bannerbannerbanner
Что забыла Алиса

Лиана Мориарти
Что забыла Алиса

Полная версия

Да умеет ли она обращаться с этим незнакомым ей телефоном? Новые устройства она всегда осваивала с превеликим трудом, но ее пальцы с шикарным маникюром уверенно нажали кнопки по бокам, и крышка отскочила. Она набрала прямой номер Ника и прижала телефон к уху. Пошел гудок. Отвечай, ну отвечай же… Ей казалось, что при первых же звуках его голоса она расплачется от счастья.

– Здравствуйте, департамент продаж слушает! – ответил приветливый, с юморком девичий голос.

Из трубки слышались раскаты хохота.

– Скажите, Ник на месте? – спросила Алиса. – Ник Лав.

Повисла небольшая пауза. Девушка снова заговорила, но уже серьезно, как будто получила выговор. Смех в трубке резко оборвался.

– Извините, вы набрали не тот номер. Хотите, я соединю вас с референтом мистера Лава?

Слово «референт» заставило Алису озадаченно замолчать. Шикарно, однако…

Девушка затрещала так быстро, как будто Алиса собиралась с ней спорить:

– Мистер Лав на этой неделе в Португалии, вам, наверное, лучше обратиться к его референту…

– В Португалии… – повторила за ней Алиса. – И что же он там делает?

– По-моему, он на какой-то международной конференции, – неуверенно ответила девушка. – Но я могу соединить вас…

Португалия, референт… Значит, он пошел на повышение. Так это надо отметить шампанским!

– Скажите, пожалуйста, что за должность у мистера Лава? – хитроумно осведомилась Алиса.

– Он у нас главный управляющий, – ответила девушка таким тоном, будто об этом знала каждая собака.

Ну и ну!

Не просто работа, а Работа с большой буквы!

Это значит – высоко забрался. Точно сказочный великан, семимильными шагами вверх по корпоративной лестнице. Алиса чуть не захихикала добродушно, представляя себе, как Ник – Ник! – хозяйски расхаживает по офису и раздает ценные указания направо и налево. Неужели над ним не смеются?

– Соединяю с референтом, – произнесла девушка уже совсем казенно.

Телефон щелкнул и снова зазвонил.

– Офис мистера Лава, Аннабель, слушаю вас, – донесся из трубки мягкий женский голос.

– Мм… – замялась Алиса. – Это жена Ника… то есть мистера Лава. Я хотела бы поговорить с ним, но… э-э…

– Здравствуйте, Алиса. – В голосе женщины сразу же послышались металлические нотки. – Как вы себя чувствуете сегодня?

– Ну, вообще-то…

– Как вам известно, Ник будет в Сиднее только в понедельник утром. Конечно, если у вас что-то срочное, я могу попробовать послать ему сообщение, но мне не хотелось бы его беспокоить. У него там очень напряженный график.

Что это за противный тон у этой женщины? Она явно знает ее, Алису. И с чего это вдруг она ее так невзлюбила?

– Так у вас что-то срочное или нет?

Ей не показалось. В голосе звенела нескрываемая ненависть. Голова у Алисы разболелась еще сильнее. Ей хотелось сказать: «Слушайте, я в больнице. Меня на „скорой“ привезли!»

«Как бы мне хотелось, чтобы ты не позволяла себя топтать», – всегда говорила ей Элизабет. Бывало, Алиса уже и не помнила, что произошло, а Элизабет напоминала: «Я вчера весь вечер думала, что сказала тебе та женщина в аптеке. Просто из головы не идет, как можно такое проглотить! Бесхребетная ты какая-то!» Алиса тогда опускалась на пол, расплываясь, точно медуза, и всем видом показывая – да, она бесхребетная. Элизабет восклицала досадливо: «Будет тебе!»

Вот в чем была сложность: Алисе приходилось долго готовиться, чтобы проявить хоть мало-мальскую напористость. Что-нибудь этакое всегда случалось неожиданно. Ей нужен был не один час, чтобы все обдумать и взвесить. На самом деле все они были такие злые или это она оказалась слишком уж чувствительной? Или утром они узнали, что неизлечимо больны, и от этой новости настроение, понятно, ухудшилось?

