Лана Мэй
Стигмат
– Женюсь, Константин Васильевич. Только долги отдам, и сразу женюсь.
– Обещай мне, парень. И не смей обманывать! Я ж тебя и в могиле достану!
Иногда внук был для него зятем, иногда дочерью, однажды женой. Со временем к этому привыкаешь. Невозможно привыкнуть лишь к одному: беспомощности перед страшным диагнозом. Видеть, как близкий сгорает у тебя на глазах и забывает всё, что ему было дорого – невыносимо. Эти муки порождают в душе монстров, чёрных и ужасных, как сама смерть. Порой парень задумывался над тем, чтобы сдать дедушку в специальный центр для таких же, как он. Не мучить ни себя, ни его. Но совесть и жалость не позволяли. Да и откуда бы бедному студенту взять деньги на его содержание? Стигмат сглотнул и с трудом ответил:
– Разумеется, Константин Васильевич. Клянусь, я сделаю вашу дочь счастливой.
– А-ну, смирно! – дед давно ушёл в отставку, но армейских привычек не забывал. Во время припадков он чеканил слова, как настоящий военный. А Стигмат безоговорочно выполнял все его нелепые указания. – Шагом марш!
Отдав деду честь, внук проводил его обратно в спальню и двинулся в направлении своей комнаты, которая находилась прямо за ней. Таблетки скоро подействуют, но пока лучше оставить старика одного.
Парень кинул такой же грязный, как он сам, рюкзак на кровать и улёгся рядом с ним. Провёл рукой по пустому животу. Он дико урчал, но выходить, пока дедушка не придёт в себя, слишком опасно. Во внука частенько летели тапки, книги, пульт или сковородка – всё, что попадалось под руку. Жестокость и агрессия проходили спустя пару часов. Дед не помнил, что натворил, и всегда спрашивал, откуда у любимого внука ссадина на щеке, или почему из носа идёт кровь. А тот с неизменной усталой улыбкой отвечал, что оступился и упал с лестницы или неудачно открыл дверцу шкафа. Оправдания всегда менялись, но суть оставалась прежней: незачем деду знать о другой стороне его личности. Он этого не переживёт.
В комнату сквозь плотные шторы пробивались яркие лучи солнца. Оно сильно припекало к чёрным джинсам и майке. Несмотря на неудобства, студент их снимать не желал. Он повернулся на бок, одну руку подложил под голову, а другой стал гладить нашивку в виде чёрного лебедя на кармане любимого рюкзака.
Этот рюкзак сшили специально для него по заказу мамы в тот день, когда он пришёл домой побитый и с рваным портфелем. Ему было всего восемь лет. Одноклассники назвали его «заразным», потому что носит перчатки, не снимая. А затем стали издеваться и бить. Учителя еле оттащили их от мальчика. В этот день у него впервые зачесались ладони. Обе. Зуд прошёл только когда мама прижала его к сердцу и погладила по голове. «Как бы я хотела, чтобы мир был другим, – сказала в тот день она. – Чтобы люди опомнились и перестали травить тех, кто на них не похож. Не бойся, сыночек. Я буду тебя защищать. До последнего вздоха. Пока мама рядом, никто тебя больше не обидит». Спустя несколько дней она подарила ему чёрный рюкзак с нашивкой, изображавшей прекрасного лебедя. Ерофей очень радовался такому подарку.
Когда он плакал, мама часто повторяла, сжимая его в своих тёплых объятиях: «Мой чёрный лебедь. Да, может быть, ты не такой, как все, но разве это плохо? Значит, ты просто необыкновенный. Однажды люди об этом узнают и полюбят тебя также, как любим мы с папой, бабушкой и дедушкой». Она тогда ему ласково улыбнулась, и в самые чёрные дни попросила заглядывать внутрь, потому что вся суть человека именно там, внутри. Сын расстегнул блестящую застёжку и увидел на карманчике вышитые белыми нитями слова: «В каждом человеке живёт чёрный лебедь. А в тебе живёт белый». Мама призналась, что эту надпись она сделала сама. Чтобы он знал, что она всегда рядом. С тех пор рюкзак стал его оберегом. Вещью, с которой он не расставался на протяжении почти тринадцати лет.
