Лариса Райт
Всегда бывает первый раз (сборник)
© Ройтбурд Л., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
* * *
Всегда бывает первый раз
Повесть
Пролог
– Только у нее своеобразный метод обучения, – хихикнула Паола и замолчала.
– Действенный? – Натка заерзала на стуле. Она не любила ничего необычного и своеобразного.
– Верняк, – подбодрила Паола и выразительно посмотрела на часы. Видимо, подробно распространяться об основах сногсшибательного метода у нее не было времени.
– Ладно, – Натка со вздохом поднялась, пряча в сумочке листок с телефоном. – Пойду.
Паола молча кивнула и углубилась в чтение лежащих перед ней документов. Потом все же подняла голову и посоветовала еще раз уже уходящей Натке:
– Позвони.
– Хорошо.
Натка вышла из офиса подруги, шумно, но как-то уныло втянула в себя воздух синего неба и яркого солнца и упрямо подумала: «Я никогда не привыкну». За два квартала до дома она, как обычно, заглянула в булочную.
– Como estás?[1] – радушно улыбнулась ей из-за прилавка сеньора Бланкес.
Натка тоже улыбнулась, радуясь тому, что вежливость хозяйки не требует подробного ответа. Натка, если б и хотела поговорить, все равно не смогла бы. За несколько месяцев испанской жизни в ее активе появилось слов десять, не больше. Все, что она может себе позволить, – это кивнуть и застыть у витрины, рассматривая румяные, хрустящие чуррос, пышные, посыпанные пудрой и орешками магдаленас, маслянистые круассаны и шоколадные, манящие своим дивным ароматом, замечательно вредные кексы.
Натка приходила в эту кондитерскую каждый день: выбирала сразу два пирожных и запивала их горячим, очень крепким кофе. Она поправилась на три килограмма, потому что заедала стресс. Стресс оттого, что, кроме этой кондитерской, ей больше некуда было идти. Нет, днем, конечно, можно съездить за сыном в школу. Потом подбросить его на теннис, или плавание, или к приятному парнишке Пепе, который сразу превратился в закадычного друга Валерки. Натке бы это детское умение дружить самозабвенно и без оглядки.
Сына она возила первые две недели. А потом тот сказал, что «на велике удобнее, и ваще…». Натка хотела уточнить, что могло означать это «ваще», но передумала. Какая разница, главное – ребенок освоился. Ниночка тоже, что называется, вошла в струю. Через месяц после приезда отправилась посмотреть Барселону и «смотрит» до сих пор. Поступила в колледж дизайна (умница, конечно!), поселилась в общежитии и, приезжая на выходные с молодым человеком (волосы длинные, глаза пустые), просит называть ее Алехандрой.
– Что это вдруг? – возмутилась сначала Натка.
– Слово «Нина» похоже на «нинья», а это как английское беби. Я вам что, малышка какая-то?
– Выходит, в языке уже поднаторела, – сделала вывод Натка и не ошиблась.
Нина беспрерывно стрекотала со своим длинноволосым, шумно смеялась, подобно истинным аборигенам, и вставляла в быструю речь междометия так искусно, будто родилась в Испании.
– Классно, мамочка, – говорила она, – что засунула меня в школе на факультатив по испанскому языку.
Натка подливала «длинным волосам» гаспачо («Ну надо же! Почти такой же, как у его маман!») и думала о том, что лучше бы засунула на этот факультатив себя. Ниночка бы и без него справилась. А Натка пропадает, хиреет на глазах от безделья и тоски. Думает о том, что никому тут не нужна со своим арабским. А уж если совсем честно, то и без арабского она никому не нужна. Нет, хиреет она, конечно, психологически, а внешне, наоборот, растет как на дрожжах и даже в руки себя взять не пытается. Если так будет продолжаться и дальше, то Натка из стройной симпатичной женщины превратится в неуклюжую клушу.
Клушей Натка становиться не хотела, а потому, уничтожив круассан и парочку чуррос, вернулась домой и решительно положила перед собой листок с нацарапанным Паолой телефоном. Она набрала номер и, услышав на другом конце провода чистейшую русскую речь, испытала чувство, близкое к экстазу. Так, наверно, ощущает себя странник в пустыне при встрече с оазисом или утопающий, к которому наконец подоспела шлюпка.
