Лиана Алавердова
Пережить утрату близкого человека: как помочь себе и другим

Полная версия

Глава 1. Когда рухнул привычный мир

Эдна Сент-Винсент Миллей

Жалоба

 
Слушайте, дети:
Умер ваш отец.
Пиджаков нашью вам
Из его пальто.
Накрою вам брючек
Из его штанов.
Мы найдем в карманах
То, что он носил:
Центики с ключами
В крошках табака.
Дэнни эти центики
В копилке сбережет,
И бренчать ключами
Будет наша Энн.
Жизнь должна продолжиться,
А мертвые забыты.
Жизнь должна продолжиться,
Хоть лучшие уйдут.
Съешь свой завтрак, Энн.
Прими лекарство, Дэнни.
Жизнь должна продолжиться,
Не помню почему.
 

Американская поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей родилась в конце позапрошлого века и умерла ровно в середине века прошлого. Ее стихотворение, приземленно-прозаически говорящее об утрате, в то же время приоткрывает глубину трагизма последней строкой: «Жизнь должна продолжиться, не помню почему».

Это стихотворение, мне кажется, очень точно описывает тот подход к жизни и смерти и то отношение к утрате, которые были свойственны ее поколению, а также предшествовавшим поколениям. Что уж говорить о наших дедах и бабках вкупе с их предками? Эти люди пережили войны и революции, партийные чистки и голод, по ним катком прокатился XX век с его тоталитарными диктатурами и истреблениями целых слоев населения и народов. И тем не менее многие из них выжили и смогли радоваться и смеяться, ценить жизнь как великий дар и смотреть на смерть как на ее неизменную спутницу. Они были крепкими орешками.

Нужно было продолжать жить, строя светлое будущее для себя и своих детей. Официальная доктрина у нас гласила: «Лес рубят – щепки летят». Для светлого будущего щепок не жалели, а любую утрату и скорбь по ушедшим близким людям переживали внутрисемейно или индивидуально. Стоическое отношение к утрате близких было внешним фасадом, принятым в обществе. Те, кто терял дорогих людей, страдали, но эти страдания были втихомолку, за закрытыми дверями. Как сказал главный герой фильма «Мой друг Иван Лапшин», «ну умер человек. Что ж теперь поделаешь?»

Да и в западных культурах публичное выражение эмоций считалось неприличным. Stiff upper lip (англ. «застывшая верхняя губа»), как выражаются англичане, было эталоном поведения. Любые отклонения от нормы и внутрисемейные переживания заметались под ковер, словом, это был совершенно иной мир, без армии психологов, социальных работников и групп поддержки. Мир, где люди опирались только на внутренние ресурсы, а если не справлялись – что ж, как говорится, «степь отпоет». Работающим людям надо было кормить семью, «заботиться о нуждах низкой жизни», говоря словами поэта.

Надо ли пояснять, что мир стал другим? Изменилось отношение людей друг к другу и к самим себе. Важное место в общественном сознании стало занимать внимание к психологическому благополучию и соответственно к проблемам, мешающим эмоциональному равновесию. Не составила исключения и забота о человеке, понесшем утрату. В современном западном обществе среди психологов с разнообразной специализацией встречаются специалисты, помогающие справляться с утратой. В англоязычных странах их называют grief counselors. К ним в первую очередь могут обращаться люди, понесшие утрату.

Эта книга ни в коей мере не предназначена заменить работу с психологом, однако я надеюсь, что она будет кое в чем полезной. Люди, перенесшие утрату, страдают и нуждаются в помощи. Нет смысла продолжать мучиться в одиночку и твердить, что никто не в силах вам помочь! Да, того, кто ушел из жизни, никто не вернет, но это вовсе не значит, что ваша участь отныне – заживо себя погрести и оплакивать умершего всю оставшуюся жизнь. Напротив, постарайтесь принимать любую помощь, от кого бы она ни исходила: от друзей, психологов, групп поддержки, из книг, статей, из нового дня и из любой, даже самой малой радости. Все в помощь! Однако пока поговорим о том, что происходит с человеком, который скорбит.

Что происходит с человеком, который горюет

Чувства, чувства…

Зачем писать о них? Затем, что непризнанные, необозначенные чувства горюющих могут их угнетать. Загнанные внутрь, они могут калечить и надолго, если не навсегда, лишать человека способности радоваться и надеяться. «Печаль, которая приходит с утратой, может быть подавляющей, но, полностью признанная, прочувствованная и разделенная, она может сделать нас более податливыми и уязвимыми без того, чтобы стагнировать в депрессию; она может даже сделать нас добрее к самим себе и более сострадательными к другим, кто имеет дело с утратой и смертью»^[1].

Специалистами описана череда эмоций, связанных со смертью близких. Пионером в этой области была Элизабет Кюблер-Росс^[2], американка швейцарского происхождения. Работая в Медицинской школе Чикагского университета, она возглавила исследовательскую группу студентов. Под ее руководством студенты беседовали с умирающими людьми и их родственниками, записывали эти беседы на магнитофон, а потом анализировали. Через несколько лет, в 1969 году, вышла книга Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании» (On Death and Dying), где впервые были обозначены пять эмоциональных стадий, которые переживают горюющие, то есть речь шла о смертельно больных пациентах и принятии ими исхода своей болезни. Эти пять стадий применимы не только к пациентам, но и к их родным. Однако неверно думать, будто эти эмоции в полном объеме присутствуют у всех, как и то, что они сменяют друг друга в определенной последовательности. Более того, со временем понимание того, что происходит с горюющими, обогатилось новыми сведениями, так что первоначальные пять стадий выросли до семи, а то и больше. Перечислю стадии, о которых писала Кюблер-Росс: 1) отрицание и изоляция, сопровождаемые шоком; 2) гнев; 3) торг; 4) депрессия; 5) смирение (или принятие).

Расскажу об этих и других чувствах подробнее.

Отрицание

Зачастую человек, узнав о своем смертельно опасном заболевании, не верит: «Этого не может быть со мной! Я чувствую себя прекрасно!» Так и многие, узнав о самоубийстве родных и близких, не могут в это поверить. Настаивают, что это не самоубийство, a трагическая случайность, неосторожность или убийство. Их близкий никогда не сделал бы этого. Некоторые проживают в состоянии отрицания всю жизнь, не желая поверить в произошедшее. Так, в глазах жены признать случившееся значило бы то, что муж ее бросил; для матери – что не нужна сыну. Это бы означало признать свою несостоятельность и поражение, что, конечно же, почти всегда далеко от реальности, но сами чувства от этого не перестают существовать.

Когда опрашивают родителей покончивших с собой молодых, обычно звучит отрицание. Так, мать двадцатилетней модели Русланы Коршуновой, выбросившейся из окна дома на Манхэттене, не хотела поверить в самоубийство дочери.

В глазах многих родителей все представляется несчастным случаем: она поскользнулась, он неосторожно чистил ружье. Отрицание смерти как самоубийства вызвано желанием близких избавить себя от «бесчестья», выпавшего на долю их имени и семьи. Они отрицают вовлеченность, реальную или воображаемую^[3].

Часто нелегко определить причину гибели: передозировка снотворного, машина внезапно потеряла управление.

Чувство неверия сопровождает многие утраты. Так, когда моя дочь решила прекратить общение со всей семьей, мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что это ее сознательный выбор. Я не могла поверить в то, что случилось нечто противоречащее всему, на чем было основано мое воспитание, моим моральным ценностям. Не могла поверить в то, что твое собственное дитя может испытывать к тебе враждебные чувства и (или) холодность и черствость.

Но вернемся к другим чувствам, сопутствующим утрате.

Отрицание, чувство неверия часто сопровождают шок.

Обрушившийся кошмар кажется нереальным. У многих эмоциональная немота. Некоторые не могут оправиться долгие годы, переживая подобие посттравматического синдрома ветеранов войны: пережитое снится ночами, приходит в виде кошмаров, предстает умозрительно так, как будто происходит сейчас. Особенно сильна вероятность психического расстройства у обнаружившего труп или свидетеля самоубийства.

Вот свидетельство обнаружившей труп любимого: «Ни слова, ни красноречивые описания не передадут чувства, сотрясавшие меня, когда я держала холодное серое тело возлюбленного. Только тот, кто пережил подобную трагедию, знает о шоке, гневе и агонии, которые швырнули меня на колени. Я слышала, что ору: “Нет, Боже, нет!” Молила Господа пробудить меня от кошмара. Никогда не чувствовала себя столь одинокой. Я раскачивалась и плакала, когда держала безжизненное тело лучшего друга»^[4].

Шок проявляется по-разному. Еще свидетельство:

«У меня были сухие глаза во время похорон. Я даже написала надгробную речь.‹…› Судя по внешнему виду, я была образцом сдержанности и спокойствия.

Тем не менее я знаю, как я себя вела, с чужих слов. Я не могу вспомнить никаких деталей. Происшедшее тогда либо покрыто туманом, либо полностью отсутствует в сознании. Я перенесла все с такой выдержкой из-за шока, а не благодаря силе. Шок провел меня сквозь часы и ритуалы. Но внутри меня была огромная пустота. То, что другим представлялось силой, было бумажным фасадом. Все мне казалось нереальным и очень мало отмечалось в сознании. Я двигалась, как во сне»^[5].