И мама ему не соврала. До своего последнего вздоха она заботилась о сыне и ходила на каждое родительское собрание, чтобы вразумить грозных мам его жестоких одноклассников.
Без опеки родителей мальчик быстро узнал, что справедливости на свете нет, как нужно оплачивать счета за квартиру и почём фунт лиха. Годы нищеты, издевательств и слёз, чередой рваных кадров пробежались перед глазами Стигмата. Он задремал.
Когда проснулся, ладонь, облачённая в заскорузлую от глины перчатку, лежала на «чёрном лебеде». Он с трудом разлепил глаза. Перевернувшись на спину, стянул обе перчатки. Вытянул руки вверх, растопырил пальцы и осмотрел кисти с обеих сторон. Что же это за дрянь? Мутация или страшная болезнь? Если болезнь, то почему не умер сразу? Одни и те же вопросы, на которые парень пытался ответить всю жизнь, и ни одного достаточно правдоподобного объяснения.
В его кистях, прямо по центру ладоней, блестели крупные монеты из чистого серебра. Они будто были вшиты в его плоть. Когда он родился, врачи сказали отцу и матери, что удалять их нельзя. Монеты настолько сильно вросли в руки, что кости, жилы и сосуды оплетают их, как сеть, и, если нарушить эту связь, мальчик может остаться без обеих кистей. Поэтому родители оставили аномалию в покое и попросили мальчика на людях всегда носить перчатки. И ни в коем случае их не снимать.
Но самое странное было в другом: с тыльной стороны кистей монеты были совершенно гладкими, без единой царапины, даже когда он пытался чертить по ним ножом, а со стороны ладоней они были поделены на 10 равных секторов, в каждом из которых красовался причудливый узор или голова куклы. Сколько бы он над этим не размышлял, понять, что это и зачем нужно, так и не сумел. Совсем не набожная бабушка после рождения внука стала ходить по церквям, молиться и спрашивать батюшек о природе этого явления. В один голос они отвечали: «На всё воля божья. Не сетуйте на Создателя, он лучше знает, кого и чем одарить». Подарок так подарок! Клеймо. Как у коровы, только намного хуже. С детства «заразный» урод, к которому не разрешали подходить даже родители потенциальных друзей. Он сидел в песочнице и собирал полные перчатки песчинок. А маме приходилось их постоянно стирать.
Теперь мамы нет. Стирать приходится самому. Через ломоту и боль во всём теле парень поднялся с кровати, захватил перчатки и поплёлся в ванную. «Надо блюсти чистоту», как говорила бабушка Валя. В коридоре пусто, телевизор привычно орёт. Похоже, дед успокоился. Ржавенькая ванна местами потрескалась, но только в ней Стигмат находил желаемый покой. Это была его крохотная обитель, его пристанище, личный уголок счастья, куда не было доступа никому, даже дедушке. Он набирал воду и долго лежал в клубах ароматной пены, ощущая себя окутанным тёплым махровым полотенцем. Тишина. Только капли из подтекающего крана мерно разбиваются о водную гладь.
Хорошо, что в запасе всегда были несколько пар перчаток. Поэтому грязные он бросил в стирку. Туда же улетели и джинсы с толстовкой.
– Еро-о-о-шка! – раздался протяжный крик из спальни.
С колотящимся сердцем парень поднялся, в две секунды выскочил из ванной, успев только обмотаться полотенцем, и влетел в дедову комнату. Старик спокойно листал «Российскую газету». Как только внук переступил порог, он поднял на него блестящие глаза, которые прятались под толстыми линзами очков.
– Долго я проспал? Обед, небось, пропустил?
Убедившись, что всё в порядке, Стигмат поправил полотенце на узких бёдрах, и приложил ладонь ко лбу.
– Пропустил, де. И я пропустил. Сейчас будем ужинать, – он вымученно улыбнулся и на ватных ногах прошёл обратно в ванную, смыть шампунь, который остался на волосах.