Механический голос вежливо попросил ее представиться и сообщить цель звонка, пообещав оказать содействие, необходимую помощь и бла, бла, бла. С техникой Натка не дружила, но, выполнив рекомендации автоответчика, уже через пять минут с удивлением записывала на своем листочке дату и время назначенного роботом приема. Она прикрепила листок на холодильник и прошептала, едва сдерживая волнение:
– Послезавтра.
Через день Натка явилась по указанному автоответчиком адресу на десять минут раньше, замялась возле двери, пытаясь представить, что ожидает ее внутри. Воображение упорно рисовало сухонькую строгую старушку в очках и непременно с указкой, которой та станет бить ученицу по рукам за нерадивость. Картина получилась настолько реальной, что Натка невольно вздрогнула, когда тяжелая дверь распахнулась и из нее навстречу посетительнице выкатилась полная, ухоженная дама лет шестидесяти. Выкатилась в буквальном смысле слова, потому что ее ноги стояли без движения на подставке инвалидной коляски.
Натка ойкнула и прикусила язык, ругаясь про себя на Паолу: «Могла бы предупредить».
– Проходите. – Голос у дамы оказался низким, с приятной хрипотцой, и Натка подумала о том, что женщина, должно быть, красиво поет. «Как только заговорю, попрошу научить меня парочке народных песен. Если что, выйду к ратуше зарабатывать. Вряд ли испанцы расщедрятся на Высоцкого и Окуджаву. Так что придется выучить какое-нибудь местное «ай-не-не».
Под навязчивый аккомпанемент собственных мыслей Натка, не заметив того, очутилась за кухонным столом. Перед ней стояла чашечка горячего эспрессо и блюдо с хрустящими чуррос. Натка огляделась вокруг. До сих пор ей еще не удалось побывать ни на одной испанской кухне, кроме собственной. А свою, конечно, она таковой не считала. Эта – первая – могла, пожалуй, удовлетворить запрос любого, даже самого пристрастного ценителя местного колорита. Посреди длинной гранитной столешницы стояла подставка с надрезанным куском хамона, голубой фартук из мелкой мозаичной плитки был практически не виден за многочисленными полочками, уставленными жбанами, банками, баночками и практически мензурками с различными специями. На противоположной стене, достаточно низко для того, чтобы хозяйка могла самостоятельно дотянуться до них, висели разнокалиберные сковороды для паэльи. Женщина поймала Наткин взгляд и объяснила:
– Самая большая для гостей. Для них я делаю валенсийскую с курицей. Беспроигрышный вариант. Все едят, и всем вкусно. Средняя на двоих. Мы с мужем предпочитаем морскую. Только я, в отличие от местных поваров, не кладу лангустинов. – Она понизила голос до шепота, будто делилась с гостьей величайшим секретом: – По-моему, нет ничего ужасней, чем отделять их тушку от панциря.
– О… – глубокомысленно изрекла Натка. Ей-то казалось, что на свете существует множество более ужасных вещей.
– А самая маленькая для дочери. Она у нас вегетарианка.
– Да? Моя тоже с приветом, – не подумав, ляпнула Натка и прикусила язык. Судя по всему, ее визави владела русским достаточно хорошо, чтобы понять всю бестактность данного заявления. Но хозяйка расхохоталась, ничуть не обидевшись.
– Да нет, моя вроде нормальная. Мясо ест, только отдельно от риса. – И не делая паузы: – Натка – это Наташа?
– Нет, Натка. Мой папа поляк.
– Хорошо.
«Что хорошего? Любовь к иностранцу в Советском Союзе – это очень плохо. А еще хуже внезапная беременность, расставание навсегда, ярлык «безотцовщина» на ребенке. Да еще и имя это дурацкое: «Натка». «Я его очень любила», – вот мамины объяснения». Она-то уже отлюбила, а Натка все еще мучается. Что тут скажешь? И сказать-то нечего, кроме как…
– Хорошо.
– Наверное, Натка, нам стоит начать.
Она поежилась. Почувствовала, как уже спрятавшийся комок волнения снова зашевелился, подкатился к горлу и затрепыхался беспомощно. «Сейчас начнет экзаменовать: прочтите то, переведите это. Всегда неприятно обнаруживать свою несостоятельность, а мне неприятно вдвойне. Мастер слова, а со словами не дружит». Хозяйка выехала из кухни и тут же вернулась. На коленях она держала кипу печатных листов.
– Ни учебников, ни тетрадей, – объявила она. – В них сплошная теория, а от нее мало толку. Вот это, – она кивнула на листы, – другое дело.
– А что это?
– Жизнь, дорогая. Языку может научить только жизнь. Пособия, таблицы, экзамены, сертификаты – бессмыслица, на которую тратится уйма времени.
– А это краткий курс?
– Более чем. Впрочем, это зависит от вас. Здесь всего восемь уроков. Кто-то осваивает за месяц, а кому-то и года мало. Держите, – она протянула Натке листы. – Вернете при случае.
– Что? Я не понимаю? То есть как «при случае»?
– Вы хотите выучить язык или нет?
– Да. Конечно!
– Тогда берите и осваивайте. Задания придется переводить. Да и все остальное зависит, в общем, от вас.
– А вы?
– Я свое дело сделала: снабдила вас материалом. Ваша задача правильно им воспользоваться.
– А у меня получится?
– Не знаю, – женщина засмеялась, и Натка подумала, что, возможно, инвалидом ее сделал кто-то из бывших учеников. – Вы должны соблюдать только одно правило.
– Какое?
– Выполнять все задания самостоятельно.
«Черт! Я-то надеялась, что буду надрываться здесь, а с домашним заданием выручит Паола, или Ниночка (она хоть и с приветом, но в помощи матери не откажет), или даже Андрей (нет, Андрей вряд ли, у мужа теперь никогда нет времени на Наткины глупости)».
– Я попробую.
– Вот и славно. Съешьте еще один чуррито, и разойдемся страшно довольные друг другом.
«Ну, это сильно сказано».
– Пока вы мне не верите. Но все течет, все изменяется.
«Ведьма, – подумала Натка. – Мысли читает. Может, освоив ее метод, и я так смогу. Тогда буду не просто считать, что вижу любимого мужа насквозь, а знать наверняка».
Натка послушно съела пончик и направилась к выходу. У двери не выдержала, спросила:
– Почему мы сидели на кухне?
– Это очень по-русски. Мне нравится.
– Но не по-испански.
– Нет. По-испански будет потом.
– А будет?
– Обязательно. Должна же я показать вам свой свадебный альбом.
Дверь за Наткой захлопнулась. Комок волнения бесследно растаял, настроение казалось приподнятым и даже веселым. Странная женщина, как выяснилось, совершенно нормальная испанка, желающая каждого гостя усадить в уютное кресло посреди гостиной и заставить его пристально изучить свой свадебный альбом, снабжая каждую фотографию не пространным кратким комментарием, а подробным повествованием о «самом чудесном дне в моей жизни и годах подготовки к нему».
«Она мне расскажет, – ясно почувствовала Натка и неожиданно для самой себя добавила еще одну мысль: «На испанском». Она ощутила воодушевление, листы жгли руки и требовали немедленного изучения. Но прошло еще несколько часов, прежде чем Натка, избавившись от домашних хлопот, разложила перед собой бумаги и погрузилась в чтение.
Урок 1
«Переведите текст и выучите его наизусть», – прочитала она первое, написанное по-русски задание и с тоской подумала: «Тоже мне новаторство. Революционный метод! Я-то думала. Все знают, что иностранный язык – это зубрежка. Шарлатанка она, а не Долорес Ибаррури. Сейчас прочитаю: «Здравствуйте. Меня зовут… Мне… лет». Да здравствует Гугл!»
Первая же переведенная фраза поставила Натку в тупик. «У Пепе нет ни одного носка», – читала она, снова и снова сверяясь и с Интернетом, и с двумя словарями, и с собственными сомнениями. Хотела позвонить Паоле, но передумала. Обещала выплывать сама, значит, будет трепыхаться. Второе предложение оказалось не легче: «У него большие ноги, и он любит черный цвет». «Он любит черный цвет. Он любит черный цвет», – твердила Натка до тех пор, пока слова не зарубцевались намертво в ее голове. Она почувствовала, что ужасно устала. Она потратила час на два предложения и нисколько не продвинулась в своих познаниях. Зато узнала, что какой-то Пако, полное имя которого, по утверждению Гугла, Франсиско, любит черный цвет. Впрочем, этот цвет импонировал не только ему.
– Он любит черный цвет, – сообщила Натка сестре так, будто выдавала величайшую тайну.
Аленка засмеялась:
– Это все, что ты о нем знаешь?
– А этого не достаточно?
– Не знаю. Я не колорист.
– Хорошо. Ему девятнадцать. Студент МАРХИ. Рисует офигенно, чертит божественно.
– А целуется? – Аленка хихикнула, Натка фыркнула:
– Вот еще! Стану я целоваться на первом свидании!
– Нет?
– Нет!
Наврала, конечно. Целовалась, и еще как. До потери пульса, до остановки дыхания. Почему? Да потому что так получилось. Сразу и навсегда. С первого взгляда и до последнего вздоха. Впрочем, как показала жизнь, со вздохом Натка, естественно, поспешила. Но когда тебе восемнадцать, любовь представляется величиной постоянной и бесконечной. Тем более первая, тем более взаимная, тем более такая, как у Натки: такая, какой у других не бывает. Другие слишком рассудительны, слишком правильны, слишком сложны. Считают, что любовь можно подвинуть и отложить. Твердят, что сначала образование, а потом уже чувства. Говорят, что любовь помешает. Как это? Натка не понимала. Любовь должна была помогать, двигать и стимулировать. Так и случилось. Жили трудно (как говорили родители): стипендия три копейки плюс случайные подработки – у Натки переводы, у Андрюши курсовые (делал макеты для старшекурсников, да так искусно, что заказывать курсовик у Михайлова вскоре стало престижно). Преподаватели, конечно, догадывались, но не пойман – не вор. А если этот невор еще и надежда всей будущей московской архитектуры, то почему бы ему и не попрактиковаться? В общем, на хлеб хватало. На масло подкидывали родители Андрея, а на одежду Натка тогда не обращала внимания. Джинсы есть, кроссовки имеются, пара футболочек красиво подчеркивает точеную талию. Что еще надо? На зиму старенькая цигейковая шубка, перекроенная из бабушкиной, а на лето резиновые вьетнамки с собственноручно пришитыми к перепонкам искусственными цветами. Жизнь научила ее не зацикливаться на материальном. Натке было шесть, когда появилась Аленка. С Аленкой появился и папа, но ненадолго. Как только у младшей сестренки обнаружился порок сердца, у папаши расцвел буйным цветом порок души, который и заставил его исчезнуть в неизвестном направлении без всяких объяснений. У мамы погрузиться в свое горе не было ни времени, ни возможности. Детей требовалось кормить, одевать, обувать, учить, а младшую еще и лечить. Задача не из легких и, разумеется, не из дешевых. Зарабатывала мама, правда, неплохо: врач-стоматолог, да еще и высшей квалификации, не мог пожаловаться на недостаток средств даже в Советском Союзе. Но двое детей, к тому же девочек, все-таки требуют приличных вложений. Поэтому работала мама на износ, пропадала в медицинском кабинете, где и в свободное время лепила протезы и сверлила пломбы для того, чтобы сводить Аленку к очередному светиле, а летом непременно свозить своих одуванчиков, за которыми весь год приглядывала бабушка, на юг. Личное счастье мама обрела уже после Наткиной свадьбы. Вышла за коллегу – бездетного вдовца, который окружил и ее, и Натку с Аленкой теплом и заботой. Человеком он был обеспеченным и не раз предлагал «помочь молодежи». Но Андрей гордо отказывался, а Натка шиковать не привыкла. Подумаешь, сапоги прохудились! Все это мелочи жизни. Главное, что они с любимым были вместе. Вместе засыпали, вместе просыпались, вместе шагали по жизни и мечтали о будущем: счастливом, удачном и благостном.
Будущее нарисовалось быстро в виде орущего свертка, страдающего то соплями, то поносом, то зубами, то просто плохим настроением.
– Сами дети! – сокрушалась Наткина мама, наотрез отказавшаяся сидеть с внучкой («Мне пока не сто лет, чтобы забыть о собственной жизни. С вами двумя нахлебалась выше крыши. Хватит. Пора и о себе вспомнить!»). – Чем думали? На кой рожали?
Натка на маму немного обиделась. Глупая, конечно, была. Когда самой сорок исполнилось, все поняла и простила. Ну не хотелось ей в сорок лет ни пеленок, ни какашек, ни сюсюканий. К тому же и не бабушкой она вовсе была, а мамой двенадцатилетней – маленькой еще – Аленки. В общем, не хотелось внуков, и все. А вот Натке ребенка в восемнадцать хотелось, и даже очень. Потому что от него – от любимого. И не страшно, что снимают комнату в коммуналке, и плевать, что с деньгами плохо. Главное, появилась дочурка. И теперь все будет легко, радостно и просто прекрасно.
Самое интересное, что так и было. Натка взяла академку и наслаждалась материнством. Даже научилась правильно варить макароны и жарить картошку. Андрюша хвалил, ел за обе щеки, довольно целовал жену и шел ругаться с соседями за право занять общую ванную именно в девять вечера и непременно на полчаса: «У малышки режим, просьба с этим считаться». Купали Ниночку в четыре руки, стараясь не замечать ни ржавчины по краям старой, потрескавшейся ванны, ни запаха ацетона (соседка Татьяна, зарабатывающая на жизнь проституцией, ежедневно перекрашивала ногти), ни развешанного на батарее штопаного белья алкоголика Степана – дядьки доброго, но несчастного (ни семьи, ни работы. Из друзей – одна беленькая. Вот и латали ему носки то Татьяна, то Натка, то еще кто из сердобольных соседок). Андрей иной раз носки эти все же подмечал. Кривился, поджимал губы и шептал Натке в ухо:
– Мне новые всегда покупай, хорошо?
– Хорошо, – важно отвечала Натка, словно носки эти были величайшей ценностью на земле.
Из коммуналки уехали, когда учились на пятом курсе: какая-то бездетная тетушка мужа скончалась, оставив после себя однокомнатную квартиру. Родители Андрея подсуетились, подняли связи и отвоевали-таки у государства эти метры еще до всеобщей приватизации. Обмен с доплатой сделал молодую семью обладателями малогабаритной двушки на окраине столицы. Перспективы были самые радужные: автобусная остановка возле подъезда через два года, метро через пять и целый вагон счастья незамедлительно. Натка ходила по квартире с блаженной улыбкой и жмурилась от яркого солнца, что заливало комнаты через еще не занавешенные окна. Натка снова училась, Ниночка ходила в ясли, Андрея после защиты ждали сразу три ведущих архитектурных бюро. Он так раздухарился, что даже предложил жене бросить переводы:
– Зарплата, Натуль, – это же не халтура какая-то. Я теперь вас так обеспечу, что ночами сможем спать, а не корпеть над словарями.
Но Натка корпела. Во-первых, привыкла, а во-вторых, любила она свой сложнейший арабский и, что называется, нарабатывала репутацию. Арабы предпочитают иметь дело с мужчинами, и для того чтобы тебя взяли в серьезную организацию, да еще доверили вести переговоры, надо быть специалистом высококлассным. Так что минуты свободной у нее не имелось. С утра, спихнув зареванную Ниночку на вечно хмурую воспитательницу, бежала в институт. Оттуда возвращалась с полными сумками: синяя курица на первое и второе, сухофрукты на компот, мешки сахара по талонам и что-нибудь эдакое для интерьера. За год жизни в квартире от разных мелочей стало негде плюнуть. Пространство заполняли сувениры, статуэтки, тарелочки и открытки.
– Добрые пожелания нельзя убирать в ящики, оттуда они не исполнятся, – категорично говорила Натка, когда Андрей пытался убедить ее в том, что всем этим безделушкам самое место где-нибудь в дальнем углу комода. Она всегда одерживала верх. Наверное, Андрей тогда умел уступать, а может, тоже хотел быть счастливым и здоровым. Кто же этого не хочет? И открытки оставались на виду. А еще Наткины бумаги, и Андрюшин кульман, и рулоны чертежей, и дочкины игрушки, и, конечно, ярко-зеленая машинка с педалями, которую малышка наотрез отказалась оставить у бабушки на даче. Теперь Ниночка гордо объезжала те полтора метра, что оставались свободными между кульманом и диваном. Это, конечно, когда диван был сложен. А с утра, вскакивая с постели, Натка обязательно поскальзывалась то на забытой игрушке, то на сорвавшемся с кульмана карандаше, то на брошенной паре носков. Она чертыхалась беззлобно, а муж, хватая ее руку и нежно целуя, обещал:
– Когда-нибудь я построю тебе хоромы.
– Так уж и хоромы? – сомневалась Натка для приличия. В талант Андрея она верила беззаветно, но о хоромах тогда и не мечтала. Главное, живут дружно и легко. И никуда их большое светлое не делось, не испарилось. А площадь… Ну, хочет, пусть строит.
– Обязательно построю, Натуль. Я ведь у тебя кто?
И хором:
– Ар-хи-тек-тор.
И смеялись, обнимались, целовались опять до одури. Точнее, до возмущенного Ниночкиного плача из соседней комнаты. Тогда Натка вскакивала, спотыкалась, швырялась в мужа носком и говорила, прищурясь, для порядка:
– Напокупала на свою голову.
Натка снова уткнулась в компьютер и зачем-то попросила Гугл произнести эту странную фразу. Послушала несколько раз интонацию, повторила, пробормотала:
– Ладно, что там дальше после носков?
Она перевернула лист и ошарашенно прочитала: «Урок № 2».
Натка снова взглянула на первый листок, затем проштудировала всю папку на предмет путаницы страниц или потери листов, но не нашла никакой ошибки. Она с недоумением повертела в руках свой перевод нескольких предложений и решительно взяла телефонную трубку. Услышав голос с едва заметным акцентом, потребовала объяснений.
– Что за шарлатанку ты мне подсунула? Пичкает каким-то бредом. Вернее, не так. Получается, что я сама себя пичкаю.
– Ну-ка, ну-ка, – оживилась Паола.
Натка быстро изложила суть своих претензий и спросила требовательно:
– И что мне со всем этим делать?
– Не понимаешь? – хохотнула Паола.
– Нет.
– Купи носки.
– Что?
– Носки купи. В задании же ясно написано. Купи ему носки.
– Кому?
– Франсиско. Или кому-нибудь еще.
Паола положила трубку. Натка растерянно повертела телефон в руках, выключила компьютер и вышла из кабинета. Спустилась по лестнице на первый этаж, подошла к окнам и уставилась вдаль. Несколько минут смотрела на волны, пытаясь упорядочить мысли. Где-то далеко хлопнула дверь. «Андрей пришел», – вяло подумала Натка, но даже не пошевелилась. Дом такой большой, что мужу понадобится не меньше пяти минут для того, чтобы дойти до этой террасы. Если он вообще решит заглянуть на половину жены. Такое, конечно, случается, но в последнее время все реже и реже.
Натка оторвала взгляд от моря и прислушалась. Так и есть. Шорох из холла переместился в гардеробную, потом донесся шум воды, а затем скрип половиц известил о том, что муж отправился на кухню. Подтверждая Наткины мысли, хлопнула дверца холодильника. Натка скривилась. На плите остывал борщ и котлеты. Можно было, конечно, выйти и сказать, что «сейчас она все быстренько положит и сервирует». Но ведь бесполезно. Андрей все равно буркнет, заталкивая в рот кусок колбасы:
– Некогда. Поел уже.
И уйдет. Уже ушел – стукнула дверь его кабинета. Теперь будет творить часа три-четыре, потом выйдет в общую просторную гостиную: на стенах несколько картин, на полках дорогие фолианты. Никаких дешевых сувениров и безделушек. Все изысканно и со вкусом. Если обнаружит там жену, спросит, как прошел день. Впрочем, ответ слушать не станет. А она и отвечать не будет. Примется смотреть телевизор, точнее, в телевизор, постоянно щелкая пультом, не пытаясь остановиться. Он не заметит. Изучит прессу, ругая курс евро и политику властей, вежливо пожелает жене спокойной ночи, прикоснется сухими губами к ее лбу и пойдет спать. Так всегда бывает, когда Валерки нет дома. А сегодня его нет – ночует у приятеля. Значит, у Натки в перспективе мельканье каналов и механический прощальный поцелуй в лоб (как будто она уже в гробу, ей-богу!).
Натка посмотрела на часы и заторопилась в прихожую. Времени было достаточно, чтобы выучить урок. Тем более что магазин буквально на углу. Натка каждый день проходит мимо, разглядывая витрины, но внутрь зайти не решается. А сейчас почти побежала, будто могла опоздать.
Две молоденькие продавщицы, громко о чем-то стрекотавшие возле кассы, дружно обернулись на появление покупательницы и так же дружно набросились на нее с вопросами, смысл которых она, конечно, не понимала, но по тем эмоциональным жестам, которыми девушки сопровождали свою болтовню, показывая на вешалки с одеждой, догадалась, что ей рекламируют буквально весь ассортимент магазина. Какое-то время Натка вертела головой и глупо улыбалась, но потом взяла себя в руки и выдала на еле слышном и наверняка ужасно корявом испанском:
– Мне нужны носки.
– Что? – переспросила одна из девушек. Вторая даже этого делать не стала, тут же отошла к кассе и принялась заинтересованно разглядывать манекен. Конечно, он был во сто крат интереснее Натки, которая сникла, но все же повторила упрямо:
– Носки.
– De que color?[2] – спросила вторая продавщица, продолжая излучать любезность.
О! Color – это было знакомое слово. В конце концов, не зря Натка так старательно зазубривала фразу, в которой оно встречалось. Она улыбнулась и с облегчением произнесла:
– Negro. Le gusta el color negro[3].
– La talla?[4] – загадочно улыбнулась девушка.
«Господи! При чем здесь талия?!» Натка бесшумно, как рыба, хлопала губами.
– Cuarenta, cuarentayuno?[5]
– No, – зачем-то ответила Натка, совершенно ничего не понимая, но продавец, ничуть не смущаясь, продолжала атаковать:
– Cuarentaydos?
«Сорок два», – поняла Натка. Сорок вторым был номер их дома, а адрес она вызубрила уже на следующий день после приезда. Боялась потеряться и не найтись. Интересно, кто-нибудь бы заметил пропажу? «Значит, сорок два. Это они о размере, что ли? Да, наверное. Сорок второй вполне подойдет. А что там было до этого? Сорок? Сорок один? О! Так я могу еще и рубашку купить. Скажу теперь, что ворот сорок первый. А как будет ворот? Неважно. Покажу на шею».
Из магазина Натка вышла через час, обвешанная пакетами и с чемоданом хорошего настроения. Она купила кучу нужного и ненужного барахла. Но главным было то, что в голове прочно держались названия цветов, предметов одежды и нескольких частей тела. Да, ну и, конечно, цифры. Куда же без них?
Дома Натка нарочито громко хлопнула дверью. Подействовало. Муж спустился из кабинета и вместо того чтобы отчитать ее («Он же работает!»), удивленно развел руками. Чему именно он изумлялся, Наткиному неожиданно обнаруженному отсутствию или количеству покупок, она не разобрала, сказала только:
– Я купила тебе носки.
– Носки? – переспросил Андрей, озадаченно взглянув на нее поверх очков. Наверное, на самом деле хотел спросить: «Мне?», но сдержался. – Ну-ну, – он отвернулся и двинулся обратно по лестнице.
– Черные. Как ты любишь.
– Спасибо, – он продолжал свое восхождение.
– Самые лучшие. Я попросила самые лучшие.
Он замер посередине лестницы, затем снова обернулся к жене:
– Ты? Ты попросила?
– Да, – Натка порылась в пакетах и выудила пару носков. – Сам посмотри. Los mejores.
– Поздравляю, – произнес Андрей и, как показалось Натке, даже чуть улыбнулся уголками губ. Да. Кажется, да. Разве что чуть-чуть, конечно. И только одними уголками. Но все-таки улыбнулся. И тут же заторопился, заважничал, заизвинялся.
– Черчу, – известил сухо. – Проект.
– Большой? – против обыкновения поинтересовалсь Натка.
– Нормальный, – уклончиво ответил он, но не ушел. Остался стоять посреди лестницы, будто ждал очередного вопроса. Но его не последовало. Натка только плечами пожала.
– Что ж… Тебе, наверное, – она выписала руками какой-то крендель.
– Да. Мне надо работать.
– Ну…
– Пойду.
– Иди.
– В общем, пошел.
– Иди-иди.
Андрей скрылся на своей половине. А Натка разобрала пакеты. Повесила в гардеробной новые рубашки для мужа и сына, полюбовалась вечерним платьем для Ниночки, повертелась перед зеркалом в новом коротеньком пальтишке яркого свекольного цвета, разложила по полочкам свитера и водолазки. И только пакетик с носками она оставила в прихожей. Прямо посередине. Так, что не заметить было нельзя. Она с аппетитом съела борщ и три котлеты и ушла к себе в спальню. Там Натка включила телевизор, но пультом не щелкала. Лежала и упорно старалась вырвать из контекста знакомые слова. В итоге два раза она отметила «сорок», пять раз «цвет» и, наверное, раз двадцать «спасибо». Хотя, возможно, и больше. Этого Натка точно не помнила. Она уснула.
Когда на следующий день, тщательно выучив названия фруктов и овощей, она почувствовала себя вполне созревшей для похода на рынок и спустилась в прихожую, пакета с носками там не было.
