Константин Станюкович
Мунька
II
Большею частью Мунька возвращался из дальних путешествий в веселом и бодром настроении.
Он появлялся на дворе и первым делом подбегал к Джеку, с которым находился в приятельских отношениях, и не без горделивости самостоятельного молодого дворняги возбужденно сообщал о том, как вкусна грудинка с мягкими ребрышками и хороша печенка, и как много всего соблазнительного в мясных лавках.
– Неглупая собака всегда что-нибудь наскоро выберет не очень крупное, – прибавлял Мунька. – И потом приятно погулять.
– А… приказчики? – спрашивал Джек, у которого уже текли слюни при рассказе приятеля о мясе.
Он дома его не получал и, как охотничья собака, находился на особенной пище.
– Все больше кланяются кухаркам и режут мясо… И торопятся… И, понимаешь, Джек, не очень-то умный народ… Собака будто с кухаркой… Нужно только не зевать…
Джек втайне уже давно завидовал Муньке. Уходит, куда хочет. Лакомится мясом. Хозяина не знает. А у Джека хозяин был строгий и взыскательный, особенно на охоте.
Джек по временам почти решал убежать от хозяина куда-нибудь за город и самому охотиться за птицей. Но страх неизвестности, опасности, неопределенность положения: ни удобства, ни постоянного теплого помещения, особенно зимой…
И Джек находил, что хотя на свободе и хорошо, но с ней, того и гляди, пропадешь. При хозяине все-таки лучше.
– А прозевай, так что?.. Небось, помнишь полено мясника!? А разве каждый день ешь печенку?.. А каково зимой в дровяном подвале? – не без злорадства спрашивал Джек. – А я по крайней мере завсегда получаю по положению… И в тепле. И не боюсь каждого человека, как ты… Знай только хозяина, – прибавил сеттер.
– А арапник?
– Так что?
– Небось… вкусно?
– Веди себя хорошо. И нет арапника!
– А овсянка… Мяса не дают. И без спроса – никуда…
– А мне и мяса дает кухарка… И хозяева любят… И сахаром угощают… И моют… И подстилка есть для спанья… Вот это так жизнь! – проговорил черный пудель Умный.
Старый дог Милорд вытянулся на припеке и прислушивался. Наконец он высокомерно повел мордой и проворчал:
– И что это за дурак… Тоже рассуждает… Родился дворнягой, ну и молчи, пока его не бросили в Неву или не расшибли поленом башки…
– Позвольте узнать, за что? – спросил Мунька.
– С тобой, воришкой, не разговаривают! – строго заметил Милорд.
– Я хоть и не такой важный…
– Надоел! Молчи…
Дог поднял уши и заворчал, и все три собаки поднялись и отбежали подальше.
– Тоже воображает! – проворчал Мунька.
И тихо прибавил, обращаясь к Джеку:
– И силища! Волка загрызет… А сам боится хозяина и не смеет выйти на улицу. Не понимаю этого дурака, – протянул Мунька.
– А я не понимаю, как ты, Мунька, боишься старшего дворника! – не без насмешки промолвил Джек. – Вот он идет…
– Я не боюсь… Не хочу только связываться с ним. Ну его!
С этими словами “Мунька” ушел за сарай и насторожился.
Старший дворник скрылся, и Мунька снова был весел и жизнерадостен.
Но случалось, что Мунька возвращался из города уставший, раздраженный, голодный и иногда с раскровавленной мордой или со всклоченной шерстью. Тогда он не показывался на двор, а забивался в дровяной подвал, стараясь скорее заснуть, чтобы не думать хоть об обглоданной кости и не бесплодно сердиться за то, что его на улице вздули, и выходил на поиски ночью я под утро, рискуя с голода на самые смелые предприятия…
Зима прошла. Ночи в дровяном подвале не были холодны, как прежде… На дворе теплынь. Есть где побегать и не оставаться одиноким. Мунька глядел вперед без боязни, как вдруг в это чудное весеннее утро он совершенно неожиданно “влопался”.
Он был изобличен на черной лестнице в воровстве, да еще со взломом, как правдиво, в числе других неправд, показывала кухарка Аксинья.
III
На шкапчике не было замка. Кольца были связаны бечевкой. Было очень рано. Вокруг мертвая тишина.
Мунька потянул носом и почуял прелестный запах, вызвавший слюни и радостное нетерпение голодного дворняги, проведшего вчерашний день в грустном настроении.
Однако Мунька насторожил лохматые уши… Ни звука.
И он стал торопливо грызть бечевку. Она была тонка, словно бы нарочно для соблазна даже и беззубой крысы. Острые зубы Муньки перегрызли бечевку в одну секунду, и в следующую они открыли дверку, и морда была в шкапчике. Он засунул морду в горшок с застывшим жиром наверху и вылакал суп досуха. Потом проглотил несколько кусков вареного мяса и схватил в зубы курицу, чтобы съесть ее дома, на свободе, с большим удовольствием полакомившись косточками.
Как вдруг щелкнул замок, и в дверях – заспанная кухарка Аксинья.
На круглом лице ее – ужас. И отчаянным голосом, точно ее собирался зарезать разбойник, закричала:
– Подлец!.. Разбойник!.. Мунька вор!.. Брось курицу!
Но Мунька только крепче затиснул в зубах курицу и побежал вниз, насмешливо оглядываясь на кухарку, которая, шлепая туфлями, гналась за вором, осыпая его бранью.
На дворе Мунька исчез.
Он был уже в дровяном сарае, но не в том уголке, где была постоянная его квартира, а в противоположном.
“Ищи-ка!” – промелькнула у него мысль.
Возбужденный и победоносный, с загоревшимися глазами, ел Мунька курицу и, весь, казалось, поглощенный прелестью неожиданной находки, в эту минуту и не подумал о важности своего преступления и об исступленном виде кухарки. И только когда от курицы не осталось крошки, Мунька, облизываясь, вспомнил, что “влопался”, и услышал, что кухарка еще вопит на дворе и ругательски его ругает дежурному дворнику, смех которого приятно щекотал тонкий слух Муньки.
Кухарок Мунька недолюбливал. “Из всего поднимают свары, готовы выцарапать глаза собаке, наговорить на нее. Мало ли врали они про его историю с мясником я в мелочной лавке! Настоящие кошки. То-то кошек любят и угощают, а нет, чтобы когда-нибудь угостить голодную собаку… Наверно эта ругательница поднимет историю на весь двор из-за какой-нибудь маленькой курицы!”
– Ишь ведь, бесхвостая кошка, клянется, что я и сливки выпил, – проворчал Мунька, прислушиваясь.
Снова смех дворника и крик кухарки:
