Lars Gert
Сказание о распрях 2
– Посему, направляясь в свой чертог, хочу пригласить туда и вас, дабы предложить вам пищу и временный кров.
Выбора у Бренна не было – идти ему всё равно некуда; во всяком случае, пока. Ибо душа его, и ноги стремятся на родину – вот только не ведает он верной, правильной дороги, и чтобы не преследовал никто.
Ишак оказался не из робкого десятка, и с лёгкостью взвалил на себя ношу из троих человек, а также кота, которого дети назвали Криспином.
Позади Бухаирия, позади Мамлакия; за спиной белые пески Огг-Дышг. Постепенно пустыня Хюм уступала место отрогам массива Пахлавани.
Миражей в пустыне Бренн насмотреться успел, но то, что теперь под ним не ишак, но конь, было очевидно – чудеса, да и только! И предводитель их – уже не бедуин, но знатный господин.
Спешившись, Бренн ожидал увидеть добротного вида домик, а ныне лицезрел чуть ли не дворец: спустя много лиг они таки пришли к жилищу старика, который будто и не старик вовсе, а джинн из волшебной лампы.
– Добро пожаловать в мой дом! Милости прошу.
Войдя же во дворец, в котором проживало девятьсот девяносто девять жён, и где играла музыка, под которую кружили ярко разодетые танцовщицы, Бренн и вовсе оробел – но больше всего он хотел просто прилечь, ибо очень устал.
– Падаю, валюсь я с ног, о добрый господин. – Зевая, молвил Бренн и уснул мертвецким сном.
И подозвал к себе кудесник слуг, и, кивая на гостей, велел:
Помыть бы надобно моих друзей
Дабы тела их вновь были белей
Дальнею дорогою, держа неблизкий путь
Чужому, внемля старику, пришли сюда, и вот
Забот моих теперь – невпроворот.
А наутро Бренн и Василёк сидели за низким, круглым столом, который изобиловал самыми изысканными яствами.
– Чего желает Синеглазка? – С хитрецой спросил аррав.
– Пилавок!
– Пирожок, так пирожок, – Согласился старец, усмехаясь в ус. – Но, быть может, вначале вы оба распробуете мой напиток? Люди говорят, что я варю отменный коффэ; он бодрит и придаёт сил. Однако прежде чем мы приступим к питию, давайте все вместе поблагодарим Того, чьим провиденьем на столе сии дары.
– Так вы, амулетинцы, тоже верите в Вечного Архитектора? – Ахнув, изумился Бренн.
– Вы Его так называете? – Посерьёзнев, переспросил уль-Вулкани. – Ужели ты думаешь, что мы – из другого теста? Он создал и вас, нордов, и нас. Он создал всё. Поклоняемся все мы разной формой, разными словами, а суть всё та же – разве зазорно просто поблагодарить Его за то, что именно сегодня мы целы, живы и здоровы?
На это Бренн не нашёлся, что возразить. Мать сказывала ему про некоего Единого, который продолжает созидать, но тогда ему, шестилетнему, в одно ухо влетело, а в другое вылетело.
Лариох же, приподняв ладони внутренней стороной к своим очам, начал что-то шептать. Затем он посмотрел перед собой, и сделал жест, будто бы омывает лице своё. Василёк сделала то же самое, но Бренн не торопился, ибо знал, что он, Бренн, из другого племени, и они, норды, так не делают. Они тоже благодарят перед едой (а также и перед сном), но держат руки вместе, слегка сжимая ладони в кулак, как бы обнимая левой ладонью правый кулачок, а голову при этом в смирении держат слегка наклонённой.
Допив коффэ, старче спросил:
– Что ты намерен делать далее, Бренн? Так ведь звучит имя твоё?
Бренн, вначале глядя в глаза старику, перевёл взгляд на сестру. Уль-Вулкани всё понял.
– Василёк, пойди покамест поиграй с Криспином. – Мягко, нежно попросил Бренн, гладя девочку по голове.
Когда Синеглазка ушла и оставила двоих людей наедине, Бренн сказал следующее:
– Отвечая на твой вопрос, говорю: я должен любой ценой возвратиться домой, на свою родину.
– Что же потом?
