы высились над кормою, бортами и носом, и борты хоть и понизились, но не были еще совсем близки к воде.
Еще можно уйти от могилы.
И капитан, умиленный и оживший, горячо прошептал несколько благодарных молитвенных слов и приказал разбудить матросов и сниматься с якоря.
Все вышли. Многие еле двигались. Антон, более других обмороженный, поднялся на мостик к рулю, и лицо его дышало смелостью и верой в жизнь.
Все ожили. Волны не заливали.
Скоро якорь был поднят.
И, чтобы воспользоваться попутным штормом, капитан приказал снова взять курс на Батум и идти самым полным ходом.
К вечеру моряки обнажили головы и, радостные, крестились. Перекрестился счастливый и Никифор Андреевич.
Пароход, почти касавшийся бортами воды, уже не боялся шторма и входил в Батумскую гавань.
Еще минута – и “Баклан”, представлявший собой какую-то ледяную массу, ошвартовался.
XII
Агент поздравлял капитана с счастливым приходом. Никифор Андреевич просил немедленно отправить обмороженных в госпиталь. Со всеми больными простился и обещал завтра же навестить их.
Чуть не обезумевший от восторга, мещанин из Новороссийска оставил пароход. Крепко пожали руку капитану два черкеса и ушли. Они не захотели в госпиталь, хотя у них и были отморожены руки.
Никифор Андреевич, снова уже трусивший начальства, не переодеваясь, написал в главную контору в Одессу следующую телеграмму:
“Не мог выполнить рейса и прибыл благополучно в Батум. Принужден был выбросить 10.000 пудов груза, чтобы облегчить пароход во время шторма. Подробности донесением”.
Затем, чтобы успокоить семью, Никифор Андреевич написал телеграмму жене о прибытии в Батум. Отправив телеграмму в город, капитан пошел полечить свои отмороженные пальцы на ногах и щеки, вымыться и переодеться.
Через десять минут Никифор Андреевич, обрадованный, что не сделался калекой и может быть кормильцем семьи, сидел в своей теплой натопленной каюте за стаканом горячего чая, сильно разбавленного коньяком для предупреждения простуды.
Когда к нему вошел агент, Никифор Андреевич первым делом просил прислать людей для очистки парохода от льда и, словно бы виноватый за убыток обществу, застенчиво и лаконически сказал:
– Никак нельзя было не выбросить груза… Прихватило штормом… Да-с!..
Несмотря на просьбы агента рассказать подробности о том, как Никифор Андреевич штормовал и что он испытывал, капитан, словно бы стыдясь рассказывать о своих испытаниях, ничего интересного не рассказал и только проговорил:
– Как видите… слава богу… Вот только груз выбросили, и матросы померзли… Особенно Антон, рулевой…
Не обмолвился Никифор Андреевич агенту и о том, что за эту ужасную ночь еще поседел, осунулся и обморозил порядочно-таки ноги, но зато просил агента обратить внимание директора, что только крайность заставила его выбросить груз, и прибавил:
– Не взыщут за это? Не обвинят?.. Как вы думаете?
Агент уверял Никифора Андреевича, что никто и не обвинит такого отличного капитана, который спас пароход… Напротив…
– Ведь какой ледяной шторм… Ужасный! – прибавил агент и, не добившись от капитана ничего любопытного, ушел, находя, что Никифор Андреевич глуп и нестерпимо скучен.
XIII
Все эти дни Матреша не находила места. Тоскующая, она немало проливала слез по ночам, мучилась думами об Антоне и считала себя бесконечно виноватой.
Прошло два дня, прошел третий… Матреша по два раза в день бегала в агентство справляться о “Баклане”, и по-прежнему ей отвечали незнанием.
А шторм продолжался. Ни один пароход не приходил в Ялту. Рассказывали, что рейсы прекращены…
И Матреша возвращалась домой с мола еще более расстроенная и тоскливая.
Напрасно и Ада Борисовна и некоторые жильцы, недовольные, что вид Матреши “наводит скуку”, утешали обычными банальными фразами, прибавляя к ним, что Матреша еще молода и такая хорошенькая.
