Лаверий Упдов
Приключения трупа
Но едва ли понимали, как выполнять так обещанное:
– Кровать с изувеченным, – признали, – не женщина: не поднять, не подмять, не унять и не венчана!
6
Бедняжка – мертвец: без бумажки и конец – не венец.
Покушалось соседство на его наследство, но просчиталось: осталась всего – малость. Для отправки генерала в отставку пожелало справку – а и справка не получалась.
Узнавали о пристанище на кладбище – и там отказали:
– Нам – останки бродяги? Ком с дерьмом? Без бумаги и по пьянке едва ли возьмем!
И разбрелись соседи тихо по углам, как рысь – от медведя, а лихо – по горам.
IX. БУКСИРЫ ИЗ КВАРТИРЫ
1
Тело не терпело бумажной отсрочки и уныло доходило до точки. А однажды ночью услышали из квартиры писк на полмира: то ли мыши раздирали в клочья лысый мениск, то ли крысы рвали мозоли – вдрызг.
Соседи – не медведи в спячке: не спали из-за драчки до утра. А встали – осознали: не игра.
И созвали в прихожей сбор на разбор ссор и поддержали разговор, похожий на раздор: за укором – спор, за спором – вздор.
– Злой бузотер, – прокричали, – плох! Слышны баталии блох! А от войны из квартиры – ни ногой. Заглох мотор у задиры! Нужны буксиры!
И орали наперебой, пока не издали вой:
– Долой мертвяка любой ценой!
А закончили сбор – убрали труп в коридор.
Привязали раскуроченного за чуб над лестницей:
– Скажем, там и повесился. Из-за кражи и дам.
– Доневестился!
2
Минуты в коридоре мертвели от смуты, а часы ползли еле-еле, как корабли в открытом море, и сиротели без событий на просторе, как трусы, забытые под корытом на заборе.
Прохожие избегали негожего и только стойко вздыхали:
– Видали? Едва ли ему ловко тут.
– А почему к конторе не унесут страшилу?
Но путевку не обещали – ни на море, ни в могилу.
Нашлись и такие, что запищали:
– Брысь в ящик!
Другие висельника приласкали:
– Кисонька! Настоящий!
Но чаще причитали:
– От духа – невмоготуха! Выносите, братцы!
Но ни один житель не поступил, как гражданин порядка.
Отвечали вкратце:
– Некрофил – не я.
– Площадка – не моя.
Самые слабые устали от висячего прикрываться и со щенячьими плачами начали выселяться: достали пакеты и заказали на вокзале билеты.
Но самые упрямые не сдали, канюча, вонючих позиций, обругали прочих за стоны в платочек: "Мокрицы!" – и стали набирать, опять и опять, телефоны больницы.
3
И вот – поворот: из больницы – двое.
Один – удивительно примирительный господин:
– Чуда не случится. Не сто̀ит лечиться на покое. Оттуда не возвратится. А возиться с трупаком – что с полком постояльцев: докука. И не отмоешь добела пальцев: не дошла наука.
Другой – поразительно подозрительный:
– Ну и штука! Бесстыжий подлог! Не слепой – вижу: сам труп за чуб не мог повеситься – хлюпик. А кто помог волосам, за то – преступник. На лестницу вздернули за покорную прядь не здорового! Вызывать участкового!
С тем и укатили в особом автомобиле оба.
И совсем загрустили плаксы – почернели без ваксы на теле и заторопили отъезд:
– Худо, но мест много, а отсюда одна видна дорога!
4
Но самые упрямые сохранили между сборов надежду и норов, изобразили от идеи восторг и позвонили – в морг:
– Лиходеи наградили нас карой: плоть забыли. Заберите сейчас хоть на старой кобыле, увезите хоть в корыте!
Но их огорчили:
– У нас от таких – чирей.
И объяснили, что подвалы забили под завязку и закрыли для учебы персонала, а фургоны с особой окраской день и ночь – на перегонах, там или тут:
– Нам – ни к чему и невмочь. А кому не лень, мрут!
И без робости сообщили подробности:
– Мрут – в забаву, а соберут ораву – подорвут державу. Без спроса пьют отраву и суют коноплю в папиросы, головы – в петлю, ноги – под колеса. От изжоги – недотроги, а наживут геморрой и голые прут из окон, с крыш и карнизов. И каждый мнит, что отважный на вид герой и улетит, как сокол и стриж, не книзу. А иногда голосит о достижении и норовит – на провода с током: на высоком напряжении. А у нас на вас работников – не рать: подбирать – не выдавать сальто. Мало стало охотников соскребать лопатой ошметки с асфальта и базальта. Ребята поддаты ужасно и без водки не согласны. Зуд и чесотка доведут. А зальют глотку – и, веселясь, идут в грязь. Пьют много, но больше и дольше не могут. Полны туго, как штаны от испуга.
От такого веселья соседи сели и заревели, как при езде на мопеде, захрипели о беде, как коровы на медведя, и зашипели, как леди – не глядя – о пледе на бляди.
Так сурово не стервенели и от ночного писка и труда втихаря, когда упорная крыска забралась натощак в башмак коридорного чубаря, нажралась от пятки, а прочь – никак, и слюна – в кляп: кап-кап-кап. Ребятки ее – за хвост, а она – за свое: шасть в нос! И ночь лилась всласть, как бенефис лауреатки и богатыря: и страсть, и стриптиз, и прятки, и заря.
5
И вдруг Труп пропал.
То ли друг прибрал, то ли шакал сожрал, то ли сам от неволи волосам устал и от боли встал и удрал.
Радости было – не для мерила: достали сладости, шали и самопал – собрали пир, карнавал и тир, распивали шипучку, гуляли, как в получку, стреляли – в тучку.
Под вольную шалость забывали смутьяна – отмечали конец печали.
Но оказалось – рано.
Ураганом прозвучали вести: мертвец – на месте.
Хуже не желали бед.
Тут же узнали и секрет: сердобольная путана дала приют крамольному буяну, презрела людской суд, развела городской блуд, раздела тело догола, провертела как хотела и могла, оторвала золотой зуб и принесла неопрятный труп на позор обратно в коридор.
Остолбенели соседи, как в колоннаде из меди, оцепенели, как на расстреле и параде при команде "цыть!"
Потом просипели с пеной у рта:
– Дурдом – отменный!
– Сволота!
И осмелели:
– Надо гада выносить!
6
Хотя горе-генерал пугал не шутя, решили, не споря, совершить дело как надо, от уклада, и проводить тело усопшего вон в стиле хорошего обряда похорон.
С почтением уложили непризнанного гения в собственный гроб, по-родственному подсурьмили лоб, прикрыли раздрызганную грудь манишкой, за ризами не забыли обуть героя в тапки, обили крышку гроба атласной тряпкой и, глядя строем в оба, ради нормы учинили опасные маневры.
Оказалось, что на лестнице – узко для спуска.
В поте лица крутили мертвеца и так, и сяк, а при повороте твердили в косяк:
– Малость не поместится никак!
И от труда угодили впросак.
Тогда подступили с мерилом, прочертили ориентиры пунктиром от земли по перилам и понесли командира по квартирам: звонили в двери, просили о пути по вере, спешили с домовиной в прихожую, к гостиной, да и к отхожим местам – там, чтобы соблюсти для гроба ход ногами вперед, семенили кругами наугад, а затем, совсем вприсядку от усилий, выходили по порядку назад на площадку.
Водили груз с риском: не на всякий вкус угодили костями и больно прибили недовольных гостями с огрызком вояки, но усмирили добровольно – без драки.
Допустили и потери: из-за тесного прохода раздавили киску артистки и неизвестного зверя-урода в миске для приплода, а при атаке по наводке проломили вдове две перегородки, обмочили у собаки подстилку, истребили на сковородке сосиски и запили очистки бутылкой виски, а бутылку водки захватили в плен у красотки в обмен на ее же колготки, но лежа в ее же постели, да на ее же пригожем теле, не уронили гробовой находки, а с неуклюжим мужем на страже даже закусили от дармовой селедки и сохранили с похоронной колонной салонный строй сонной походки.
И вдруг – остановка: дверь – на запоре.
В восемь глоток просят отомкнуть:
– Друг, поверь, горе, неловко, путь короток, но не пустяк, выносим, но никак не повернуть.
В ответ – рычание:
– Нет! Чтоб в квартире нечаянный гроб? Гирей в лоб! А потом помрем фифти-фифти! А стояком – в лифте?
На том и застыли с мертвецом наизготовку.
Предположили, что за дверью – воровка с подмастерьем, разоблачили маскировку жулья и обсудили планировку жилья.