После ужина, который вчера назывался обедом, Стигмат проводил дедушку в кровать и пожелал доброй ночи. Но старик не дал ему просто так уйти – каждый вечер целовал внука в лоб, как маленького ребёнка. Так делала когда-то мама, потом бабушка. А значит, должен и он. Бывший военный выполнял все прихоти покойной супруги. Она завещала, когда её не станет, позаботиться о внуке точно также, как это делали они с дочкой. Приказы для него – это иконы, которым нужно поклоняться. Их не обсуждают и не осуждают. Их выполняют. Чётко и беспрекословно. По этой причине внук исполнял каждый из них, даже самый, казалось бы, нелепый.
В своей комнате Стигмат сразу же уселся за ноутбук. Ему, наконец-то, дали большой заказ по дизайну сайта для распиаренного салона красоты. Он не любил девчачьи штучки, но работа есть работа. Денег, которые он иногда зарабатывал на мелких заказах, хватало им на неделю, реже – на месяц. Но и этого было вполне достаточно для того, чтобы не умереть с голоду и покупать кое-какие вещи в «Смешных ценах» или секонд-хенде.
Закончив работу, парень надел толстовку потеплей, спортивные чёрные штаны и удобные кроссовки. Вытащил из ящика в шкафу пару свежих перчаток и туго набитый тёмный рюкзак. Мамин простирнул и оставил сушиться. С собой его брать нельзя – слишком ценная вещь.
Стрелки на часах показывали половину двенадцатого, а значит, пора выходить. Он не особо боялся, что грабитель или неформал нападёт: на дворе ночь, вряд ли бы хоть один из них стал следить за обычным студентом и поджидать его возле дома. Стигмат надел рюкзак и осторожно, стараясь не скрипеть старым паркетом, прошёл в коридор. Из спальни доносился громкий храп. Дед уснул. А спал он обычно крепко, утром не добудишься.
Парень выскользнул из квартиры и, перепрыгивая через несколько ступеней сразу, за пару минут оказался на улице. Вокруг тихо, только пьяные смеются и бьют бутылки, да подростки слушают через портативную колонку матерный рэп. Никого подозрительного не видно.
Для верности Стигмат осмотрелся ещё несколько раз, прежде чем идти к метро. Вот где народу было гораздо больше. Двенадцать, а люди всё ходят и ходят. Лето. Жизнь в этот сезон кипит даже по ночам. Особенно в выходные. Приложив социальную карту к терминалу, парень рванул вперёд и понёсся вниз по эскалатору. Благо, на нём стояло всего два человека. Заскочив в последний вагон, он забился в угол и скинул рюкзак на соседнее место. Как обычно. Сейчас бы очень пригодились наушники. Натянул капюшон, чтобы три тётки, подросток и мужик, случайным образом раскиданные по вагону, не увидели его лица. Сделал вид, что спит, а руки засунул в карманы толстовки.
Ему не нравилось быть на виду, особенно в поездах. Когда люди находились слишком близко, что бывало с ним каждый день перед учёбой, появлялась опасность раскрыть свой секрет. Если бы он порвал перчатку, на него смотрели бы совершенно иначе. Не как на обычного пассажира, а как на урода или инвалида, которого хочется пожалеть. Кинуть лишнюю копейку на лекарства или отвернуться и посочувствовать молча. Жалость к убогим он тоже испытывал, правда, давать им было нечего. Но себя таковым никогда не считал. Он полноценный здоровый парень, пусть и с небольшим изъяном.
Миновав череду полупустых станций, поезд с лязгом затормозил на нужной Стигмату остановке. Глубокий мужской голос сообщил: «Станция Студенческая. Платформа справа». То, что нужно для парня, которого только сегодня вышвырнули из института. Он подхватил рюкзак, выпрыгнул из вагона и двинулся в сторону выхода к Киевской улице. Под Третьим транспортным кольцом находилось место, которое он искал, и куда временами наведывался: легендарная стена московских граффити-райтеров нулевых.
Ночью шанс того, что его заметят, был ниже. А уж к стене рядом с путями вряд ли кто-то захочет идти по собственной воле, кроме, конечно, нариков или уличных художников. Поэтому он без опаски бросил рюкзак на землю и вытащил оттуда баллончик краски, садовые перчатки и толстый чёрный платок. Обвязал платком лицо, заменил кожаные перчатки на садовые, сделал хвостик, чтобы волосы не мешались. Надел на голову фонарик, включил.
