Ксения Еленец
В плену у свободы
Самородок молчала, сжимая в кулаки похолодевшие ладони, и с возрастающей тревогой прислушивалась к стучащему в висках пульсу. Сердце наращивало обороты и по логике, ей требовалась следующая таблетка, так как дозу легального эмоблокатора она сегодня уже использовала. Крыс холодно и изучающе созерцал внутреннюю борьбу собеседницы, после чего сжалился и сообщил, что таким как Самородок в Городе не место. Она талантлива, но, судя по всему, плохо поддается медикаментозной корректировке. А значит, рано или поздно выпадет из зелёной зоны в жёлтую, и весь её талант пропадет всуе. Потому что на Базе, где готовят бросовый мусор для разведки территории таланты не требуются. А вот вольные за такую как она продадут душу дьяволу почти не торгуясь.
Последняя реплика стала соломинкой, сломавшей хребет верблюду, и Самородок вылетела из палаты, не беспокоясь ни за репутацию, ни за эмоциональный уровень.
Через неделю подчиненного Крыса забрали сотрудники охраны Города. Что с ним произошло дальше история умалчивает. Ничего хорошего, судя по тому, что норы бродяг до сих пор не разорили, и что самого Крыса с тех пор никто уже не видел.
А еще год спустя просевшая почти до стабильно-желтого бывшая верная дочь Города и бывшая гордость родни сбежала в крысиный город.
Молох замолчал и стая, уловив, что рассказ окончен, тактично оттеснила его в сторону, освободив место у фонаря для нового рассказчика.
Четвёртая слушать новую историю не стала. Она нахмурившись, ушла в себя, обдумывая полученную информацию, после чего сдалась и дернула Беса за рукав рубахи, привлекая к себе внимание.
– Я думала, Молох рассказывает про своих родителей. Но конец истории…
– Он рассказал про свою мать и отца Овода, – Бес с наслаждением проследил за реакцией Четвёртой и лукаво улыбнулся, – Признайся, ты ведь тоже считала их братьями-близнецами.
Не дожидаясь ответа, Бес нахмурился, вперил поверх голов тяжелый серьезный взгляд и продолжил:
– Овод старше Молоха, причем прилично. Потомственные Крысы практически все так выглядят – вечно щуплые, вечно юные, вертлявые и злые. Другим трудно выжить в такой близости от Города. Отец Овода умер, когда тому не было шести лет. Щенячий возраст, но на умение делать определенные выводы мозгов уже накопилось. Мир Крыс жесток и циничен – если не можешь добыть себе пропитание, лучше сдохни и не трать драгоценную пайку. Первый год мать Овода, разбитая потерей мужа, еще старалась как-то выкручиваться – бродила по Городской свалке, шила одежду из найденных ошметков ткани, отмывала и чинила выброшенную технику и меняла на продукты – но сил на борьбу с каждым днем оставалось всё меньше. Она выгорала. Добровольно шла в могилу за любимым человеком, совершенно забыв про беспомощного ещё сына.
Овод быстро понял, что остался круглым сиротой при живой матери. Думаю, вылазки в Город он начал практически сразу после известия о смерти отца. Но таких малявок, каким он был в то время в группы не берут – они даже на роль наживки для стражи не тянут. Думаю, он по отцовским стопам потрошил ночами мелкие пристенные магазинчики в паре с таким же бедовым щенком. Затем, поняв, что риск попасться не оправдывает столь жалкого улова, сиганул на другую сторону ограды – в лес. Смелый малый. Наши нашли его, когда он пытался бить живность из самодельного лука. Живность, правда, была в три раза крупнее него. С трудом отбили и выходили пацана. Несколько лет продержали на заставе – временном лагере, подобному тому, где мы сейчас находимся. Затем, когда Овод перестал ввязываться в драки со всеми, кто криво на него посмотрит, хотели отправить в крупный лагерь, к остальным детям, но он отказался. Для него жизнь разведчика и охранника вблизи городских стен привычней и удобней. В поселении непременно запрягут на что-нибудь нудное и полезное – охотиться, возить провизию от застав, мебель мастерить. Не лежит у парня душа к мирной жизни простого работяги.