Она уже собралась ответить референту Ника умоляющим, противно-жалостным голосом, но, против всяких ожиданий, ее тело повело себя совершенно по-новому. Выпрямилась спина. Вздернулся подбородок. Напряглись мускулы брюшного пресса. Она заговорила, но даже не узнала собственный голос – гордый, ядовитый и невозможно высокомерный.

– Да, срочное, – произнесла она. – И притом весьма! Произошел несчастный случай. Передайте Нику, чтобы он позвонил мне как можно скорее.

Даже если Алиса ухитрилась бы сделать тройное сальто назад, она удивилась бы гораздо меньше.

Из трубки послышался вздох, и все еще презрительный женский голос произнес:

– Хорошо, Алиса, посмотрим, смогу ли я…

– Буду весьма признательна. – Алиса нажала на кнопку отбоя. – Корова! Сучка! Проститутка! – Она выплюнула из себя эти три слова, словно отравленные стрелы.

Алиса сглотнула слюну и удивилась еще больше: она говорила точно татуированная девчонка, которая не боится склок и даже находит в них удовольствие.

Мобильник в ее руке зазвенел, и она даже подпрыгнула.

Она подумала, что это наверняка Ник, и ее затопило облегчение. Пальцы снова действовали уверенно. Она нажала кнопку с зеленым значком телефона и спросила:

– Ник?

– Мам, ты? – отозвался сердитый детский голос.

5

Клевые заметки классной прабабушки!

Я сегодня что-то взвинчена. Прошу прощения за то, что мне хочется «выговориться», как сейчас говорят молодые. Вообще-то, я это слово терпеть не могу, но эта мода такая прилипчивая!

Как известно многим из вас, я возглавляю общественный комитет Транквиллити-Вуд. В последнее время мы заняты подготовкой к вечеру семейных талантов. Он состоится в следующую среду. Выступать будут члены наших семейств: дети, внуки и так далее. То-то будет весело! Понятно, что некоторые номера дадутся нелегко, но хоть на какое-то время мы перестанем думать о своих артритах.

Сегодня на собрании общественного комитета появился наш новый жилец. Теперь я всегда радуюсь всякой свежей идее, поэтому с удовольствием представила Джентльмена Икс. Думаю, в Транквиллити-Вуд мой блог никто не читает: большинство этих милых старичков и не подозревает о существовании Интернета, но все же имен лучше не называть.

Джентльмен Икс излил на меня целый поток предложений.

На этих вечерах мы подаем обычно чай, кофе, сэндвичи и булочки. Джентльмен Икс замахнулся аж на коктейль-бар. По его рассказам, он год проработал барменом на каком-то острове в Карибском море и мог приготовить такой коктейль, что «просто зашибись». Я не шучу. Он выражается именно так.

Потом он сообщил, что знает одну девушку, которая, вообще-то, не член семьи, но тоже может выступить с номером, если я не против. Конечно, я согласилась. Он ответил, что это просто здорово: она классно танцует на шесте. Все мужчины покатились со смеху, захлопав себя по коленям. Ничего смешного! Сексист. Развратник. Смеялись даже некоторые женщины. Рита просто ржала как лошадь. Понятно, у нее старческое слабоумие, но все-таки…

А потом произошло что-то непонятное. Ни с того ни с сего мне вдруг захотелось разрыдаться. Я как будто перенеслась в свой самый первый по выходе из колледжа год работы в школе, в свой самый первый класс. Если вы не читали раздел «О себе», сообщаю: я двадцать лет проработала преподавателем математики. Десять лет – заместителем директора и десять лет – директором. Так сказать, положила жизнь на алтарь просвещения. В моем классе был такой ученик – Фрэнк Нири. Его озорная мордашка прямо стоит у меня перед глазами. Умный мальчик, но совершенно неуправляемый. Этакий возмутитель спокойствия, шуточкам которого смеялись все мальчишки. От них я казалась самой себе противной и скучной – ни дать ни взять тетка, оставшаяся в старых девах.

