Лев Троцкий
Проблемы международной пролетарской революции. Коммунистический Интернационал
II. Хозяйственное положение
Тем временем разорение человечества идет своим чередом.
Война механически разрушила те мировые хозяйственные связи, развитие которых составляло одно из важнейших завоеваний капитализма. С 1914 г. Англия, Франция и Италия были отрезаны от центральной Европы и ближнего Востока, с 1917 года – от России.
В течение нескольких лет войны, уничтожавшей то, что было создано рядом поколений, сведенный к минимуму человеческий труд применялся преимущественно в тех областях, где необходимо было наличным запасам сырья придать форму готовых товаров, главным образом – орудий и средств разрушения.
В тех основных отраслях хозяйства, где человек непосредственно вступает в борьбу со скупостью и косностью природы, извлекая из ее недр топливо и сырье, работа прогрессивно замирала. Победа Антанты и Версальский мир не приостановили хозяйственного разрушения и упадка, а только видоизменили его пути и формы. Блокада Советской России и искусственное разжигание гражданской войны на ее плодоносных окраинах наносили и наносят неисчислимый ущерб благосостоянию всего человечества. При минимальной технической поддержке – Интернационал свидетельствует это перед лицом всего мира – Россия могла бы, благодаря советским формам хозяйства, дать вдвое и втрое больше продуктов питания и сырья Европе, чем давала царская Россия. Вместо этого англо-французский империализм заставляет трудовую республику все силы направлять на оборону. Чтобы лишить русских рабочих топлива, Англия держала в своих когтях Баку, откуда могла вывозить для себя лишь ничтожную часть добычи. Богатейший каменноугольный бассейн Донца периодически разорялся белогвардейскими бандами Антанты. Французские инструктора и саперы немало поработали над разрушением русских мостов и железных дорог. Япония и сейчас обкрадывает и разоряет восточную Сибирь.
Немецкая техника и высокая производительность немецкого труда, эти важнейшие факторы возрождения мирового хозяйства, парализуются после Версальского мира еще более, чем во время войны. Антанта стоит перед неразрешимым противоречием. Чтобы заставить платить, нужно дать возможность работать. Чтобы дать возможность работать, нужно дать возможность жить. А дать разгромленной, расчлененной, истощенной Германии возможность жить – значит дать ей возможность сопротивляться. Страх перед немецким реваншем диктует политику Фоша: непрерывное подвинчивание военных тисков, которые должны помешать Германии возродиться.
Всем не хватает и всем нужно. Торговый баланс не только Германии, но и Франции и Англии имеет резко пассивный характер. Французский государственный долг возрос до 300 миллиардов франков, причем, по утверждению реакционного французского сенатора г. Годэн-де-Вилена (Gaudin de Villaine), две трети этой суммы произошли от хищений, воровства и хаоса.
Произведенная во Франции работа по восстановлению разоренных войной областей является каплей в море опустошения. Недостаток топлива, сырых материалов и рабочих рук создает непреодолимые преграды.
Франции нужно золото. Франции нужен уголь. Указывая на неисчислимые могилы военных кладбищ, французский буржуа требует своих процентов. Германия должна платить! Ведь у генерала Фоша[60] есть еще чернокожие для оккупации германских городов. Россия должна платить! Чтобы привить русскому народу эту мысль, французское правительство расходует на опустошение России миллиарды, собираемые на возрождение Франции.
Международное финансовое соглашение, которое должно было облегчить налоговое бремя Франции путем более или менее полного аннулирования военных долгов, не состоялось: Соединенные Штаты не обнаружили никакого стремления подарить Европе 10 миллиардов долларов.
Выпуск бумажных денег продолжается во все возрастающих размерах. В то время как в Советской России рост бумажных денег и их обесценение, при одновременном развитии обобществленного хозяйства, планового распределения продуктов и все большей натурализации заработной платы, является лишь результатом отмирания товарно-денежного хозяйства, – в странах капиталистических возрастание массы печатных денежных знаков знаменует углубление хозяйственного хаоса и неизбежный крах.