Молох попал в лагерь намного позже. Вместе с матерью. Ты бы знала, как здесь на неё молились – Шакал до сих пор убивается, что не отправил её в безопасное место, позволил остаться на заставе. Да и не пошла бы она. Лекарем была до кончиков ногтей – чуяла, что людям, постоянно сталкивающимся с набегами городских, она нужней. Так и сгинула во время очередной облавы, пытаясь вытащить с поля боя раненного товарища.
Бес замолк, упершись невидящим взглядом в противоположную стену. Четвёртая тоже молчала, чуя, что сейчас её ремарки окажутся лишними.
Тем временем, население палатки снова пришло в движение – стая выплюнула к пятачку света нового рассказчика, которым оказалась Спичка.
Усевшись по-турецки, почти обняв бедрами бока фонаря, Спичка склонилась над источником света, протягивая ладони к трепещущему огоньку. Её шевелюра, падающая на лицо и почти достающая пола, казалась продолжением фонарного пламени. Спичка пылала.
– Родом я из этих мест. Горожанка, причём, из добротной зажиточной семьи с полным гражданством и хорошими связями в правящей верхушке. Наверное, поэтому в соплячьем возрасте меня почти не травили химией. Когда мне стукнула двенадцать, я успешно прошла медицинскую комиссию, была признана исключительно стабильной и отдана в престижную школу. Здесь, собственно, и начались первые проблемы. Школа была с технарским уклоном – папенька прочил мне блестящую карьеру архитектора, так как я с малолетства неплохо рисовала и хорошо впитывала новые знания. Беда была в том, что цифры, расчеты, проекты и прочая муть меня не интересовали от слова никак. С годик я честно пыталась притереться, смириться с распланированной родителями судьбой, но потом благополучно забила. Я продолжала посещать занятия, но теперь, сидя в стройных рядах сонных детей, с пустыми глазами слушающих не менее сонного учителя, я украдкой рисовала. Их, природу за окнами, свои мысли. Вообще, я рисовала постоянно – на уроках, на переменах, после школы в парках, в библиотеке, дома. Везде, где можно сесть и достать блокнот с карандашом. В один из теплых осенних дней, когда я, по обыкновению, засиделась на скамейке в парке, ко мне подсел подозрительный субъект. Я, честно признаться, его сразу и не заметила и, наверное, не заметила бы вообще, но этот нахал сунул нос в мой блокнот и удивленно присвистнул. На мой вопрос, чем его так заинтересовали мои рисунки, тип ответил, что любой лист моего блокнота грозит мне минимум, усиленной дозой блокаторов, максимум, ссылкой за стену. Оказалось, воображение тоже считается проявлением того мифического вируса, который Город так старательно вытравливает из своих жителей. Если твои рисунки не являются калькой с оригинала – ты псих. Сказать, что я до чёртиков перепугалась, значит ничего не сказать. Я так быстро свалила из этого парка, что даже не удосужилась спросить о дальнейших намерениях неведомого благодетеля стучать на меня властям. Захлебываясь в слезах и соплях, я спалила все свои блокноты и целый месяц не притрагивалась к карандашу. Подспудно попыталась выведать из доступных источников, правду ли мне сказал человек из парка.
Доступные источники в лице матери пояснили, что пока мой эморегистратор чистого зелёного оттенка, я могу рисовать сколько влезет и не нужно отвлекать занятых людей такими глупыми вопросами. Скорее всего, примерно в этот момент до меня начало доходить, что с моим эм-эром не всё ладно – он всегда был зелёным, как весенняя травка. Даже когда я была взбеленена до готовности перегрызть кому-нибудь горло голыми зубами – что, вроде, не является нормальным желанием нормального человека – прибор беспечно мигал зелёным. Тогда я снова начала рисовать. Сначала шифровалась, но, как известно, безнаказанность расхолаживает. Ирония судьбы – насмешка над моей беспечностью – поймали меня в том же парке на той же скамье. И закрутилось – бесконечные медосмотры, которые показывали, что я исключительно здорова, замены эм-эров, психологи. В итоге, меня признали носительницей вируса особо опасного штамма, который в силах дурить защитную аппаратуру и сослали на базу желторотиков – охранять границы Города на благо родины и всеобщего спокойствия.
