Константин Станюкович
На ''Чайке''
При лунном свете море казалось еще ужаснее и положение беспомощнее.
Капитан и старший штурман направили бинокли вперед, стараясь увидать берег. Но мгла заволакивала горизонт.
– Видите, Евграф Иваныч, что-нибудь? – спросил капитан.
– Ничего-с!
– Сигнальщик! Видишь берег?
– Никак нет, вашескородие… Одна мгла.
Капитан все еще медлил принимать решительные меры, надеясь сняться с мели, как только будут готовы пары, приказавши дать полный задний ход. Но ранее часа пары не могли быть подняты, а час – целая вечность в таком положении.
А волны продолжали вкатываться, и палуба была покрыта водою. Удары учащались. Клипер шлепался о дно, казалось, с большею силой.
Старший офицер поднялся на мостик и доложил капитану, что все исполнено.
– Да вы пальто бы надели, Николай Николаич! Простудитесь! Ишь ведь, собака погода!
– Надо надеть.
И он послал сигнальщика за пальто.
– Придется баковое орудие за борт! – сердито сказал капитан.
– Да… Иначе не сойдем! – промолвил старший офицер.
– И выбросить все, что можно… чтоб облегчить нос.
– Прикажете?
– Да. Выбрасывайте!..
И капитан крикнул в рупор:
– Баковое орудие за борт…
Боцман Никитич повторил команду и прокричал:
– Вали, ребята, орудия кидать!
Шлепая по воде, матросы побежали на бак, где стояла большая пушка, через которую ходили волны.
– Не подступиться к ей! – сказал кто-то.
– Так волной и смоет…
Тогда один из старых матросов крикнул:
– Не бойтесь, подступимся.
И, обратившись к старшему офицеру, сказал:
– Дозвольте, ваше благородие, обвязаться концом. Я на орудию аркан наброшу.
Мысль была хорошая. Матроса обвязали концом. Он накинул петлю и, отброшенный волной, был удержан веревкой, которую держали матросы.
V
Работа была нелегкая. Обдаваемые ледяными волнами и обвязанные концами, чтоб не быть сброшенными в море, матросы возились у орудия. Наконец толстые веревки, прикреплявшие пушку к палубе, были отрублены и пушка свалена за борт.
– Прощай, матушка! – крикнул ей вслед тот самый матрос, который первый накидывал на нее петлю.
В то же время другая часть матросов выносила снизу разные запасные вещи рангоута, такелажа, мешки с провизией, бочки с солониной, и все это бросалось за борт.
Мокрые до нитки, иззябшие матросы уходили с бака и жались около грот-мачты и у машинного люка. Но и там их обдавали брызги волн. А пары уже начинали гудеть, и в сердцах моряков пробудилась надежда.
Весь мокрый, старший офицер поднялся на мостик и, доложив капитану, что работы окончены, не без горделивого чувства прибавил:
– Молодцами работали матросики, Павел Львович!
– Не трусят? Паники нет?
– Нет… Сперва было немного. И то молодые матросы. Да и старикам впору струсить.
Николай Николаевич недаром пользовался уважением и любовью матросов, так как сам любил их и относился к ним с редкой по тогдашним временам гуманностью. Он очень редко прибегал к телесным наказаниям и редко дрался, и то только в минуту служебного гнева, «с пыла», как говорили матросы, и без жестокости.
И матросы, отлично понимавшие начальство, прощали своему старшему офицеру эти вспышки. Они уважали его как хорошего моряка и справедливого человека, а главное, чувствовали, что Николай Николаевич не чужой им и, понимая трудную их службу, бережет их, не изнуряя непосильными работами, не придираясь зря и не гнушаясь иногда поговорить с матросом, сказать ему ласковое слово, обмолвиться шуткой…
И зато как же они старались для своего старшего офицера, которого окрестили прозвищем «Ласкового» за то только, что он обращался с ними по-человечески.
– Да… положение из бамбуковых! – согласился капитан и крикнул в рупор:
– Молодцы, ребята!..
– Рады стараться! – крикнула сотня голосов.
– Скоро на вольной воде будем! – продолжал капитан. – Тогда обсушитесь и обогреетесь. И по чарке велю раздать за меня!
– Покорно благодарим! – раздались голоса.
– Это Ласковый за нас постарался! – заметил какой-то матрос.
– Беспременно он! – подтвердили со всех сторон.
Матросы капитана не особенно любили и все хорошее, что делалось для них на клипере, всегда приписывали старшему офицеру.
Прошли еще долгих четверть часа, и в это время налетевшая волна смыла капитанский катер, висевший поверх борта, и проломила часть борта.