Стена была исписана чужими граффити, которые недавно закрасили коммунальщики. Об этом красноречиво говорили белые квадраты поверх бетона и ржавых потёков. Но несколько ярких пятен с пузырчатым или угловатым текстом на английском языке всё же остались нетронутыми. Выходит, сюда в последние дни никто не заходил.
Стигмат расположился прямо по центру, там, где стену будет хорошо видно из окна проезжающих поездов. Один с грохотом уже промчался мимо. Первый пшик, и на белом квадрате появилась ярко-жёлтая линия. За ним второй, третий. Из нечётких линий постепенно вырисовывался каркас – основа будущего творения. Когда он был готов, парень поменял баллончик на другой. Теперь поверх жёлтого цвета пошёл оранжевый. Затем появились красные и голубые «мазки». Белая скучная стена на глазах преображалась. «Пол дела сделано», – сказал себе парень и отошёл, чтобы посмотреть, удалось ли воплотить задуманное.
Общие черты сложились. Осталось лишь придать творению нужную форму. Он уже занёс над стеной баллончик с пурпурной краской, как с правой стороны в глаза забил яркий свет. Парень зажмурился и быстро прикрыл лицо ладонью. Попался. Открыв глаза и повернув голову к свету, он подтвердил свою догадку. Перед ним стоял полицейский с включённым фонариком. И вид у него был далеко не дружелюбный.
– Опять ты? – с ходу гаркнул служитель закона. Стигмат полностью развернулся к нему и отбросил баллончик в сторону. – Я ещё в прошлый раз тебя предупреждал – не ходи сюда. Извини, парень, сам напросился. Поехали в участок.
– Господин полицейский! – воскликнул Стигмат и уже спокойнее добавил: – Можно я вам кое-что покажу?
Служитель закона нахмурился, меж густых бровей пролегла морщина. Парень испугался, что откажет.
– Хорошо, – внезапно согласился он. – Но учти – у меня табельное на взводе.
Стигмат немного расслабился. Перспектива уехать в участок, чтобы смотреть ближайшие 15 суток на небо в клеточку ему не улыбалась. Поэтому он впервые, наверное, за всю жизнь, самовольно снял перчатки, которые уже изрядно запачкались краской. Отбросил их к баллончикам и выставил ладони перед офицером. В свете фонарика заблестели серебряные метки. Служитель закона вмиг округлил глаза.
– Это ещё что за хрень?! Заразная?
– Нет-нет, не переживайте, – поспешил успокоить его парень. – Такая «хрень» есть только у меня. Не знаю, сколько мне осталось…неделя или месяц…, – он со скорбью взглянул на стену, – а рисование спасает от грустных мыслей. Прошу, дайте мне закончить.
Полицейский оторвался от созерцания монет, окинул оценивающим взглядом рисунок, парня, а затем сочувственно покачал головой.
– Ну что ж я, изверг какой? Валяй. Сегодня можешь порисовать. Но завтра твои художества закрасят.
– Спасибо, господин полицейский! – удовлетворённо ответил парень и улыбнулся, хотя под платком, который закрывал половину лица, этого было не видно.
Когда служитель закона ушёл, он снова надел перчатки и взял свежий баллончик. Пурпурный. Тот, на котором его прервали. Рисуя, он думал о том, что пусть и на короткий миг, но люди, а, особенно, дети, которые ежедневно проезжают мимо и бездумно палятся в окна, увидят на серой стене в серой этажности города нечто прекрасное. Не странные буквы или матерные слова, а то, чего не бывает в реальной жизни.
Сказку.
Он дорисовал, отошёл подальше и взглянул на своё творение. Со стены живыми голубыми глазами на него смотрел пурпурный единорог. А за ним простиралось волшебное ярко-оранжевое поле с голубыми травами. Серости вокруг и так хватает, а особенно в жизни сироты, который, благодаря своему клейму, носил исключительно тёмную одежду. Сочные и насыщенные граффити были его отдушиной. В них он мог выразить себя с помощью искусства. «Искусство – это форма естества, – говорил старый учитель, – Если твоё естество – рисовать, ты будешь великим художником, если петь – прекрасным артистом, ну а если любить людей – ты будешь проповедником добра на Земле». Лишь одного не мог он понять: почему доносить до людей красоту – это плохо? Почему искусство на стенах, под мостами и в переулках считают незаконным? А то, что иногда вешают или расставляют в галереях, за что люди платят миллионы, считают подлинным шедевром? Отдаёшь последние гроши на краску, чтобы подарить людям красоту, а её безжалостно стирают. Где справедливость?
