Лаверий Упдов
Приключения трупа
А.Р.
ЭТО – ШЕДЕВР!
Да, эта книга – новый шедевр мировой литературы.
В ней столько небывалого, мудрого и загадочного, что, возможно, пройдут годы, десятилетия, столетия (кто знает?), и каждое поколение будет находить в ней новые достоинства.
Перед нами – волшебная шкатулка, полная драгоценных, хотя иногда страшных, бриллиантов. Объяснить их так же нелегко, как одному человеку познать мир: их нужно изучать долго и сообща.
Кто из нас не боится смерти?
Только бездумные счастливцы, не способные отличить покойника от живого тела!
За чтением "Приключений Трупа" распознать мертвеца трудно и несчастному. Но страх от этого не убывает: в мыслях он растет.
Эта книга – удивительные похождения мертвеца среди живых.
Она – веселая, жуткая и похожа на сказку, но в ней почти нет невозможного. Многое такое происходит и в жизни. Да, кажется, это – полное собрание случаев с мертвецами! Вспомните любую свою историю с покойником и наверняка найдете ее в этой книге.
Но вместе эти истории порождают еще более чудесные события, и так получаются "Приключения Трупа", где невероятное, но бывшее превращается в вероятное, но небывалое.
Трупы захватывают власть. Чудеса?
Нет! Наш прозорливый и, может быть, гениальный автор не только предсказал такой поворот истории, но и обрисовал путь к столь ужасному исходу. И он рискует стать пророком! Не секрет, что уже сегодня мертвые влияют на земные дела сильнее, чем миллионы живых: их завещания исполняются, как приказы, их памятники собирают толпы, их кладбища захватывают города…
Хотел автор или нет, но эта книга – грозное предостережение: культ мертвых поставит их над нами.
Знакомая опасность: механизм покоряет своего творца. Кстати, в "Приключениях Трупа" мертвец с приборами выполняет и роль машины. А если машины и трупы объединятся против людей?
Невероятно? Но и полеты в космос казались сказкой. Зато причина для союза у них есть, и она прослежена автором этой книги: мертвецу от машины нужно "оживление", а машина получит от покойника тело, в котором ей отказывают живые люди!
История знает два десятка способов обращения с покойниками.
(продолжение статьи А.Р. см. в конце книги)
ПОКОРЕНИЕ УСТУПА
И ДРУГИЕ ЛИХИЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТРУПА
Сочинение в прозе
в позе стихотворения
о пользе захоронения
населения в навозе
Собрал из мистерий и пересудов
контргенерал Лаверий Упдов
ЗАГОЛОВКИ В НОМЕРОВКЕ
I. ИСЧЕЗ – НАОТРЕЗ
II. ЖИВОЙ, ДА НЕ СВОЙ
III. ПРИЧИНЫ МЕРТВЕЧИНЫ
IV. ОТРЯДАМИ – ЗА ПАДАЛЬЮ
V. ОВЛАДЕЛИ – В ПОСТЕЛИ
VI. КРУЧИНЫ СКОТИНЫ
VII. СМОТРИНЫ КОНЧИНЫ
VIII. БЕДНЯЖКА И БУМАЖКА
IX. БУКСИРЫ ИЗ КВАРТИРЫ
X. ПО ДОРОГАМ – К МОРГАМ
XI. ПОД НЕУМЕСТНЫМ АРЕСТОМ
XII. ПОПАЛ НА ФАЛЛ
XIII. СЛЕЗ С НЕБЕС
XIV. МУКИ В НАУКЕ
XV. ЛЮБОВЬ И МОРКОВЬ
XVI. НЕУДАЧНЫЙ НОВОБРАЧНЫЙ
XVII. РЯДОВОЙ НА СТРОЕВОЙ
XVIII. БОЕВОЙ ГЕРОЙ
XIX. ИЗ ДРАКИ – К КЛОАКЕ
XX. БЕЗ ЧУВСТВА – В ИСКУССТВО
XXI. С УРОДИНАМИ – НА ПОДИУМЕ
XXII. РАБОТЯГА – В ПЕРЕДРЯГАХ
XXIII. НЕ ЖИЛЕЦ, А ДЕЛЕЦ
XXIV. ЛУКАВЫЕ РАСПРАВЫ
XXV. ДИРЕКТОР ПРОЕКТА
XXVI. ИЗ НЕЧИСТОТ – В ПЕРЕВОРОТ
XXVII. НЕ ЖИТЕЛЬ, А ПРАВИТЕЛЬ
XXVIII. СВЕРЖЕНИЕ ГЕНИЯ
XXIX. У МУХИ В ЗАВАРУХЕ
XXX. И МОРГ, И ТОРГ
XXXI. МЕТАМОРФОЗА ОТ НЕВРОЗА
XXXII. РВЕНИЕ К ПОГРЕБЕНИЮ
XXXIII. В КАТАФАЛКЕ – К СВАЛКЕ
XXXIV. КЛАДБИЩЕ НА ПАСТБИЩЕ
XXXV. ЖИВИНКА НА ПОМИНКАХ
XXXVI. УКЛАДКА С ПЕРЕСАДКОЙ
XXXVII. НАДМОГИЛЬНЫЕ ИДИЛЛИИ
XXXVIII. ИСТОРИИ БЕЗ ТЕРРИТОРИИ
XXXIX. ОЖИЛ НЕГОЖИЙ
XL. СКАЗКА С НАТАСКОЙ
I. ИСЧЕЗ – НАОТРЕЗ
1
Во вторник полковник Труп исчез наотрез, как упал в провал земли, канул пьяным в воду или в суп – или в непогоду метели унесли с постели.
