Лидия Чарская
Царский гнев
А наверху, в палате, в это время шло по-прежнему шумное пирование, и гостеприимный хозяин-царь угощал своих гостей…
VII
Встало, поднялось и снова зашло красное солнышко, наступила темная, душная июльская ночь, а князь Овчина-Оболенский все не возвращался в свои хоромы. Княгинюшка Дарья совсем извелась, ожидая мужа. О сне и думать было нечего. Какой уж тут сон, когда неизвестно, что случилось с супругом любимым, неизвестно, какая беда неминучая постигла его!
Молодая женщина то металась по горницам, как белка в колесе, то падала на пол перед киотом с образами и горячо молила угодников спасти, оградить ее мужа от всякого зла.
А ночь все подкрадывалась, все надвигалась над княжескою усадьбою… Взошла луна на небо… Заглянула в горницу и осветила робко приютившуюся у окна фигурку.
– Княгинюшка, родненькая, – прозвучал детский голосок из угла горницы, – не убивайся, не плачь… Уж лучше отпусти меня в царскую слободу… Я съезжу туда да узнаю от людей толком, что с князенькой нашим стряслось…
– Что ты, Ваня, что ты, милый! Нешто дело ты задумал, глупенький! – взволновалась княгиня. – Да тебе ли, такому малышу, одному в слободу ехать!..
– Я не малыш, княгинюшка, Сам князь мне тебя защищать поручил, так нешто могу я сложа руки сидеть да кручину твою видеть! – проговорил мальчик и глазенки его ярко блеснули отважным огнем.
Но княгиня только рукою махнула и снова распростерлась перед иконами, стала горячо молиться.
А Ванюша уже выскользнул из горницы так же незаметно, как и проскользнул в нее и, миновав темные сени, вышел на крыльцо. Луна сияла с темного неба и освещала двор князей Оболенских со всеми службами и пристройками. В эту ночь было ясно и светло, как днем. Быстрая мысль промелькнула в голове Вани.
«Что ежели взять с конюшни Ветра, любимого княжьего коня, и съездить в слободу, разведать все о князе, успокоить княгинюшку?..» Чего лучше! Никто и не заметит, пожалуй, его, Ванюшиной, отлучки. Вот славно-то придумал он!
И, разом решившись на задуманный поступок, Ванюша с сильно забившимся сердцем проскользнул к конюшне, находившейся в дальнем углу двора, не без труда отодвинул тяжелый запор с дверей ее и вывел оттуда Ветра, редкостно красивого вороного коня князя Дмитрия. Живо оседлал его мальчик взнуздал тут же у дверей конюшни и тихо повел к воротам. Проведя через них лошадь, снова прикрыл поплотнее. Потом вскочил в седло и, дав шпоры коню, помчался по пыльной дороге.
VIII
До Александровской слободы был не один десяток верст. Но добрый конь мчал Ваню так быстро, что мальчик, весь погруженный в свои невеселые мысли, едва заметил длинный путь.
Начинал брезжить слабый утренний рассвет, когда взмыленный конь вместе с маленьким всадником очутились у заставы Александровской слободы, похожей на неприступную крепость, обнесенную высокими стенами, под которыми проходил глубокий ров, до краев наполненный водой.
Стражник, находившийся у слободской заставы, грубым голосом остановил мальчика, спрашивая, куда и к кому он едет.
Ванюша положительно не знал, что ему отвечать. Сбивчиво и бестолково, звенящим от волнения голосом он стал умолять пропустить его к царскому дворцу, где находился его хозяин, уехавший из дому еще два дня назад.
– А кто твой хозяин будет? – тем же грубым голосом спросил мальчика стражник.
– Князь Овчина-Оболенский! – отвечал Ваня, с любовью и нежностью произнося имя своего благодетеля.
– Ну, паренек, – рассмеялся хриплым голосом стражник, – опоздал ты малость. Не найти тебе князя. Далече он. Еще намедни твой князь в царских погребах так зелена вина опился, что душу Богу отдал в тот же час.
– Как опился?! Как душу Богу отдал?! – испуганно вскричал мальчик и тотчас же крикнул еще громче, весь трясясь от гнева и обиды: – Врешь ты все!.. Не пьет мой князь вина!.. Не мог он выпить столько, чтобы отдать душу Богу!.. Погубили его злые люди либо скрыли где-нибудь и не выпускают домой! – заключил свою пылкую речь уже сквозь рыдания Ванюша.