Транквилизаторы на меня не действовали совершенно. Нужно ли говорить, что я устроила на Базе весёлую жизнь для всего персонала. Настолько весёлую, что вместо трёх-четырёх годов подготовки, меня бросили на первую вылазку уже через неполный год. Подозреваю, инструкторы планировали "потерять" меня в ближайшем же овраге, но я родилась под счастливой звездой – мы сразу же натолкнулись на заставу. Весь офицерский состав был перебит, кадеты, в большей своей части, захвачены в плен и отконвоированы в постоянное поселение. Там, в специальном загоне-передержке для пленных я впервые увидела отходняки от транквилизаторов. Ребят буквально выворачивало наизнанку, они готовы были жизнь положить, лишь бы получить очередную дозу. Некоторые, особо зависимые, не выжили. Остальных же откачали, откормили и принялись социализировать. Тогда я впервые познакомилась с книгами – написанными до Великой катастрофы и современными. Меня, ушедшую в книжный запой, решили оставить в покое, а потом я наткнулась на краски и пропала для общества окончательно. Кажется, я изрисовала все стены поселения прежде, чем меня решились остановить и мягко намекнуть, что творчество – это здорово, но общине нужны рабочие руки. Мне дали время, чтобы поискать себя, но поселение и та работа, что оно давало, к тому моменту мне уже наскучили. А здесь, очень кстати, Шакал, как командир одной из приграничных застав, кинул клич на поиск добровольцев. Собственно, так я здесь и оказалась.
– Я, честно признать, рассчитывал на тебя как на торговца или спеца-социализатора, – проворчал вожак откуда-то из палаточной глубины – и совсем не понимаю, как ты оказалась в палатке бойцов.
– Окстись, командир, какие торгаши, там же работать нужно – весело крикнул Бес, подмигивая взвившейся на ноги Спичке, – а этой особе лишь бы брюхо набить, языком почесать, да до карандаша дотянуться.
Ответ рыжей утонул в общем весёлом гомоне. Остаток вечера порядком осоловевшая Четвёртая лениво слушала грызню Спички и Беса, вяло отбрыкивалась от предложений первой «совершить отрезвляющий заплыв на другой берег реки» и от домогательств второго на тему «поучить танцевать», огрызалась с Оводом, вздумавшим возобновить тему зверского избиения боевых товарищей и под конец заснула, на удивление, совершенно счастливая.
А наутро в палатку влетел взъерошенный часовой с вестью, что боевой отряд Города находится в половине дня пути от лагеря.
***
Кочевники сумели поразить Четвёртую в очередной раз, хотя ей казалось, что она полностью утратила способность удивляться выходкам этих невероятных людей. Бойцы в долю секунды из ленивых неорганизованных раздолбаев обратились в собранных матёрых вояк. Буквально за час лагерные палатки и всё их содержимое было утрамбовано в вещевые мешки, а мирное население выстроено в походную колону на краю осиротевшей поляны.
С другой стороны поляны деловито суетилась стая – проверяли оружие, готовили ловушки, шутливо переругивались с командиром, прощались с отбывающими.
Четвёртая сама не поняла, как оказалась в группе покидающих лагерь. В какой-то момент растерявший всю свою напускную расслабленность Шакал сунул ей в руки гитару и, наказав беречь пуще своей шкуры, вытолкал из палатки, где Четвёртую тут же поймал водоворот спешных сборов. В себя она пришла уже груженная неподъемным рюкзаком с гитарой под мышкой, окруженная взбудораженной детворой и странно-спокойными женщинами.
Взъярённая подобной несправедливостью, Четвёртая бросилась за разъяснениями к Бесу, но тот лишь недоумённо пожал плечами:
– А чего ты хотела? Остаться с бойцами прикрывать уход гражданских? Ты не обучена, не знаешь местности, да и в принципе не готова к бою. Ты станешь обузой, которую нужно беречь от противника, подставляя из-за этого собственную спину. Те, кто сюда идут – это опытная регулярная армия. С хорошими рефлексами, полностью лишенная сострадания и почти полностью человечности. Командир не ждал их так рано, поэтому, битва предстоит тяжелая – нам нужно не пропускать врагов в тыл уходящего отряда как минимум пару суток. Пока ваши провожатые не уничтожат все следы отхода. Не бойся, Шакал не дурак – полноценный бой давать не станет – он понимает, что так лишь зря положит бойцов. Но подступы к нашей поляне хорошо укреплены, усыпаны ловушками и удобными гнёздами для засад. Мы подержим городских пару дней, а затем отступим в след за вами. Возможно, встретимся ещё до подхода к поселению.