– Я устроюсь куда-нибудь, а сестру отдам на время хорошим людям – наверняка у нас там остались родственники.
– Родственники, которые за восемь лет и пальцем не ударили? – Резонно заметил дед.
– Значит, враг сгубил и их. Я дал себе слово найти и уничтожить тех, кто нарушил мой покой, родных убив, а нас с сестрой – пленив.
– Месть – не самое лучшее средство для восстановления справедливости. – Изрёк пожилой друг.
– Выходит, я должен смириться и забыть? Как, как мне с этим жить? Почему именно я?
– Не один ты был в рабстве. И ещё: пока ты находился там, в Истязакии или Хэджидже, шансы найти обидчиков у тебя были несравненно выше. Ты мог за столько лет навести справки, сам для себя стать глазами и ушами – ведь, судя по всему, ты очень рано повзрослел.
– Взросление пришло само.
Бренн на мгновение умолк, и позже с горечью добавил:
– Я даже не предал их земле! Чёрт с ним, с этим отчимом, хоть и относился я к нему, как к родному отцу… Но – мать?
– «Травой ничто не сокрыто»; верно, мой друг? Даже если бы ты похоронил их, как следует – мысли об отмщении всё равно не перестали бы бередить тебе твой пытливый ум, ведь так?
– Верно, не перестали бы. Я только за сестру боюсь; на себя мне… Я не испугаюсь тяжёлой работы.
– Но сбежал с каменоломен по достижению определённого возраста.
– Я хочу трудиться на своей земле, и получать плату за свою работу. Я не раб! Никогда им не был и не буду.
– Ты отважен и горд, но это не всегда хорошо. – Вздохнул старик.
Бренна же терзали смутные сомнения. Когда они его одолели, он спросил прямо:
– Ишак, ставший благородным конём… Неприметная хижина, превратившаяся во дворец… И ты сам… Что бы я тебе не рассказал, ты заканчиваешь за мной любую фразу! Кто ты? Не слишком ли много ты знаешь обо мне такого, чего тебе я ещё и не думал ведать?
«Странствующий торговец» хранил молчание. Долго, долго он молчал, пока не молвил:
– Я не враг тебе, но друг. Кудесник же по зову сердца, а не ради развлечения. Вот, уволок ты Синеглазку из приюта, но ведь там её, в конце концов, обували, одевали, поили и кормили. Ты на распутье, хоть и думаешь, что цель твоя тебе и ясна, и близка. Так уж и быть, я помогу вам выбраться из Стран Полумесяца (ибо сами вы не сможете)… Но и ты должен кое-что для меня сделать.
– Что же?
Но хитрый друид-амулетинец поспешил резко сменить тему разговора, решив уточнить для себя следующее – умеет ли юнец писать и читать, на что несколько сбитый с толку Бренн пояснил, что о письменной нордике он имеет самое смутное, самое посредственное представление, ведь он был слишком мал, когда попал в плен. Видеть он видел все эти символы и руны, но владел только примерно, приблизительно, а больше – устно (потому и сестрёнке прививал родной язык общением своим); не успели его отдать в соответствующее заведение. Зато по-амулети он мог, как читать, так и писать; надсмотрщики постарались.
– Ты ещё совсем, совсем молод; научишься со временем многим вещам. Ни амулети, ни нордика тебе на первое время не пригодятся; очень хорошо, что ты не знаешь другого языка…
– Какого языка? – Не понял Бренн.
– Другого. – Повторил Лариох уль-Вулкани, и глаза его сузились, а нижняя челюсть выдвинулась несколько вперёд – явный признак того, что тема ему и сама по себе неприятна, и посвящать в такое чужих, плохо изученных им людей слишком необдуманно. Но и умолчать старик не мог – видимо, это очень важно, и от этого зависит чьё-то будущее.
– В месте, в котором я содержался, были иностранцы; среди них – щелеглазки, красномазые, ночеликие… Некоторых я даже по наивности своей считал друзьями.
Несмотря на то, что ничего смешного мальчик не сказал, амулетинец неожиданно расхохотался. Пусть и не долго – странно, очень странно он сейчас себя вёл. Кажется, он никак не мог начать излагать то, что намеревался: во-первых, как уже говорилось, Бренна он почти не знал; во-вторых, тот слишком уж юн для… Но для чего именно?
