Лесса Каури
Не(о)библия
Песнь первая: Простые кислотные истины
Босые ноги темноволосого мужчины утопали в лазоревой траве. Задрав голову, он смотрел в ярко-лимонные небеса и не без оснований чесал затылок, глубоко запуская пальцы в густую кучерявую поросль. С неба, гагакнув, на камень цвета глубокого индиго упала белая птица, вовсе не похожая на альбатроса.
– Я в шоке! – сказала она. – Ну ты, Отец, даёшь! Ты в какой градации спектра творил?
– Сам не знаю… – сокрушился названный и перевёл взгляд вниз.
Под косогором у розового ручья на салатовом песке сидел голышок лет двух и упорно мял толстыми пальчиками податливую маслянистую глину. Глина послушно принимала разнообразные формы, которые расползались, разлетались и расплывались кто куда.
– Сын! – схватился за голову Отец. – И ты ещё!..
– Папа!
Обрадованный вниманием малыш тянул к нему перемазанную ручонку, в которой переливалась белым и золотым точная копия Птицы.
– Глупости какие! – заворчала та и отвернулась, переставляя большие перепончатые лапы – обиделась.
Не оборачиваясь, защёлкала клювом:
– Слушай, а ты уже всё? Кончил творить?
– Кончил, – мрачно отвечал мужчина, – не при детях будет сказано!
– И где они?
– Кто?
– Люди… эмм… обитатели?
– Да вон… – Отец обречённо кивнул под сень оранжевой рощи, – …она.
– Каноны нарушаем, – заворчала Птица. – С самца надо всегда начинать, с самца!
И замолчала с разинутым клювом, уставившись на дальний берег ручья.
Там, опершись спиной о древесный ствол и широко раскинув загорелые ноги, полулежала женщина. Точнее, девушка, чью ещё не сильно оформившуюся фигуру скрывали волны тугих чёрных локонов. Она вплетала в них яркие ягоды и листья… И маленькие груди были упруги, совершенной формы ногти на руках и ногах розовели жемчугом, и дразнилась алым язычком щель в обрамлении воротничка коротких волос между неправдоподобной длины ногами.
Птица в изумлении повернулась к мужчине.
– Ты о чём думал вообще, когда творил… это… эту?
Тот сделал вид, что не услышал.
– Ка-ка-я! – протянула Птица, разглядывая девушку одним глазом, а мужчину другим. – Как её зовут? Блудница Вавилонская?
– Сам ты блудница! – подняла голову красотка. – А меня зовут Лилит. Запомни это имя, гусь недоделанный!
И это было только начало…
Лилит оказалась совершенно неуправляемой. Слова «почтение», «смирение» и «терпение» в её лексикон не входили, зато входили другие, из которых оба – Отец и Птица – едва ли понимали половину. Она ломала деревья, пинала зверьков, поджигала траву на полянах и обижала Сына. Изогнутой рыбьей костью Лилит проколола себе пупок, уши и нос, и обвешалась погремушками, сделанными из щепочек и камешков. Угольным стерженьком научилась так подводить глаза, что взгляд казался безумным. Красила ногти на руках и ногах глиной чёрного цвета, а губы – соком ягод с кустов, росших по берегам ручья. И в довершение всего острым обломком кварца она отсекла свои роскошные волосы под самый корень, а оставшиеся выкрасила все тем же пламенеющим соком и вздыбила иглами дикобраза.
– Боже мой! – ужасался Отец, наблюдая всё новые и новые трансформации. – Что она делает?
– Ищет себя, полагаю, – ворчала в ответ Птица. – Обыкновенный юношеский максимализм.
– А она может искать себя, скажем, в рисовании, ткачестве или вышивании?
Лилит, сидящая на дальнем берегу и любующаяся своим отражением, подняла руку и продемонстрировала опешившему Отцу средний палец.
– Это что такое? – возмутился он.
– Это ты ещё не придумал! – поспешила успокоить Птица. – Ты собираешься творить ей самца?
– А что? – заинтересовался Отец. Уж больно Птичий тон был подозрителен.
– Тогда создавай сразу секс, наркотики и рок-н-ролл! – забулькала Птица и мстительно ткнула клювом по кумполу пролетающую мимо бело-золотую колибри.
Птичка, пискнув, упала на колени малышу. Толстые ручки с радостью подхватили её, размяли до состояния глины и вылепили страшненькое существо с кожистыми крыльями и зубастым клювом.
– Птеродактиль, – покосилась огненным глазом Птица. – Этот пущай живёт!
С мерзким скрипом тварь снялась с рук Сына и тяжело полетела над водной гладью, но была сбита камнем, пущенным хрупкой женской рукой.
Ребёнок заплакал.
– Ну, это уже ни в какие ворота! – возмутился Отец. – Не будет ей самца! Я лучше ей мозги сменю. Авось поможет!
– Не поможет! – безнадёжно покачала головой Птица. – Такие не мозгами думают, а всем остальным вместе взятым. Тут тюнингом не обойдёшься! Нужна принципиально новая модель.
– Эй, вы, перцы! – Лилит подошла к ним. – Скучно здесь. Я это… ухожу.
– Куда? – опешили оба.
– Туда! – девушка махнула рукой в сторону лимонного неба.
– Там небытие, вселенский холод, – схватился за голову Отец, – ты погибнешь!
– Не твоё дело, папаша! – девушка упрямо тряхнула короткими волосами. – Бывайте!
И вознеслась в канареечные глубины, чтобы исчезнуть в них навсегда.
– Вот она – истинная свобода! – проследив за ней взглядом, констатировала Птица. – Свобода поиметь то небытие, которого добиваешься. Отец, признайся, что с Лилит ты облажался!
– Признаюсь! – искренне сказал мужчина и повёл ладонью, стирая ручей, берега, деревья и кислотную яркость неба.
Теперь вокруг была темнота, истыканная булавочными головками звёзд. На Млечном Пути стоял колченогий столик с шахматной доской и опрокинутыми фигурами, рядом на табуретке кипел старый чайник над двумя пиалами с отбитыми краешками.
– Стар я уже для таких потрясений! – сказал Отец.
И с явным удовольствием опустился в одно из плетёных кресел. Налил себе и Птице чаю, придвинув доску, принялся расставлять фигуры.
– Белые начинают и выигрывают! – невнятно добавила Птица, удерживая клювом фигурку Ферзя.
– Точно, – вздохнул мужчина. – С брюнетками больше не экспериментируем… Сын, далеко не уходи!
Малыш, смеясь, полз по Млечному Пути и тасовал звёзды.
Песнь вторая: Третий день
Простор над океаном дышал светом. На узкой песчаной косе, поднимающейся из волн жёлтым гребнем в крапинках ракушек, сидел, свесив ноги, еще молодой мужчина в свободном белом одеянии. Полы хламиды, намокшие в хлюпающем прибое, вспучивались боками большой медузы. За спиной сидящего возился в песке мальчик лет двух от роду, складывая затейливые рисунки из камешков и рогатых, разлапистых раковин, празднично сияющих розовым нутром. Над сине-зеленым стеклом океана носилась, играя в воздушных потоках, большая белая птица, вовсе не похожая на альбатроса.
Задумавшийся о чём-то своём мужчина лёгким движением вынул из воздуха зажжённую сигарету. Тут же подлетевшая птица без труда зависла над водной гладью напротив него, повернула голову, неодобрительно покосилась ярко-оранжевым глазом.
– Зачем портишь экологию, Отец? – спросила она неожиданно низким густым голосом. – Ты её ещё не придумал!
Названный с наслаждением затянулся, сразу скурив сигарету на всю длину, щелчком отправил окурок в океан.
– Я ещё много чего не придумал, – лениво ответил он, до одной щекой, то другой подставляя небритое лицо ласковому солнцу. – Женщину… Социальное неравенство… Дарвина…
Птица разразилась ехидным клекотом.
– Надо было тебе вместе с сигаретой и Лилит изъять у небытия. Та ещё была выдумщица. Всяко бы развеяла здешнюю скуку! Бедная девочка… Запылилась, небось, совсем, в ледяных просторах забвения…
Мужчина поморщился.
– В этот раз обойдусь без неё! Создам блондинку – с ними легче договориться и требуют они меньше.
Птица раздражённо взмахнула крыльями.
– Зато они любопытны, как белки, и стрекочут, не умолкая. Оно тебе надо? Клюв даю, рано или поздно твоя новенькая проберётся в сад и стырит яблоко познания.
– Белки… Сад… яблоко… – задумчиво протянул собеседник. – Я их ещё не придумал… А, кстати, как бы её назвать?
– Что в имени тебе моём? – пропела Птица и сделала кульбит, коснувшись крыльями пены на верхушках волн.
– Папа! – воскликнул малыш.
Мужчина обернулся на голос. Перед личиком ребёнка плыла по воздуху лента Мёбиуса, сооруженная из ракушек, камешков и струящихся песочных дорожек.
– Умница, сын! – ласково сказал мужчина и вновь повернулся к Птице. – Нужно что-нибудь короткое, ёмкое и приятное мужскому языку…
Та загадочно молчала.
– Вера? – так и не дождавшись ответа, забормотал мужчина себе под нос. – Нет, надо быть скромнее… Гера? Это вообще из другой оперы… Гема?
– Ема! – ехидно подсказала Птица.
– Боже упаси! Придумал! Ева! Как тебе?
– Ева, Ева, Ева… – прокаркала Птица. – Неплохо. Но, раз уж ты пошёл другим путем, ей всё-таки понадобится самец.
Мужчина хмыкнул.
– Конечно, понадобится. Иначе кому я буду говорить – плодитесь и размножайтесь? Дрозофилам что ли?
– Они и так… – заметила птица, щёлкнув клювом. – Им твои слова по концу брюшка…
– Цыц! – повысил голос собеседник и поднялся. – Про самца подумаю позже. Это женщины выдумываются с вдохновением божиим, а мужчины…
Он обречённо махнул рукой.
– Давай за дело! На чём я остановился?
– И сказал Бог: да соберётся… – начала было Птица, но голос ребёнка перебил её.
– Папа!
Мужчина вновь обернулся. Мальчик распустил ленту и почти закончил выкладывать из осыпавшихся ракушек и камней большой белый крест на жёлтом песке. Изменившись в лице, Отец подошел к нему, поцеловал в крутой лобик.
– Не рисуй больше такое! Бяка!
И одним движением руки изменил крест на знак бесконечности.
– Вот так! Подумай над этим, сын…
Он снова вернулся на берег и ступил босыми ногами в полосу прибоя.
– Итак… Дух, на чем бишь я остановился?
