Лара Дивеева
Тот самый одноклассник
Персонажи, места, события и названия являются выдумкой автора. Любые совпадения являются случайностью. Суждения героев не отражают мнение автора, их поступки не являются рекомендацией. Фото на обложке Volodymyr Tverdokhlib по лицензии shutterstock.
Пролог
Это четвёртая чашка кофе. Ч-ч-четвёртая. Меня уже потряхивает, но я упорно не сдаю позиции. Приникнув к окну кафе, смотрю на строгое здание, пропитанное запахом денег и успеха, где я только что провалила интервью.
Выслеживаю соперницу, чтобы увидеть, как она выйдет из галереи с торжествующей улыбкой на красивом лице. Тогда я признаю поражение.
Где же она?
Интервью может длиться очень долго, если оно включает в себя секс.
Со мной разобрались за тридцать минут. Посмотрели портфолио работ, обсудили современное искусство, а потом владелец галереи прижал меня к стене, и на размышления осталось от силы пять секунд.
– Я щедрый поклонник молодых талантов, – влажно прошептал и приподнял бровь в ожидании моей реакции. Моей немедленной и ожидаемо положительной реакции.
Размышлять я не стала, а зря. Ведь могла сдержаться и повести себя вежливо, так нет же, отпрыгнула в сторону, как дикарка. Ещё и взмахнула папкой, чтобы защититься от посягательств на мою честь. Мужик оскорбился, а он большой человек в городе. Меценат Трофим Лиознов, один из тех, кто негласно определяет «моду» в искусстве. Что (вернее кого) он выберет для частной выставки, то и станет открытием сезона и привлечёт море внимания. Самое интересное в его галерее – это зал молодых талантов, где рядом со знаменитостями выставляют работы таких надеющихся и жаждущих, как я. За место в этом зале бьются семьдесят художников, включая меня. Этот конкурс – пропуск в новую жизнь, полную признания, покупателей и собственных выставок. Продаётся то, что модно, а я люблю кушать и спать в тёплой постели, и за это приходится платить.
Не стоило обижать Лиознова, могла немного пофлиртовать и притвориться, что согласна. Побегала бы от него до конца конкурса, а потом что-нибудь придумала. А теперь вот Успенская демонстрирует меценату свои таланты. Мерзкая девица, из тех, кто улыбается и льстит, а потом бьёт в спину. Да и работы её не в моём вкусе – серия картин «Все мужики одинаковы. Голые мужчины, вид сзади». Сидят на лавках – сутулые спины, дряблые мышцы, по бокам свисают жировые складки. На задницы смотреть не хочется.
Уж Успенская не станет отталкивать Лиознова, она покажет ему вид сзади и не только.
Дверь галереи открывается, и я прищуриваюсь, глядя сквозь сумерки. Название кафе на оконном стекле частично закрывает обзор. «Аромат». «Аро», потом огромная чашка, потом «мат». Смотрю, как на крыльце галереи Лиознов обнимает Успенскую, и только мат в голову и лезет. Девица льнёт к пожилому мужчине, хихикает, трётся. Папка со снимками её работ упала в сугроб и недоуменно разевает рот на декабрьском ветру.
Не будет мне выставки, так и останусь никому не известной учительницей рисования. Это очень обидно, ведь я прошла первый этап, и меня отобрали в десятку полуфиналистов. Окрылённая, я посмела надеяться на удачу, и вот результат. Надо было поверить слухам о Лиознове и не лезть в мир, в котором мне не место. Но обидно ж, ё-моё!
– Сто процентов, она ему дала. Или даст сегодня вечером, а пока позволила снять пробу, – раздаётся насмешливый голос за спиной.
– Резник!
– Ух ты, какая честь – Ника Туманова помнит моё имя! – смеётся бывший одноклассник.
Как не вовремя. Все эти годы я старательно избегала школьных знакомых, а тут в самый неподходящий момент, да ещё и Резник.
Отвернувшись к окну, наблюдаю, как Успенская склоняет голову на грудь Лиознову.
– Хочешь, ей ничего не отломится? – Резник усмехается.
– Что не отломится? – Не хватало, чтобы о моих неудачах пошли слухи.
– Если хочешь, она ничего не получит. Ни выставки, ни рекламы.
Наспех перебираю в памяти школьные воспоминания. Резник – гитарист, по вечерам работал в магазине музыкальных инструментов. Прогуливал уроки рисования при любой возможности. Откуда он знает про выставку?
– Нет, не хочу, – отвечаю слишком резко, потому что на самом деле ой, как хочу. Если я не выиграю, то пусть в тройку финалистов попадут достойные, а не Успенская с её дряблыми мужскими задницами.
– Точно не хочешь? – Резник улыбается одними губами. Со школьных времён прошли годы, но он не изменился, выглядит всё таким же шалопаем. Цветные кеды, рваные джинсы, на голове модный беспорядок. Но первое впечатление обманчиво. Резник – продуманный и тщательно инсценированный шалопай, потому что хочет таким казаться. Всегда хотел, это его бренд. На каждой детали внешнего облика – дизайнерский штамп, даже на лёгкой небритости.
– Точно не хочу.
Резник цепляет мой стул ногой и двигает ближе к себе. Сердце подпрыгивает, то ли от рывка, то ли от внезапной близости постороннего мужчины.
То ли потому, что этот мужчина – Резник.
– Глянь-ка мне в глаза, Ника Туманова, и скажи правду, – говорит тихо. – Я очень не люблю, когда мне врут, и ты об этом знаешь.
Удивлённо моргаю, потому что на большее не способна. У меня шок. Я не видела Резника со школы, мы даже толком не поздоровались, а он сразу лезет в дебри. Хотя и раньше был не без странностей. Но уж очень привлекательный парень, одноклассницы на него отвлекались.
Не успеваю ответить, как он резко отодвигает стул и направляется к выходу. Остановившись у двери, взглядом показывает на происходящее на улице и громко спрашивает:
– Как её зовут?
На меня смотрят все посетители кафе. Реально, все. Даже бариста облокотилась о кассу и ждёт моего ответа.
– Марина Успенская.
Подмигнув, Резник выходит из кафе и направляется ко входу в галерею навстречу воркующей парочке. Жаль, мне не слышно, что он говорит, потому что лицо Успенской мгновенно преображается. Повернувшись к Резнику, она смеётся и трясёт рыжей гривой. Красиво, как пожар на снегу. Лиознов недовольно хмурится, пытаясь удержать «молодой талант», но та уже вырвалась на свободу и восторженно облизывается на Резника.
В кафе тихо. Посетители наблюдают за разыгравшейся сценой, пытаясь прочитать сказанное по губам. Вот и я ломаю голову. У Марины есть реальный шанс выиграть конкурс, который запустит её карьеру. Как Резнику удалось отвлечь её от заветной цели? А она и вправду отвлеклась. Попрощалась с Лиозновым, и тот поджал губы и скрылся в здании. Взяв Резника под руку, Успенская мурлычет что-то нежное ему на ухо. По крайней мере, мне так кажется. Такие женщины, как она, мурлычут на ухо мужчинам. Кошки.
Я не кошка.
Куда мне до кошек! Успенская грациозная, женственная. Прижимается, заглядывает в глаза, а потом – чтоб её! – целует Резника?! Вот так, сразу? Резник отвечает на поцелуй, захватив рыжие волосы в кулак. Три минуты знакомства, а они целуются посреди улицы. Не может этого быть, они наверняка встречались раньше. Хотя почему не может быть? В школе девчонки чего только ни делали, чтобы заполучить крупицу внимания Резника.
Новоиспечённая парочка выходит на проезжую часть, и Резник ловит такси. Переговорив с водителем, он, как истинный джентльмен, помогает Марине устроиться на сиденье. Протянув водителю несколько купюр, хлопает ладонью по крыше. Таксист отчаливает от заснеженного поребрика и вливается в поток машин.
Несмотря на расстояние, мне очень хорошо виден шок на лице Успенской. Развернувшись на сиденье, она смотрит на Резника через заднее стекло такси. Всё ясно, она-то решила, что они поедут вместе.
Что могу сказать? Данила Резник в своём репертуаре. Король облома. Однако бьюсь об заклад, что, если они встретятся завтра, Успенская снова позволит ему вить из себя верёвки.
Уж такая у Резника магия.
Когда он возвращается в кафе, раздаются жидкие аплодисменты. Серьёзно?! Люди одобряют то, что парень обломил девушку? Какое им вообще дело до происходящего?
Пока я в недоумении оглядываю посетителей, Резник садится рядом, и бариста тут же выходит из-за прилавка и кладет руку ему на плечо.
– Кофе? – восторженно хлопает глазами.
Резник улыбается и кивает, а я провожаю баристу неверящим взглядом. Здесь нет обслуживания у столиков, только у прилавка.
– Смотрю, ты не изменился. – Качаю головой. – Имея такой эффект на женщин, мог бы давно завоевать мир.
– Талант не пропьёшь! – Резник подмигивает. – Кстати, не за что.
– Я должна тебя благодарить?
– Не откажусь. Твоя Успенская нейтрализована.
– Ничто не помешает ей остановить такси и вернуться к Лиознову.
– Многое помешает. Во-первых, Трофим не дурак. Зачем ему девица, которая при нём пустила слюни на другого мужика? Во-вторых, в данный момент твоя знакомая не думает ни о чём другом, кроме мести. Сама понимаешь, женщинам не нравится, когда их обламывают. Проведёт полдня в салоне красоты, потом заявится ко мне в магазин, будет качать права и крутить своей плоской задницей.
– У неё плоская задница? – Да, вот такая я дрянь, мне приятно любое плохое слово, сказанное в адрес соперницы.
– Плоские мозги – плоская задница, – серьёзно провозглашает Резник. Тоже мне, научный тезис.
– Ты жутко самоуверен.
– Когда результат?
– Чего?
– Конкурса.
– Через несколько дней. Из десяти полуфиналистов останутся трое. Эти счастливчики выберут по одной картине для фойе галереи. Посетители…
– Знаю, я бывал у Лиознова. Работы трёх финалистов вешают в фойе. Посетителям галереи выдают жетон, и они кидают его в ёмкость под той работой, которая им особенно понравилась. Художник, набравший больше всего жетонов, получает место в зале молодых талантов на следующие три месяца. Ты уже приготовила работу для фойе?
Удивлённо моргнув, я уставилась на Резника. Он расписал весь процесс так тщательно, словно пытается доказать свою осведомлённость.
Я вращаюсь в компании художников и порой забываю, как разговаривать с обычными смертными. Однако Резник вдруг показался странно знакомым, словно приземлился прямо в центре узкого круга моих друзей. Пришлось напомнить себе, что это не так. Что у нас нет ничего общего.
– Да, я приготовила кое-что. Откуда ты знаешь правила конкурса?
Резник пожимает плечами и подмигивает баристе, поставившей перед ним кофе.
– Мы с тобой творческие люди, поэтому немудрено, что у нас есть общие знакомые. Мой приятель Арк Молой – знаешь его? – выставлялся у Лиознова прошлым летом.
Последние слова мы говорим одновременно и тут же смеемся.
Странно, но факт: мы с Резником нашли что-то общее. Точки соприкосновения.
Почему-то от слова «соприкосновение» стало жарко.
Или от пристального мужского взгляда.
Или от кофе.
– Что с тобой не так, Ника Туманова? – Резник задумчиво скользит по мне взглядом.
– В каком смысле? – Голос выдает волнение, причину которого я не знаю.
– Почему ты до сих пор не выставлялась в приличной галерее? В школе ты неслась на всех парах – получала стипендии, призы на городских выставках, да и в академии не дремала.
Сглотнув, я отворачиваюсь. В школе я получила всего один значительный приз, и то за работу, вспоминать о которой не хочу. Не сейчас. Не под прицельным взглядом Резника.
Да и вообще – он слишком многое обо мне знает.
– Колись, Ника! – усмехается бывший одноклассник, дёрнув меня за рукав. – Что с тобой не так?
Именно из-за такой бесцеремонной наглости я и не хожу на вечера встреч. Кто-то ведь обязательно спросит, чем я зарабатываю на жизнь. «Уроками рисования? Как мило! Неужели хватает на жизнь? А картины продаёшь? Были личные выставки?»
От этих вопросов грустно и тошно.
Я не знаю, что со мной не так. Не объяснять же чужим людям, что я до сих пор не нашла себя?
– Пока, Резник! Рада была повидаться.
Поднимаюсь и застёгиваю пальто, прижимая к груди портфолио моих работ. Резник смотрит на выглянувшие наружу фотографии, словно собираясь что-то спросить, но в этот момент к нам подходит парень.
– Извини, Резник, не подпишешь? – кладёт на стол мятую тетрадь.
Одноклассник хмурится, но берёт предложенную ручку. Склоняюсь над столом, чтобы прочитать его неразборчивый почерк.
Анатомия твоего кошмара
Резник
Что?!
Плюхаюсь обратно на стул. Такое ощущение, что я попала в параллельный мир.
– Что это было? – шепчу непонимающе, когда парень отходит.
Резник придвигается ко мне и с ухмылкой объясняет:
– Это называется автограф. У меня попросили автограф. Такое случается, знаешь? Судя по всему, ты действительно не интересуешься одноклассниками.
– Ты… в школе у вас с друзьями была группа. Ты играл на гитаре и пел…
– Всё ещё играем, – кивает он. – Теперь группа называется «Анатомия кошмара». Металкор и маткор1.
Наступила моя очередь кивать, хотя я не поняла значение последних слов. Помню их выступления на школьных концертах – громкие, диссонансные, с криком и скрежетом. При этом многие фанатели, а уж девчонки… да и сейчас, судя по всему, дела идут отлично, раз уж Резника узнали в кафе. Получается, Успенская пожертвовала шансом соблазнить Лиознова ради внимания звезды какой-то там музыки.
– Вы популярны?
Смутно помню, как мама рассказывала что-то о популярной группе из нашей школы. Я не интересуюсь музыкой, так, немного слушаю попсу.
– Не так, чтобы ураган, но немного штормит, – подмигивает он.
– Основательно так штормит, раз тебя узнают и просят автографы, да и Успенская чуть трусики не уронила от одного твоего взгляда. Не только трусики, а всю карьеру выбросила в сугроб! – усмехнувшись, я тут же смущаюсь своей грубости.
Приподняв бровь, Резник наклоняется ближе ко мне.
– Если честно, то дело в рекламе, – доверительно шепчет, почти касаясь моей щеки. – Ты телевизор смотришь?
– Нет.
– Вообще?
– Вообще.
– Это заметно. Мы с ребятами снялись в рекламе многоэтажных домов со звуконепроницаемыми стенами.
– Вы играете в одной из квартир, а соседям не слышно? – озвучиваю догадку.
– Ага, очень забавно получилось. Реклама выиграла кучу призов, и нас теперь повсюду узнают, уже несколько месяцев держимся в топе. А меня… ну, я же солист. Играю на гитаре, пою, да и песни пишу. Вот такие дела. Помнишь, я подрабатывал в магазине музыкальных инструментов? Я его купил, и теперь все гитары мои. – Резник снова подмигивает, продолжая пристально меня разглядывать.
Внезапно его лицо темнеет.
– Ты не помнишь про магазин, да, Ника? Вообще ничего обо мне не помнишь?
– Почему же, помню, – отвечаю чуть хрипло, сражаясь с непонятным чувством неловкости. Жутко хочется сбежать домой, подальше от бывшего одноклассника.
Резник ухмыляется, но в этой ухмылке только досада и ни капли веселья.
– Хочешь, я угадаю, почему ты здесь сидишь? Ты не захотела лечь под Лиознова и теперь шпионишь за соперницами. Так?
Отвечать я не стала, да и Резник не особо дожидался признаний.
– И правильно, что не захотела. Лиознов занудный старикан.
– Это несправедливо, – не сдержавшись, ворчу. – Конкурсы должны быть честными, даже если они частные.
– Да ну?! – Резник смеётся, но в глазах отражается сочувствие. – Ты впервые столкнулась с несправедливостью?
– Нет, конечно!
– Слушай, Ника, у меня отличная идея: ляг под меня, и тебе сразу полегчает.
Резник подмигивает, смеётся, но глаза изучают меня с рентгеновской точностью.
– Нет уж, спасибо, ты слишком востребован. У меня аллергия на очереди.
Уверенно поднимаюсь и задвигаю стул. Странная встреча со странным парнем. Не знаю, что и думать. Резник мне никогда особо не нравился, но его пристальный взгляд не на шутку смущает.
– Ты с кем-нибудь встречаешься? – спросив, он отворачивается к окну, как будто не интересуется ответом.
Кручу в руках красный шарф и тоже смотрю на темнеющую улицу.
– Иногда.
– Только с художниками?
– Иногда со скульпторами, – улыбаюсь.
Резник хмыкает.
– Оказывается, мы с тобой похожи, кто бы знал! Я если встречаюсь, то только с теми, кто в теме. В смысле, в музыке. Другие не поймут.
– Не поймут. А как же фанатки?
– С ними не встречаются. Так, мимоходом общаюсь, – насмешливо изгибает брови.
Не сомневаюсь. Такие, как Резник, не меняются.
– Бывай! – затягиваю шарф в узел и иду к выходу.
– «Бывай» – и всё? Ник, а давай я тебя затащу на вечер встречи?
– Через мой хладный труп! – усмехаюсь через плечо и выхожу на улицу.
Ледяной воздух отрезвляет за пару секунд. Что сейчас произошло? Это ведь Резник! У нас нет и не может быть ничего общего.
Старательно не оглядываюсь на окна кафе, на волнующее столкновение с прошлым.
«Нет и не может быть ничего общего», – повторяю для пущей уверенности.
Глава 1. Резник
Я знала, что Данила Резник был плохим парнем, со школьной скамьи знала. С точки зрения учителей он был ужас, как плох, а для девчонок – чудо, как грешен. Я замечала его, как же не заметить, ведь мы учились вместе с десятого класса. Вернее я училась, а он заходил потусоваться с друзьями и впечатлить девчонок. Данила был шумным и популярным, и не замечать его не удавалось. Как староста, я часто приходила в учительскую по делам, а он отбывал там очередную повинность.
Он был классическим плохим парнем, а я…
Однажды я забыла подготовиться к контрольной. Заболел папа, и я напрочь забыла об остальном. Пришла в школу, вспомнила о контрольной – и меня как кипятком окатило. Я получила первую и единственную в жизни тройку. Даже сейчас, как вспомню, в животе скручивается тошнотный комок. Вот вам и полный список моих школьных грехов – тройка по математике в восьмом классе. В остальном я была хорошей девочкой.
Говорят, противоположности притягиваются, но такие парни, как Данила, не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Он был хулиганистым шалопаем, не по возрасту наглым, и я воспринимала его как шум. Надоедливый, но, к счастью, отдалённый.
Мы и разговаривали-то всего раз. Или два, не помню точно.
Вру. Помню.
***
Десятый класс
Я разминала глину в школьной мастерской, когда со мной впервые заговорил Данила Резник. Он проучился в моём классе четыре месяца, но до этого дня мы почти не общались и, даже сталкиваясь в коридоре, не тратили время на приветствия. Даже если столкновения не всегда были случайными, в них не было ничего личного: Резник задирал всех девчонок без разбору.
– Я купил Гибсон. Деньги сам заработал, два года копил.
Оглядевшись, я не обнаружила рядом адресатов этой странной фразы. Кроме меня.
– Молодец! – протянула неуверенно.
Знать бы, что за зверь этот Гибсон, и при чём тут я.
Почесав нос предплечьем, я отложила глину. В художественной мастерской пыльно из-за используемых материалов и множества старых работ.
Опустила измазанные руки на стол и улыбнулась однокласснику, дожидаясь объяснений.
– Нос чешется? – Резник потянулся ко мне, потом нахмурился и запихнул руки в карманы.
– Чешется. Тут пыльно.
– Давай почешу! – предложил, краснея. Резник умеет краснеть? – Нос твой почешу! У тебя же руки в глине!
– Спасибо, я могу сама почесать. – Демонстративно потёрла нос о грубую ткань защитного халата.
Какое-то время мы молчали. Жирный голубь вышагивал по отливу за окном, разглядывая нас любопытной бусиной глаза.
– Наверное, трудно так чесать… – сдавленно сказал Резник. Никогда не видела его таким смущённым. Может, с ним что-то случилось?
– Я привыкла.
Он молчал, поэтому я снова взялась за глину. В среду после уроков я посещала художественный кружок и зачастую оставалась позже всех. Однако уж кто-кто, а Данила Резник не ходил на дополнительные занятия.
Я разминала глину, незаметно поглядывая на одноклассника. Словно сам не свой. Обычно самоуверенный донельзя, шумный, языкастый, а тут вдруг топтался рядом, недовольно пыхтя.
– Хочешь, я тебе Гибсон покажу? – спросил.
Нет уж, не попадусь на грубую шутку.
– Сам свой Гибсон разглядывай, желательно в ванной и в одиночестве.
Отодвинулась от него на всякий случай. Кто знает, вдруг парни решили подшутить над старостой.
– Дура! – рассмеялся Резник. – Гибсон – это гитара, самая лучшая в мире. Я о ней с десяти лет мечтал. Хочешь, сыграю?
– Я слышала, как ты играешь.
Когда их группа выступила на школьной вечеринке, я ушла, не дожидаясь завершения концерта. Как говорится, на вкус и цвет… Однажды у бабушки в кухонном шкафу обрушилась полка с кастрюлями и сковородками, и звук был похожий.
– Хочешь, я… ну… для тебя сыграю.
Я искренне не могла понять, с какой стати Резник явился в мастерскую и мучал меня странными вопросами. Может, его выгоняют из школы, и он хочет заручиться поддержкой старосты? Нет, не может быть, я бы уже об этом знала. Они с братьями перевелись в нашу школу в начале учебного года и ещё не успели натворить бед.
– Что сыграешь? – спросила неохотно.
– Смотря что тебе нравится. Или вообще могу специально для тебя песню написать.
– Про что?
– Могу написать песню о том, что тебе нравится. – С сомнением покосился на моё последнее творение. «Рука скульптора». Глиняные пальцы, истончённые к кончикам, переходящие в скульптуру, созданную рукой мастера.
Проследив направление его взгляда, я прикрыла «Руку скульптора» тряпкой. На прошлом уроке учительница заставила меня показать работу классу, и это обернулось полным фиаско. Я попыталась объяснить, что руки скульптора вкладывают вдохновение в работу. Что тут началось!
«А работе нравится, когда в неё вкладывают?» «А как именно скульптор вкладывает?» «А это не противозаконно?»
Стоит ли объяснять, что Резник принимал в этом фиаско самое активное участие?
А теперь он стоял рядом с красными пятнами на щеках и придуривался.
– Красиво получится, – сказал тихо.
– Что красиво?
– Песня про человека, который вложил себя… – кашлянув, он оглянулся на дверь, – … в искусство.
Мне никогда не посвящали песен. Наверное, внимание Резника должно было мне польстить, однако подозрения не позволили расслабиться. Разбитной шалопай, хулиган, смущавший покой одноклассниц, взволнованно переступал с ноги на ногу посреди пыльного класса, заваленного подростковыми картинами и скульптурами. Вдруг это розыгрыш? Вдруг в мастерскую ворвутся друзья Резника и учинят погром?
– Я не интересуюсь музыкой, но поздравляю тебя с покупкой гитары, – ответила искренне.
– Слушай, а правда, что из мастерской пропали твои работы?
– Правда.
Я нахмурилась, не желая обсуждать случившееся. Одну из моих работ разбили в туалете, вторую кинули на крышу гаража, третью пока не нашли. Так как я работала с глиной, мои работы были очевидной мишенью для гадких проказ.
– Хочешь, я разберусь? – спросил Резник, сжимая кулаки. – Найду, кто это сделал, и устрою им…
– Нет, спасибо! Директор уже разбирается. Малолетки развлекаются, с ними всегда так.
Тоже мне, защитник справедливости!
Резник нахмурился, но не ушёл. Кивнул на темнеющий школьный двор за окнами и предложил.
– Ты долго ещё? Могу проводить.
– Не надо, я живу в соседнем доме.
– Знаю. Думал, тебе захочется пройтись.
– Нет, не хочется.
Я чихнула и, когда открыла глаза, обнаружила, что в мастерской никого нет. Резник исчез бесшумно, так же необъяснимо, как и появился.
Когда через двадцать минут я попрощалась с учительницей и выскользнула на тёмную улицу, у гаражей тусовалась обычная мужская компания. Они там зависали каждый вечер – покуривали, трепались, играли на гитаре. От толпы отделились две тени. Одна из них знакомая – Гриша, мой сосед, учившийся в параллельном классе. Папа платил ему за мытьё машины, помощь в гараже и другие поручения, на которые у меня не хватало времени и умения. В знак благодарности сосед приглядывал за мной.
– Эй, Туманчик! Чего крадёшься в темноте? – хихикнул Гриша. – Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой! Сейчас сдам тебя на руки родителям.
Старше меня на полгода, он пытался командовать.
– Эй, оставь её в покое! – приблизилась вторая тень, и свет фонарей окутал фигуру Резника.
– Это ты её оставь! – моментально напрягся Гриша.
– Ребята, да вы что! Вон же моё окно, даже видно, как мама у плиты стоит. – Я перевела недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не понимала.
Парни смотрели друг на друга с вызовом, и я сделала быстрый и безошибочный выбор.
– Гриш, пойдём! Сдашь меня маме как товар, раз уж тебе приспичило.
Сосед выдохнул и отвернулся от Данилы. Тот смотрел нам вслед.
– Резник что, грибами отравился? – проворчал Гриша, когда мы отдалились. Данила двинулся было следом, но рядом появились его братья и не позволили вмешаться.
– Не знаю, что с ним. Тестостероновая буря, не иначе.
– Он к тебе подкатывал?
– Да нет вроде. Так, рассказал про Гибсон.
– Гибсон – это круто, – вздохнул Гриша, выводя меня из школьного двора. – А Резник – гиблое дело. Если привяжется, я ему врежу, но и ты на него не заглядывайся, а то скажет, что провоцируешь. Таких как он, лучше не задирать. Пусть думает, что мы с тобой встречаемся, и если он не отстанет, я с ним разберусь.
– Все и так думают, что мы встречаемся. – Фыркнув, я оглянулась, всё ещё чувствуя на себе пристальный взгляд Резника.
– Так подтверди!
Мы с Гришкой знали друг друга с пелёнок. Реально, с самых пелёнок, мамы клали нас в один манеж. Никакой романтики между нами и быть не могло, но для других это не было очевидно. Сосед был безответно влюблён в равнодушную одноклассницу, поэтому предложил стать моей ширмой. Я, не раздумывая, согласилась. Не то чтобы я подозревала Резника в романтических чувствах, но уж очень не хотелось повторения неуклюжей беседы в мастерской. От его внимания холодели кончики пальцев, а по телу бежали мурашки, и я не знала, нравится мне это или нет.
Склонялась к «нет».
После странной беседы в мастерской Резник вёл себя как раньше. Если он и собирался сыграть надо мной злую шутку, то ничего не вышло. Томных взглядов он на меня не бросал, только злые. Иногда толкал плечом, проходя мимо, пинал мою сумку и даже дёргал за хвост, как в первом классе. Но Гриша быстро положил этому конец.
Однажды, убедившись, что моего грозного защитника рядом нет, Резник поймал меня в коридоре и, пристально глядя в глаза, спросил:
– Григорий действительно твой парень?
– А как ещё бывает? Понарошку? – попробовала выкрутиться. Почему-то не хотелось врать, хотя другим одноклассникам я без зазрения совести солгала, что встречаюсь с Гришей.
– Может быть по-всякому. Ты его любишь?
Не сдержавшись, поморщилась. Ложь неприятно жгла язык. Взгляд Резника был строгим, почти учительским, и в нём читался заслуженный укор.
А ещё в его взгляде было что-то непонятное. Слишком сильное. И синее.
Синее и сильное.
– В нашем возрасте любовь – понятие относительное, – выдала снисходительно.
– Значит, не любишь.
– Какая тебе разница?
– Не было бы разницы, не стал бы спрашивать.
– Только не говори, что ты в меня влюблён! – Насмешливо фыркнув, я отвернулась от пристального синего взгляда и направилась на урок. Не верила, что Резник воспылал чувствами к моей скромной персоне. Скорее всё это было частью странной и очень неприятной игры.
– Нет, я в тебя не влюблён, – подтвердил Резник, догоняя меня и удерживая у самых дверей. – Знаешь, что я ненавижу больше всего? Ложь. Когда вместо того, чтобы сказать правду, придумывают игру. Ты лжёшь, Ника, причём бездарно.
Острый стыд превратился в багровые пятна на щеках, а следом пришёл гнев. Сильный.
– Что ты из себя строишь? – завопила я, вырывая локоть из цепкой хватки Резника. – Я тебе ничем не обязана. Наши с Гришей отношения – не твоё дело. Отстань от меня и больше никогда не приближайся!
Только сев за парту и отдышавшись, я призналась себе, что испугалась. Не Резника, а того, что чувствовала в его присутствии. Словно меня засасывает в трясину, а вокруг нет ни одной живой души, способной прийти на помощь.
Резник послушался, причём в буквальном смысле. Нарочито избегал меня, даже пересел подальше. Соседнюю парту занял сводный брат Данилы, Иван, умный парень, да и лицом не плох. На этом закончилось моё школьное знакомство с Данилой Резником, если не считать одного крайне неприятного инцидента перед самым выпуском.
Перед самым выпуском мы поставили спектакль «Маньчжурский император». Жуткая история о жёнах умершего китайского императора, которых похоронили заживо в гробнице вместе с покойником. В середине спектакля «жёнам» предстояло переодеться в особое похоронное одеяние. Толкаясь в крохотном отсеке за кулисами, мы стянули с себя традиционные китайские костюмы, ханьфу, и надели жертвенные платья. Вернее почти надели, когда на головы повалилась металлическая стойка с освещением, увлекая за собой занавес. Во всеобщей панике и толкотне меня вытолкнуло на сцену. Выбросило, как огромной волной, и разбило о потёртые доски.
Скрестив руки на обнажённой груди, я в ужасе замерла перед «умершим» императором и парой коленопреклонённых подданных.
И перед зрительным залом.
Посреди сцены. В трусиках и балетках.
В ушах загудело. Тело отяжелело, врастая в дощатую сцену. Хотелось невозмутимо сыграть на публику – помахать рукой и воскликнуть что-то остроумное, типа: «А за это зрелище с вас соберут отдельную плату!» Или притвориться, что мой спонтанный полу-стриптиз – часть спектакля.
Однако меня сковал ужас.
Время измерялось в долях секунды. Или в годах.
Меня скрутило от боли. От разбитых коленей и ладоней, от удара о сцену, от стыда.
«Мёртвый» император соскочил со стола, с трудом удерживая накладное брюхо. Остолбеневшие подданные не сводили с меня глаз.
И в этот момент я увидела Его.
Резник нёсся к сцене, огибая зрителей. Прыгнул через ступени и бросился ко мне, грозя расплющить своим телом. Ярость на его лице была настолько ослепляющей, что я не заметила других людей, спешащих на помощь. В том числе Гришу, бегущего с другой стороны, и учителей.
С размаху приземлившись на колени, Резник схватил меня за плечи, укрывая собой.
– Иди ко мне, Ника! – шептал, притягивая меня к груди. – Я унесу тебя отсюда. Всё будет в порядке.
Громко ругаясь, Гриша отпихнул его, и они сцепились в злобной схватке, расталкивая остальных. Я осталась на полу. Рядом крутилась запыхавшаяся учительница, наступая на мои пальцы и не предлагая ничего путного.
Хаос. Вокруг полуобнажённой меня царил сплошной хаос.
В тот момент на мои плечи опустилась мягкая ткань. Синяя мужская рубашка, большая, пахнущая незнакомым одеколоном. Шершавые пальцы застегнули пуговицу у самого горла.
– Я помогу тебе встать и уйти со сцены. Если не можешь идти, возьму на руки, – сказал уверенный, спокойный голос за спиной, и я кивнула, не сводя глаз с яростно дерущегося Резника.
– Я сама дойду, – поднялась, опираясь на чужие руки. – Я в порядке.
Рядом заворковала учительница.
– Молодцы, ребята! Василий Степанович, Нику к медсестре надо побыстрее. А кровь надо подтереть, чтобы никто не поскользнулся.
Меня затошнило от того, что кто-то может поскользнуться на моей крови.
Я стояла на сцене в балахоне из мужской рубашки, опираясь на мужчину за моей спиной. Если бы не он, если бы не его спокойная уверенность, я бы заплакала. Зарыдала, наверное. Но его хватка на моих руках, его голос и запах держали моё отчаяние под контролем.