Не зря предрекли ему, дуря не по уму:
– Жил – видели: гож. Но не знаем, как помрешь. На кителе жил не разберешь. А вот пойдет гнилая слизь – берегись!
И оттого его история – сказка с натаской, но без территории.
Случилась она неизвестно где, как вошь по пороше заблудилась в хорошей бороде: и не простудилась, а кругом – сырость, и не репей, да и не холка, а тесно ей и колко, и не одна, а с притопом, но одиноко ей и скопом. Сама – ком больше изотопа, а не найдешь без бинокля, не возьмешь без ума и не поймешь без микроскопа.
Ни дать, ни взять – карнавал загадок: муштра генерала достала, для разрядки лег, как без ног, на кровать, но сыграл в прятки, и игра не подкачала, а увлекла в осадок – не много и не мало, а не счесть у порога отгадок.
Но порядок есть порядок: хоть плоть в утайку рада поиграть, байку надо рассказать!
Не ясно, правда, в каком году был на виду тот несчастный вторник, а не среда, когда шалопутный полковник припустил вперед и угодил в сложный поворот светил. Но с попутным ветерком на темени можно унять и ход времени. Куранты бьют, как выстрелы, а варианты ведут – к истине: многочисленны, как пистолеты, значит, и тут задача – не без ответа. Взвод стрельнет наугад в сад, разнесет тын – а один солдат без промашки попадет в апельсин!
А труд писак и суд перетрут бумаг – пуд!
И глядишь, в случайной бумажке не знакомую мышь найдешь, а искомую, тайную вошь!
Поэтому надо писать о Трупе и так, и сяк, и вкупе.
Поэту отрада – скорее допевать свой пустяк и отдавать в печать за пятак.
А правда – длиннот ряд, лотерея без нот и наград: коли кавардак событий не иссяк, то не обмяк и град тирад.
Всяк косяк плывет за судьбой под водой и поневоле обогнет маяк: пройдет без всплытий и предпочтет мрак!
2
Не досчитались его в среду, к обеду.
А был зван: хулиган, да должник – постыл, да золотник!
Сначала догадались, что у него – зависть к соседу.
Из-за сала.
Но свинью свою не резали: не трезвые!
И сомневались:
– Не рано ли?
А глянули в календарь и ахнули, как встарь:
– Сгинул во вторник – покойник!
– Не мину ль заклал? Не к праху ли?
Заспорили:
– Да горе ли?
– Учти: почти генерал.
– Не в сети ли попал?
– Погоди! Не из мелюзги!
Впереди – не заметили, позади – ни зги.
И жалость разбежалась – аж мозги, петли за петлями, раскалило горячо. Едва ли затосковали, но выходило, было о чем. Человека упустил за стеной – не жука в кармане пальто: кумекай, пока не остыл, а не то – потянет за собой. А на что?
С того испугу и пыл рос, и вопрос:
– А кто его, бандюгу, порешил? Или занес?
И вот, от ворот до ворот, от земли до запруды, пошли пересуды.
3
Видели соседки-шептуньи: накануне открылась дверца его обители и сошел он с курса под уклон, как козел без кола с межи или сердце с пульса. И, скажи на милость, ни с того, ни с сего споткнулся о свои объедки и – вернулся.
Не мила, а позвала постельная диета. Довела! А это – смертельная примета.
Но она – не одна.
Днем на крыше ворон трижды каркнул, крылом шаркнул и заодно ласточка – ишь ты, лапочка – тише вора в окно – шасть подарком и – играть на кровать, где лежал перестарком мерный метр – тоже верная к беде примета.
А как позже без пяти генерал снова покажись на пути, конь и облизнись: всего обнюхал. А для чего? Не вилы, однако, не слизь, не супонь – рубака, а не овес! Аж корову прохватило – понос! И собака взвыла натощак, и не гордо, а так – мордой к брюху, как в разруху.
– А боле, – сказали шептуньи, – едва ли что ли видали. Не вруньи. Был из чудил: хам и шулер. Жил – не сосед, умер – не покойник, знать, и нам знать не след, где пригрет полковник!
Но под настроение признали видение во сне: гроб – в езде по воде, а у палубы – святитель, и греб – вдвойне:
– Ищите, стало быть, на дне!
4
Но охотники рассказали другое: и одно – трое.
Дело приспело в лесу, а не в реке, и шумела не вода за стремниной, а ежевика с малиной.
Когда на привале расстилали они на пни потники и открывали на весу вино на коньяке, то услыхали, как трещали под ним, таким тучным, кусты, опилки и сучья.
На волоске с половиной от страха посчитали неряху дикой скотиной, похватали шесты и крючья и закричали:
– Ого-го!
Но не увидали никого.
Побросали туда бутылки и палки – брали на испуг.
А в ответ – не дуплет, а тишина пошла унылым волоком: без следа, как стрела и утюг.
И вина было жалко: не дичь в кулаке, не бурдюк, но и не бурда в ларьке!
И вдруг – бам! – колокол сам едва зазвонил вдалеке, а был не ровен час, а два с полтиной. А это – примета с кручиной!
И тут же сыч заголосил хуже и реже: то ли вой из-под бревен, то ли от боли плач – словно живой полковник-усач! Так кричат, когда режет вас враг, уголовник и врач:
– Не виновен! Ой-ой-ой! Не напортачь!
Пальнули из двустволок по туше. Да звук от пули забрел глуше и выше, вбок и в тыл, и поплыл без зацепки по кругу, и так был долог и ныл, что уши зажимали друг другу – попали, слышимо, на отскок в кол из стали или в крепкий дуб, а не то бы ушел из чащобы в труп.
Побежали за ним наперерез, в дым, без дороги – не рохли, да промокли ноги, а на суше лес исчез, как отсохли уши.
5
Драчуны отвечали, что повстречали его в поле.
Но дали клятву, что ничего не нарушали, а самого не признали – поспешали на жатву:
– Нам – не вам: карачуны на воле – ни к чему. И на огни не мани. Да и бьют тут надысь на авось, а не в слизь, не наскрозь, а всклизь.
Бормотали, что им с него – ничего: дали по роже молотком, но – любя. Посчитали его своим двойником:
– А молодец – боец бойцом, и похожий на себя лицом. Мы – из тюрьмы, а ему шили проверку, да по всему, не уследили, что смел, и тыл не прикрыли. И кулак имел – в силе, а шаг – что два, но мерку – не прихватили.
Твердили, что бил по мозгам, как рубил дрова, молотил по зубам, засадил в глаз и пережил экстаз.
Уголовник с пеной у рта стонал:
– Сволота! Шпынял по рогам с разбором, как сам полковник по военной тревоге. В пыли совсем очумели – еле унесли ноги косогором. А достал плеть – подгонял приговором: "Сучьи грабли! Лучше умереть по случаю в поле, чем по-рабьи хиреть в бабьем подоле!"
За рассказом рвали материал на груди, как металл на помосте – разом трещали кости.
Уверяли, что не убивали:
– Погоди, не суди! Когда удирали, генерал дышал в китель. А пропал в беженцах – ищите на складе. Учтите, дядя всегда мечтал зарезаться на параде.
Но наводка по гряде не помогла и прополке. Мало бить со зла по воде сковородкой: прыть без штурвала – нить без иголки.
А склад с поклажей сгорел от земли до крыши – не нашли ни тел, ни лопат, ни даже – мыши.
6
Три попытки подсказали: нет на свет и слух и рука далека – бери без ошибки след на нюх – на дух мужика.
У ловца не зря на овале лица ноздря!
Повели у земли носами, осторожно подмели усами ров – шагов на двести – и расковыряли придорожные вести.
Запах пропащего и глину сохранял плащ его – да сгинул в лапах у перекупщика, что сторговал его за бесценок – за пальто натурщика – у одного ключника, взятого за хрящ у вороватого грузчика, которому горе-генерал проиграл в пристенок рельсы, когда подбивал попутчика к скорому рейсу на море, душистое от пенок, а поезда стояли в заторе из-за пушистых расценок.
Тогда, сказав, что говорящий – не прав, поймали у рва за рукава из кружев гулящих подружек, и три девки-однодневки признали вслух, что до зари услаждали своего любовника и дух от того полковника – не ромашка на вспашке, а бражка. Ожидал, прошептали, к площади машину и срывал с ними по очереди малину.
– С такими, – проворковали, – и захудалая вонь – разудалая гармонь! А снял генерал левака – и не тронь: погнал наверняка в огонь!
Добавляли девки, что вначале шагали со спевки, собирали цветы, откопали и гриб, да вдруг сшиб в кусты аромат, дремучий, как туча, испуг, сапог и мат:
– Но просвистал нахал между ног, как под одеждой ветерок: не сыскать и с овчаркой. А жалко! За ним – должок, а не дым из корыта!
Поправляли за прядью прядь – уточняли:
– Вранье! Наш дядя не имел ни подарка, ни корыта!
– А мое? Напрострел изрыто!
Объясняли детали:
– Кабы ромашил ваш маршал с дояркой немытой, по коровьему маршу от бабы накрыли бы простофилю, как солдата в самоволке. А так – что ему, помойному волку? Наши ароматы – нештяк: греют, как лучшие, но – не летучие. Номер – дохлый. Помер пахучий без расплаты, и не в вонючей куче, а в сохлой. Или, скорее, убили в автомобиле!
7
Балуй – не балуй, а выдаст – поцелуй!
Случилось, что на вокзале, где торговали распивочно и на вынос, ошибочно, не любя, поцеловал отъезжающего женатый дед, амбал, живучий и в беде, как земная твердь, а не фифка, тощий и бородатый, как заливная щучья гривка.
Лохматый старикан утверждал, что стакан – мера, и называл себя провожающим офицера на морскую помывку.
Вспоминал, что отправлял, тоскуя, как на смерть, а полагал – к теще на блины да на побывку.
Сели на рельсе, пели от хмеля песни, как умельцы.
Кутили без бормотухи – пили наливку и мус от преданной дедовой жены-старухи:
– Губы полководца на вкус были кислы: не квас, а плешь или мослы канатоходца, что допрежь для смеха едали с голодухи. А доехал едва ли, раз куски поврозь и в мыле сквозь зубы валились, что волоски с башки, известь со стены или с облезлого козла шерсть. И икал, небось, как самосвал на подъем. А честь? Не при нем! Для резвости – не гож. Молодежь пошла: и мерзости не пригубили, и на трезвого не похож!
Упрашивал его дед остаться. И не на танцы, а на обед:
– Для того, чтобы по-нашему, особо, лапти доплести. Да куда там ребятам до мастерства! Не в кости! Ему в пути ни к чему вдругорядь ни дрова колоть, ни полоть у межи, ни рубежи охранять. Хоть власти не пусти, хоть трава не расти. Хоть морошка. А на подножке вагона он да скажи: "Умирать – не лапти ковырять: лягте на лавке и лапки – задрать!»
8
К общему удивлению, и от полковника получали вести: с почтою, оживлением и даже приветом от любовника чужой невесте.
Читали и над конвертом вздыхали, как над паршой:
– Накропал неровно, словно крале: с камуфляжем и большой душой!
Сначала писал, что проезжал город. Намекал, бродяга, на голод, а бумага источала пары икры.
Гадали:
– Не облизали ли осетры?
Потом оповещал, что пристал в другой и здоров, отыскал и кров со столом, и дворец с королевой.
А писал, удалец, как левой ногой иностранец.
Предполагали:
– Не больной ли дрожал палец?
И вдруг – телеграмма с полустанка:
"Аврал! Драма – не пьянка. Хрясь – и нить оборвалась. Фюить! Алкаш подкачал. Без кошелька. Хоронить монеты нету. Пока. Недосуг. Ваш друг.
Наследники – вскачь, за передники и – в плач.
Заказали портрет и букет.
Собрали от тоски на венки и ленты.
Послали аккредитив.
Ждали момента.
Но узнали по радио: жив. Ссадина! И – обругали:
– Рвач! Гадина!
Проверяли в зыбкой надежде:
– Ошибка? Едва ли.
– Прежде или теперь?
Из-за неточной почты не желали потерь.
И вот следом – письмо:
Пообедал. Люби́м. От забот отдыхаю. Весной – красным-красно. Люди – перегной и дым. Но одна – нежна. Хата – с краю. Опять нужна доплата. Ерунда. Будем помирать – тогда и горевать".
Подсчитали сроки строже – и не рады: телеграмму и драму отправляли позже. От мороки зашептали по углам:
– Правды – ни там, ни там.
– По̀ миру нам, бедноте, без пути пройти присудят в награду за килограмм усилий.
– Померли те люди, что правду любили!
Затем – еще одно письмо:
"Всем, всем, всем. Люблю горячо. Загораю у огня. Ай-лю-лю бедламу. Разъясняю телеграмму. С краю – немножко оплошка. Хоронить – не меня, а монету. А нету – кошелька. А нить – от трусов. Коротка была. Хвала, здоров".
Закричали:
– Здрасьте! Вот-те раз! А вздыхали о живоглоте!
– Без морали дикобраз!
И от счастья отозвали заказ на букет, портрет и раму.
И вдруг – телеграмма:
"Проклятый головорез исчез без оплаты услуг. Обратиться в больницу. Друг.
А за ней – иная, переводная, доплатная, из-за границы, но страшней:
"Погиб героем, без боя, в походе, от своего. Ушиб или в роде того. Без валюты – круто".
А прямо за той, ужасной, очередная:
"Одна телеграмма вручена не туда".
А какая, не ясно.
Беда!
А куда она адресована? Кому уготована?
И почему возвращена?
Из пыли стена!
– Ну и ну! Происки! – завыли на луну – все.
И засудачили о незадаче, о себе и о судьбе покойника.
И – ну крутиться, как спицы в колесе!
И – ну на поиски полковника!
II. ЖИВОЙ, ДА НЕ СВОЙ
1
Искать труп – не суп хлебать: невпроворот кладь.
Мертвый предмет мордой привет не передает – гордый!
А вот живое хватать – что мочало мять: на такое никто – не твердый!
И оттого сначала предположили, что пропавший – удал и в силе, здоров, но удрал подальше от врагов.
И опросили – его друзей.
Но получили от них рой дурных вестей.
Один пробурчал, что кретин не умрет без прикола.
Другой протрубил, что тот дебил полон идей и если пропадет, то из мести уведет за собой города и села.
Третий заметил, что сущий урод – всегда веселый, но идущий по следам мед не пьет, а везет по усам.
Четвертый изрек, что мертвый он будет опасней живого, но срок не истек и люди должны не пугать власть басней о нем, а любого, кто в пальто под стать и в масть лицом, сажать без вины в дурдом.
– Но у подлеца, – предупредил он, – ни рыла не видать, ни лица!
И больше, кроме: "И в дурдоме не трожь его!" – не узнали от приятелей ничего хорошего.
Затосковали искатели горше страшного, издали смех невпопад и стали опрашивать всех подряд.
Тайком, в темноте, обошли врагов.
Те прямиком сказали, что охломон – жив:
– А сбежал генерал от долгов и чужих жен. Из-под земли бы достали, но – вооружен. Нищий – очень, а тыщами ворочает. Вам – едва ли найти. Нам – не по пути!
Втихую, как в плохую кастрюлю, заглянули к Трупу на работу.
Там затянули скупо, не в охоту:
– Чубатый – беда бюрократа. Ходит сюда вроде по субботам, за зарплатой. А сейчас – среда: рано. Вначале и увольняли, да профсоюз твердолобый спас хулигана. А чтобы хам сам с нас груз снял, шанс мал!
По секрету нашептали, что бездельник пустил в распыл смету на ракету без винта, но не внедрил ни гайки, ни болта. Изобретал зато и без денег, но хуже не слыхали: то металл для пайки аномалий, то веник для водородных деталей, то посуду для голодных, то чудо-мужа для бесплодных гениталий:
– Отшельник, а пропал – от прыти! Ждите событий!
Побывали и у полковничьей крали.
Состояла веселой горничной при генерале и изображала игрунью: встречала с голой грудью без размеров, а под одеялом скрывала от мух двух младших офицеров, уплетавших глазунью.
Но кавалеров называла сволочью и пробой материала:
– Нахватала чудил в суете, а оба – не те!
И с горечью кивала соском на подоконник:
– А полковник – изменил. Прокатил с ветерком без коляски. Погубил свою мамзелю. С неделю даю без ласки!
Рассуждала – давала совет:
– Ловкий шулер – для страховки умер. Кидала! В кювет! От своего и подлог – вдвойне: лег на дно, а по губе – мне! Возьмите его за китель, нет, за хребет, а заодно скажите: жду. Себе на беду. Хмурая, как купюра. Дура я дура!
После крали гости посещали многих: обивали пороги у знакомых и свойственников, у законных родственников и пугливых свидетелей, у говорливых радетелей беглецам и очевидцев интриг, которые в разговоры не вступали, а представляли в лицах: "Вам – фиг!"
И вскоре осознали, что заплывали из моря в лужу: что живой Труп, как гнилой дуб, никому не нужен, что ему и враг, и подхалим – что пятна чужой плоти и кожи, а им в охоте на бродяг бесплатно никто не поможет.
И тогда передали в эфире и шире, что потеряли без следа чубатого молодца, творца и любимца женщин, и не проходимца из деревенщин, а бойца, проповедника и богатого наследника – не меньше.
И обещан, мол, за находку и стол с хлебосолием, и сад орхидей, и, более того, вклад на разработку его идей.
Призыв – не допрос: красив и богат!
И принес результат: Трупом назвались лучшие люди, видные и не пьющие.
Однако зависть – орудие, присущее глупым зевакам – исказила правосудие до обидного брака.
2
Голодный ученый принародно, для всего света, провозгласил, что Труп – это он, что не туп и наделен даром, а для старых и облеченных его любовью изобрел эликсир здоровья.
А на раздольный хлебосольный стол и бровью не повел.
Но при вручении направления на работу заглотнул орхидеи и вместо известной идеи изрыгнул на стол рвоту.
Получилось, что едва неуклюжий нахал прибрал к рукам права на особое пособие, тут же доказал, что сам – обреченный на хилость ублюдок, а изобретенный настой – пустой предрассудок.
Ради морали невежде в награде отказали:
– Прежде, – втолковали, – лечи свой желудок, а диплом во врачи и ключи от хором получи потом!
3
Молодой политик признал на демонстрации, что – не юнец, а Труп, отец и пуп нации. И не меньше.
Заверял вдогонку, что – не больной паралитик, а любимец женщин.
И каждую мать своего ребенка призывал, как отважную женку, голосовать за него, а не его противника – циника и подонка.
Обещал за успех гостинец для всех: материал на пеленки и сад.
Но сыграл – невпопад.
Бывшие крали Трупа собрали группу избирателей, поймали говорившего как предателя и клопа и – разодрали на нем одежду до пупа и ниже, а между тем кричали:
– И стати оторвем, и совсем забьем!
– Хватит брюхатить! Кот бесстыжий!
Но раздев пылко, отступали с ухмылкой:
– Не тот!
– Не на дев женилка!
– Не любимец, а проходимец!
– Не кот, а пес!
И хохотали – до слез.
А прогнали – не отдали ни трусов, ни голосов.
4
Ветеран без мундира доложил, не тая:
– Полковник – я. И громила, и любовник, и задира. Сила – моя. А угодил в тыл – от ран, из-за командира.
Предупредил, что суров и зол, раскрыл вещмешок, предъявил наган и попросил кров и стол.
За столом заговорил о привале, схватил котелок и уполовник, но зацепил крючком шиповник в бокале, уронил горшок с борщом на сапоги и обварил кипятком мысок ноги.
Подбежали к нему со сноровкой, сняли сапог, бахрому, носок – и прочитали татуировку:
"Бьют – беги, командиру – клистир, миру – мир".
На ожог наложили компресс и жгут, но интерес к верзиле сменили на слова для простофили:
– Приютили артиста – оголили пацифиста. Катись ты!
И от свиста из нагана ветерана засеменили два таракана.
Подшутили и над ними, игрулями с шальными пулями:
– Кино!
– Аврал!
– Давно не стрелял!
5
И таких самозванцев развелось, как городских собак и голодранцев, которым натощак обещали кость.
И от тоски двойники желали и медали, и коня, и с конем – прыть. И с задором верещали:
– Живьем меня не зарыть! И огнем не спалить!
И воочию развивали волчью сыть.
Чаще других выступали тишайшие с виду, но неряшливые и мычавшие, что сохраняли в груди незряшную обиду.
Среди них бывали и непризнанные таланты, и замызганные коммерсанты, и отважные лейтенанты, и продажные депутаты: осознавали, что небогаты, не попадали в золотую струю и – излагали по чутью чужую повесть, кивали на державу и претендовали на доплаты, но не по праву и не за совесть, а на халяву.
С воем присвоить на славу имя, без забот пристроить рыло в газету – вот что руководило ими: на то и это!
Ходила и другая разгадка самозванства: не простая, но бередила пространство – с постоянством.
Словно сам Труп любовно собрал своих в клуб: образовал по углам артели для беспорядка и драм.
И цели – приспели: не от того, что ропщет или псих, а якобы возмечтал, чтобы воспели его особу как всеобщий и одинаковый идеал!
Или впал в неуместную диверсию за лестную пенсию!
И урок, получалось, жесток: искать живого – опять подбивать любого не на жалость, а на агрессию!
Так ли, сяк ли, а родные и иные искатели не обмякли и не взвыли сгоряча на боль от неприятеля, а соорудили сообща совет и решили:
– Чтобы иссякли в силе пробы на роль живого беглеца, нет другого пути, как найти и принести на свет потайного мертвеца.
Приложили печать и постановили: искать до конца!
6
И вдруг – эпизод: навстречу идет.
Тот!
Берет за плечи, как коня за круп, и – на испуг:
– Я – Труп!
Ему:
– Ерунда. Докажите.
А он:
– Ни к чему. Умерщвлен.
– А почему говорите?
– Я – вода в сите. Вытекаю.
– А поймаем? Чревато!
– Моя хата – с краю.
– Где? Покажите.
Отвел носок и изрек вбок урок:
– Везде и нигде. Не ищите у дыр пол, у начал запал, а у пчел пуп. Познал мир – нашел труп, нашел труп – исчерпал мир. Тайна – случайна и не нужна, а разгадка важна для порядка, но секрет – рассвет, а расчет – убьет.
Помолчали.
Покивали:
– Плетет!
– Не тот!
Невзначай пробормотали:
– Каково? Чай, за воротник заливали?
Не сказал.
На груди у него сверкали медали.
– У менял достал? Али украл? Почитай, генерал!
И на это ответа не дал: изображал, что – крут.
И тотчас – прогнали:
– Ну, иди, плут. Ступай на авось. Развелось вас тут!
А исчез – разобрали по косточкам:
– Загадки его – для разрядки: ничего не дают. Головорез с тросточкой! Услыхал про вклад и рад. Из прилипал. Раскатал губу на сад, как ворона на дубу – на сыр. Ни поклона, ни закона. Напал и на мир! Зверь на пути граждан! Кочет! И глазищи – разбойника!
И снова признали, что живого теперь не найти:
– Каждый гад захочет наград! Ложь – экономика!
– Ну что ж, поищем – покойника!
III. ПРИЧИНЫ МЕРТВЕЧИНЫ
1
В начале охоты за мертвым созвали планерку и от корки до корки разобрали типичное устройство неотступной смерти и хищные свойства трупной круговерти.
Обсуждали за бутылкой вина, и потому – до дна.
А ко всему – и пылко, и дотошно.
Да и суматошно.
И сразу, без подсказок, по первому слову, взяли за верную основу, что смерть по красоте – невеста в фате, но смурнее на личину. Имеет и место, и причину, но – не твердь, а реет, как жердь, над теми, кто живы. То в темя огреет, то игриво засеет семя, то раздобреет и перемелет жилы.
Пугливым о ней и читать неприятно, как сметливым – плевать без затей, а брезгливым – утирать неопрятных плаксивых детей.
Но она – не жена: при обмане – не прогнать.
И не мать: обратно не станет пускать.
Своя не известна очно, но точно – интересна: как тайна бытия, необычайно прелестна.
Чужая – неприглядна и заурядно легковесна: докучает – досадно, а не угрожает – и ладно.
Свою смерть не узреть и в бою – не почесть и награда.
А чужую встреть не вслепую: и не хочешь, а надо.
Потому что свой труп – вечный невидимка, хоть и спешит на вид, как встречный.
А чужой лежит послушно, как дуб засечный, и плоть не замельтешит в ужимках – не дымка.
А не плачет и в дым не утек, значит, за ним должок!
И оттого под стать свое с него взять!
Но чтобы искать мертвечину честно, хорошо бы знать ее причину и место.
О том и рассуждали вначале – как долотом проем расширяли.
2
Различимо, сказали, что причина всего – место: его и в идеале мало.
Одному бы хватало, но людей – что кудрей в овчарне, теста – в пекарне, на псарне – блох и грубых затей – у детей и выпивох.
И далее – развивали скрижали идей детальнее.
Вот двое метят в одну точку – укорот к страшному бою.
А третий накроет, и ко дну идет – живое.
Или зацепят мамашину дочку не двое в силе, а туча женихов. И – не согласны. Несчастный случай – готов.