Матреша угрюмо отмалчивалась или просила оставить ее в покое.
Особенно обрывала она хозяйку, когда та начинала говорить по “душе” и слащавым голосом утешать о силе характера и терпения.
Наконец, на четвертый день после этого ужаса неизвестности, Матреша получила сильно запоздавшую телеграмму:
“Вместо Керчи попали в Батум. Немного обморозил ноги и нахожусь в госпитале. Скоро на поправку и буду к дорогой супруге”.
Матреша от радости смеялась и плакала. И решила ехать к Антону в Батум с первым же пароходом…
“Бедный, ведь обмороженный… Около него должна быть… И скорее, скорее!”
В тот же день Матреша справилась в агентствах, когда пойдет пароход в Батум. Ей ответили, что через три дня, если шторм стихнет, пароход придет из Севастополя в кавказский рейс.
И Матреша в тот же вечер, решительная и счастливая, что шторм затихал, пошла к Аде Борисовне просить расчета.
Ада Борисовна читала французский роман, наслаждаясь описанием любви виконта и графини на Ривьере 6, когда постучали в дверь.
– Войдите!..
– Я, барышня, к вам по делу…
– Что такое?.. Ну, ты теперь прежняя Матреша… Веселая, довольная… Надеюсь, больше уж нервничать и огорчать меня не будешь?
– Никогда больше не огорчу вас, барышня! – насмешливо играя глазами, проговорила Матреша.
И, принимая серьезный вид, прибавила решительным и вызывающим тоном:
– Позвольте расчет, барышня.
– Как расчет?.. Зачем?.. Ты собираешься уходить от меня? – растерянно и испуганно промолвила Ада Борисовна, не предполагавшая, что Матреша оставит место теперь.
– Через три дня уйду… Потрудитесь найти себе горничную…
– Да как же я в три дня… Как же тебе не совестно так поступать со мной… Ведь это что же? Я так обращалась с тобой… У тебя такое выгодное место… И зачем же тебе уходить… Или тебя переманивают?..
– Я к мужу еду… Извольте дать расчет…
– Но хоть подожди, пока я не найду приличной горничной… Ведь так не поступают, Матреша… Ты меня подводишь… Я не одна… У меня жильцы… Кажется, могла бы… Ну, я тебя прошу, Матреша… Останься!
– Не могу, барышня. И осталась бы, да Антон болен.
– Антон!?. Может подождать твой Антон… Не серьезно он больной… Целый год без него жила и вдруг…
– Пожалуйте расчет, барышня! – упорно повторила Матреша.
– Но ты не смеешь уйти, пока я не найму другой горничной! – вдруг меняя тон, сказала Ада Борисовна.
– Уйду… Смею!..
– Я буду жаловаться наконец!
– Кому угодно, барышня… Мне наплевать… Через три дня уеду!
– Бессовестная… Неблагодарная!..
– Вы-то стыдливая… Вы-то благодарная! – с злой насмешкой ответила Матреша.
– Вон!.. Вон уйди… дерзкая!.. – вспылила Ада Борисовна…
– И завтра же уйду… А вы не ругайтесь… Недаром уксусная… Никто не влюбляется, так вы и злющая! – бросила скороговоркой Матреша и вышла, хлопнув дверью.
Ада Борисовна заплакала.
– Господи, какая дерзкая и безнравственная эта бесчувственная тварь! – прошептала Ада Борисовна.
Через три дня шторма уж не было. Море успокоилось, и погода была прелестная.
Пароход пришел в Ялту и в девять часов вечера ушел в рейс. Матреша уже была на пароходе в восемь часов и везла с собой две больших корзины с вещами, и на груди был зашит билет ссудосберегательной кассы.
Через сутки пароход благополучно пришел в Батум, и Матреша, остановившись в гостинице, в одиннадцатом часу вечера была в госпитале.
Антон еще не спал, когда сторож ввел Матрешу в палату, где лежал уже поправлявшийся матрос.
– Матрешка! – едва выговорил Антон, увидав Матрешу.
А Матреша припала к лицу Антона и, плача от радости, говорила:
– Всегда теперь будем вместе жить… Всегда, желанный мой…