Полюбовавшись немного на волшебную лошадь с серебристой гривой, парень сделал фото, собрал инвентарь в рюкзак и двинулся к метро. Занимались первые лучи солнца, когда Стигмат перешагнул порог своей квартиры. Из спальни слышался громкий храп. Дед ещё спит. Внук снял кроссовки и, стараясь не шуметь, прошёл к себе.
Бросил грязный рюкзак у кровати, и, прежде чем завалиться спать, взглянул на стол. Там, возле ноутбука, в какой-то дешёвой занозистой рамке стояло общее фото. На фоне красного ковра, который с 80-х украшал стену, счастливо улыбались родители, бабушка и дедушка. А посреди них, на выставленной специально для него табуретке, королём восседал Ерофей. Бабушка с мамой с одной стороны, дед с отцом с другой. В тот день он с родителями приехал к старикам, чтобы отметить годовщину их свадьбы. На единственном совместном снимке улыбались все. Все, кроме внука. Шестилетний мальчик насупился и скрестил руки на груди. Он не хотел сниматься, но подруга бабушки заставила: сын купил ей новый цифровой фотоаппарат, надо было опробовать. А тут и случай подвернулся.
Вспоминая тот юбилей, Стигмат начинал ненавидеть себя ещё больше. Это фото было его карой, его постоянным проклятием. Видеть, как тогда воротил нос от снимка вместо того, чтобы порадоваться вместе с семьёй, подавляло в нём всякое желание жить.
Но он жил. Жил ради деда.
Парень откинул капюшон, взял в руки памятное фото и присел на край кровати. Глядя на улыбки близких, тихо прошептал:
– Прости, де. Снова я чуть не влип, снова чуть тебя не расстроил.
Сон в эту короткую, как и многие другие, ночь был неспокойным. Приходили мама с папой, бабушка и знакомые, которых больше нет на этом свете. Они прощали его за ошибки прошлого, улыбались, гладили по голове. Но мальчик с фото сидел на табуретке и хмурился, а потом до рези в глазах бил себя по рукам, облачённым в кожаные перчатки.
Стигмат проснулся от громогласного выкрика дедушки:
– Подъём!!!
Такое происходило уже года два, не меньше. Дед кричал из кухни, когда вставал раньше него и собирался завтракать, а еду найти не мог, или когда внук опаздывал на занятия. Парень взглянул на экран телефона – 9:00. В общей сложности ему удалось поспать всего 2 часа. Если бы спешил на учёбу – вообще не прилёг бы.
Зашёл на кухню: дед, кряхтя, лез в шкаф у холодильника. Там внук прятал его любимое печенье, с изюмом. Сам он терпеть не мог изюм, но дедушке всегда покупал пакетик-другой. Выдавал как по талончику – две штуки в день, а то сахар поднимется.
– Куда руки тянешь? – с доброй насмешкой спросил внук. Знал, что дед боится быть обнаруженным.
Старик тут же одёрнул руку, захлопнул дверцу шкафа и развернулся. Перепуганные глаза говорили о том, что он не ожидал увидеть внука так рано.
– Я…я…а что ты здесь делаешь? – ловко выкрутился дед, переводя стрелки. – Опоздал на учёбу, так и бежал бы. Я ж тебя разбудил.
– Так это…, – Стигмат неловко почесал взъерошенный затылок, – дали пару выходных, чтобы выучить билеты к экзамену.
– Какие билеты? Ты куда-то едешь? – взгляд дедушки помутнел. Он вдруг поджал морщинистые губы. На глазах выступили слёзы. Затем шагнул к внуку и порывисто его обнял. – Лизонька, не уезжай. Лизонька, Лиза, останься…Тебе нельзя. Тебе…, – мгновение спустя он отшатнулся и с усилием вгляделся в лицо парня. – Ты кто? Я тебя не знаю.