Ясное дело, в каждом классе был свой Фрэнк Нири, и я быстро научилась приструнивать их. Но тогда я была слишком молода, неопытна и из-за Фрэнка чувствовала себя настоящей занудой. Точно такое же чувство охватило меня и сегодня.

Ребята, с чувством юмора у меня все в порядке! Против хорошей шутки я ничего не имею! Но танцы на шесте! Вам ведь тоже не смешно, да?

Так вот, следующим пунктом повестки дня был тот самый противоречивый вопрос, о котором я писала в предыдущем посте. (Вам, конечно, было что сказать на эту тему! И пощипали же вы меня!) Я думала, что Джентльмен Икс меня уж точно не поддержит. Как вдруг…

Я страшно расстроена, просто ужасно! Только что мне позвонила «дочь», Барб, и сказала, что Алиса, моя «внучка», неудачно упала в спортзале – очень уж часто она туда ходит, мне кажется, – и попала в больницу. Особенно же мне грустно оттого, что ей и так сейчас сложно; только этого еще недоставало! Похоже, Алиса так сильно ударилась головой, что потеряла память и ей кажется, что теперь 1998 год. Хуже не бывает. Я, конечно, уверена, что память скоро вернется, но пока это все очень тревожно и отодвигает на задний план мелкие заботы. На сегодня заканчиваю. Как только что-то прояснится – сразу же сообщу.

КОММЕНТАРИИ

Берил

Сочувствую вам, Фрэнни! Передайте этому противному Иксу, что его не ждут в общественном комитете! Молимся за Алису, всем сердцем с ней!

Парень из Брисбена

По-моему, из комментирующих я здесь единственный представитель мужского пола, и вы, женщины, скорее всего, меня ошикаете, только объясните мне, пожалуйста: что плохого в том, если на семейном мероприятии будет коктейль-бар? Для меня это большая загадка. Я за предложение Икса!

(Извините, Фрэнни, но я смеюсь от души. Простите великодушно ☺) Я просто хотел поднять настроение).

ДорисизДалласа

А что, если вам пригласить Джентльмена Икс на бокал вина и как следует обговорить с ним все? Используйте свои женские чары! Можно даже испечь луково-сырный пирог, о котором вы писали в предыдущем посте! P. S. А почему вы берете «дочь» и «внучка» в кавычки?

Супербабулька

Какое несчастье! И для вас, и для Алисы! Пришла беда – отворяй ворота. Сообщайте нам, как дела.

 

Леди Джейн

Расскажите Алисе: как-то раз я упала в обморок в отделе заморозки в «Вулиз», а когда пришла в сознание, то почему-то назвала свою девичью фамилию! А тогда я уже сорок три года как была замужем! Память очень занятно устроена.

Фрэнк Нири

Здравствуйте, мисс Джеффри! Сегодня я искал в «Гугле» свое имя и наткнулся на вашу запись. Извините, что я был таким хулиганом, но я с огромным удовольствием вспоминаю наши уроки математики. По-моему, я даже был чуточку влюблен в вас. Я стал инженером и не сомневаюсь, что всех своих успехов достиг благодаря вашей огромной работе.

ЧудачкаМейбел

Я совсем недавно набрела на ваш блог. Поздравляю! Такое забавное чтение! Я тоже прабабушка, живу на другой стороне планеты (Индиана, США!) и подумываю стать блогером. Вопрос: как ваше семейство относится к тому, что вы о нем пишете? Мои бы, я думаю, хихикали.

АБ74

Неужели правда комментарий написал Фрэнк Нири, ваш бывший ученик? Ну ничего себе! Мощь Интернета в действии!

– Мам? – нетерпеливо повторил ребенок.

Алиса не могла разобрать, кто это – мальчик или девочка. Голос был самый обыкновенный, детский. Он чуть задыхался, будто от спешки, и был немного сердит. Звучал, впрочем, приятно. Ей мало приходилось говорить по телефону, разве что по случаю дней рождения племянников и племянниц Ника, но их голоса были для нее настоящей музыкой. Когда же она их видела, они казались ей гораздо больше, страшнее и даже грязнее.

Ладонь у нее взмокла от пота. Она покрепче ухватила трубку, облизнула губы и хрипло сказала:

– Алло!

– Мам! Ну это же я! – рвался голос из трубки, как будто ребенок кричал ей прямо в ухо. – Почему ты подумала, что это папа? Он что, тебе звонит из Португалии? А? Когда будете говорить, скажи ему: игра для «Икс-бокса» называется «Затерянная планета: экстремальные условия», ладно? Все поняла? Мне кажется, папа не запомнил названия. Мам, это очень важно, ты, может, запишешь на всякий случай? Слушай внимательно! Затерянная планета… Экстремальные условия… А ты, вообще-то, где? Мы идем купаться, а ты ведь знаешь, я терпеть не могу опаздывать, потому что тогда придется тащиться на этом дурацком водном велосипеде! Ой, дядя Бен идет! Он отвезет нас купаться! Ура! Здорово! А чего ты нам не сказала? Дядя Бен, привет! Ну пока, мам!

Что-то пискнуло, глухо стукнуло, издалека послышались радостные детские крики. Мужской голос сказал: «Всем привет, народ!» – и зазвучал сигнал отбоя.

Алиса уронила телефон на колени и уставилась в проем двери, открытой в больничный коридор. Кто-то в зеленой шапочке быстро уходил по нему со словами: «Ну дайте же передохнуть». Где-то далеко плакал новорожденный.

И с кем же, спрашивается, она сейчас говорила? С Орешком?

Она даже не знала, как зовут этого ребенка. Насчет имен они все еще спорили. Ник был за Тома: как он говорил, «настоящее солидное мужское имя». Алисе нравилось имя Итан, в котором ей слышалось что-то сексуальное и удачливое. А если бы Орешек выкинул штуку и оказался девочкой, Алиса хотела бы назвать ее Маделин, а Ник выбрал Аддисон, ведь девочкам настоящие солидные имена не нужны.

Алиса подумала: «Я не могу быть матерью ребенка и не знать, как его зовут. Такого не может быть. Это за гранью возможного».

Но, может, это неправильный номер! Ребенок говорил про какого-то дядю Бена. В семье Алисы такого дяди никогда не было. И вообще никакого Бена она не знала. У нее не было ни одного знакомого с таким именем. Она как могла напрягала память, но ей вспомнился только огромный бородатый продавец в магазине с неоновой вывеской под названием «Психические искусства», принадлежавшем старшей сестре Ника Доре. Пожалуй, она самая чокнутая из «чекушек». Этого продавца Алиса видела лишь однажды; впрочем, может быть, его звали Билл или Брэд.

Загвоздка была вот в чем – ребенок спросил: «Почему ты подумала, что это папа?» – когда она произнесла имя Ник. И потом, он знал, что Ник сейчас в Португалии.

Да, это было за гранью возможного, но, с другой стороны, определенная логика тоже просматривалась.

Она быстро закрыла глаза, открыла их снова, силясь представить сына, которому не исполнилось еще и десяти лет. Какой он – высокий или нет? Какого цвета у него глаза? А волосы?

Что-то в ней готово было завопить от явного ужаса всей этой ситуации, а что-то – захохотать от ее нелепости. Невероятная шуточка. Смехотворная история, которую она будет пересказывать много лет: «А после я звоню Нику, и эта женщина говорит мне, что он в Португалии. А я не могу взять в толк, как это – в Португалии?»

Она взяла телефон осторожно, как будто это было взрывное устройство, и задумалась, кому бы еще позвонить: Элизабет? Маме? Фрэнни?

Нет… Ей больше не хотелось слышать незнакомые голоса, сообщающие что-то неизвестное о тех, кого она любила.

Тело ослабело и отяжелело. Ничего она не будет делать… Совсем ничего. Рано или поздно что-то произойдет, войдет кто-нибудь наконец. Врачи починят ей голову, и все будет хорошо. Она стала запихивать вещи обратно в сумку. Когда она взяла ежедневник в кожаной обложке, из него выпала фотография.

Трое детей в школьной форме. Очевидно, они позировали, потому что рядком сидели на ступеньке, уперев локти в колени, а подбородком упираясь в ладони. Это были две девочки и мальчик.