– С тобой всё понятно; более-менее предельно ясно – впрочем, этого и следовало ожидать. – Словно сам с собой говорил старец. – Но твоя мать… Точнее, твой отчим… Ты утверждаешь, что у него были красные глаза и белые, как мел, волосы!
– Это правда. Но к чему ты клонишь? К чему все эти намёки?
– А читал ли твой отчим какую-нибудь книгу? Одну и ту же. – Поинтересовался кудесник и немного напрягся.
– Мать ежедневно читала одну… Но её многие читают! Во всяком случае, норды южной ветви.
– Книга всех книг? Я наслышан; у нас есть свой аналог. Мм, нет; не то. Та книга, что читала твоя мать, и безобидна, и проста. Но не доставал ли твой отчим украдкой что-то, что привлекло бы твоё внимание? Не прятал ли он это, и не похоже ли это было хотя бы наподобие книги? Свёрток, свиток…
– Не припоминаю… Да что происходит-то? – Вскричал Бренн.
– Уже лучше; стало быть, тут мимо. – Словно отмечал что-то про себя дед.
Наконец, этот странный человек всё-таки соизволил приоткрыть завесу неизвестности, и всё, что он начал нести, походило вначале на бред:
– Есть в нашем мире одна очень страшная книга, Бренн; очень страшная. Эта книга, пожалуй, древнее рода людского – именно поэтому я и спросил про язык. Ибо все человеческие языки, которые есть – все они изначально не несут в себе скверны. Щелеглазки ли, ночеликие ли, норды ли, амулетинцы ли, красномазые ли – это всё люди, Бренн; разных цветов кожи, разных культур и языков, но всё же люди. Книга, о которой я веду речь, нечеловеческого происхождения, не гномьего и не эльфийского; также и великаны не писали её, ни гоблины, ни кто-либо ещё. В этой книге чёрные листы, Бренн; чёрные страницы – будто красил их кто дёгтем. И в книге сей не увидишь ты и намёка на знаки и символы; их нет! Но глупец тот, кто считает, что туда ничего не вписано! Там начертано всё зло, что пришло в Фантазию с появлением Первого среди драконов, у которого в этом мире имени нет. Там расписаны все ритуалы, всё лиходейство древнее; это настоящий кладезь, сущая находка для любого мага-чернокнижника, Бренн. Счастье на голову твоего отчима, если он не пользовался переводом этой книги! Да, да, мой друг: я не переживал бы так, если бы книга эта была в единственном экземпляре! Но, боюсь, она размножена предостаточно, и в каждой крупной библиотеке сыщется хотя бы одна такая. В благоразумии своём библиотекари не дают её для прочтения на дом; лишь в самой библиотеке, и только лишь под присмотром, и только лишь тем, кто может, кто знает. Ибо в неумелых руках, в неумелых глазах книга эта может навредить даже больше. Все чернокнижники, что есть сегодня, и что бы вчера, берут переведённую версию скорее для ознакомления, нежели для баловства, ибо сама по себе книга всё же ценна с исторической точки зрения. Но я не берусь судить о тех, кто может прочесть её завтра… Слишком уж приумножилось Зло в последние века, и мы, Хранители истины, уже не в состоянии уравновешивать Добро и Зло.
– Но кто посмел перевести эту книгу? Каким образом он мог выучить язык, который не знает никто? – Встревожился впечатлённый норд.
– Вероотступник Абдул аль-Хазред, тысяча молний на его голову; безумный аррав, что попрал традиции и обычаи. Не захотел он поклоняться ни Солнцу, ни Луне, ни тем более Творцу. Мало того, что он перевёл ту книгу на амулети, айзери, нордику и прочие языки, он дописал туда и всё то зло, что создано, добавлено уже людьми.
– Он ещё жив? – Осведомился Бренн.
– Конечно же, безумного аррава уже давно нет в мире живых; но то, чем он занимался при жизни, даёт свои плоды до сих. То там, то сям всходит «урожай». Даже я, при всей своей мудрости, не ведаю, сколько всего экземпляров этой книги хранится в библиотеках; я могу лишь догадываться. Я контролирую почти весь Восток и Юг; в Срединных Землях хозяйничает другой маг, имя которому – Вековлас Седобрад. Но, боюсь, маг третий, который курировал Север и Запад… Он самый слабый из нас. Или он погиб, или же подпал под чары той самой книги, которую вдруг осмелился не просто читать, а применять на практике описанное в ней. Не дай Господь, если он неверно истолковал, не так прочёл один текст на определённой странице! Ждать тогда беды, ибо он мог нечаянно, не нарочно, не специально вызвать Кое-кого, либо его приспешников. Это худшие из моих опасений; вряд ли это так. Впрочем, неправильно прочесть переведённую книгу, либо совершить обряды, начертанные в ней может и любой непосвящённый, не говоря уже о чернокнижниках. Серые ангелы в своё время были призваны сдерживать рост числа злых магов, и теперь, возможно, их самих осталось только двое. Поэтому я и поинтересовался, не читал ли на досуге кто-то из взрослых в твоей семье нечто странное, описанию не поддающееся – поскольку, как я уже говорил, связь с магом, промышляющим в Северных кронствах, утеряна, я не располагаю свежей информацией, и для меня важна каждая мелочь, любая деталь, любая зацепка.
Бренн же никак не мог взять в толк следующее: каким бы плохим ни был его отчим, чернокнижником он вряд ли являлся. Но даже если было бы так – чем бы сие могло обернуться? Вряд ли бастард, сын служанки, мог обладать знаниями, позволившими ему вызвать неугодную сущность. К тому же, отчим уже давно мёртв! Даже если и занимался он нехорошими делами – как могли его давнишние дела влиять на кого-то сейчас?
Прочтя мысли бывшего невольника, кудесник сказал так:
– Я не могу сказать тебе всего, но знай: чтение той книги ни для кого бесследно не проходит. Чтение этой книги пробуждает в человеке его второе, скрытое «я», которое обычно глушится моралью и нравственностью. Чтение этой книги растлевает, и человек начинает копаться в таких вещах, что… Это кощунственно, это вредно, это опасно как для самого читающего, так и для тех, кто находится в непосредственной близости от него. Видишь ли, мой юный друг… Человеку впоследствии хочется делать что-то дурное; он не может остановиться самостоятельно. Он будет читать эту книгу всё дольше и всё чаще, ведь страниц в ней на порядок больше, нежели в Книге всех книг, которая не вызывает такого привыкания, но поддерживает в человеке добро и огонёк жизни. Последнюю можно читать бесконечно долго (и даже перечитывать, как делала твоя мама), тогда как ту книгу…
– «Та книга, та книга»… – Нетерпеливо перебил Бренн. – Как же она называется?
– Лучше тебе не знать: велик риск того, что ты тоже захочешь на неё не просто взглянуть краешком глаза, но и прочесть – только бы не использовать её, как пособие, как руководство, ведь иначе…
– А вдруг всё это – россказни, враки? – Недоверчиво спросил Бренн. – Вдруг там есть нечто такое… Нечто ценное, чего вы, маги, так боитесь. Вдруг там описан секрет бессмертия?!
– Горе мне! – Воздел руки к нему патриарх. – Так я и думал; я так и знал. Велик соблазн, ведь ты – всего лишь человек…
Бренн осёкся, когда захотел вновь что-то сказать. Он не хотел обидеть человека, который приютил его; который протянул руку помощи. Просто то, что поведал ему старец, больше смахивало на самую обычную детскую страшилку.
– Глупец! – Укорил его уль-Вулкани. – Я ни в чём не солгал тебе. Название этой книги состоит ровно из дюжины букв; на любом из языков она произносится так, как произносится изначально, ибо ни в одном из языков для той книги нет подходящего слова. Правда, пишется то слово на каждом наречии по-разному, поскольку у каждого народа свой алфавит. Однако помни, что на каком бы языке ты не прочёл название этой книги, венчается она той же буквой, на которую и начинается, и это не просто так. Эта книга – в кожаном переплёте из самой настоящей человеческой кожи, мой друг. Но и это ещё не всё: на ней стоит замок, а ключ – у главного библиотекаря. Напоминаю, что вдумчивое чтение этой книги может привести к непредсказуемому результату, к непредвиденным последствиям. Если все эти мои доводы тебя нисколько не убедили – что ж, дерзай; изыди из чертога моего и читай. Читай в моей же библиотеке, в переводе, я дам тебе ключ. Но за конечный итог я не ручаюсь; я тебя предупредил. Поверь мне, я не шучу.
– Тогда её следует уничтожить! – Проявил инициативу малец.
– Верно; так было бы лучше для всех. Но чтобы отыскать все экземпляры, необходимо время; ты готов потратить на это всю свою жизнь?
– Их так много?
– К счастью, нет. Но гораздо большую опасность представляет та самая книга – оригинал, написанный особым слогом при помощи специальных чернил, которые не видны на абсолютно чёрных страницах. Вот она-то мне и нужна!
– Но для чего? – Похолодел Бренн.
– Надеюсь, ты не принимаешь меня за выжившего из ума колдуна, который будет творить невесть что? Найди, достань мне эту книгу, а я её как следует уничтожу.
– Разве нельзя её попросту сжечь? Или выкинуть в море?
На старика снова нашёл дикий хохот, и Бренну стало не по себе, неловко.
– Если бы её можно было уничтожить так, как предлагаешь ты – тогда ни книги, ни её переводов по всему миру не было бы.
– Она настолько популярна?
– Мальчик мой, – Откашлялся дед. – Великое множество людей хочет хотя бы несколько мгновений побыть Богом. Тогда они встают на иную стезю, и свершают глупости, ведущие к пропасти. Ибо как птица не может быть цветком, так и цветок не может быть птицею. Но человек, имея разум и анима, требует большего. Он знает, знает, что есть тот, кто однажды восстал против Творца неба и земли. Вот только человек в неведении своём думает, что злой дух даст ему и знания, и власть, и богатство… Нет, друг мой: тот, о ком мы стараемся помалкивать, не делится ни с кем. Да, он бросил Ему вызов, но пока есть мы, ему Его не одолеть. Пока люди читают Книгу всех книг, пока они сажают деревья, пока они верят в Любовь, этот мир не рухнет. Есть много людей, Бренн, кто таки заполучили в свои руки и богатство, и власть. Но к чему это приводит? Они несчастливы сами, и делают несчастной жизни других. Они точат себя изнутри, они плохо спят по ночам. Они боятся признаться самим себе, какие страхи и сомнения их терзают. Они желают всё большего, пока не сгорают во мгле…
Бренна как подменили: ему вдруг расхотелось мстить тем, кто однажды пленили его и сестру. Слушая речи преподобного старика, он млел и возымел желание творить лишь благо.
– Сыщешь мне ту книгу – и мы в расчёте, друг мой; ибо я тоже знатно рисковал, чтобы выгородить тебя и Синеглазку. Такова вот будет твоя мне услуга.– Продолжал уль-Вулкани. – Как только оригинал той демонической вещи будет в моих руках, я тайком переправлю тебя на Север, где ты сможешь разыскать своих родных и близких (если они ещё живы). Я мог бы сам её забрать; но, во-первых, я уже не столь молод, чтобы спускаться в Подземелье, а, во-вторых, точное местоположение этой книги я узнал сравнительно недавно, потратив на её поиски годы и даже десятилетия – так что тебя мне сам Всевышний послал!
– Ты упомянул Подземелье… Я должен сойти в ад?! Ибо мы, норды, веруем в это, и сторонимся подзёмки. Оттого и с гномами у нас разлад на этой почве, хотя во всём остальном мы очень схожи.
И молвил тогда Лариох, предостерегая:
– Немалая часть Стран Полумесяца усеяна песками – белыми (Огг-Дышг), рыжими (Рудж-Дышг) и бурыми (Булр-Дышг); всё это есть пустыня Хюм, по которой мы с вами уже впятером шествовали, включая кота и осла. И в самом сердце этой великой пустыни расположена котловина Ар, она же – Камышова падь, ибо находится то место в Глубоком разломе, и уровень той местности лежит ниже уровня Багрового моря на сто пять лиг. В этой пади, в этой котловине есть очень солёное озеро – возможно, оно уже иссохло, как и многое вокруг; реки уже давно не доходят до него, лишь вади, сухие русла их, ты можешь лицезреть. На дне же того озера покоится древний, забытый, заброшенный город, в первую эпоху Фантазии являвшийся столицею языческого государства Церберус – так оно зовётся на нордике. И в городе том, в его главной библиотеке и хранился «Некрономикон». Книга эта и цела, и первозданна; не намочены её листы, ибо под водою множество подземных пещер. И при погружении старого городища многое осталось нетленным, неиспорченным, потому как провидцы знали, что опустится он на дно морское – от которого и осталась лишь солёная лужа. И когда затопило город, некие сущности растащили наиболее ценные вещи, и перепрятали в глубокие подземные пещеры, преисполненные сталактитов и сталагмитов. У меня нет информации о том, живы ли те существа, или уже нет, а потому – будь осторожен.
И поведал старец Бренну, что некоторые из тех пещер очень холодные, и в них запросто можно не только заблудиться, но и простудиться. Но есть и такие, дотронувшись ладонью до стенок, которых, можно обжечься, ибо нечто их греет – и нет уверенности в том, что источник нагревания – недра Фантазии.
– Потому что после того, как был повержен Первый среди драконов, и рассыпался прахом в то, что ныне люди именуют Драконьими землями, от одной из его передних лап отломился так называемый Стальной коготь, которым он любил надрезать шеи младенцам. И коготь, вросший в землю, превратился в Сына земли – в Цепня, гигантского земляного червя длиной более двадцати лиг. Сей Цепень ходит на чреве своём и необычайно хитёр; крайне низок в помыслах, стремлениях своих; ужасен, подл и жестокосерд, немилостив всегда. Он ежесекундно грызёт ходы под всей Фантазией, и если он дойдёт до той книги – не миновать тогда нам всем беды. Он ищет, рыщет, и никак не может найти; я же не ведал, что книга под самым моим носом – в землях, что вверены были мне издавна. Мне не сокрушить этого змея, мой мальчик, ибо я не столь могуществен, как мог бы ты себе представить и вообразить. Мои верные соглядатаи, гномы и прочие подземные существа, которые по-прежнему имеют стойкий иммунитет против Зла, шепнули мне, что Червь земной, похоже, избрал верный путь, истинное направление, и уже близок к достижению своей цели; и если, найдя писание своего предка, прочтёт хоть слово – Архидьявол явится, и вот тогда…
Кудесник сделал небольшую паузу, выпив ещё немного коффэ.
– А прочесть её он сможет, мой друг, пусть даже ничего не видит он – ведь плоть от плоти этот вселенский ужас, и изначально Зло заложено в нём, пребывает постоянно. Я мог бы попросить гномов, дабы вынесли они ту книгу на поверхность – но слишком уж они шумны, и слишком уж жадны: в пещерах тех полным-полно золота; больше, нежели во всех закромах Нумизанда. Гномий глаз предаст гнома, и обманется гном, прельщённый златом-серебром, да драгоценными камнями. Захочет гном всё то добро прибрать к рукам, а про книгу и забудет. Тогда пойдёт всё прахом, Бренн, всё будет зря. Эльфы светлые, эльваны не выносят мглы; не сунутся во тьму даже по моей просьбе. И не было до сего дня ни одного человека, в котором я был бы хоть немного, но уверен, что он меня не подведёт. Может статься, что ты и есть тот самый избранный? Можешь ли ты отказать беспомощному старику? Спустишься ли ты вниз, дабы, найдя искомое, вручить его мне? Я буду ждать…
Тогда Бренн, оставив Василька на попечении старика, собрался в путь.
– Возьми моего старого осла; он укажет дорогу. – Звучали последние слова кудесника.
Навьючив ишака – того самого, на котором они плелись через верхний край пустыни Хюм к более каменистой местности – юнец скрылся вскоре на горизонте.
Как и говаривал старик, место, к которому стремился сейчас Бренн, было совершенно безлюдным – даже бедуины остерегались кочевать в тех краях, обходя за много лиг. Ибо просочился в тамошний народ слух о проклятом городе, по самые крыши припудренном песками али усопшем, утопшем в волнах. Но ещё более страшились амулетинцы Шепчущего во тьме, которым испокон веков пугали потомков их предки – тем, кто господствует в глубине, и с придыханием шипит, влача своё бренное тело по подземным туннелям, коридорам в поисках величайшего из сокровищ, перевод которого сгубил не одну человеческую душу.