Стигмату было очень тяжело видеть деда таким – беспомощным и слабым, как ребёнок. Приступы случались всё чаще, а ясный рассудок мутнел, подобно старческим глазам, незаметно и стремительно. Внук помнил, каким строгим и упрямым был дед до смерти родителей. Его слово – закон, его жизнь – кодекс чести. Ничто не могло выдавить из него слезу.
– Я твой внук – Ерошка, – мягко ответил парень и сжал в своих руках тощие плечи деда. – Или Лизонька. Или Антон. Или Валька. Называй, как хочешь. Но я не посторонний. Ты знаешь меня. Я твой родной человек.
Он отпустил его плечи и взял со стола таблетницу. Телевизор в спальне вещал утренние новости. Девять утра – пора пить лекарства.
Двое суток пролетели незаметно. Стигмат провёл большую часть времени в заботах о дедушке и мелких заказах. Даже на улицу выходил только ночью, чтобы где-нибудь порисовать или заняться паркуром. Он любил в потёмках бегать по крышам, стенам и перелетать через заборы. Это была своеобразная тренировка ловкости. К тому же, паркур давал ему свободу. В первую очередь, от навязчивых мыслей. Да и после драк, которые он никогда не затевал, тело не так сильно болело.
Граффити с единорогом и правда стёрли. Осталось лишь некрасивое белое пятно. Пришлось искать новое место, где никто бы ему не помешал. Лучше всего подходили бетонные стены, но где-то они были частной территорией с охраной, а где-то мешала близость к трассе. Поиски новых мест закончились неудачей, хотя немного порисовать всё же удалось. В переулках и возле спортивных коробок. От этого и настроение как-то улучшилось. А преследователя он больше не видел.
Рано утром Стигмат отправился в универ, завершить бумажные дела. Взял скейт, чтобы не тащиться пешком. На плечи накинул любимый рюкзак. Из спальни вышел дедушка.
– Экзамены сегодня?
– Один. Несложный.
Внук не соврал. Сегодня начиналась летняя сессия. Первый зачёт. Он бы без проблем его сдал, если бы не уходил в академ.
– Не дрейфь! – с энтузиазмом сказал старик. – Ты внук военного, в тебе не должно быть трусости. Сдашь, будь уверен.
– Да, дедуль, всё получится, – со слабой улыбкой ответил парень, а у самого на душе скребли кошки. Как же сложно лгать, когда знаешь правду.
– Ты что, Гальке котёнка притащил? – вдруг с недовольством спросил дед, сведя седые брови. От нечего делать он задружился с бабулями на лавочке.
– Не притащил, а вручил, как подарок. У бабули юбилей, а поздравить некому. С ним ей хоть не так одиноко будет.
– Додумался! Она завтра помрёт, а его куда? Себе возьмёшь, умник? Животина без хозяина не может. Ей добрая рука нужна. А слышал, какой Вальтер куш сорвал? – спросил дед, внезапно перескочив на другую постоянную тему дворовых сплетен, – На несколько миллионов! Только вот не знаю, рублей или долларов. И чего в нашей коммуналке сидит?
– Де, ты бы лучше так таблетки пил, как сплетни собираешь, – осадил его внук, – Вон уже дорогу до квартиры сам вспомнить не можешь, соседи помогают.
– Да забыл я…
– Забыл, забыл…Я для кого наклейки клею и ставлю таблетницу на самое видное место? Ты сегодня рано встал. Позавтракай и выпей лекарства.
– Выпью-выпью, не ворчи, – отмахнулся старик. – Как мать уже стал. Она, бывало, тоже чуть что заставляла всякую дрянь пить.
Парень прервал длинный и не очень приятный для него рассказ, вышагнув в коридор. Прикрывая за собой дверь, он погрозил деду пальцем:
– Я пошёл. К обеду приду, проверю.
На лавочках пока было тихо. Только курлыкали голуби, да мурчали дворовые коты, облезлые, как стены многоэтажки. Бабули, видно, пошли в поликлинику. У них там общий слёт – врач из отпуска вернулся, надо бы проверить здоровье. А заодно пообщаться: узнать, куда летал, чего привёз.