Мальчик сидел в середине. У него были почти белые растрепанные волосы, оттопыренные уши, курносый нос. Он склонил голову набок и стиснул зубы в преувеличенной гримасе, изображая то, в чем Алиса узнала улыбку. Она это точно знала, потому что видела, наверное, сто фотографий своей сестры с похожим выражением лица. «И зачем только я это делаю?» – грустно говорила Элизабет, глядя на снимок.

Девочка справа от мальчика выглядела постарше. Она вся была какая-то вялая, с длинным лицом и прямыми как палки каштановыми волосами, забранными в хвост, который падал на плечо. Она подалась вперед, всем своим видом показывая, как не нравится ей сидеть в этой смешной позе. Рот был сжат в узкую полоску, и она угрюмо смотрела куда-то вправо от камеры. На пухлой коленке была заметна большая некрасивая ссадина, а шнурки на ботинках были развязаны. В ее чертах не было совершенно ничего знакомого.

У маленькой девочки слева светлые кудрявые волосы были стянуты в два хвостика. Рот у нее растянулся в самой радостной улыбке, на пухлых ангельских щечках виднелись две глубокие ямочки. На уголках воротничка школьной формы было что-то вроде аппликации; Алиса поднесла фотографию ближе, чтобы приглядеться. Это были блестящие динозавры, точно такие же, как у Алисы на майке.

Алиса перевернула снимок и прочла отпечатанную на машинке наклейку:

Дети (слева направо): Оливия Лав (К2), Том Лав (Yr4B), Мадисон Лав (Yr5M)

Родитель: Алиса Лав

Заказано отпечатков: 4

Алиса повернула снимок к себе и стала внимательно разглядывать детей.

Я вас никогда в жизни не видела…

В ушах слышался отдаленный шум; она чувствовала, что дышит коротко, неглубоко, грудь быстро поднимается и опускается, как будто она оказалась на большой высоте. «О, так было смешно! Ну вот, я смотрю на фотографию этих троих детей. Собственных детей! И вообще никого не узнаю. Жуть просто!»

Еще одна незнакомая медсестра вошла в палату, быстро взглянула на Алису и взяла планшет с ее кровати:

– Извините, что заставляем вас ждать так долго. Мое начальство заверило: через несколько минут ваша койка будет готова. Как вы себя чувствуете?

Алиса поднесла кончики дрожащих пальцев к голове и произнесла с истерическими нотками в голосе:

– Дело в том, что я не могу припомнить последние десять лет своей жизни.

– Мы, пожалуй, организуем для вас чай и сэндвичи, – сказала сестра, посмотрела на фотографию у Алисы на коленях и спросила: – Ваши?

– Похоже, – ответила Алиса.

Она коротко усмехнулась, потом всхлипнула. Соленый вкус слез оказался очень знакомым, она подумала: «Ну хватит! Надоело, надоело, надоело плакать». И что все это значило? Ведь она не плакала так с самого детства, и все равно она не могла перестать, даже если бы и сильно захотела.

6

Домашняя работа, выполненная Элизабет для доктора Ходжеса

Во время дневного перерыва на чай я позвонила на мобильник Бена и через страшный ор, как будто вопило двадцать детей, а не трое, он сказал мне, что забрал их из школы и сейчас везет на тренировку по плаванию, а еще, что ему сказали: тренировки ни в коем случае пропускать нельзя, потому что Оливия только что стала крокодилом, или утконосом, или еще кем-то там, и я расслышала булькающий смех Оливии и громкий голос: «Дельфин, глупый ты!» Я слышала и Тома – он, наверное, сидел на переднем сиденье рядом с Беном и монотонно бубнил: «Превышение скорости пять километров, превышение скорости четыре километра, а сейчас на два километра меньше разрешенной скорости».

Бен говорил напряженно, но радостно. Куда веселее, чем в предыдущие несколько месяцев. Алиса крайне редко просила (доверяла) нас забрать детей из школы и отвезти на плавание, и я знаю, что наверняка Бен ликовал, получив такое ответственное задание. Я представляла себе, как люди, ожидая сигнала светофора, смотрят на самого обыкновенного папашу – может быть, чуть покрупнее и побородатее, чем средний родитель, – с тремя детьми.