Конференции Антанты переезжают с места на место, ища вдохновения на всех европейских курортах. Все протягивают свои руки, требуя процентов по числу убитых на войне. Эта странствующая биржа мертвецов, которая каждые две недели заново решает вопрос, должна ли Франция получить 50 или 55 % из той контрибуции, которой Германия не может заплатить, представляет венец возвещенной «организации» Европы.
Капитализм переродился в процессе войны. Планомерное выжимание прибавочной стоимости в процессе производства – основа экономики барыша – кажется слишком пресным занятием господам буржуа, которые привыкли в течение нескольких дней удваивать и удесятерять свой капитал при помощи спекуляций на основе международного грабежа.
Буржуа утратил некоторые предрассудки, которые его стесняли, и приобрел некоторые навыки, которых у него не было. Война приучила его к голодной блокаде целых стран, к воздушной бомбардировке и к поджогу городов и деревень, к целесообразному распространению холерных бацилл, к перевозке динамита в дипломатических вализах, к подделке кредитных знаков противной стороны, к подкупу, шпионажу и контрабанде в небывалых ранее размерах. Приемы войны остались после заключения мира приемами торговли. Главнейшие коммерческие операции сливаются ныне с деятельностью государства, которое выступает в виде мировой разбойничьей шайки, вооруженной всеми средствами насилия. Чем уже мировая база производства, тем свирепее и расточительнее приемы присвоения.
Ограбить! – Вот последнее слово политики капитала, пришедшее на смену фритредерству и протекционизму. Налет румынских громил на Венгрию, откуда они увозили паровозы и перстни, является символом экономической философии Ллойд-Джорджа и Мильерана[61].
В своей внутренней экономической политике буржуазия мечется между программой дальнейших национализаций, регулировок и контроля, с одной стороны, и протестами против развившегося за время войны государственного вмешательства – с другой. Французский парламент занят квадратурой круга: созданием «единого командования» на железнодорожной сети республики без ущерба для интересов частно-капиталистических железнодорожных обществ. В то же время капиталистическая печать Франции ведет злобную кампанию против «этатизма»[62], ограничивающего частную инициативу. Расстроенные государством во время войны железные дороги Америки попали в еще более тяжкое положение после устранения государственного контроля. Тем временем республиканская партия обещает в своей платформе освободить хозяйственную жизнь от произвольных вмешательств государства. Глава американских тред-юнионов Самуэль Гомперс[63], старая цепная собака капитала, ведет борьбу против национализации железных дорог, которую в Америке, во Франции и в других странах выдвигают, как панацею, простаки и шарлатаны реформизма. На самом деле разрозненные насильственные вторжения государства лишь соперничают с работой спекуляции в деле внесения дальнейшего хаоса в капиталистическое хозяйство эпохи распада. Передать важнейшие отрасли производства и транспорта из рук отдельных трестов в руки «нации», т. е. буржуазного государства, т.-е. самого могущественного и хищного капиталистического треста, значит не устранить зло, а только обобщить его.
Факты понижения цен и улучшения валюты представляют собою лишь поверхностные и временные явления на основе продолжающегося разорения. Колебания цен не отменяют основных фактов: недостатка сырых материалов и понижения производительности труда.
Пережившая ужасающее напряжение войны рабочая масса неспособна работать прежним темпом на прежних условиях. Уничтожение в течение нескольких часов ценностей, создававшихся годами, наглая пляска миллиардов в руках финансовой клики, все выше поднимающейся на костях и развалинах, – эти предметные уроки истории мало способны поддерживать в рабочем классе автоматическую дисциплину наемного труда. Буржуазные экономисты и публицисты говорят о «волне лености», которая прокатывается по Европе, подмывая ее хозяйственное будущее. Администраторы пытаются помочь делу при помощи дарования привилегий верхушкам рабочего класса. Тщетно! Для возрождения и дальнейшего повышения производительности труда рабочий класс должен получить уверенность в том, что каждый удар молота будет повышать его благосостояние и просвещение, не подвергая его опасности нового взаимоистребления. Эту уверенность ему может дать только социальная революция.
Рост цен на жизненные припасы является могущественным фактором революционного возбуждения во всех странах. Буржуазия Франции, Италии, Германии и других государств пытается подачками смягчить бедствия дороговизны и парировать рост стачек. Чтобы выплатить аграриям часть издержек производства рабочей силы, задолжавшее государство занимается темными спекуляциями, обкрадывая самое себя, чтобы оттянуть час расплаты. Если известные категории рабочих живут сейчас даже лучше, чем жили до войны, то этот факт не стоит ни в каком соответствии с действительным экономическим состоянием капиталистических стран. Эфемерный результат достигается путем шарлатанских займов у завтрашнего дня, который придет со всеми своими катастрофическими лишениями и бедствиями.
А Соединенные Штаты? «Америка есть надежда человеческого рода!» – повторяет устами Мильерана французский буржуа фразу Тюрго[64] в надежде на прощение долгов, которых сам он никому не прощает. Но Соединенные Штаты неспособны вывести Европу из хозяйственного тупика. В течение шести последних лет они исчерпали свои запасы сырья. Приспособление американского капитализма к потребностям мировой войны сузило его промышленную основу. Эмиграция из Европы приостановилась. Обратный поток вырвал из американской промышленности сотни и сотни тысяч немцев, итальянцев, поляков, сербов, чехов, извлеченных военными мобилизациями или привлеченных призраком вновь обретенного отечества. Недостаток сырья и рабочей силы тяготеет над заокеанской республикой и порождает глубокий экономический кризис, на основе которого американский пролетариат входит в новую революционную фазу борьбы. Америка быстро европеизируется.
От последствий войны и блокады не укрылись и нейтральные страны: подобно жидкости в сообщающихся сосудах, хозяйство связанных друг с другом капиталистических государств, больших и малых, воюющих и нейтральных, победителей и побежденных, тяготеет к одному и тому же уровню нищеты, голода и вымирания.
Швейцария живет со дня на день, и каждая непредвиденность грозит выбить ее из равновесия. В Скандинавии обильный приток золота не разрешает проблемы продовольствия; уголь приходится получать по мелочам у Англии со шляпой в руках. Несмотря на голод в Европе, рыболовство переживает в Норвегии небывалый кризис. Испания, из которой Франция выкачивала людей, лошадей и предметы питания, не выходит из тяжелого продовольственного положения, которое влечет за собою бурные стачки и уличные выступления голодающих масс.
Буржуазия твердо рассчитывает на деревню. Ее экономисты утверждают, что благосостояние крестьянства чрезвычайно возросло. Это иллюзия. Правда, поставляющее продукты на рынок крестьянство во всех странах больше или меньше поживилось за время войны. Оно продавало свои продукты по высокой цене и заплатило дешевыми деньгами долги, сделанные в тот период, когда деньги были дороги. В этом его плюс. Но хозяйство его за время войны расстроилось и опустилось. Оно нуждается в предметах промышленности. А цены на них возросли в той же пропорции, в какой деньги стали дешевле. Требования фиска стали чудовищными и грозят пожрать крестьянина с его продуктами и с его землей. Таким образом, после периода временного повышения благосостояния, мелкое крестьянство впадает во все более невыносимые затруднения. Его недовольство результатами войны будет все более возрастать, и, в лице постоянной армии, крестьянство готовит буржуазии немало неприятных неожиданностей.
Экономическое восстановление Европы, о котором говорят ее министры, есть ложь. Европа разоряется, и с нею вместе разоряется весь мир.
На капиталистических основах спасения нет. Политика империализма ведет не к устранению нужды, а к ее обострению путем грабительского расхищения наличных запасов.
Вопрос топлива и сырья есть интернациональный вопрос, который может быть разрешен лишь на основах планового, обобществленного, социалистического производства.
Нужно аннулировать государственные долги. Нужно освободить труд и его плоды от чудовищной дани в пользу мировой плутократии. Нужно низвергнуть плутократию. Нужно убрать государственные барьеры, дробящие мировое хозяйство. Верховный Экономический Совет империалистов Антанты нужно заменить верховным экономическим советом мирового пролетариата для централизованной эксплуатации всех хозяйственных ресурсов человечества.
Нужно убить империализм, чтобы род человеческий мог дальше жить.
III. Буржуазный режим после войны
Все силы имущих сосредоточены на двух вопросах: удержаться в международной борьбе и не дать пролетариату стать хозяином в стране. В соответствии с этим прежние политические группировки в среде буржуазии утратили силу. Не только в России, где знамя кадетской партии стало в решающий период борьбы знаменем всех имущих против рабоче-крестьянской революции, но и в странах с более старой и глубокой политической культурой прежние программы, разделявшие различные слои буржуазии, почти бесследно стерлись еще до открытого наступления революции пролетариата.
Ллойд-Джордж выступает глашатаем соединения консерваторов, унионистов и либералов для совместной борьбы против надвигающегося господства рабочего класса. Во главу угла старый демагог ставит благочестивую церковь, как центральную электрическую станцию, которая равно питает своим током все партии имущих классов.
Во Франции столь недавняя еще и столь шумная эпоха антиклерикализма кажется замогильным призраком: радикалы, роялисты и католики образуют ныне блок национального порядка против поднимающего голову пролетариата. Протягивая руку всем силам реакции, французское правительство поддерживает черносотенца Врангеля и возобновляет дипломатические сношения с Ватиканом[65].
Нейтралист и германофил Джиолитти[66] становится у кормила итальянского государства, как общий вождь интервенционистов, нейтралистов, клерикалов, мадзинистов[67], готовый к лавированию в подчиненных вопросах внешней и внутренней политики, чтобы дать тем более беспощадный отпор наступлению революционных пролетариев города и деревни. Правительство Джиолитти справедливо смотрит на себя, как на последнюю серьезную ставку итальянской буржуазии.
Политика всех германских правительств и правительственных партий после разгрома Гогенцоллерна состояла в стремлении установить общую с правящими классами Антанты почву ненависти против большевизма, т.-е. против пролетарской революции.
В то время как англо-французский Шейлок[68] все свирепее душит германский народ, немецкая буржуазия без различия партий просит своего врага ослабить петлю ровно настолько, чтобы дать ей возможность собственными руками задушить авангард немецкого пролетариата. К этому сводятся периодические совещания и соглашения о разоружении и выдаче военных средств.
В Америке совершенно стерлась грань между республиканцами и демократами. Эти могущественные политические организации эксплуататоров, приспособленные к замкнутому кругу американских отношений, обнаружили свою полную бессодержательность, когда американская буржуазия выступила на арену мирового разбоя.
Никогда еще интриги отдельных вождей и клик – в оппозиции, как и в министерствах – не отличались такой циничной откровенностью, как теперь. Но в то же время все вожди, клики, партии буржуазии всех стран образуют общий фронт против революционного пролетариата.
В то время как социал-демократические тупицы продолжают противопоставлять путь демократии насильственному пути диктатуры, последние остатки демократии попираются и уничтожаются во всех государствах мира.
После войны, в течение которой национальные представительства играли роль безвластного, но шумного патриотического прикрытия для правящих империалистских клик, парламенты впали в состояние полной прострации. Все серьезные вопросы решаются вне парламентов. В этом ничего не меняет то показное расширение парламентских прерогатив, которое торжественно провозглашают жонглеры империализма в Италии и в других странах. Действительные хозяева и распорядители государственных судеб – лорд Ротшильд[69] и лорд Weir[70], Морган[71] и Рокфеллер[72], Шнейдер[73] и Лушер[74], Гуго Стиннес[75] и Феликс Дейч[76], Rizello[77] и Agnelli[78] – магнаты золота, угля, нефти и металла – действуют за кулисами, посылая в парламенты для направления их работ своих второстепенных приказчиков.
Забавляясь процедурой троекратных чтений ничтожных законопроектов, французский парламент, наиболее дискредитированный риторикой лжи и цинизмом подкупности, неожиданно узнает, что 4 миллиарда, которые он предназначил для опустошенных областей Франции, израсходованы Клемансо для совершенно других целей, преимущественно для дальнейшего опустошения областей России.
Подавляющее большинство депутатов будто бы всемогущего английского парламента знает о действительных намерениях Ллойд-Джорджа-Керзона в отношении Советской России и даже Франции немногим более того, что знают индусские старухи в деревнях Бенгалии.
В Соединенных Штатах парламент есть послушный или брюзжащий хор при президенте, ставленнике избирательной машины, которая является политическим аппаратом трестов теперь, после войны, в несравненно большей степени, чем прежде.
Запоздалый германский парламентаризм, выкидыш буржуазной революции, которая сама есть выкидыш истории, страдает в младенчестве всеми болезнями собачьей старости. «Самый демократический в мире» рейхстаг республики Эберта бессилен не только перед маршальским жезлом Фоша, но и перед биржевыми махинациями своих Стиннесов, как и перед военными заговорами своей офицерской клики. Германская парламентская демократия есть пустое место между двумя диктатурами.
В самом составе буржуазии произошли за время войны глубокие изменения. На фоне общего обеднения всего мира сосредоточение капиталов сделало сразу большой прыжок вперед. Выдвинулись вперед фирмы, раньше остававшиеся в тени. Солидность, устойчивость, склонность к «разумным» компромиссам, соблюдение известного декорума как в эксплуатации, так и в пользовании ее плодами, – все это смыто волнами империалистического потопа.
Авансцену заняли новые богачи: военные поставщики, низкопробные спекулянты, выскочки, международные авантюристы, контрабандисты, уголовные субъекты в бриллиантах, разнузданная сволочь, жадная к роскоши, готовая на последние зверства против пролетарской революции, которая не может ей принести ничего, кроме удавной петли.
Существующий строй, как господство богачей, стоит перед массами во всей своей наготе. В Америке, во Франции, в Англии послевоенная роскошь получила характер исступления. Насыщенный международными патриотическими паразитами, Париж похож, по признанию "Le Temps[79]", на Вавилон накануне катастрофы.
По этой буржуазии равняются политика, суд, печать, искусство и церковь. Все сдерживающие начала отброшены. Вильсон, Клемансо, Мильеран, Ллойд-Джордж, Черчилль не останавливаются перед самым наглым обманом, перед самой грубой ложью и, уличенные в бесчестии, спокойно переходят к новым уголовным подвигам. Классические правила политического коварства, как их изложил старик Маккиавелли[80], представляются невинными афоризмами провинциального простака в сравнении с теми началами, которыми руководятся нынешние буржуазные правители. Суд, прикрывавший ранее мишурой демократии свою буржуазную сущность, стал ныне открыто органом классового надругательства и контрреволюционной провокации. Судьи Третьей Республики, не моргнув глазом, оправдывают убийцу Жореса. Суды Германии, которая была провозглашена социалистической республикой, поощряют убийц Либкнехта, Розы Люксембург и ряда других мучеников пролетариата. Трибуналы буржуазных демократий стали органами торжественной легализации всех преступлений белого террора.
Буржуазная пресса открыто несет печать подкупа, точно фабричную марку, на своем лбу. Руководящие газеты мировой буржуазии являются чудовищными фабриками лжи, клеветы и духовной отравы.
Настроения буржуазии скачут так же нервно, как цены на ее рынке. В первые месяцы после окончания войны международную буржуазию, особенно французскую, била лихорадка страха перед надвигающимся коммунизмом. Степень непосредственной опасности она измеряла объемом совершенных ею кровавых преступлений. Но она выдержала первый натиск. Связанные с нею цепями общей ответственности социалистические партии и профессиональные союзы II Интернационала оказали ей последнюю услугу, приняв на себя первый гневный удар трудящихся. Ценою полного крушения II Интернационала буржуазия получила отсрочку. Достаточно оказалось проведенных Клемансо контрреволюционных выборов в парламент, нескольких месяцев неустойчивого равновесия, неудачи майской стачки, чтобы французская буржуазия преисполнилась уверенности в незыблемости своего режима. Ее классовое высокомерие поднялось на тот уровень, которого достигал перед тем ее страх.
Угроза стала единственным аргументом буржуазии. Она не верит фразам и требует действий: арестов, разгонов, конфискаций, расстрелов. Буржуазные министры и парламентарии стремятся импонировать буржуазии, разыгрывая людей стального закала. Ллойд-Джордж сухо советует германским министрам расстрелять своих коммунаров по примеру Франции в 1871 году. Любой третьестепенный чиновник может рассчитывать на бурные одобрения палаты, если свой тощий отчет закончит угрозами по адресу рабочих.
В то время как официальный государственный аппарат все более открыто превращается в организацию кровавого подавления трудящихся, наряду с ним и в его распоряжении формируются и действуют различные частные контрреволюционные организации – для насильственного срыва стачек, для провокационных действий, для постановки фальшивых процессов, для разрушения революционных организаций и захвата коммунистических учреждений, для погромов и поджогов, убийства революционных вождей и других подобных же мер по охране собственности и демократии.
Сынки помещиков и крупной буржуазии, выбитые из колеи мелкие буржуа и вообще деклассированные элементы, среди них на первом месте буржуазно-дворянские эмигранты из Советской России, образуют неисчерпаемый резервуар для иррегулярных отрядов контрреволюции. Во главе их стоит офицерство, прошедшее школу империалистской бойни.
Два десятка тысяч профессиональных офицеров армии Гогенцоллерна образуют – особенно после мятежа Капца-Лютвица[81] – крепкое контрреволюционное ядро, которое германская демократия не в силах растворить, которое может лишь раздробить молот пролетарской диктатуры. Эта централизованная организация террористов старого режима дополняется белыми партизанскими отрядами в юнкерских поместьях.
В Соединенных Штатах такие союзы, как «Национальная Лига Безопасности» (National Security League)[82] или «Рыцари Свободы» (Knights of Liberty)[83], представляют собою ударные дружины капитала, на крайнем фланге которых действуют прямые разбойничьи шайки в виде частных шпионских агентов (Detective agencies).
Во Франции «Гражданская Лига» (Ligue Civigue)[84] представляет собою высокопоставленную организацию штрейкбрехеров, в то время как реформистская Конфедерация Труда[85] объявляется вне закона.
Офицерская мафия белой Венгрии, существующая параллельно с поддерживаемым Англией правительством контрреволюционных палачей, показала пролетариату всего мира, что означает та цивилизация и та гуманность, которую Вильсон и Ллойд-Джордж противопоставляют Советской власти и революционному насилию.
«Демократические» правительства Финляндии и Грузии, Латвии и Эстонии выбиваются из сил, чтобы сравняться с высоким венгерским образцом.
В Барселоне действует в распоряжении полиции подпольная шайка убийц. И так далее, и так везде.
Даже в разбитой и разоренной Болгарии оказавшееся не у дел офицерство объединяется в тайные союзы, которые готовятся при первом случае проявить свой патриотизм на черепах болгарских рабочих.
Программа смягчения противоречий, сотрудничества классов, парламентских реформ, постепенной социализации, национального единения представляется мрачным шутовством в свете буржуазного режима, каким он вышел из мировой войны.
Буржуазия радикально отказалась от мысли примирить с собой пролетариат реформами. Она развращает ничтожные верхи его подачками и держит в повиновении тяжелые массы железом и кровью.
Нет ни одного серьезного вопроса, который решался бы ныне подсчетом голосов. От демократии сохранилось лишь воспоминание в головах реформистов. Государственная организация все более сводится к своей первооснове – к отрядам вооруженных людей. Буржуазия считает не голоса, она подсчитывает число винтовок, пулеметов и орудий, которые окажутся в ее распоряжении, когда вопрос власти и собственности будет поставлен ребром.
Ни сотрудничеству, ни посредничеству места нет. Чтобы спастись, нужно опрокинуть буржуазию. Совершить это может только восстание пролетариата.