– Ин видать, что ты, паренек, не глупее нашего, – вмешался в разговор другой стражник, – и то правда, убили твоего князя за то, что он первый изменщик и крамольник перед царем был…
Глаза Вани при этих словах широко расширились от ужаса. Лицо стало бледным, как у мертвеца. Губы задрожали. Слезы ручьем хлынули из глаз.
– Неправда!.. Лжете вы оба! – закричал мальчик. – Не убили моего князеньку, не могли убить!.. Не за что… Измены он не творил… Не могли погубить его… Жив он… только у царя гостит… Домой его не пущают… Пустите же меня к нему… Все возьмите: и кафтан мой, и шапку, и коня княжьего, только меня за заставу пропустите, там я все узнаю… Именем Господа Бога вас о том молю!
Голос Ванюши звенел таким неподдельным отчаянием и тоскою, его слезы говорили о таком безысходном горе мальчика, что грубые, зачерствелые сердца стражников невольно дрогнули. К тому же великолепный вороной конь, бивший от нетерпения копытами о землю, не мог не понравиться им, и мысль, что овладеть таким конем можно без денег, даром, пришлась по душе обоим стражникам.
Они молча переглянулись между собою, потом один шепнул что-то другому, и этот другой, значительно смягчив свой грубый голос, обратился к Ване:
– Ин будь по-твоему, малец, отдавай коня и вали с Богом через заставу… Да ко дворцу не больно спеши… Там псы спущены с цепи, злые они. Лучше схоронись в кусты при дороге да дождись, когда царь со всей своей братией к заутрене пойдет… Може, тогда от слуг его и узнаешь что об участи твоего князя…
Ванюша едва слышал, что говорили ему стражники. Бросив им поводья, он быстро зашагал по дороге, ведущей ко дворцу. Но не успел он сделать и ста шагов, как неожиданное диковинное зрелище представилось его глазам, заставив мальчика, словно вкопанного, остановиться на месте…
IX
Прямо навстречу Ване подвигалось странное шествие. Длинная вереница черных фигур, одетых в монашеские рясы с высокими клобуками, с зажженными свечами в руках, шла по направлению к церкви. Впереди, тяжело опираясь на посох, выступал высокий, худой, сгорбленный человек с изможденным от болезни и страданий лицом, с седоватой бородой. Ванюша сразу узнал в высоком человеке царя Ивана Васильевича, которого не раз видывал и во время шествия его из собора Московского, и проезжающего по улицам Москвы.
Новая внезапная мысль толкнулась неожиданно при виде царя в голову Вани:
«Что если броситься в ноги царю, что если спросить его самого об участи князя? Что если умолить царя отпустить поскорее князя Дмитрия домой?»
И не долго думая по этому поводу, Ванюша со всех ног кинулся навстречу царю и упал ему в ноги.
Длинное шествие разом остановилось. Сам царь вздрогнул от неожиданности при виде мальчика, распростершегося у его ног и обнимавшего его колени.
Удивленные и смущенные опричники растерялись, не зная что им делать.
– Кто ты, малец? Откуда взялся? – послышался голос царя над головою Вани. – Чего просишь? На чем бьешь челом? – ласково прибавил царь.
В одну минуту Ваня был уже на ногах.
– Царь-государь! Батюшка милостивый! – произнес он дрожащим голосом. – Помоги мне моего князя найти… Ты знаешь, вестимо, куда подевался наш князь…
– Князь? Какой князь? Говори, малец. Я что-то и в толк речей твоих не возьму, – проговорил царь, и голос его опять дрогнул обычным раздражением.
Ваня смутился. Мальчику казалось, что царь должен был понять сразу, о каком князе шла речь, и помочь ему найти его, Ваниного, благодетеля. Но, очевидно, дело выходило много сложнее, нежели это думал мальчик. Он собрал, однако, все свои силы и, стараясь говорить насколько можно толковее, произнес:
– Князя нашего, Дмитрия Ивановича Овчину-Оболенскаго, государь, на пир звал ты к себе намедни… Федора Алексеевича Басманова за ним присылал… Поехал князь… А домой он не вернулся… Княгинюшка все слезы повыплакала… Боится, чтобы лиха какого не случилось с князем… Ну, вот я и решился поехать, разузнать в слободе, куды подевался кормилец наш…
– Один приехал? – изумился царь, окидывая маленькую фигурку мальчика сочувственным взором.