Если я буду думать об этом слишком много, то мне будет больно, так что хватит.

Бен сказал, что Том сейчас разговаривал с Алисой по мобильнику и она ему не сказала, что упала в спортзале, вообще говорила как всегда, «разве что процентов на десять-пятнадцать сердитее». Он, наверное, в школе как раз изучает проценты.

Непонятно почему, но я не сразу додумалась сама позвонить Алисе на мобильный. И вот теперь я тут же набрала ее номер.

Она ответила, но голос ее звучал так необычно, что я не сразу его узнала и подумала, что со мной говорит медсестра. Я произнесла: «О, извините! Я хотела поговорить с Алисой Лав» – и только потом поняла, что говорю с Алисой, а она всхлипывает: «О, Либби, это ты, слава богу!» Это было просто ужасно: она рыдала, как истеричка, плела что-то о фотографии, об аппликациях в виде динозавров, о красном платье не своего размера, но исключительно красивом, о том, что напилась до беспамятства и каким-то образом оказалась в спортзале, зачем Ник поехал в Португалию, о том, что не знает, беременна она или нет, что думала, будто сейчас девяносто восьмой год, хотя все ей говорили, что сейчас две тысячи восьмой. Я порядком испугалась. Не помню, когда в последний раз я заставала Алису в слезах. И не помню, когда она в последний раз называла меня Либби. За минувший год она пролила немало слез, но только не при мне. Наши беседы всегда отличаются ужасно вежливой сдержанностью, и обе мы стараемся быть как можно разумнее и спокойнее.

Признаться, мне стало даже лучше, когда я услышала плач Алисы. Чувствовалось, что она не кривит душой. Она уже давно нуждается во мне, и я уже давно привыкла осознавать себя старшей сестрой, защищающей Алису от всего на свете. Доктор Ходжес, мне пора кончать сорить деньгами и начать самой разбираться в себе.

Так вот… Я сказала ей, что нужно взять себя в руки, что я сейчас же еду к ней и все сама выясню, а потом вернулась на сцену, объявила, что в моей семье произошел несчастный случай и мне нужно уехать, но что моя помощница Лейла доведет занятие до конца. Взглянув на Лейлу, я заметила, как она вся порозовела от радости. Теперь можно было не беспокоиться.

Почти наверняка Алису доставили в больницу Роял-Норт-Шор.

Каждый раз, когда я въезжаю на эту парковку, у меня возникает чувство, будто я проглотила что-то огромное. Это огромное похоже на якорь, который спускается вниз по моему пищеводу и обеими лапами раздирает мне живот.

Вот еще что: небо всегда кажется неоглядным, как большая пустая ракушка. Почему? Въезжая, я обязательно должна взглянуть вверх, или, может быть, оттого, что я ощущаю себя крошечной и совершенно бесполезной, или потому, что тут все дело в географии и дорога поднимается, а потом ныряет на парковку.

«Я здесь из-за Алисы», – напомнила я себе, выходя из машины.

Но куда бы я ни смотрела, я видела лишь старые версии Бена и себя. Мы здесь завсегдатаи. Доктор Ходжес, окажетесь там – смотрите в оба, не пропустите нас. Мы обязательно там будем: шаркать ногами по дорожке на парковку в солнечный, отчаянно холодный день; я буду в нелепой хипповской юбке, из которой не вылезаю, потому что ее не надо утюжить, держу Бена за руку, позволяя ему себя вести и, уткнувшись взглядом в землю, бубнить как заклинание: «Не думать об этом… Не думать об этом… Не думать об этом…» Вы увидите, как у стойки регистрации мы заполняем бланки, а Бен стоит чуть сзади меня, небольшими круговыми движениями растирая мне поясницу, а я чувствую, как эти движения помогают мне вдыхать и выдыхать, точно аппарат искусственной вентиляции легких. А вот мы, прижатые к задней стенке лифта радостно оживленным семейством, с цветами и воздушными шариками с надписью «С девочкой!». Мы, защищаясь, обхватываем себя руками, совершенно одинаково, как будто обнимая, заслоняя себя от любых радостей.