За углом дома парню встретился сосед. Он ставил на сигнализацию свой премиальный «Роллс-ройс» из серии призраков. Чёрный и сверхнавороченный. Зачем ему эта машина – Стигмат не имел понятия. Тем более в этом городском захолустье. Гаража у него тоже не было, ставил у дома. Однако была крутая система охраны, поэтому если кто-то и зарился на «призрака», то слышно было на весь двор. Собственно, и когда машина заводилась, её тоже все прекрасно слышали. Ревела похлеще медведя.
Мужчина с кейсом в руке не слишком торопился домой. Он часто разъезжал по стране или миру, возвращаясь в квартиру рано утром либо поздно вечером. Бывало, не возвращался неделями. Стигмат подошёл, чтобы поздороваться. Тут мимо них проплыла изящная дама чуть за пятьдесят. Второсортная актриса, живёт в соседнем доме. За слоем пудры и краски было сложно разобрать её настоящий возраст. Она имела виды на самого богатого мужчину двора, поэтому никогда не упускала случая с ним заговорить. Как только сосед заметил студента, она выскочила перед ним и кокетливо поздоровалась, щуря опушённые веером накладных ресниц глаза:
– Доброе утречко, Вальтер Эдуардович. Домой идёте?
Студент и сосед немного растерялись. Первым нашёлся мужчина. Он с непонятным Стигмату намёком заглянул ему в глаза и ответил даме:
– Доброе. Нет. Вызвался, вот, подбросить парня до института.
– А мне казалось, вы поставили машину на сигнализацию…, – с сомнением произнесла она и взглянула на «Роллс-ройс».
Вальтер без лишних раздумий обогнул актрису и, хлопнув студента по плечу, ответил:
– Проверял, как работает. Пару дней назад у меня магнитолу чуть не увели.
Дама усмехнулась нелепой шутке, а Стигмат стоял и растерянно хлопал глазами. И только когда сосед торопливо подтолкнул его к машине, понял, что придётся подыграть. Просто так эта женщина не отвяжется. Когда оба уселись в прокуренный салон, он бросил скейт на заднее сиденье. Вспомнил, сколько оно стоит, и рванулся забрать, но мужчина мягко отрезал:
– Ничего. Пусть лежит.
– Но там обивка на несколько миллионов…
– Заработаю ещё. Оставь. Ты не против, если я действительно тебя подброшу до университета?
– Да нет, – неуверенно ответил парень. Ему было неловко разъезжать на дорогом автомобиле. Да и что скажут студенты, если увидят, как он выходит из него возле ворот? Наверняка станут смеяться. Или поиздеваются: чего, мол, грязной шавке делать в салоне авто класса «люкс».
– Вот и замечательно, – сказал сосед, заводя мотор.
Чёрная махина тронулась с места. Под восхищённый взгляд Натали, как велела называть себя когда-то актриса, они скрылись за поворотом.
И снова московские пробки. Если бы не двойное стекло, в салоне бы стало невыносимо громко. Настолько сильным был гул от десятков клаксонов и проезжавших сквозь поток машин мотоциклов. Люди сходили с ума от невозможности двигаться. Их будто сковала железная цепь из таких же дорожных узников, как они. Развязок становилось с каждым годом больше, но пробки никуда не исчезали.
– Как сессия? – спросил дядя Вальт. Лишь одно развлекало водителей в длинные часы пик – разговоры. Было бы с кем, а тема всегда найдётся.
– Сегодня первый зачёт.
– Готов? – он открыл окно и закурил дорогую сигарету. По салону разошёлся белёсый сладковатый дым, вперемешку со шлейфом дорогого парфюма. Что-то древесное. Но уж точно не морской бриз.
Стигмат колебался. Он ещё никому не сказал о своём академе. Сосед не из болтунов, однако и его следует опасаться. Не доложил бы деду…
– Конечно. Ничего сложного, – бодро ответил студент. Избегая дальнейших расспросов, он спросил: – Дядь, а правда, что ты куш сорвал?
– Да какой там куш, так, пара лимонов, – привычно сухо ответил мужчина.