А взгреет начальник подчиненного – и хмуро тлеет не чайник, а пожарище. И ждет самодура не компот, а уединенное кладбище! Куда яснее? Без продвижения по службе и повышения зарплаты – и мщение не по дружбе, и беда от утраты.
Однако если шеф – сущий лев в кресле, то в гнетущей обиде провидит угрозы, и негожий служака должен скрыть прыть и молить о пощаде, а иначе может лить слезы и в плаче копить сдачу на розы в ограде.
И в целом везде, где крайние интересы и бескормица, где за скромным делом – достойная концессия, заранее готовятся заупокойная месса и похоронная процессия.
Обычно один делец обещает другому шалопаю приличный доход, магазин, красавицу и хоромы к паю. Ан вышла промашка – и не ромашка в венец, а дышло в рот и клин в торец: подлец, наоборот, разоряет и не кается подобающе, а насмехается над грустью товарища. Но тут-то и прикусят плута, будто гуся: не струсят и пустят в распыл, чтоб жадный жлоб ощутил озноб и не шутил сурово! Да и другим злым темнилам чтоб неповадно было опять нарушать слово!
Отсюда и совет пропет для шебутного люда:
– Хочешь дольше жить, не обещай невзначай больше и что есть мочи смиряй прыть! А кто месть точит, дай прикурить!
3
Планерка – не война за честь, каравай или корку. Она – к толку. А есть, говорят, шестерка – дай по затылку и посылай в наряд за бутылкой. И – продолжай разборку.
Работу искатели знали: внимательно обмозговали детали и кого-то – послали.
А получили свое питье – и обсуждение продолжали.
Разобрали как причину исчезновения кончину от нападения:
– Неплохие губители – и лихие грабители. У них – не труд, а блажь, но скупых сотрут – в фарш. Не отдашь лишнего, возьмут последнее из нижнего. А не снимешь, войдут усерднее в раж (с ними нельзя так – разят за пустяк, а превратят – в гуляш) – и как по усам ни вмажь, не побегут в кусты: если ты – не кряж со стажем, сам на месте ляжешь, как на пляже. А поймут, что засутяжишь и сочтут свидетелем – ввернут в трубу и губу прижмут вентилем. Из-за живого под суд не пойдут: за слово разнесут в щепки, сомнут в жмых – и слепков твоих не будет! Крепкие люди!
Но и грабитель – житель не застрахованный: насел на промысел без скромности и на удел – рискованный.
На страже закона – машины и экипажи, дубины и патроны. А приползешь с повинной и без боязни орудий, за ложь к картинной казни присудят. Да и жертва ограбления от огорчения и забот прибьет этажеркой и – кумекай, на какой покой заметет с такой меркой!
4
– А законопослушные лица даже от тщедушных едва ли могут защититься! – в стоне от распорки добавляли тихони планерки. – Без стражи в дорогу снарядиться – что в манто и с поклажей топиться!
И тревожно, как затыкали у яхты течь, напоминали факты придорожных встреч:
– У чужака на слово готово два, а скажи у межи три – нос от кулака утри. На вопрос у хамья дубина, а голова твоя – не резина. А припасешь нож, и без силы – на вилы. А без сабли на грабли – скулёж! А найдешь трубу – попадешь под стрельбу. Бронежилет на пистолет – гож, а подожгут – не зальешь. А унесешь ноги с дороги направо, к дому – пришлют отраву и допекут по-другому. А сиганешь налево, за посевы, и тут – не защита, не приют, не мамаша – ваша карта со старта бита тузом: на езду верхом – узда с винтом! А не доймут свинцом, кирпичом или гаечным ключом, празднично сожгут голого в печи – и не кричи, что не топят в мадере: в глотку зальют не водку, а олово, а голову к жопе припрут двери. Или в лесу сожрут, как колбасу, дикие звери. Или домашние, но безликие и оголодавшие без гостинца кошки. Им одним не прокормиться у чужбины от малины да морошки. Не птицы! И ввысь – не устремиться! А на пашне удобней в гладь укатать оглоблей! А на нови злобней – лопатой: размахнись и с хрипатой песней, если не страшно от крови, тресни!
5
Тихоням возражали в запале – как от погони без штиблет отступали:
– Нет для убийства лучше орудий, чем неистовые в буче люди!
– У изувера, – объясняли, – манеры плохие!
И примеры затем давали – такие:
– Хулиганы при встрече кистенем изувечат и ремнем задушат. А встанут в ряд, пряжкой череп раскроят – и черви бедняжку не подъедят: есть и ком со лбом, и туша, а не влезть и в уши!