 

На прошлой неделе вы мне сказали, что это на меня не похоже. Однако нет, доктор Ходжес: похоже, и даже очень.

Не думать об этом.

Я шла по гулким коридорам, мои каблуки громко стучали. И этот запах! Доктор Ходжес, вам, конечно, знаком этот запах вареной картошки, от которого начинает щекотать в носу при первом же воспоминании о больнице. Я отгоняла от себя плохо одетых призраков прошлых больничных визитов, сосредоточивалась на Алисе, удивлялась, неужели она все еще думает, что сейчас девяносто восьмой год, и если да, то на что это может быть похоже. Я могла сравнить это только с одним случаем: подростком я ужасно напилась на двадцать первом дне рождения одного молодого человека, встала и произнесла замысловатый тост в честь виновника торжества, с которым до этого не была даже знакома. Утром у меня не осталось никаких, даже самых смутных воспоминаний о том, что было накануне. По-моему, в ту мою речь у меня затесалось слово «нехватка», и это меня беспокоило, потому что на трезвую голову я никогда ничего похожего не произносила вслух и даже не совсем представляла себе, что бы это значило. Потом я уже никогда так не напивалась. Я бдительно контролирую себя, чтобы не позволить никому покатываться со смеху, рассказывая мне же о том, что я делала.

Если я не могу позволить себе терять два часа собственной памяти, представляете, каково потерять десять лет?

Пока я искала палату Алисы, мне вдруг вспомнилось, как мама, Фрэнни и я, хихикая от радостного волнения, точно как то семейство в лифте, почти бежали по коридорам другой больницы и искали палату Алисы в тот день, когда на свет появилась Мадисон. Вдалеке мы случайно заметили спину Ника, хором позвали его, он обернулся и, дожидаясь нас, кругами забегал на месте, потрясая в воздухе сжатыми в один кулак ладонями, как Рокки. Фрэнни прочувствованно сказала: «Какой же чудак!» А я тогда встречалась с одним градостроителем, который относился ко мне покровительственно, свысока, и в тот же день решила с ним порвать: ведь его Фрэнни точно никогда не назвала бы чудаком.

Если эти десять лет совершенно выпали из памяти Алисы, то она, значит, не помнит ни того дня, ни Мадисон в грудном возрасте. Она не помнит, как они все вместе ели из жестяной коробки конфеты «Кволити-стрит», когда пришел педиатр, чтобы проверить Мадисон. Он вертел ее туда-сюда, держал на руке с привычной уверенностью, как баскетболист, играющий с мячом, Алиса и Ник одновременно кричали: «Осторожно!» – мы все смеялись, педиатр улыбался и говорил: «Замечательная у вас дочка, что называется, на сто баллов». Мы все захлопали в ладоши, веселыми криками поздравили Мадисон с ее первой высокой оценкой, а врач аккуратно завернул ее в белое одеяльце, как в пакетик для рыбы с жареной картошкой, и с поклоном передал Алисе.

До меня наконец начало доходить, как много всего случилось с Алисой за последние десять лет. Вот и ее палата. Заглянув через стекло двери, я увидела, что она сидит, опираясь на подушки и положив руки на колени, в отгороженном шторами закутке и смотрит прямо перед собой. Ни единого цветного пятна. На ней белый больничный халат, под спиной белая подушка, на голове – белая эластичная повязка, и даже лицо белое, как у покойницы. Такое спокойствие для Алисы очень необычно; движения у нее быстрые, резкие. Она может одновременно писать эсэмэску, крутить на пальце связку автомобильных ключей, держать одного из детей за локоть и строго его отчитывать. Она вечно занята, занята, занята.

Десять лет назад она была совсем не такая. По воскресеньям они с Ником поднимались не раньше полудня. «Когда уж они удосужатся отремонтировать свою домину…» – точно старухи, ворчали мама, Фрэнни и я.

Она не сразу меня заметила, а когда я подошла ближе, она моргнула. Глаза на бледном лице казались огромными, ярко-синими, а самое главное, она смотрела на меня по-другому, но знакомо. Не знаю, как лучше описать это, но тут меня посетила странная мысль: «Ты вернулась».