Оставив позади себя много лиг, сошёл Бренн с ишака, едва завидев пред собою поле из камыша, которое точно падало всё ниже и ниже – впереди зияла пропасть, от которой несло болотной мерзостью.
«Мёртвое здесь всё, мёртвое», промелькнуло, пронеслось в голове у Бренна. Се, ныне он на дне почти совсем иссохшего водоёма, и камышовые брега – как Колизея стена. Крутой был спуск, и крутой же будет подъём, если он выберется отсюда когда-нибудь.
Мальчику захотелось пить, но маг предупредил его перед походом, что вода в озере крайне солёная – недолго и отравиться насмерть. Прямо на его глазах вода испарялась от высоких температур, господствующих в воздухе. Зловоние же стояло такое, что мальчик рукавом зажал себе нос. Возможно, когда-то здесь находился оазис? И за что, за какие грехи древнее городище было ввергнуто в пучину?
Следуя логике, заключалось следующее: если море высохло, то должно было обнажиться его дно; это закономерно. А раз на дне покоится проклятый город, то должны быть какие-то его признаки! Это же элементарно!
Вместо моря – лужа, глубина которой не превышала погружённого в него колена. При всём желании невозможно было здесь утонуть даже человеку, не говоря уже о том, чтобы упокоить целый город. Бренн исходил всё побережье вдоль и поперёк, но не нашёл ни единого намёка на хоть какие-то признаки разрушенных домов и так далее. Это была пустая трата времени.
Старик говорил, что город – под водой. Под этой лужей? Как тут пла…
Бренна, который дошёл до места водной глади, наиболее удалённой от любого из берегов, засосало. Коварное болото начало медленно, но верно затягивать его в придонный ил. Вначале его ноги чувствовали твердь, а потом он провалился в неизвестность. Таким образом, наиболее глубокое место озера дошло мальчику до горла, пока не затянуло совсем. Теперь это неважно – похоже, Бренн, весь измазанный в грязи, теперь валяется в какой-то богами забытой подземной пещере, где слышен чей-то плач и скрежет зубов.
Когда юный норд очнулся, кругом уже была тишина. Выходит, и плач, и скрежет ему попросту примерещились? Или нет?
Бренн озяб, но укутаться ему было не во что. Не было при себе и фонаря, дабы освещать путь.
Внезапно послышался какой-то гул – быть может, рядом пролегают копи гномов? Или приключилось землетрясение? Или…
При мысли о том, что где-то ползает ужасная скользкая Тварь, и без того измученный мальчик посерел вконец. Плохая это была затея, соглашаться помочь седовласому господину…
Блуждая в потёмках, Бренн немного пришёл в себя, и начал сосредоточенно искать что-нибудь, похожее на большой сундук – может, книга в нём?
Постепенно глаза привыкли к темноте, и бродяга мог различить валяющиеся монеты… И чьи-то скелеты тоже. Что давало понять: погонишься за чужим – погибнешь. Наверняка здесь всё зачаровано, околдовано; старик просил ни к чему не прикасаться.
Крадучись, шёл Бренн; едва слышно ступал, потому, как на его стопах были надеты волшебные сандалии, которые амулетинец называл не иначе, как «Тихая Таби».
Чего только не наслышался Бренн, бродя по величайшему из лабиринтов древности – рёв расстроенных труб, чьё-то злобное хихиканье, лязг холодного оружия, грохот барабанов и треск ломающихся черепов! Страх и ужас закрались в его сердце, но разум пока что был не затуманен. Бренн держался из последних сил, разыскивая «Некрономикон», но силы начали изменять ему. Усталость начала одолевать его, и глаза закрывались сами по себе.
Шорох. Шелест. Едкий смешок. Промчалось что-то возле уха с бешеной скоростью. Ветер, который воет, не переставая, из-под вон той воронки, подле которой – какой-то валун…
Бренн осторожно подошёл к яме – ветер, что дул оттуда, был ледяной! И какой-то неестественной природы. Он различил в яме ступени, ведущие глубоко вниз.
