Лев Толстой
Все лучшие сказки и рассказы
Царь и рубашка
Один царь был болен и сказал:
– Половину царства отдам тому, кто меня вылечит.
Тогда собрались все мудрецы и стали судить, как царя вылечить. Никто не знал. Один только мудрец сказал, что царя можно вылечить. Он сказал:
– Если найти счастливого человека, снять с него рубашку и надеть на царя – царь выздоровеет.
Царь и послал искать по своему царству счастливого человека; но послы царя долго ездили по всему царству и не могли найти счастливого человека. Не было ни одного такого, чтобы всем был доволен. Кто богат, да хворает; кто здоров, да беден; кто и здоров и богат, да жена не хороша, а у кого дети не хороши; все на что-нибудь да жалуются.
Один раз идёт поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему – кто-то говорит:
– Вот, слава богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне ещё нужно?
Царский сын обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему дать за это денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к царю.
Посланные пришли к счастливому человеку и хотели с него снять рубашку; но счастливый был так беден, что на нём не было и рубашки.
Праведный судья
Один алжирский царь Бауакас захотел сам узнать, правду ли ему говорили, что в одном из его городов есть праведный судья, что он сразу узнаёт правду и что от него ни один плут не может укрыться. Бауакас переоделся в купца и поехал верхом на лошади в тот город, где жил судья. У въезда в город к Бауакасу подошёл калека и стал просить милостыню. Бауакас подал ему и хотел ехать дальше, но калека уцепился ему за платье.
– Что тебе нужно? – спросил Бауакас. – Разве я не дал тебе милостыню?
– Милостыню ты дал, – сказал калека, – но ещё сделай милость – довези меня на твоей лошади до площади, а то лошади и верблюды как бы не раздавили меня.
Бауакас посадил калеку сзади себя и довёз его до площади. На площади Бауакас остановил лошадь. Но нищий не слезал.
Бауакас сказал:
– Что ж сидишь, слезай, мы приехали.
А нищий сказал:
– Зачем слезать, – лошадь моя; а не хочешь добром отдать лошадь, пойдём к судье.
Народ собрался вокруг них и слушал, как они спорили; все закричали:
– Ступайте к судье, он вас рассудит.
Бауакас с калекой пошли к судье. В суде был народ, и судья вызывал по очереди тех, кого судил. Прежде чем черёд дошёл до Бауакаса, судья вызвал учёного и мужика: они судились за жену. Мужик говорил, что это его жена, а учёный говорил, что его жена. Судья выслушал их, помолчал и сказал:
– Оставьте женщину у меня, а сами приходите завтра.
Когда эти ушли, вошли мясник и масленик. Мясник был весь в крови, а масленик в масле. Мясник держал в руке деньги, масленик – руку мясника.
Мясник сказал:
– Я купил у этого человека масло и вынул кошелёк, чтобы расплатиться, а он схватил меня за руку и хотел отнять деньги. Так мы и пришли к тебе, – я держу в руке кошелёк, а он держит меня за руку. Но деньги мои, а он – вор.
А масленик сказал:
– Это неправда. Мясник пришёл ко мне покупать масло. Когда я налил ему полный кувшин, он просил меня разменять ему золотой. Я достал деньги и положил их на лавку, а он взял их и хотел бежать. Я поймал его за руку и привёл сюда.
Судья помолчал и сказал:
– Оставьте деньги здесь и приходите завтра.
Когда очередь дошла до Бауакаса и до калеки, Бауакас рассказал, как было дело. Судья выслушал его и спросил нищего.
Нищий сказал:
– Это всё неправда. Я ехал верхом через город, а он сидел на земле и просил меня подвезти его. Я посадил его на лошадь и довёз, куда ему нужно было; но он не хотел слезать и сказал, что лошадь его. Это неправда.
Судья подумал и сказал:
– Оставьте лошадь у меня и приходите завтра.
На другой день собралось много народа слушать, как рассудит судья.
Первые подошли учёный и мужик.
– Возьми свою жену, – сказал судья учёному, – а мужику дать пятьдесят палок.
Учёный взял свою жену, а мужика тут же наказали.
Потом судья вызвал мясника.
– Деньги твои, – сказал он мяснику; потом он указал на масленика и сказал: – А ему дать пятьдесят палок.
Тогда позвали Бауакаса и калеку.
– Узна ешь ты свою лошадь из двадцати других? – спросил судья Бауакаса.
– Узнаю.
– А ты?
– И я узнаю, – сказал калека.
– Иди за мною, – сказал судья Бауакасу.
Они пошли в конюшню. Бауакас сейчас же промеж других двадцати лошадей показал на свою.
Потом судья вызвал калеку в конюшню и тоже велел ему указать на лошадь. Калека признал лошадь и показал её.
Тогда судья сел на своё место и сказал Бауакасу:
– Лошадь твоя; возьми её. А калеке дать пятьдесят палок.
После суда судья пошёл домой, а Бауакас пошёл за ним.
– Что же ты, или недоволен моим решением? – спросил судья.
– Нет, я доволен, – сказал Бауакас. – Только хотелось бы мне знать, почему ты узнал, что жена была учёного, а не мужика, что деньги были мясниковы, а не маслениковы и что лошадь была моя, а не нищего?
– Про женщину я узнал вот как: позвал её утром к себе и сказал ей: «Налей чернил в мою чернильницу». Она взяла чернильницу, вымыла её скоро и ловко и налила чернил. Стало быть, она привыкла это делать. Будь она жена мужика, она не сумела бы этого сделать. Выходит, что учёный был прав. Про деньги я узнал вот как: положил я деньги в чашку с водой и сегодня утром посмотрел – всплыло ли на воде масло. Если бы деньги были маслениковы, то они были бы запачканы его маслеными руками. На воде масла не было, стало быть, мясник говорит правду. Про лошадь узнать было труднее. Калека так же, как и ты, из двадцати лошадей сейчас же указал на лошадь. Да я не для того приводил вас обоих в конюшню, чтобы видеть, узнаете ли вы лошадь, а для того, чтобы видеть – кого из вас двоих узнает лошадь. Когда ты подошёл к ней, она обернула голову, потянулась к тебе; а когда калека тронул её, она прижала уши и подняла ногу. По этому я узнал, что ты настоящий хозяин лошади.
Тогда Бауакас сказал:
– Я не купец, а царь Бауакас. Я приехал сюда, чтобы видеть, правда ли то, что говорят про тебя. Я вижу теперь, что ты мудрый судья.
Два брата
Два брата пошли вместе путешествовать. В полдень они легли отдохнуть в лесу. Когда они проснулись, то они увидали – подле них лежит камень и на камне что-то написано. Они стали разбирать и прочли:
«Кто найдёт этот камень, тот пускай идёт прямо в лес на восход солнца. В лесу придёт река: пускай плывёт через эту реку на другую сторону. Увидишь медведицу с медвежатами: отними медвежат у медведицы и беги без оглядки прямо в гору. На горе увидишь дом, и в доме том найдёшь счастие».
Братья прочли, что было написано, и меньшой сказал:
– Давай пойдём вместе. Может быть, мы переплывём эту реку, донесём медвежат до дому и вместе найдём счастие.
Тогда старший сказал:
– Я не пойду в лес за медвежатами и тебе не советую. Первое дело: никто не знает – правда ли написана на этом камне; может быть, всё это написано на смех. Да, может быть, мы и не так разобрали. Второе: если и правда написана, – пойдём мы в лес, придёт ночь, мы не попадём на реку и заблудимся. Да если и най – дём реку, как мы переплывём её? Может быть, она быстра и широка? Третье: если и переплывём реку, – разве лёгкое дело отнять у медведицы медвежат? Она нас задерёт, и мы вместо счастия пропадём ни за что. Четвёртое дело: если нам и удастся унести медвежат, – мы не добежим без отдыха в гору. Главное же дело, не сказано: какое счастие мы найдём в этом доме? Может быть, нас там ждёт такое счастие, какого нам вовсе не нужно.
А младший сказал:
– По-моему, не так. Напрасно этого писать на камне не стали бы. И всё написано ясно. Первое дело: нам беды не будет, если и попытаемся. Второе дело: если мы не пойдём, кто-нибудь другой прочтёт надпись на камне и найдёт счастие, а мы останемся ни при чём. Третье дело: не потрудиться да не поработать, ничто в свете не радует. Четвёртое: не хочу я, чтоб подумали, что я чего-нибудь да побоялся.
Тогда старший сказал:
– И пословица говорит: «Искать большого счастия – малое потерять»; да ещё: «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки».
А меньшой сказал:
– А я слыхал: «Волков бояться, в лес не ходить»; да ещё: «Под лежачий камень вода не потечёт». По мне, надо идти.
Меньшой брат пошёл, а старший остался.
Как только меньшой брат вошёл в лес, он напал на реку, переплыл её и тут же на берегу увидал медведицу. Она спала. Он ухватил медвежат и побежал без оглядки на гору. Только что добежал до верху – выходит ему навстречу народ, подвезли ему карету, повезли в город и сделали царём.
Он царствовал пять лет. На шестой год пришёл на него войной другой царь, сильнее его; завоевал город и прогнал его. Тогда меньшой брат пошёл опять странствовать и пришёл к старшему брату.
Старший брат жил в деревне ни богато, ни бедно. Братья обрадовались друг другу и стали рассказывать про свою жизнь.
Старший брат и говорит:
– Вот и вышла моя правда: я всё время жил тихо и хорошо, а ты хошь и был царём, зато много горя видел.
А меньшой сказал:
– Я не тужу, что пошёл тогда в лес на гору; хоть мне и плохо теперь, зато есть чем помянуть мою жизнь, а тебе и помянуть-то нечем.
Как дядя Семён рассказывал про то, что с ним в лесу было
Поехал я раз зимою в лес за деревами. Срубил три дерева, обрубил сучья, обтесал, смотрю – уж поздно, надо домой ехать. А погода была дурная: снег шёл, и мело. Думаю: «Ночь захватит, и дороги не найдёшь». Погнал я лошадь. Еду, еду – всё выезду нет. Всё лес. Думаю: «Шуба на мне плохая, замёрзнешь». Ездил, ездил – нет дороги, и темно. Хотел уж сани отпрягать да под сани ложиться, слышу – недалеко бубенцы погромыхивают. Поехал я на бубенчики, вижу – тройка коней саврасых, гривы заплетены лентами, бубенцы светятся, и сидят двое молодцов.
– Здорово, братцы!
– Здорово, мужик!
– Где, братцы, дорога?
– Да вот мы на самой дороге.
Выехал я к ним, смотрю: что за чудо – дорога гладкая и не заметённая.
– Ступай, – говорят, – за нами, – и погнали коней.
Моя кобылка плохая, не поспевает. Стал я кричать:
– Подождите, братцы!
Остановились, смеются.
– Садись, – говорят, – с нами. Твоей лошади порожнём легче будет.
– Спасибо, – говорю.
Перелез я к ним в сани. Сани хорошие, ковровые. Только сел я, как свистнут:
– Ну, вы, любезные!
Завились саврасые кони так, что снег столбом. Смотрю: что за чудо? Светлей стало, и дорога гладкая, как лёд, и палим мы так, что дух захватывает, только по лицу ветками стегает. Уж мне жутко стало. Смотрю вперёд: гора крутая-прекрутая, и под горой пропасть. Саврасые прямо в пропасть летят. Испугался я, кричу:
– Батюшки! Легче, убьёте!
Куда тут, только смеются, свищут. Вижу я – пропадать. Над самой пропастью сани. Гляжу, у меня над головой сук. «Ну, – думаю, – пропадайте одни». Приподнялся, схватился за сук и повис. Только повис и кричу:
– Держи!
А сам слышу тоже – кричат бабы:
– Дядя Семён! Чего ты? Бабы, а бабы! Дуйте огонь. С дядей Семёном что-то недоброе, – кричат.
Вздули огонь. Очнулся я. А я в избе, за полати ухватился руками, вишу и кричу непутёвым голосом. А это я – всё во сне видел.
Были
Кто прав?
Один человек сказал, что он хочет так жить, чтобы враги боялись его.
А другой сказал, что лучше так жить, чтобы враги боялись, а друзья бы любили.
А третий сказал:
– Лучше так жить, чтобы не было врагов, а чтобы все были друзья.
Самокрутка
Один мужик выучился мельничному мастерству и стал делать мельницы водяные, ветряные и конные.
Потом он задумал сделать такую мельницу, чтобы не нужно было ни воды, ни ветра, ни лошадей; он хотел сделать так, чтобы тяжёлый камень спускался книзу и своей тяжестью вертел колесо, и опять бы поднимался кверху, и опять спускался – так, чтобы мельница ходила сама.
Мужик пошёл к барину и сказал:
– Я придумал такую мельницу-самокрутку, что сама будет ходить, без воды и без лошадей; только раз завести, – она и будет ходить до тех пор, пока остановишь. Нет только у меня денег на лес да на чугун. Дай мне, барин, триста рублей денег, я тебе первому сделаю такую мельницу.
Барин спросил у мужика – знает ли он грамоте.
Мужик сказал, что не знает.
Тогда барин сказал:
– Вот если бы ты знал грамоте, я бы тебе книжку дал о механике, и там ты бы прочёл о такой мельнице и увидал бы, что такой мельницы сделать нельзя, что много людей учёных посходили с ума – всё выдумывали такую мельницу, чтобы сама ходила.
Мужик не поверил барину и сказал:
– В книгах ваших много дурно пишут. Так-то учёный машинист построил крупорушку купцу в городе, да только испортил; а я хоть неграмотный, да как взглянул, так увидал и переладил рушку – стала работать.
Барин сказал:
– Чем же ты подымешь свой камень, когда он спустится?
Мужик сказал:
– Сам по колесу поднимется.
Барин сказал:
– Поднимется, да ниже, а другой раз поднимется ещё ниже и станет, какие ты колёса ни прилаживай. Всё равно, как если на салазках с большой горы съедешь – на маленькую поднимешься, а с маленькой назад на большую никак не поднимешься.
Мужик не поверил, а пошёл к купцу и обещал ему сделать мельницу без воды и лошадей.
Купец дал денег. Мужик строил, строил, простроил все триста рублей, а мельница не ходит.
Тогда мужик стал своё имение продавать и всё простроил.
А купец говорит:
– Давай мне мельницу, чтобы сама ходила, без лошадей, или деньги давай назад.
Пришёл мужик к барину и рассказал о своём горе.
Барин дал ему денег и говорит:
– Оставайся у меня работать: строй ты мне мельницы, только водяные да конные – на это ты мастер, а вперёд за то не берись, чего и поумнее тебя люди не сделали.
Три калача и одна баранка
Одному мужику захотелось есть. Он купил калач и съел;
ему всё ещё хотелось есть. Он купил другой калач и съел;
ему всё ещё хотелось есть. Он купил третий калач и съел,
и ему всё ещё хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда
съел одну, стал сыт. Тогда мужик ударил себя по голове и сказал:
– Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей? Мне бы надо сначала съесть одну баранку.
Как вор сам себя выдал
Один вор залез ночью к купцу на чердак. Он отобрал шубы, полотна и хотел слезать, да споткнулся на перемёт и загремел. Купец услыхал, что что-то зашумело над головой, разбудил работника и пошёл со свечой на чердак. Работник разоспался и говорит купцу:
– Что смотреть, никого нет, нешто кошка?
Но купец всё-таки пошёл на чердак.
Как только вор услыхал, что идёт кто-то, он положил шубы и полотна на прежнее место и стал искать места, куда бы спрятаться. Увидал он: большая куча чего-то. А это была куча табаку листового. Вор раскопал табак, влез в середину и прикрылся табаком. И слышит вор, что вошли двое – входят и говорят.
Купец говорит:
– Я слышал, что-то тяжёлое загремело.
А работник говорит:
– Чему греметь, либо кошка, либо домовой.
Купец прошёл мимо табаку, ничего не заметил и говорит:
– И то, видно, показалось: никого нет; ну, пойдём.
И слышит вор, что они уходят, и думает: «Теперь всё опять соберу и вылезу в окно». Только вдруг чувствует вор, что ему в носу защекотало от табаку и чихнуть хочется. Зажал он рот рукой, ещё больше щекочет, и не может держаться, чтобы не чихнуть.
Купец с работником уже стали выходить. Слышат – в углу кто-то чихает. «Чих! Чих! А чих!» Вернулись и поймали вора.
Жилетка
Один мужик занялся торговлей и так разбогател, что стал первым богачом. У него служили сотни приказчиков, и он их всех и по имени не знал.
Пропало раз у купца двадцать тысяч денег. Стали старшие приказчики разыскивать и разыскали того, кто украл деньги.
Пришёл старший приказчик к купцу и говорит:
– Я вора нашёл. Надо его в Сибирь сослать.
Купец говорит:
– А кто украл?
Старший приказчик говорит:
– Иван Петров, сам признался.
Купец подумал и говорит:
– Ивана Петрова надо простить.
Приказчик удивился и говорит:
– Как же простить? Этак и те приказчики то же будут делать: всё добро растаскают.
Купец говорит:
– Ивана Петрова надо простить: когда я начинал торговать, мы с ним товарищами были. Когда я женился, мне под венец надеть нечего было. Он мне свою жилетку дал надеть. Ивана Петрова надо простить.
Так и простили Ивана Петрова.
Мудрый старик
Старик сажал яблони.
Ему сказали:
– Зачем тебе эти яблони? Долго ждать с этих яблонь плода, и ты не съешь с них яблочка.
Старик сказал:
– Я не съем, другие съедят, мне спасибо скажут.
Прыжок
Один корабль обошёл вокруг света и возвращался домой. Была тихая погода, весь народ был на палубе. Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех. Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было – она знала, что ею забавляются, и оттого ещё больше расходилась.
Она подпрыгнула к двенадцатилетнему мальчику, сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не знал, смеяться ли ему, или плакать.
Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и стала зубами и лапами рвать её. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на неё, но она ещё злее рвала шляпу. Матросы громче стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по верёвке на первую перекладину; но обезьяна ещё ловчее и быстрее его в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась ещё выше.
– Так не уйдёшь же ты от меня! – закричал мальчик и полез выше.
Обезьяна опять подманила его, полезла ещё выше, но мальчика уже разобрал задор, и он не отставал. Так обезьяна и мальчик в одну минуту добрались до самого верха.
На самом верху обезьяна вытянулась во всю длину и, зацепившись задней рукой за верёвку, повесила шляпу на край последней перекладины, а сама взобралась на макушку мачты и оттуда корчилась, показывала зубы и радовалась. От мачты до конца перекладины, где висела шляпа, было аршина два, так что достать её нельзя было иначе, как выпустить из рук верёвку и мачту.
Но мальчик очень раззадорился. Он бросил мачту и ступил на перекладину. На палубе все смотрели и смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский сын; но как увидали, что он пустил верёвку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха.
Стоило ему только оступиться – и он бы вдребезги разбился о палубу. Да если б даже он и не оступился, а дошёл до края перекладины и взял шляпу, то трудно было ему повернуться и дойти назад до мачты. Все молча смотрели на него и ждали, что будет.
Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался.
В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. Он нёс ружьё, чтобы стрелять чаек. Он увидал сына на мачте и тотчас же прицелился в сына и закричал:
– В воду! Прыгай сейчас в воду! Застрелю!
Мальчик шатался, но не понимал.
– Прыгай или застрелю!.. Раз, два… – И как только отец крикнул: – Три! – мальчик размахнулся головой вниз и прыгнул.
Точно пушечное ядро шлёпнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже двадцать молодцов-матросов спрыгнули с корабля в море. Секунд через сорок – они долги показались всем – вынырнуло тело мальчика. Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо рта и из носа полилась вода, и он стал дышать.
Когда капитан увидал это, он вдруг закричал, как будто его что-то душило, и убежал к себе в каюту, чтоб никто не видал, как он плачет.
Акула
Наш корабль стоял на якоре у берега Африки. День был прекрасный, с моря дул свежий ветер; но к вечеру погода изменилась: стало душно и точно из топленной печки несло на нас горячим воздухом с пустыни Сахары.
Перед закатом солнца капитан вышел на палубу, крикнул:
– Купаться!
И в одну минуту матросы попрыгали в воду, спустили в воду парус, привязали его и в парусе устроили купальню.
На корабле с нами было два мальчика. Мальчики первые попрыгали в воду, но им тесно было в парусе, и они вздумали плавать наперегонки в открытом море.
Оба, как ящерицы, вытягивались в воде и что было силы поплыли к тому месту, где был бочонок над якорем.
Один мальчик сначала перегнал товарища, но потом стал отставать. Отец мальчика, старый артиллерист, стоял на палубе и любовался на своего сынишку. Когда сын стал отставать, отец крикнул ему:
– Не выдавай! Понатужься!
Вдруг с палубы кто-то крикнул:
– Акула!
И все мы увидали в воде спину морского чудовища.
Акула плыла прямо на мальчиков.
– Назад! Назад! Вернитесь! Акула! – закричал артиллерист.
Но ребята не слыхали его, плыли дальше, смеялись и кричали ещё веселее и громче прежнего.
Артиллерист, бледный, как полотно, не шевелясь, смотрел на детей.
Матросы спустили лодку, бросились в неё и, сгибая весла, понеслись что было силы к мальчикам; но они были ещё далеко от них, когда акула уже была не дальше двадцати шагов.
Мальчики сначала не слыхали того, что им кричали, и не видали акулы; но потом один из них оглянулся, и мы все услыхали пронзительный визг, и мальчики поплыли в разные стороны.
Визг этот как будто разбудил артиллериста. Он сорвался с места и побежал к пушкам. Он повернул хобот, прилёг к пушке, прицелился и взял фитиль.
Мы все, сколько нас ни было на корабле, замерли от страха и ждали, что будет.
Раздался выстрел, и мы увидали, что артиллерист упал подле пушки и закрыл лицо руками. Что сделалось с акулой и с мальчиками, мы не видали, потому что на минуту дым застлал нам глаза.
Но когда дым разошёлся над водою, со всех сторон послышался сначала тихий ропот, потом ропот этот стал сильнее, и, наконец, со всех сторон раздался громкий, радостный крик.
Старый артиллерист открыл лицо, поднялся и посмотрел на море.
По волнам колыхалось жёлтое брюхо мёртвой акулы. В несколько минут лодка подплыла к мальчикам и привезла их на корабль.