Доктор Ходжес, хотите знать, что она сразу же сказала мне?

Она сказала: «Ой, Либби, что это с тобой?»

Я ведь говорила вам, что это хорошо меня определяет.

А может быть, все дело в морщинках.

Наконец Алису перевели в палату, выдали больничный халат и дистанционное управление для телевизора. Женщина вкатила тележку с чашкой жидкого чая и четырьмя крошечными сэндвичами с ветчиной и сыром. Медсестра оказалась права: после чая и сэндвичей ей стало лучше, вот только гигантский провал, зияющий в памяти, они так и не сумели восстановить.

Когда из мобильника раздался голос Элизабет, это было похоже на то, как она звонила домой из той кошмарной поездки по Европе, которую совершила в девятнадцать лет. Тогда она старалась представить себя совсем другой – этакой бесстрашной одиночкой, человеком, который в состоянии днями напролет лазить по соборам и руинам, а по вечерам в молодежных хостелах болтать с пьяными парнями из Брисбена, хотя на самом деле ей страшно хотелось домой, было очень одиноко и скучно, а расписание поездов представлялось неразрешимой загадкой. От голоса Элизабет, четкого, ясно слышного с помощью телефонного аппарата на другом конце света, Алисе становилось спокойно до того, что подгибались колени, она прижималась лбом к стеклу и думала: «Все правильно, я настоящая».

– Сейчас моя сестра придет, – завершив разговор, сказала она женщине в униформе, будто оказывая ей доверие, как достойному человеку, который знаком с твоей семьей.

Но когда Элизабет первый раз подошла к кровати, Алиса вообще не узнала ее. Она смутно предполагала, что эта женщина в бежевом костюме, солнцезащитных очках и с развевающимися светлыми волосами до плеч должна быть, наверное, администратором этой больницы и пришла по своим делам, но потом в ее прямой осанке ей почудилось нечто от Элизабет, словно всем своим видом она говорила: «Попробуй тронь!»

Это был настоящий шок. Казалось, за один вечер Элизабет успела изрядно поправиться. У нее всегда было сильное, подтянутое спортивное тело, потому что она усердно занималась греблей, бегала трусцой, постоянно увлекалась еще каким-нибудь спортом. Сейчас она была не то чтобы толстой, но заметно шире, рыхлее и с более пышным бюстом; это была как бы увеличенная версия, словно ее надули, как игрушку для бассейна. Алиса подумала, что ей это точно не понравится. В вопросах питания Элизабет выказывала поистине железную волю и так решительно отвергала даже самый маленький кусочек торта со взбитыми сливками и фруктами, словно ей предлагали наркотик. Раз, когда Ник, Алиса и Элизабет отправились на выходные за город, Элизабет не пожалела времени на самое дотошное изучение информации о составе продукта на баночке с йогуртом, бросив им мрачно: «С йогуртом шутки плохи». Каждый раз после этого, когда Ник и Алиса ели йогурт, кто-нибудь из них обязательно вспоминал это «шутки плохи».

Когда женщина приблизилась и яркий свет прикроватной лампы осветил ее лицо, Алиса заметила вокруг рта Элизабет тонкую паутинку морщин. Точно такие же морщинки залегли во внешних уголках глаз, за стеклами элегантных очков. Глаза у Элизабет были большие, светло-голубые, с темными, как у Алисы, ресницами – они унаследовали их от отца. Эти глаза заслужили немало комплиментов, но теперь казались меньше и бледнее, как будто с них постепенно смывался цвет.

Эти блеклые глаза выражали усталость, тоску, изнуренность, будто их владелица потерпела жестокое поражение в битве, где ожидала только победы.

Алису укололо волнение; несомненно, случилось что-то ужасное.

– Как это понимать – что со мной? – отозвалась Элизабет на ее вопрос, причем так поспешно, так энергично, что Алиса засомневалась в себе самой.

Элизабет пододвинула к кровати пластиковый стул и села. Алиса тут же заметила, как некрасиво натянулась у нее на животе юбка, и быстро отвела глаза; от этого ей захотелось плакать.

– Это ведь ты попала в больницу. Поэтому тебя надо спрашивать: что с тобой?

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru