Леони Ластелла
Свет тысячи звёзд
Глава 12
Эштон
Мы чуть не поцеловались. Наверное, я не должен быть таким опьяненным. В конце концов, после этого Харпер оставила меня и второй раз за неделю растворилась в воздухе как чертова фата-моргана [1]. Что странно, я не злюсь из-за этого.
Я просто хочу знать, почему она постоянно исчезает. Почему она не дает свой номер. Между нами не химия. Это взрыв. Полная программа. С ангельским хором и сверкающим дождем, как сказала бы Бекка. Я размышляю как одержимый безвкусицей идиот. К счастью, фоновый шум из грязных шуток, хлопанье дверей шкафчиков и шум воды в душе раздевалки немного смягчают все это.
Уилл появляется рядом со мной и плюхается на деревянную скамейку перед своим шкафчиком.
– Где ты был? – с упреком спрашивает он. Необязательно добавлять: «Когда Вестлейк надрал задницу нашей команде».
Как будто со скамейки я мог что-то с этим сделать. Наши защитники дырявее швейцарского сыра, а нападающие, во-первых, больше не должны выходить на поле, а во-вторых, недостаточно хороши, чтобы всерьез противостоять Вестлейку. Ничего бы не изменилось, если бы я увидел печальный конец игры.
Тем не менее, ненормально бросать команду, чтобы бежать за Харпер.
– Извини, – говорю я и делаю это как можно более сокрушенно. Потому что на самом деле мне не жаль. Нисколечко.
– Это не ответ, – ворчит Уилл.
– Мне нужно было кое-что уладить, – я подмигиваю ему и замолкаю, вместо того чтобы рассказывать о головокружительном почти поцелуе. Еще на какое-то время я хочу оставить этот момент только для себя, прежде чем скормить его Бекке и Уиллу, чтобы они смогли подшучивать надо мной. У них осталось еще достаточно причин с моей последней выходки. Звонит телефон. Я бросаю взгляд на номер, прежде чем убираю смартфон в карман своей толстовки.
– Твоя мама?
– Она не Волан-де-Морт. Тебе не нужно понижать голос, когда говоришь о ней, – я пожимаю плечами и складываю вещи в сумку. Даже если я знаю, что Уилл не купится на мое якобы наплевательское отношение. Мы знакомы с первого курса. Три года. Уже через тридцать секунд после первой встречи я знал, что он будет мне как брат. Те тридцать секунд, которые понадобились ему, чтобы спасти мою задницу в первый день здесь, не позволив пристать к дочери декана, что, вероятно, стоило бы мне места в университете.
– Возможно, тебе стоит ответить, – Уилл неуклюжим жестом указывает в сторону телефона, который все еще пронзительно гудит, приглушенный тканью толстовки.
Я игнорирую его предложение, потому что у меня нет желания разрушить явно хорошее настроение псевдообязательными звонками от мамы. Она жила ради Эммы. Теперь она скорбит. Уже четыре года. И каждый, кто чувствует хоть искру радости, в ее глазах предатель. Я – предатель. Потому что у меня есть мечты. Потому что живу. Я не буду слушать эту ерунду. Не сегодня. Честно говоря, меня удивляет, что она так упорно работает над тем, чтобы успокоить свою совесть. Это что-то новенькое.
– Все порядке, приятель? – Уилл заключает меня в короткое объятие, которое ничего не говорит остальным из команды, кроме того, что мы лучшие друзья, которые поддерживают друг друга после неудачной игры. Только мы знаем, что мой мрачный вид не имеет ничего общего с футболом.
– Да, все в порядке, – вздохнув, отвечаю я. – Я подожду тебя снаружи.
Спустя пять минут Уилл врезается в меня. Его мокрые волосы торчат во все стороны, и он пахнет так, как будто упал в ванну, полную лосьона после бритья.
– Ты воняешь, – для верности я делаю шаг в сторону.
– Умираю с голоду, – жалуется он. – Надеюсь, Бекка приготовила ужин.
Я даю ему подзатыльник.
– Этой фразой ты стопроцентно разрушишь все свои усилия. – Если есть что-то, что Бекка ненавидит, так это устаревшие представления о гендерных ролях, которые активно поддерживают ее родители. Я протягиваю Уиллу злаковый батончик, который уже несколько недель валяется в моей спортивной сумке, и смотрю, как он вдыхает его запах. – Надеюсь, этого достаточно, чтобы удержать тебя на плаву до ужина, дива. Я не хочу быть виноватым в семейной ссоре.