– Не прибедняйся. Что для тебя пара лимонов, для нас манна небесная. На кой чёрт тогда в этом клоповнике живешь? У тебя денег – куры не клюют. Я бы на твоем месте давно переехал в какой-нибудь пентхаус под крышей Москва-сити.
Дядя Вальт скупо усмехнулся и сделал ещё одну затяжку.
– Нужен мне этот пентхаус, как собаке пятая нога. А здесь…вид хороший, соседи приятные. Привык за двадцать-то лет.
– Ну и зря. А женщины? – Стигмат вспомнил недовольное лицо Натали. – Неужели тебе никогда не хотелось завести семью? Была ли та, единственная?
Они редко заговаривали на подобные темы. А когда заговаривали, дядька постоянно сливался. То дела у него, то ещё что-нибудь.
– Была, – неожиданно ответил он голосом, полным грусти. – Я побоялся ей признаться. Она нашла парня, а я…нашел себя в бизнесе.
– И больше вы не встречались?
– Нет, – словно острым ножом отрубил мужчина. – Отсюда сам дойдёшь? А то, полагаю, мы в пробке до обеда простоим. На зачёт опоздаешь.
– Дойду. Спасибо, дядь Вальт! Увидимся!
– Да, если что, – окликнул его сосед, выбрасывая из окна окурок, – меня какое-то время не будет. Скажи Зинаиде, чтобы отправляла мне счета.
– Куда ты?
– Бизнес требует времени и встреч. По стране покатаюсь. Может, ещё один куш сорву, – он усмехнулся и закрыл тонированное окно.
На самом деле до института было не близко, но сосед всем видом показывал, что лучше бы парню проехаться на метро. Такую резкую смену настроения он видел у него не часто. Только когда бизнес стоял, как машины в утренней пробке. Немного подзаработав на заказах, Стигмат решил заглянуть в магазин техники, чтобы купить наушники. Без музыки всё же не то. Прокатился до какой-то палатки возле ТЦ, купил самые дешёвые из средней категории качества, а затем нырнул в прохладу подземки.
Вагон, куда можно было забиться в час пик, пришёл на удивление быстро. Вот всегда так: когда опаздываешь – мест нет, а когда никуда не спешишь – проходи, дорогой, гостем будешь. Парень с наслаждением нацепил наушники и включил плейлист с песнями групп Сплин, КняZz, Три дня дождя и других попсовых и рок исполнителей. Старых, новых – он слушал всё вперемешку. Так ему никто не мешал, и он оставался в своём уютном коконе ритмов.
Вскоре он выпрыгнул из душного вагона, где невыносимо воняло потом, и рванул на улицу. Свежий утренний воздух щекотал ноздри. Приятно пахнуло сочной листвой. Прохожие спешили на вход и на выход, стараясь не опоздать по своим делам. Прийти вовремя – роскошь в огромном мегаполисе, где от одного до другого конца десятки станций и минут пути. Плотный людской поток огибал стоящего возле стеклянных дверей парня, иногда что-то ворча, иногда ругаясь, иногда толкая его в тощую спину.
Он встал на скейт и под топовый трек погнал между угрюмых домов. Как только тронулся с места, ему показалось, что кто-то из толпы громко позвал его по имени. Но музыка настойчиво перебила этот клич. Будто не хотела, чтобы он услышал. Да и кто бы его позвал? Троица друзей, которые вернутся с рок-фестиваля только вечером? Или больной дед, который из дома выходит крайне редко и почти всегда теряется где-то во дворах? Не обращая внимания на странные мысли, Стигмат петлял возле заборов, иногда делая слайды1 по перилам.
Вскоре впереди показалась злосчастная арка. Парень сделал над собой усилие и погнал к ней. В наушниках долбил рок-кавер «Ветром стать», клеймёные ладони немного вспотели. Во всех деталях он вспомнил то утро, грабителя с ножом и женщину с ужасом в стеклянных глазах.
До арки оставалось всего ничего, каких-то пару метров. Но внезапно прямо посреди дороги возникла женщина. Она явилась словно из ниоткуда, как привидение из хоррор-фильмов. От неожиданности парень потерял равновесие, качнулся назад. Скейт выскользнул из-под ног и поехал дальше, а его хозяин больно упал на асфальт. С головы разом слетели и капюшон, и наушники.