И возроптал на Бренна дух его, и не желал более идти. Один голос твердил: «Иди!», другой: «Остановись, безумец!».
Переборов себя, свою минутную слабость, отважный и храбрый малый проследовал в какую-то нишу. Галерею из подобия комнат. И в одной он различил всхлипывания, а в другой завидел слабый свет.
И направился Бренн к свету, точно загипнотизированный мотылёк. И войдя, отпрянул было обратно: на жертвенном алтаре, средь свежей ещё крови, покоится раскрытая посередине книга. И перевёл свой дух невольник Бренн, потому что тусклый свет, идущий от настенной свечи, ясно давал понять, что это какая-то другая книга – страницы бежевые, а на корешке следующая надпись: «Пнакот… эвв 2».
«Пнакотские рукописи!», понял Бренн. «Манускрипты древности, дополнения-апокрифы к Той книге; старче вскользь упомянул мне о них. Выходит, это второе издание – где же первое?».
Любопытство пересилило всё остальное, и Бренн попытался прочесть текст на том самом месте, на котором книгу оставили.
На гипертрофированной, изуродованной, исковерканной, пародийной смеси амулети и айзери было начертано вот что:
«Кыттвахд: ззанийе, ззерийе, суннийе; завони, завали дьжо дивани вяхд йар. Скузнэ рабийе мевотагх, сокойле др-др. Тслерге-и-махайёшь ушь-ушь упс тириннийе, сюттерийе. Дющманэ секхирзме берунэ. Джяннонийе, асфийе, эднанийе, тапийе. Пфайзолла огх металлым, хазретли башка кусним! Эдрисабад кухр лярине файсун, паргхла ттафлетт ишэм. Кхара тонкхар, утдиннахр курвэз исян. Смохт нерахийе, нийрхаб сфэджяб вэр Локхманзадэ. Нобозгой шаманийе, Падишахнамэ каверийе иншаллахым, онони шарифе-а-Шахристан калалы, кхашанным возрух дзиннэ; рахматт дурийе. Шахиншах турну бласккат сахнийе…».
Амулети Бренн владел далеко не в совершенстве – так, самые основные фразы разговорной речи. Что же до айзери – он и вовсе его не знал. Здесь же, на ломаном амулети с сильным акцентом на (скорее всего, айзери) были начертаны то ли слова поздравления, то ли какие-то пожелания (согласно самой вежливо-торжественной форме данного письма); каждое слово – с ударением на последний слог. Вряд ли юноша понял хотя бы десятую часть написанного; некоторые слова звучали очень грозно, и это давало неоднозначную тень на весь остальной текст, делая его скорее каким-то шифром. Просто набор мало связанных, порой непонятных букв; еретическое нагромождение – именно оно, так что от версии слов благодарности Бренну пришлось отказаться. Куда ему, четырнадцатилетнему невольнику, необразованному норду тягаться с ведущими лингвистами, вдаваясь в подробности, изложенные в тексте! Откуда было знать несведущему пленнику-рабу, обладающему поверхностными знаниями, что именно написано в Пнакотиках? Высшие умы Фантазии – и те не все могли разгадать этот неудобоваримый, странный шифр, который язык не повернётся назвать связной речью, где одно слово совершенно не согласуется с другим и имеет значение, отличное от другого, что и придаёт тексту сумбур. Это только на первый взгляд казалось, что это цельный текст, в котором кто-то кого-то за что-то благодарит; упомянуты города, имена и единожды слово «враг».
Однако Бренн знал, как произносятся звуки «кх» и «гх»; специфические, резкие, тяжёлые звуки Востока, которые не каждый учёный Севера иль Запада произнесёт верно. Там было мягкое и твёрдое «у», мягкое и твёрдое «о», мягкое и твёрдое «а». «А» и вовсе отдельная история – для того, чтобы произнести твёрдое «а», надо было приложить кучу просто неимоверных усилий. Оно было гораздо твёрже, гораздо грубее и жёстче обычного «а» нордов; даже злее и страшнее, если так можно сказать про звук. Некоторые согласные были удвоенными и даже утроенными.