Лицо Уилла темнеет.
– Я не знаю, что происходит между тобой и библиотечной мышью, но не у всех нас медовый месяц. Между мной и Беккой после свидания все… – он взъерошивает волосы, – запутанно.
Это довольно точно описывает ситуацию между Харпер и мной. Тем не менее я думал, что Бекка и Уилл находятся за пределами этой точки в своих отношениях.
– Ваши отношения не выглядели запутанными, когда ты поцеловал ее на днях.
– Это был поцелуй в щеку. И с тех пор мы никуда не продвинулись. Она считает меня милым, – Уилл измученно закатывает глаза. – Милым. Это просто максимально опасная атомная авария.
– Это плеоназм, – сухо отмечаю я, выводя Уилла из себя таким образом, что он на мгновение забывает о романтическом увлечении.
– Это что? – он выглядит потрясенным.
– Атомная авария всегда максимально опасная, – объясняю я. – Плеоназм, как белая плесень. Ненужное дублирование одного и того же значения, – я пожимаю плечами.
– Иногда ты меня пугаешь. Откуда ты знаешь подобные слова? – Уилл морщит лоб. – Я имею в виду ты изучаешь кино, а не литературу, – он замолкает.
У него есть неподражаемый талант находить самые больные мозоли других и сильно давить на них. Моя мозоль – это моя сестра.
Эмма так раздражала меня своей китайской грамотой, которую взяла на вооружение ради своей мечты изучать литературу, что даже сейчас, через четыре года после ее смерти, такие слова, как «плеоназм», все еще мелькают в моем мозгу. Она так и не поступила в университет.
– Прости, приятель, – Уилл прислоняется к стене рядом с нашей входной дверью, я открываю ее и вижу, как он пытается подобрать нужные слова.
– Все нормально, – говорю я и надеюсь, что он перестанет. Вместо жалости я предпочел бы, чтобы он отвлекал меня битвой в плейстейшн.
– Сыграем раунд? – спрашивает он.
Я киваю. Уилл только что сам себя реабилитировал.
* * *
– Ну что, футбольные герои, – встречает нас Бекка. Она превратила кухню в поле битвы и теперь сидит посреди овощных очисток, упаковок, кастрюль и сковородок и ест китайскую лапшу из картонной коробки службы доставки на углу Марпл-стрит.
– Тебе что-то сделала кухня или это художественный проект? – я отодвигаю замученный цукини в сторону и ставлю свою сумку на крошечный клочок столешницы, который только что освободил.
– Я пробовала приготовить новое блюдо из интернета, – она тыкает деревянной палочкой для еды в айпад, который лежит рядом с ней. – Выглядел не так уж сложно, но почему-то конечный результат не очень соответствовал фотографии. Я предусмотрительно избавилась от него, – она поднимает деревянной палочкой бумажный пакет, содержимое которого источает запах азиатской еды, и покачивает его перед моим носом. Я вздрагиваю и обнаруживаю под горсткой салфеток еще две картонные коробки.
Прежде чем успеваю вытащить свою еду, Уилл выхватывает у меня пакет и прыгает с ним на диван.
– Еда! – вопит он и как-то одновременно умудряется вытащить упаковку и включить плейстейшн.
– Парень многозадачный, – шепчу я Бекке. – Еще один плюсик в твоем списке, – я знаю, что она ведет список плюсов и минусов Уилла, даже если никогда в этом не сознается.
– Что за лист? – бормочет Бекка и садится рядом с не-смей-произносить-это-вслух-лицом.
Если она хочет лгать себе, я буду мешать ей как умею.
– И он простит тебе это кухонное побоище, – продолжаю я, расширяя ее список. – В отличие от меня.
– Заткнись, Эш, серьезно, – шипит она и с отчаянием делает движение головой в сторону Уилла. Вероятно, с намеком, что он может нас услышать.
Он не настолько многозадачный. Когда Уилл ставит перед собой коробку, полную китайской лапши, он ничего не слышит.
– Ты влюблена в него с тех самых пор, как приехала в Мизулу, и когда он наконец приглашает тебя на свидание, ты говоришь, что считаешь его милым. Что это, черт возьми, значит?