Объявили, что архитекторы нагородили крупные навесы, а трупные интересы и векторы упустили: забыли про люд, что мрут, а прах к могиле в гробах несут, и не заложили в ходовые чертежи и нагрузки гробовые виражи на спуске – всего ничего, а оттого и сдуру!
Решили впредь пересмотреть архитектуру и написать в газету, как спускать эту кладь, а пока, чтоб так, за дурака, не стоять при полковнике, гроб накренили и, навзрыд клеймя стыд, стоймя притулили в подъемнике, а чтоб мертвец не падал, хлястиком прикрутили к ящику грудь и, наконец, робко надавили кнопку:
– В путь!
Были рады: сбыли жуть! Но поспешили чуть-чуть…
Лифт издал стук и вдруг застрял (штифт, уследили, отстал), и генерал без погон покачал задом, попугал взглядом, странным и угрюмым, отдал поклон чести и с шумом упал вместе с деревянным костюмом.
Тут-то, будто от возни блох, настал переполох!
С криком: "Бомба! Рок!" – одни угодили в обморок, другие, тугие кожей, припустили с гиком: "Ожил!» Лихие завопили: "Пни в рожу!" – и с рыком вскочили на бой, а простофили от ругни родни завыли на огни: "Упокой!»
Разворошили рой – час приводили экстаз в строй.
Для пробы повторили падение гроба и – озарение:
– Не прикрепили голову, а у тяжелого – тяготение!
Остыли и предложили спускать кладь на веревках:
– Детину – в домовину, и обоих – в любое окно!
Возразили взахлеб одно:
– Гроб – не аэростат на тренировке. А улетят? Издевка!
Возник тупик: ни конца, ни остановки.
И тогда рассудили, что и обряд – свят, но и беда – не позор, отделили мертвеца от упаковки из дров и, поборов страх, спустили во двор на руках.
Сохранили и обиход: чтоб вперед проходили ноги.
А уложили труп в гроб – у дороги.
Накрыли крышкой пуп с манишкой и объявили итоги:
– Прости, брат, за вред, но назад пути нет!
А сами – не по словам: ногами – кругом и бегом – по домам.
С шепотком:
– Срам!
X. ПО ДОРОГАМ – К МОРГАМ
1
Чтоб гроб простоял у дороги час!
А оскал воров? А колдобины? И особенно – дети?
И безногий бы удрал с этих трасс!
И потому через час с половиной сидел Труп без домовины, спиной – в стенной уступ, не у дел, никому не люб, ощерясь, как живой, но без сил, и словно скромно просил у проезжей тачки о подачке, но без надежды на успех, в глазах – колеса, вопросы, тросы, а на зубах – смех.
Один прохожий подошел:
– Гражданин, а без одёжи! А впереди – гол!
Другой монету ногой швырнул:
– На это сходи пи-пи и купи стул.
Третий заметил:
– Нищий? К чему игра? Ему подавай тыщи на каравай да на осетра. Или корешки подсадили тут на поклоны, а гребут в горшки вершки – миллионы.
Его попутчик обобщил посыл:
– А лучше всего – примостят в ряд по перекресткам мертвяков: и просто, и улов – один господин без больших забот соберет с них затем быстрей, чем с людей.
А соседи глядят из-за кустов и дрожат, как леди в борделе без трусов на теле:
– Срам! Раздели до пят беднягу!
– Нам – намек: на срок в тюрягу.
Скок-поскок – и собрали в подвале совет. Дали обет и кто что мог, чтобы доходягу уволок – но кто бы?
Проголосовали у обочины – сказали, чем озабочены:
– Генерал совсем устал – отвезите на вокзал.
Водитель понюхал – строго прошептал в ухо:
– Дорога – не вакса. За такую кутерьму – в тюрьму. Рискую – я. Такса – моя.
Показали ему то, что собрали в подвале.
Он посчитал и взял:
– Кон – внесен, извоз – не вопрос, генерал – не кал.
Пулей метнули товар на сидение – в стекло пяткой:
– Стар, – подмигнули, – гадко! – а вздохнули, будто утром светло стало, а под одеялом – гладко.
С треском и глухо в кресло упала и старуха:
– Тут и ежу – бредни и жуть, а провожу в последний путь. А кто глуп и вор, на то не всяк суд мудёр.
Так и покинул Труп свое жилье: сгинул в машину, и вместо оркестра – вранье.
2
В дороге старуха брила ноги, сухо кашляла (объяснила, от вчерашнего), цедила помидор и бубнила непрерывный заунывный вздор.