Онемение, кажущаяся бесчувственность – похоже, такая реакция свойственна многим людям под ударами судьбы. Страх, что еще немного – и ты рассыплешься, и потому надо сжаться в кулак, собрать себя и действовать словно на автопилоте.

Не принимайте никаких важных решений, пока вы еще в состоянии шока! Помните, что хорошо иметь рядом друга, который поддержит вас в тяжелую минуту. После того как пройдет шок…

* * *

 
Я улыбаюсь и хожу,
Пью чай, киваю вам.
А он в могиле, он один
там, там, там.
Я безголовый манекен,
автомат.
Душа моя зарыта там,
где мой брат.
 

Гнев

На судьбу, на Бога («Как он это допустил»), на врачей, близких, на себя, на умершего. «Это несправедливо!», «Я не смогу смириться с этим!», «Почему это случилось именно со мной?!»

«Гнев может быть немедленной реакцией, но он играет необходимую роль в скорби по умершим. Близкие покойных часто опасаются сердиться на своих любимых, боясь, что если они начнут, то не смогут остановиться, что они ранят себя и других и другие будут считать их слабыми или ненормальными. Сердиться на умершего кажется предательством, но вы же сердились на своих близких, когда они были живы. Это нормально – выражать гнев подобающим образом. Гнев не означает, что любовь окончена. Он означает, что оставшиеся глубоко скорбят, что их любимый не с ними»^[6].

Светлана Аллилуева писала Нине Лобановой-Ростовской, узнав, что ее сестра покончила с собой в Париже. «Линда Келли сказала, что твоя сестра в Париже умерла трагически – и я знаю, что будет пустота в твоей жизни… Всегда так печально и страшно, когда кто-то выбирает такую смерть – это определенно случай какого-то мгновенного сумасшествия, о котором некто (я уверена) сожалеет в секунду сознательного размышления. Те из близких, которые оставлены, – остаются в ужасе и неверии – но слишком поздно – и на самом деле их вмешательство ранее не могло бы изменить то, что было решено теми, кто совершил акт насилия. Шестьдесят лет после того, как моя мать сделала то же самое, я все еще не могу понять – принять – простить – это. Меня волнует то, что она была одной из наиболее любимых людей для меня – и что я, даже сейчас, не в состоянии понять ее. Если бы она только знала степень ужасного разрушения, которому она подвергла других вокруг себя, она, наиболее вероятно, остановилась бы в последний момент»^[7].

Гнев может быть обращен и на друзей, неуклюже пытающихся помочь, когда даже невинные замечания могут ранить и рассердить в горе.

 
Валяйте! Гурьбой веселитесь
в своем карнавальном чаду.
Но только меня не зовите
на пиршество. Я не приду.
Я миру иному причастна,
и я презираю обман
улыбок чужого участья
и непотопляемый fun.
 

Помню, что меня раздражали не только непрошеные советы типа «отпусти его», но и счастливая готовность знакомых перейти на «безопасный» предмет разговора. Мне было неприятно то чувство облегчения, которое я читала на лицах при перемене темы, как бы абсурдны ни были мои ощущения.

Вот перевод стихотворения американского поэта. Оно тоже о чувстве гнева после утраты.

Эдвард Арлингтон Робинзон

Рубен Брайт

 
Коль Рубен Брайт работал на себя,
И был он просто честным мясником,
Не думайте, что большим был скотом,
Чем остальные, словом, вы да я.
Когда сказали, что жена умрет,
Был ужасом и горем потрясен.
Всю ночь рыдал младенцем сущим он,
И плакал, соболезнуя, народ.
 
 
А после похорон он заплатил
Певцам, могильщику и остальным.
И рукоделие своей жены
В сундук старинный бережно сложил.
Туда ж – нарубленный кедровник стройный.
Ну а затем разрушил скотобойню.
 

Женщина, потерявшая мужа и двухлетнюю дочь в аварии, сердилась на тех, кто жаловался на мужей и не ценил то, что имеет. «Я сердилась на семьи, которых не затронула беда. Ненавидела всех, кто имел то, что я потеряла. А затем те самые мысли, такие трудные, заставили меня спуститься еще на одну ступень ниже. Они заставили меня ненавидеть саму себя. “Что я за озлобленный человек, раз так думаю? – рассуждала я. – Посмотри на себя. Ты полная развалина”»^[8].

Я покривила бы душой, если б сказала, что мы избежали гнева, обиды, раздражения, ожесточения против судьбы, против моего брата, против недалеких и неумных замечаний некоторых знакомых. «Как он мог нас бросить? Как мог оставить старых родителей? Он, наверное, был ужасным человеком! Он меня ни в грош не ставил и даже не попрощался со мной! Ему никто не был нужен! Он нас не любил…» Все это продиктовано горем и по существу несправедливо. При чем здесь мы? Он один пытался противостоять своим внутренним демонам и погиб один…

Вот уже несколько лет я веду группу поддержки для тех, чьи близкие погибли в результате суицида. Начинали работу мы в помещении, но когда пришла пандемия ковида – перенесли наши встречи в онлайн-формат: стали еженедельно встречаться в Zoom. Когда бы мы ни заводили разговор о чувстве гнева, всегда несколько человек признавалось, что их мучает гнев после смерти близких. Эти гнев, негодование, раздражение бывают направлены на ближнее или дальнее окружение, на врачей, на самого себя, на покойника, на Господа Бога, допустившего то, что произошло.

У одной женщины покончила с собой мать. Помню, что она была ужасно возмущена, когда приятельница матери попросила, чтобы женщина нашла среди материнских вещей какой-то жакет, принадлежавший ей, и переслала его. Дочь посчитала эту просьбу воплощением бесчувственности, черствости и т. п. Когда я слышала ее гневные высказывания, которые, кстати, поддержали многие присутствующие, то даже не попыталась вмешаться и утихомирить несчастную дочь. Это был гнев не на мелочную знакомую, но на саму судьбу, на рок; и этому гневу надо было излиться на что-то или на кого-то. Как горная река, прибывающая от растаявшего снега, гнев переполняет пострадавшего человека, понесшего утрату. Гнев женщины на мужа, который ее бросил, – это, в сущности, здоровая реакция, позволяющая быстрее залечить рану.

После того как погиб мой брат, моя мать была сердита на коллег с его бывшей работы и не пожелала их принять, когда они хотели прийти и выразить соболезнование. Она не могла простить им, что, когда он захотел вернуться назад, его не наняли вновь. Она была сердита на его друга, который, по ее мнению, будучи врачом, мог бы посоветовать нам, как держать себя с братом после его первой попытки самоубийства. Меня возмутил мой бывший редактор (ныне покойный). Когда я ему сказала, что у меня погиб брат, он предпочел свернуть на другую тему, как будто речь шла об обыденности, о которой не стоит и говорить. Даже не выразил соболезнования. После этого случая он для меня, что называется, перестал существовать. Позднее я поняла, что люди не знают, как реагировать на подобные сообщения, и, чтобы не сказать ничего лишнего, либо не касаются тяжелой темы, либо избегают человека, перенесшего утрату.

Фильм «Манчестер у моря» американского кинорежиссера и сценариста Кеннета Лонергана рассказывает о большой трагедии. Начинается фильм со знакомства с главным героем – обыкновенным уборщиком и мастеровым, обслуживающим многоквартирный дом в Бостоне. Он ведет одинокое существование, и, как представляется, привычное его эмоциональное состояние – гнев. Он ввязывается в словесные перепалки и физические стычки по поводу и без. Постепенно мы узнаем, что его гнев – это реакция на огромную трагедию, в которой он и виноват, и невиноват. Он не знает, как справиться со своим горем. Ни психотерапевта, ни группы поддержки, ни близкой души – никого. Ругань и кулаки – вот что остается на поверхности, а в душе – непреходящая боль. И такая же реакция у его племянника, только что потерявшего отца, хотя поведение племянника не всегда соответствует тому, что он чувствует. Фильм меня глубоко тронул, хотя вначале, где сплошная ругань и матерщина, хотелось выключить телевизор.

Автор книги Life After Loss Боб Дейц рекомендует скорбящим помнить несколько фактов насчет окружающих. Он советует записать следующие утверждения на бумаге и носить с собой год после утраты.

1. Я не буду ожидать от остальных лучшего поведения в отношении моей утраты, чем я бы себя вел по отношению к их утрате ранее, не зная нынешнего горя.

2. Люди такие, какие есть, и не могут быть другими.

3. Большинство хотят мне помочь. У них добрые намерения, даже когда они говорят глупости, от которых делается больно.

4. Другие люди, включая профессионалов, не могут знать, чем мне помочь, пока я им этого не скажу.

5. Я буду так же терпелив с другими, как мне нужно, чтобы они были терпеливы со мной^[9].

По словам Джорджа Бонанно, «нередко горюющие испытывают чувство гнева по отношению к их любимым людям за то, что те не заботились о себе лучше. Иногда горюющие чувствуют себя брошенными. Я часто слышал от них слова вроде: “Он должен был знать, что это произойдет. Он, кажется, никогда не заботился о своем здоровье. Он всегда говорил: “Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на волнения”. Но он не думал о том, что будет со мной, когда он умрет. Он никогда не думал о том, как трудно будет мне, оставшись одной”»^[10].