Бекка с грохотом кидает еду на столешницу, спрыгивает со стула и тащит меня в ближайшую комнату. В ванную. Она пинком открывает дверь и прислоняется к ней изнутри.
– Поговори со мной, Бекка.
Она начинает три раза, не давая словам сложиться в предложения, но я даю ей время, которое так необходимо.
– Он мой друг. Если у нас ничего не выйдет, я точно потеряю его, – наконец восклицает она.
– Ты боишься, Бекс, – я сжимаю ее в крепких объятиях. – Я не знаю никого, кто так точно понимает, чего он хочет. И ты хочешь его. Так что не трусь.
– Это может все испортить, – Бекка отрывается от меня и садится на опущенную крышку унитаза, которая украшена высказываниями с каждой вечеринки в нашей квартире и соответствует современной картине распития алкогольных напитков.
– Может, – соглашаюсь я. – Но Уилл может сделать тебя чертовски счастливой.
– Ты советуешь мне? Серьезно? – Бекка высовывает язык и закатывает глаза. – Только потому что ты временно зациклился на милой девушке, не делает тебя экспертом в романтических вопросах. Ты больше похож на антихриста отношений.
– Что с вами, девушками, не так? – бормочу я. – Харпер избегает меня. Теперь ты.
– Ее серьезно зовут Харпер? – тихо спрашивает Бекка и касается моей татуировки, на которой между сухими ветвями написаны слова: «Убить пересмешника». Любимая обложка Эммы книги Харпер Ли. – Это очень жутко. Словно…
«Зов с того света», – мысленно заканчиваю я предложение и киваю.
– Что случилось? – мягко спрашивает Бекка.
Если бы я знал.
– Между нами что-то есть, – я кидаю полотенце, лежащее на полу, идеальным трехочковым в корзину для белья рядом с дверью и провожу рукой по волосам. По крайней мере хочу в это верить. Даже если отказ Харпер и ее повторный побег противоречат этому. – Мы почти поцеловались.
– Но она сбежала?
Я киваю.
– Ты действительно не привык бороться за девушку, – тихо смеется Бекка.
– Я сорвал лекцию, чтобы получить ее номер.
– Это не борьба, а позерство. Она просто отличается от легкомысленных девчонок, с которыми ты обычно флиртуешь, которые готовы остолбенеть от безумия, когда ты просто смотришь на них, – она пожимает плечами в извинение, потому что произносит нелестную правду. – По твоим словам это нечто особенное, – Бекка касается меня ногой. – Она заставила тебя добровольно пойти в библиотеку. Несколько раз. Так что здесь я с тобой согласна.
Я качаю головой и кривлю лицо в гримасе.
– И к чему это привело?
– Возможно, тебе стоит пересмотреть свою тактику. Она не доверяет тебе, что, впрочем, позволяет проникнуться к ней симпатией. Не используй свои стандартные приемы хоть раз. Не подкатывай к ней. Действуй без гонора. Без давления. Дай ей возможность узнать тебя. Настоящего. Какой ты на самом деле. Чтобы она увидела тебя так же, как я.
– Как брата? – я недоверчиво приподнимаю бровь. – В твоем плане есть недочет, Бекка.
– Очень смешно. Конечно, не как брата, но она должна познакомиться с настоящим Эштоном. Просто будь собой. И медленно нажимай на тормоз, – она подмигивает мне.
– Если ты обещаешь мне сделать то же самое, – я качаю головой и продолжаю: – Будь честна с Уиллом, но вместо педали тормоза дави на газ.
Подруга встает и на мгновение прижимает меня к себе.
– Договорились, – тихо шепчет она, и я чувствую, как много для нее значит ситуация с Уиллом. Если он разобьет ей сердце, мне, к сожалению, придется разбить ему лицо. Неважно, лучший он друг или нет.
– Здесь частная вечеринка? – словно услышав, что мы говорили о нем, Уилл заглядывает через дверную щель и протискивается к нам. – Я трижды победил тебя, – обращается он ко мне. – Намного легче убить тебя, когда ты не играешь. Но можешь попытаться догнать меня, пока я разговариваю с Беккой.
Не то чтобы я не смог бы этого сделать, если бы Уилл сидел на диване с джойстиком в руках. Но его намек более чем понятен, и я оставляю этих двоих в покое. На кухне хватаю уже остывшую еду. Но меня это не беспокоит. Ничто не сравнится с холодной азиатской едой прямо из картонной коробки. Я направляюсь в свою комнату и сажусь за письменный стол. Но вместо того, чтобы полностью сосредоточиться на монтаже, мои мысли снова и снова возвращаются к Харпер. И безумному желанию увидеть ее снова.
Глава 13
Харпер
Когда меня будит Бен, на часах пять минут седьмого. Он всегда это делает. Всегда в одно и то же время. Неважно, какой сейчас день: середина недели, выходные или праздник. А я по-прежнему ненавижу вставать так рано. За последние одиннадцать лет мой брат не изменился. Мама всегда говорит, что я сова и когда-нибудь просто привыкну, но я думаю, что вставать так рано просто издевательство.
Как правило, мне нужно минут десять, чтобы вообще выбраться из постели. Десять минут, за которые Бен, как отлаженный будильник, нажимает на меня каждые тридцать секунд, напоминая, что пора начинать день. Если я превышу эти десять минут, то в зависимости от времени дня это либо приблизит его к нервному срыву, либо просто заставит нервничать до тех пор, пока я не встану.
Сегодня, однако, у него нет причин для этого, потому что уже при первом касании я выскальзываю из-под одеяла и здороваюсь веселым:
– Доброе утро, тигр.
Это немного выводит его из себя, что он выражает нервным поворотом кисти.
– Я – ребенок, а не тигр, – ворчит он, вызывая у меня улыбку. Даже если Бен утверждает, что он не тигр, я все равно продолжу его так называть. Папа дал ему это прозвище. И я храню это воспоминание. Так я чувствую, что часть его все еще с нами.
– Я знаю, Бен, – ласково провожу по его волосам и отдергиваю руку, когда он уклоняется от моего прикосновения. Иногда он принимает такую форму симпатии. Но чаще всего нет. Сегодня именно такой день, но у меня слишком хорошее настроение, чтобы принимать это близко к сердцу. То, что не смог сделать Бен за одиннадцать лет, почти поцелуй с Эштоном изменил за одно мгновение: я превратилась в раннюю пташку.
Вместо того, чтобы думать о нас с Эштоном и придавать этому слишком большое значение, мне лучше взять себя в руки и позаботиться о Бене. В конце концов, до сих пор не произошло ничего, о чем стоило бы размышлять. Нет никаких нас. Уверена, что я не должна обращать внимание на это глупое покалывающее чувство в моем животе.
Я веду Бена в ванную. Свои занятия я выбрала [2] таким образом, чтобы утром успевать ухаживать за ним и дать возможность маме поспать еще пару часов. Затем она приступает к смене, а я возвращаюсь после университета.
Бен ненавидит маленькую комнату рядом со своей, несмотря на всю синеву, которую мы втиснули в ванную. Он останавливается в нескольких метрах от раковины и подозрительно смотрит на кран. Еще в детстве, когда не было ясно, что у Бена аутизм, у него случались приступы удушья, как только к нему подходили с мочалкой. К сегодняшнему дню ничего не изменилось. Каждый раз, когда он должен чистить зубы, начинается борьба, а основательное мытье через день почти всегда превращается в войну миров. Душ или ванна – невыполнимая миссия, если не усыпить Бена. Как ни странно, его боязнь воды не распространяется на лужи, озера или реку. Поэтому в летние месяцы я часто езжу с ним купаться и позволяю ему резвиться в чистой горной воде, а не забираться с ним в нашу ванну.
– Хочешь выдавить зубную пасту? Или мне сделать это?
– Никакой пасты, – умоляет Бен и делает жалобное лицо, словно его хотят отравить.
Я напеваю классику Остина Бурка вместо того, чтобы впечатляться этим. Без лишних слов выдавливаю горошину непенистой зубной пасты на его голубую щетку и пристально смотрю на брата. Для себя я выбираю обычную мятную пасту и начинаю тщательно чистить зубы.
Бен стоит позади меня, и подергивание левой кисти демонстрирует, как он борется с собой и насколько сильный дискомфорт вызывает у него этот утренний ритуал. Но он знает, что ни мама, ни я не терпим исключений в гигиене полости рта, и поэтому он очень медленно подходит к раковине, наконец хватает зубную щетку и так нервно чистит зубы, что я беспокоюсь за его десны. Бен может пораниться. Это уже случалось.
Когда он заканчивает, я его щедро хвалю и решаю на сегодня отказаться от пытки мытья. Вечером мы можем пойти к реке и тем самым избежать сейчас стресса.
Я жду, когда Бен исчезнет в своей комнате, чтобы собрать, наверняка, в очередной раз совершенно безумное сочетание из голубой и синей одежды, и торопливо прыгаю под душ.
Заканчиваю через пять минут, быстро убираю волосы в полотенце и спешу в свою комнату. Я не люблю оставлять Бена одного. У него в голове возникают самые безумные идеи, которые могут сровнять наш дом с землей, если оставить его без присмотра.
Я быстро надеваю чистые джинсовые шорты и светло-голубую блузку с короткими рукавами, прежде чем забрать его у двери комнаты. Все еще влажные волосы я стягиваю в узел и не могу сдержать смех, когда передо мной стоит Бен в коротких штанах, зимнем свитере и папином пиджаке.
– Ты не думаешь, что сейчас слишком тепло? – на улице уже душно, а днем вообще станет невыносимо жарко. По крайней мере, если носить шерстяной свитер вместе с пиджаком.
Но Бен качает головой.
– Я хочу есть, – говорит он, посмотрев мимо меня на дверной проем. Я киваю и иду на кухню. Все здесь имеет свое место и разложено в выдвижные ящики, пластиковые контейнеры и коробки для хранения. Ничего не лежит вокруг. Никакого беспорядка, который мог бы потревожить неустойчивую нервную систему Бена. Это делает кухню стерильной, но облегчает нам повседневную жизнь. Тем не менее, мне всегда нравился уютный беспорядок в квартире моей лучшей подруги Лизы. Я часто была у нее и немного подпитывалась нормальностью. Даже если Лиза настаивает на том, что ничто и никто в ее семье не является нормальным. Но теперь подруга уехала и превратила маленькую студенческую комнату в Нью-Джерси в библейский хаос.
Я вытаскиваю банку Фрут Лупс и наполняю тарелку Бена разноцветными колечками.
Брат уже занял привычное место и ждет, когда я подам ему завтрак, в то время как он мягко покачивается на стуле.
Когда я ставлю тарелку перед ним, Бен дергается. Дело в меньшем количестве хлопьев для завтрака, чем обычно. К счастью, мы прошли историю, когда нам нужно было подсчитать количество колечек. Однако Бен сразу же отмечает, что хлопьев стало меньше. Это хитрый план, но я решила, что такое утро требует чего-то особенного, и решила приготовить любимый воскресный завтрак Бена: блинчики с шоколадными каплями. Сегодня не воскресенье. Я знаю. Но тем не менее, достаю все ингредиенты и расставляю их в определенном порядке на кухонной стойке.
Мои приготовления заставляют Бена нервно пискнуть.
– Все хорошо, тигр, – я подмигиваю ему, – я готовлю нам блины.
– Я не тигр! – Его голос отражает беспокойство, а взгляд устремляется в пустоту. – Мы едим блины только по воскресеньям, – движение его руки становится беспокойнее.
– Я знаю, но сегодня мы сделаем исключение.
Первые колечки падают на пол.
– Сегодня не воскресенье, – сдавленно настаивает Бен.
Вот на что это похоже? Я в приподнятом настроении и все еще напеваю себе под нос. Быть днем в университете, выходить куда-то и некоторое время делать что-то только для себя, что-то, что делает меня счастливой. Я энергично отталкиваю мысли о голубых глазах Эштона и его дыхании на моей коже. Не он причина моего приподнятого настроения. Я просто радуюсь великолепному дню. В университете. Где я, возможно, пересекусь с Эштоном. Я закатываю глаза и выливаю на сковороду три маленькие лепешки из теста.
– Но ты любишь блины, – подчеркнуто спокойно говорю я. – И для вещей, которые ты любишь, время от времени можно сделать исключение, – я выкладываю на тесто аккуратный смайлик из шоколадных капель.
– Сегодня не воскресенье, – голос Бена становится пронзительнее. Его руки беспокойно двигаются в воздухе, и его взгляд блуждает от блинов, которые я ставлю прямо на стол к упавшим колечкам. Я поспешно отодвигаю тарелку и убираю стакан молока, который он чуть не сбил со стола. Это последняя капля, заставляющая переполниться бочку терпения Бена. Он отмахивается от меня, от стакана, который больше не стоит на своем месте. Кричит и сбрасывает блины со стола. Тарелка разбивается о пол, и смеющиеся шоколадные лица рисуют разводы на деревянных половицах. А лицо Бена уже наливается красным, но он не набирает воздух и продолжает кричать.
– Бен? – я пытаюсь достучаться до него. Безуспешно. Мое сердцебиение учащается, хотя я знаю, что это неэффективно. – Тигр? Бен? – никакой реакции. Вместо этого крик становится громче. Он так сильно раскачивается на стуле, что может упасть.
– Не хочешь почитать «Кролика Питера»? – я закусываю свои губы. Ни жалость, ни гнев, ни злость или упрек не могут прокрасться в мой голос. При этом все эти чувства так сильно сжимают мой живот изнутри. Я сглатываю. Как всегда. – Или мы посмотрим на звезды, – я судорожно вспоминаю, как называется первое созвездие. – Давай же, Бен. Андромеда, Близнецы, Большая Медведица, – он не реагирует. Вместо того чтобы продолжить список, он спрыгивает со стула. Его мышцы сильно напряжены, а кулаки сжаты. Брат слишком тяжело опускается на пол. Вторая партия блинов подгорает на сковороде, и едкая вонь заставляет его свернуться калачиком, резко биться головой и реветь. Громко. Пронзительно. Непробиваемо. Даже для меня. На самом деле я всегда нахожу способ достучаться до Бена.
Мама с растрепанными волосами и темными кругами под глазами появляется в дверном проеме. Ей потребовалась всего лишь доля секунды, чтобы оценить обстановку. Она спешит к плите и выключает огонь. Несет сковороду в сад, а затем распахивает окна, чтобы выпустить дым. Бен все так же визжит как резаный. Я бы давно охрипла, но в плохие дни он может кричать так несколько часов. И я молюсь, чтобы сегодня был не такой день.
Ложусь к нему на пол. Таким же калачиком, и смотрю на него. Я сосредоточиваюсь на своем дыхании, успокаиваю сердцебиение и начинаю рассказывать историю «Кролика Питера». Я знаю ее наизусть. Но вместо того чтобы успокоить его этим, у меня получается обратное.
– Сегодня не воскресенье, – говорит мама, садясь рядом с Беном, и вопросительно смотрит на меня. – Блины в четверг? Это все испортило, Харпс.
Эта истерика – моя вина. Я знаю это. Но то, что мама говорит мне об этом так прямо, вызывает у меня слезы на глазах. Я смаргиваю их, потому что они еще больше испугают Бена. И он бьет меня. Пинает мои эмоции, которые я не могу полностью удержать в себе.
– Возможно, тебе стоит просто уйти, – мама указывает на дверь.
Я качаю головой и делаю глубокий вдох, но рев Бена сводит на нет все усилия, чтобы взять себя в руки.
– Я помогу тебе. Ты еще не выспалась, – жалобно бормочу я. Тыльной стороной руки я сметаю несколько рассыпавшихся хлопьев завтрака, что вызывает у Бена очередной залп пинков и крика.
– Все в порядке, Харпс, – мама на мгновение сжимает мою руку, но это смиренный жест. Не утешительный.
– Мам, – умоляюще выдавливаю я. – Мне еще не пора. Я могу остаться и помочь тебе, – я не хотела ее будить. Разрушать день Бена. Я хотела, как лучше, но мама одним взглядом дает мне понять, что будет лучше, если я наконец уйду. Я все испортила. И если честно, знала, что скорее всего так оно и произойдет. Тогда зачем настояла на блинах на завтрак?
Мама спала всего три часа. Она выглядит ужасно уставшей. Истощенной. И я ответственна за это. Виновата. Мама начинает петь любимую песню Бена. Своим чистым голосом, который я так люблю. Ровно как и Бен, который немного успокаивается с каждым шагом, с которым я отхожу от них, и каждым звуком мамы. Трудно не принимать это близко к сердцу. Мне не остается ничего другого, как взять свою сумку и уйти. Я бросаю последний взгляд на них, как они лежат на кухонном полу в окружении раздавленных колечек. Именно так я себя чувствую в этот момент. Раздавленно.