И вдруг – обронила на испуг:
– Известно миру, что генерал завещал мне квартиру. Честно водила в дерьме к сортиру. Приучила к клистиру: на дому ему ставила. Приставал, шакал, и не по правилам. Насилу простила. Намедни, фу ты, ну ты, до последней минуты сидела у тела, кричи, не кричи, и везде посмотрела у задиры, но не узрела, где ключи от квартиры!
– В распыл, – шофер подскочил, – без документов?
– Сделка! – спела сиделка. – Вор не платил алиментов!
Водитель врезал по тормозам:
– На что – не трезвый, а себе – не вредитель. И тебе – не трамвай. Вылезай, мадам, а то в закут сдам!
Но тут – постовой, сапоги не с ноги, а с подковкой:
– Остановка не у места. На протокол! Что везете?
– Позвольте! – шофер – в спор. – Вел не по охоте!
– Я – его невеста, – перебила попутчица, – и вина – одна, моя, а милый – того: учится.
– Улица – не класс, водила! – уколол постовой. – И прокол – твой. Что у вас под пальто? Живой?
Старуха – назойливая муха – измозолила ему ухо:
– Кирнул злой водицы и от осадка – под стул, потому и не добудиться: заснул. Хотите понюхать папаньку?
Хранитель порядка вдохнул и – прочь:
– Родная дочь? Водитель, сходите вместе с тестем в баньку. Желаю смачную брачную ночь!
Машина заныла миной и припустила кобылой.
– От тюрьмы отмыла, – буркнул шофер. – Ну переделка!
– Мы с придурком – соседи, – уточнила сиделка.
– Хороший набор! Проедем бугор – брошу под забор!
– Ась? – сиделка мелко затряслась. – Водитель, вы – без головы. Чего приключится – засужу: скажу, что вы – его убийца. Не спешите к гаражу – некрасиво! Везите в больницу живо! Папка в тряпку скрючился, мучается, генерал, – попутчица игриво скосила глаз, и шофер заикал, нажал на газ и торопливо погнал на бугор.
И до больницы обронил в окно одно слово:
– Хреново!
И колесил напролом, а рулем крутил сурово, будто на арене бродил из-за денег по спицам и вводил кому-то шило в поясницу.
Поездка с невестой грозила продлиться.
3
У больницы дежурный сунул нос в машину, пронес наполовину, проворно отдернул и сплюнул в урну:
– Лечиться? Твой? А увез – был живой? Не дурно!
Попутчица, растопырив оскал пошире, моргнула:
– Старожил упал со стула, а в кровати – охлаждение.
– Не получится. Давайте – в отделение.
– Приятель, заплатим, – поддержал разговор шофер.
– Кончайте на переправе торг, соблюдайте такт, составим акт, доставим в морг, – дежурный изобразил бурный фонтан сил, но открыл карман, впустил подачку и изменил подначку – на машину закричал: "Открывайте, приятель, тачку!" – мертвеца за штанину взял и потащил в холодильный зал.
Сиделка в спешке за ним – белка за орешком своим.
Но тут – не горе, а морозильный подвал – на запоре.
Двое, что стерегут покои, выдают устную справку:
– Ключи улетели на неделю в переплавку.
– А куда грустного? – кричит старуха. – Закавыка!
– А туда, копуха, и поди-ка…
А между собой – наперебой:
– Мальчики с юга привезли кули и ящики с товаром. Продукты – нежные: фрукты. Услуга – не задаром. Коньяка на распитие – крынка. Не утекли б до открытия рынка.
Учли расклад и поволокли мертвяка назад.
И еле успели: зарычал мотор, и чуть не удрал шофер.
Хитер! Но сумели вернуть во двор: догнали, обняли, сняли башмак с педали и – в навал, за разбор – показали кулак, обещали в пятак, сжали бедро, примяли ребро, сказали "забудь", взяли за грудь и на спор – об забор!
А наломали бока – отдали трупака с подругой и пожелали со злой натугой подлечиться, но – в другой больнице.
Утешили, как фельдшеры, без стыда:
– Плюха – не беда.
Старуха, когда отъехали от лекарей, провозгласила:
– Эка ли? Сила – не в охране ли? И морду всмятку раскровянили, и взятку гордо прикарманили!
4
В другой больнице – тоже оборона:
– И прихорашивай, не годится. Похоже, гнилой, да не из нашего района. Готово нарушение. И не ясно, где и с какого момента помер, и в езде без документа – преступление. Опасный номер! Рвы крутые! Где понятые?
Разжали губы и пересчитали детали:
– Откуда зазоры? Вы ковыряли золотые зубы? Воры?
Оттуда сам шофер выручал тело, как белка – орешки.
Сиделка там смело отбивала напор персонала, в спешке потеряла челюсть, а по машине расселись – проворчала:
– На мертвечине спелись!
Накал у гонки крепчал, как прелесть у чемпионки.
На переходе старуха открыла дверцу, вроде подышать, вроде у нее напасть: шило вступило в сердце – и шасть!
Но шофер за ухо ее на краю – хвать:
– А гнилье мне? Позор, мать, вдвойне! Набью пасть!
И – хрясть!
5
В клинике по месту жительства покойного заседали.
– Ждите, – приказали, – водитель, как невесту, достойного окончания собрания в зале. Циники разругали правительство в дым. Мало им дали на врачевание материала!
– Поглядим! – шофер сиганул в коридор, толкнул дверь и скакнул, как зверь, на стул: – О чем разговор? О своем? Хлыщи! Не спасли хрящи старика – тащи за мослы дохляка!
Суровое собрание забурлило:
– Новое задание? Мило!
А оратор сказал:
– В зал попал провокатор, но дело – ясное: тело – несчастное, а мы – умы в белых халатах, живем на зарплатах, и живьем бедных довели до мели. Баста! Прижаты к стенке. Голодные, как мыши. Каста врачей – выше мелочей: свободные расценки на прием мертвого тела! Облом – черствому беспределу!
Призывы повторили красивым хором, а затвердили – с ретивым напором схватили шофера за ворот и в стиле победителей, к хвалебному восторгу зрителей, с позором проводили в город.
Отпустили – научили:
– Пилите, водитель, к судебному моргу. Не дрожите впустую. Там не судят, не бастуют, там давно не протестуют, там не люди, там дерьмо, там ярмо – и не ярмо. там одно, и не одно, и равно, и не равно, а чему – никому там оно не дано!
6
Шины машины избороздили простор, а старуха и шофер тормозили разговор – глухо копили задор.
Комом пыли подкатили к судебному моргу и знакомым обиняком подрулили к торгу: лечебному усердию и врачебному милосердию посулили и ком с мертвецом, и с добром торбу.
Но не угодили – ни торгом, ни горлом, ни горбом.
– Перед концом били никак? – спросил здоровяк с кровавым тесаком. – Не вы ли? С перец синяк – у дохляка под пупком. Отравой поили, пока не остыл? Волочили на отсыл за штанину, замочили и – в машину? Двое? На чужое добро – по наклонной? Старо, как тракт конный!
Сиделка подлила беседе в горнило мелких слёз:
– Сами мученики! Едем-едем, а с везеньем – отсос!
– Составим акт, наденем наручники. Сиделки губят, как девки любят: обняв, голубят, а рукав – не к шубе.
– Нашли вдали, в лесу, на весу, на осине, уж синий, в отрубе!
– Хуже – вам. Чащу не обслуживаем. Пропащих не нужно нам. Узрели, мамаша, опушку? А сарай? Доставляй, водитель, без канители вашу игрушку к нему. Лесные – там приписные. Мчите, пока не сели в тюрьму на преступном трупном извозе. Там вам и мертвяка заморозят. А к ужину – и дюжину!
Но шофер – снова в бестолковый спор:
– А умер бы на дороге? А у вас сейчас на пороге?
Здоровяк на уступку не идет:
– Остряк! А флюгер в рот? А ступку? А шиш? В обход закона шалишь, плохиш? Вперед, кидала! Но сначала – так: о беде сообщишь в больницу района, где жил трупак. Они одни и возьмут его под крышу, и на рассыл отпишут. А случится, найдут, что почил не сам, привезут к нам: и бедолагу, и на него – бумагу!
Шофер попёр без учтивости в вопросе:
– И там его не берут, и тут! А подбросим?
– Милости просим. Смотри-ка: мал кусок, да улика!
Здоровяк встал на мысок, достал с полки аппарат и – рад щелкать так и сяк: заснял в кино и рот, и висок, и зад гнилого, а заодно и живого рулевого.
Шофер – за руль, как куль – в забор:
– Не играй, слон! В сарай так в сарай, в район так в район! – прикрыл тыл от тумаков, получил ездоков – да и был таков.
7
Но до опушки не стал стелиться – сказал старушке, что не шакал и боится примет, кукушки и сосен, и нет горючего до больницы.
– Сбросим чучело в хоромы власти, к большому дому, ей к позору, и живей, без дрёмы, от напасти – дёру!
Но сиделка запела умело, как свиристелка:
– Здрасьте! А я? Ничья соломенная вдова? Согревала без одеяла, как сова, взглядом и, как печь доменная, когда прилечь случалось рядом. А награда за жалость? Ерунда? Лоб на грудь? Милый, чтоб твоя изменила? Ни буя̀! Будь спок – или шило в бок!
– Я себе не вредитель, – изрек водитель. – И тебе – не труповозитель. И не смотритель при нем. Соблюдём закон. Отвезем в известный дом, где он как житель знаком. Из местной больницы к беде примчится костолом с экипажем. Голуба, скажем, дядя, чай, дал дуба, забирай в подвал что туда положено, а не то засадим куда не хожено!
Попутчица стала ревниво кукситься, как сало у ленивой ключницы:
– Взял на лапу за вокзал, хапнул знатно и папу – обратно? Нахал двукратный! Наперед скажу: засужу!
Настал черёд дележу:
– Пополам.
– Гроши. Колесо почеши.
– Всё отдам!
– А ключи – что?
– Пихнем в окно.
– Настучит кто?
– Не днем! Темно!
Согласовали детали и – за дело: примчали тело домой, подняли, будто над бухтой парус, на свой ярус и показали оговорённый прием – наклонной головой в оконный проем.
Желали – тайком, но звонким стеклом перепугали сонный дом с тонким чутьем, и когда сбежали вниз, у машины их поджидали для суда: мужчины из злых держали карниз, а женщины рыдали об обещанном и причитали:
– А заём взяли! – и мяли шали.
– Забьем кольем! – пророкотали мужчины хором и заскрежетали забором.
– Держите товарку, ребята, – гаркнул от машины водитель. – Берите свое – у нее деньжата! – швырнул посул и вдруг юркнул за дверцу, сердцем на рулевой круг, как сторожевой пес – в конурку, на посуду, газанул, пуганул, отвернул и увез ссуду на увоз дяди – ради азарта и бокса от подарка не отрекся.
– Обманул и – в загул! – гукнула бедная сиделка, бледная, как побелка, пукнула, рухнула на пухлого хлыща и ухала свое, трепеща, пока не обмяли в запале бока ее фигуры, ища у плаща купюры.
И кавардак, и скандал, и страх, и смех!
Так постылый Труп на глазах у всех упал в свою серую квартиру: как печаль – в полынью, мыло, для жиру – в суп, а медаль – в шкатулку, и так, без сил, как и был, завершил первую вдаль прогулку.
8
Ночевали соседи в подвале: до рассвета искали совета, отпускали тирады о победе генерала и трепетали, будто армада мощной державы прочно прижала в бухту их корабли, а самих завязала в кули, обваляла в пыли и до конца стирала с лица земли.
А утром мудро рассудили:
– Чужой покойник – живой разбойник: на вид – худой, а грозит бедой.
И тогда же установили: не родной – вражий! Подменили! На пересыле! Или в дороге. Или в больнице. Или могло случиться – на то и зло! – что угодно. А в итоге – не повезло, как в кино, принародно.
Одно утешало их, а потом и других тоже: генерал поутих немало и лицом стал моложе.
Кое-кого напугал пёсьими блохами на шёрстке – но оттого и подбросили его снова, и не тетке к дому, под подмётки, а толково, со вздохами, постовому на перекрестке.
XI. ПОД НЕУМЕСТНЫМ АРЕСТОМ
1
Едва рассвело и распрямила крыло горихвостка, на перекрестке уныло завыла собака, и два постовых прибежали на зов от постов и замахали руками:
– Драка?
И сами разобрали:
– Живой?
– Мертвец!
И вой затих наконец.
В стремительном стиле хранители порядка вприсядку изучили нарушителя и засучили рукава:
– Голова цела.
– Блохи.
Открыли веки и – закрыли:
– Дела плохи.
Установили жестокие кровоподтеки:
– Били зэки.
Рьяно замелькали по карманам руки:
– Из-за нагана. Отобрали, суки.
Припомнили укромные детали:
– На вокзале наши потеряли пушку. Подозревали папашу одного и его старушку, а по ошибке, из-за улыбки на рыле, отпустили. Потом искали хмыря почем зря.
– Кого? Этого?
– Похоже, а нет на рожу примет его.
Исчерпали слова и встали. Сняли пух с погонов.
Вдруг закричали:
– Друг, находка – четко у шва двух районов!
– Стой! Голова – на твой край. Забирай!
– Здрасьте! А ногами – на твоей части.
– Не пинай сапогами. Хватай быстрей!
– И ладонь – на твоей.
– А вонь – на чьей?
И заспорили об останках ускоренно, как старики – об истории, мужики – о пьянках, а рыбаки у реки – о приманках: обругали и родное, уставное, и вдвое – чужое, потом признали, что кругом – мишени и трупы, достали лупы, встали на колени в позе ищейки без хвоста при угрозе дубинки и хлыста, обыскали тени под скамейкой у куста, ложбинки у моста и другие такие места с лазейкой, обсчитали с линейкой окрестности, прочитали с листа и азартно разодрали карту местности, рассказали о риске и развале в работе, со слюной прошептали о близкой выходной субботе, прорычали об увечиях по трассам и авралах в подвалах, где человечье мясо, неопознанное, навалом, а служивый люд в труде – грозный, но не двужильный – на плоть не найдут никак, хоть жуй рукав, морозильный шкаф, простонали:
– Не прав!
– Вам – почечуй, граф!
– Сам жираф!
И – замолчали. Устали от бурного стона.
Встали, перевели дух, отогнали мух и пронаблюдали, как клевали в пыли пух пурпурного тона петух и ворона.
И вдруг – заметили дежурного из третьего района.
И пришли к одной шальной идее:
– Друг, с земли – в коляску, быстрее!
И учли подсказку без вопроса: в охотку схватили находку, косо, но уложили на колеса, вприпляску отвезли к чужому участку и сгрузили у жилого дома местного постового, честного и простого.
– Подарили, – съязвили, – живому простофиле-соседу гнилого непоседу.
Победу над тяжелым смрадом усладили веселым парадом: мысы – врозь, носы – ввысь, кисть в висок наискосок – честь. И пошутили – всласть:
– Удалось, кажись, разгрызть кусок.
– Есть!
– Совершили марш-бросок.
– Есть!
– Заслужили посошок.
– Есть!
Отпили из бутыли (нашлась!) и укатили, смеясь:
– Почисть матчасть и держись, власть!
2
Третий постовой шагал по мостовой в берете и с топотом, но отстал с опытом – взглядом пронзал пылко и смело, а поступал неумело: увидал тело, а рядом бутылку и самосвал – признал водителя за нарушителя строя и разбойника, а покойника – за грабителя и алкоголика, рапортовал о побоях с перепоя (в сводку передал, что негожий вину не признал, а к вину, похоже, добавлял водку), обоих арестовал и убрал за одну решетку.
А за решеткой, известно, с чесоткой каморки, а вдвоем с врагом и тесно, и разборки от корки до корки, и порки.
Для драного покойника слава и беда пьяного невольника – ерунда, а водителю попасть к блюстителю в управу – что в пасть к волкодаву: узнает родная работа – рассчитают без почета.
Потому и не усидел шофер на месте: посмотрел в упор – пострел вроде одурел, но цел и годен для мести – и к своему обидчику – шмыг, как к прыщику – остриё иголки:
– Мразь, слазь с полки!
И каверзно хрясть под суставы! И – матерной приправы!
А для внимательной камерной оравы – забавы.
А мертвец с нар упал: и не жилец, а товар – не запал, а пар.
И орава – гнусаво:
– Молодцом! Колесом не переехал – кулаком заехал. Потеха! Дебил: не задавил – добил!
Водитель – глядь: а любитель полежать у обочин дышать не очень хочет.
Серьезно!
И мать поминать – поздно.
А смыться – что родиться: без ходу не пробиться на свободу – не птица.
Но шофер – в напор: труп – за чуб, в охапку и – в кадку, где в воде – суп горячий.
Братва орет:
– Ботва растет!
– А тот и не плачет!
– Пьет, не иначе!
– Вот задача: овца – в загон, мертвеца – в бидон!
Тут как тут уборщица – так и морщится в глазок:
– Как суп?
– Как суд.
– Сырок?
– Как срок.
– Мой труд, сынок, суров.
– Как твой плов.
– Ребятки, а кусок топорщится из кадки – не лапка?
– Забери харчи, поди ты, бабка, сыты!
В двери ключи прозвенели и охранники проревели:
– Без паники!
Орава коряво с постелей – в стойку, бабка тряпку – на кадку, кадку – в охапку, надавила с тыла и гладко, бойко покатила на помойку.
У всех – смех, а один карманник:
– Гражданин начальник, сперла пай! Бабка, лапку – за горло кусай!
Но холодный затвор – щёлк, и голодный, как волк, вор смолк: живой, да не едал, а гнилой – и удал, и удрал! Пристал к народу покойник – сбежал на свободу помойник!
3
Испытал Труп незаконную судьбу: сам попал в суп, суп – в зловонную трубу с отходами, там мертвец познал борьбу со сточными водами и набрал вес, но точными переходами беглец прорвал кал с корнеплодами, бродами пролез в канал, миновал лес с огородами и с быстрым потоком наскоком впал в чистую, не унавоженную реку, да так, что дал ходу не ко дну, как положено человеку, а в волну, как положено пароходу и дерьму.
И потому понять прилипшую к нему благодать, разлившую идей рать, никому из людей не под стать, а описать – сложно, увы, и в песне поэтам, но – можно, если вы – с приветом!
4
С ПРИВЕТОМ – К ПОЭТАМ
Кто здоров и не готов в рулет к супу, ни за что не пошлет привет трупу.
А кто живет и ждет, что пойдет на обед червякам, тем и прекрасен, что умрет в мясе и не сочтет за бред привет всем мертвякам.
Кто не глотнул безысходного рока и не тонул одиноко, тот не поймет, во что повернет разгул водного потока.
А нырнул в пучину, зачерпнул тину, шагнул на стремнину и – плыви себе, плыви в долину воды к судьбе, гонимой мимо любви и вражды, плыви над холодным и густым дном негодным и пустым бревном, будь простым гадом, забудь путь взгляда и не смотри, не надо, вокруг на картины природы, машины, заводы, хороводы подруг, не узри вдруг, как фонари на берегу одни до зари берегут огни, косари по росе на лугу косят, а дворы без кола орла с горы о красе просят, тут затвори в одну страну весну и осень и не слушай во все уши, как звонари для детворы в колокола бьют, топоры на восемь просек боры разносят, перепела̀ от игры в войну ко сну зовут, хоры из-под лип поют многоголосьем, глухари на току под всхлип токуют, а снегири на суку растакую тоску под скрип тоскуют, и прости, что угри, хмыри, до крови тебя по пути кусают, не зови вслепую на подмогу, вздымая себя понемногу на дыбу, рискуя навести на мясную глыбу другую лихую рыбу, – сытая стая быстро стает, лови напропалую что̀ дают, на то и дерут, и пристают, а чисто промытые до костей шалопаи тут без частей и не живут, а плывут и плывут и плывут и плывут.
Если ты – труп, не будь глуп: песня – спета, суть – без света, растут – дикари, цветы – без цвета, смотри не в лупу, а в себя – тут ответ, а для живых – секрет.
Плывут пароходы – привет Трупу, а для тебя их нет.
Ревут вездеходы – привет Трупу, а для тебя их нет.
Идут народы – привет Трупу, а для тебя их нет.
По реке налегке и послушно, как на параде, плыл, но не ради туша и куша муть месил, а потому что уловил сложный путь, возможный без сил, и в аллеях своих живее живых зажил.
Получил от них в тыл вдвое – и живьем, и потом, но не затаил в покое худое, а покружил винтом и, как гордый стерх, бодрой хордой взмыл вверх: крутая волна подняла молчуна, занесла, играя, с угла на причал, и пламенный генерал воспрял над гомоном и попал на каменный фалл, что с гонором торчал над городом.
Там и подвесило твое окрыленное зеленое месиво, чтобы сам свое показал весело, а меж приветов собрал и пробы поэтов:
– Ты проплывал низом, а высоты́ набрал над карнизом!
– Труп – тише ниши, а чуб – выше крыши!
– Из покрова – в пену и снова – к плену!
– Символический жест – фаллический арест!
XII. ПОПАЛ НА ФАЛЛ
1
Живой отродясь на вершину метит: путь наверх – суть для всех. В низах – грязь, пучина, сети, а в небесах – покой и власть над толпой. Но подъем над кучей – редкий случай, и притом достается дорогой ценой, а для верткого мертвого уродца меткий подскок – пустяк: ему и невдомек, почему и как был без сил и сник, а вскочил – на пик.