– Один, вестимо. Что мне сделается? На Ветре доскакал. Стражники только остановили у заставы… Непутевые такие речи говорили они, будто бы князь помер, будто князя убили за измену царю… Да быть этого не может… Князь наш завсегда тебе, государь, первым верным слугою был, это, как Бог свят, правда. Да и может ли царь казнить гостя своего, когда на пир честной зовет его в свои палаты!.. Врут, видно, стражники… Жив и невредим наш князь… У тебя, видно, во дворце гостит… Пусти его домой, государь… Верно говорю тебе, княгинюшка его который день глаз не осушает!
Горячо и искренне звучала речь ребенка. Горели его синие глаза, горели алым румянцем пылающие щеки. На диво хорош да пригож был в эти минуты Ванюша!
Смутно стало на душе царя. Тяжело стало ему воспоминание о князе Овчине-Оболенском. Вспыхнуло румянцем смущения лицо царя. Беспокойно забегали из стороны в сторону его горящие маленькие глазки…
– Кто ты, паренек? Как своему князю приходишься? Сыном али сродственником будешь? – спросил он мальчика, избегая его взгляда.
– Не сын и не сродственник, а просто приемыш я княжий, – отвечал Ваня. – Дед мой верой и правдой старому князю еще служил, а ноне я молодому князю Дмитрию Ивановичу с его княгинюшкой послужить хочу… Сделай милость, государь, вели проводить меня к князю! – смелым, ясным голоском звонко и бодро произнес Ваня.
– Ой, больно ты что-то прыток, парень, – проговорил царь Иван Васильевич и грозно нахмурился, – князя увидишь, когда велю тебе, а пока что ты мне послужи малость… Больно ты смел да храбр, паренек… Больно занятен… Такого нам не доводилось повстречать доселе. Нравишься ты мне, паренек… И хочу я тебя в моем тереме пристроить… государыне-матушке да царевне, да княжнам на потеху… Занятный паренек, и шутить-то ты, я чаю, мастер… Больно прыткий да бодрый. Таких ребяток люблю… И назначаю я тебя от нашей милости царской нашим теремным забавником… Эй, Федя! – кликнул он своего любимца Басманова, – отведи мальца в наш терем, пущай его обрядят поладнее… Ужо взглянуть на него приду… А сейчас, братия, во храм Божий поспешаем! Время упустили и то!
И царь, кивнув слегка головою озадаченному Ванюше, снова двинулся вперед, опираясь на свой тяжелый посох. За ним двинулась, по двое в ряд, и вся его черная свита. Большой колокол ударил глухо с колокольни церкви, как бы приветствуя приближающегося царя.
– Ну, идем, что ли, слыхал, небось, чем царь тебя пожаловал: царским забавником будешь отныне, – произнес далеко не ласковым голосом Басманов и, схватив за руку Ванюшу, повел его в направлении царских теремов.
– А князь-то мой как же будет? А княгинюшка-то как же? – испуганным голосом спрашивал своего спутника мальчик.
Тот незаметно усмехнулся недоброй усмешкой себе в усы.
– Ладно уж, ладно, – проговорил Басманов, – к твоей княгинюшке гонца ужо пошлем, а ты… ты вот что: коль хочешь князя вызволить из беды, перед царем отличиться постарайся, весели да смеши поладнее его царскую милость да матушку царицу… Ан смотришь – смилостивится царь и князя твоего на волю выпустит…
– Так он жив, князенька мой желанный? – вскричал вне себя от радости Ваня. – И я его из беды вызволить могу?
– Можешь, можешь, – отвечал с обычною своей недоброй усмешкой Басманов. – Только постарайся перед царем отличиться, посмешить да повеселить его как следует. Смотришь, и сменит свой гнев на милость батюшка наш, и ради тебя князя твоего простит, ты только, паренек, постарайся.
– Уж так-то постараюсь, уж так-то! – воскликнул с горячностью Ваня, поняв одно, что его родимый князенька попал в какую-то беду и что спасти от этой беды любимого господина может только он один, Ваня. Мальчик так увлекся этой мыслью, что забыл даже о том, какой непримиримый, злейший враг его князя разговаривал с ним в эту минуту, и покорно шел туда, куда вел его этот враг.
