Лидия Чарская
Кис-кис
VI
На сцене шла суматоха. Помощник выбился из сил, бегая из одной уборной в другую. Резкий звонок звучал оглушительнее, чем когда-либо. Плотники в чистых рубахах, подвыпившие ради торжественности случая, бросались декорациями и ругались, как никогда.
В театре пахло бенефисом. Сам губернатор обещал почтить «театральную именинницу», вручая ей сотенную за ложу.
Уборная торжествующей Киски была битком набита. Здесь был и липкий, как сахар, белобрысый рецензент «Захолустья», и предводитель, и влюбленный Томилин, и наконец, сам Илья Исаевич, сиявший улыбкой и орденами.
Сама именинница в коротеньком платьице, уже готовая к 1-му действию, казалась прехорошенькой девочкой. Она и подделывалась под этот тон, играла глазками, наивничала и, в общем, была прелестна.
– Вы уж поддержите, господа! – по-детски складывая ручки, просила она.
– Ну, еще бы, божественная, мозоли нахлопаем.
– А подношения есть? – лукаво прищурилась Киска.
– Весь оркестр завален, чуть будку не сбили с места. Ванька и то жалуется, что ему лысину пробьют, – шутил «сам», довольный бенефисом.
– Ах, вы милый! – подпрыгнула она и сочно чмокнула его в самые губы.
– Раз! – засмеялся остановившийся на пороге Горский.
– Мамочка, нельзя. Отвернись, сахарный. Ведь случай-то такой! Ради случая можно.
– Да вы не беспокойтесь, Илья Исаевич, он не ревнует, – не совсем искренне засмеялась Танина.
– Ну-у?
– В примадонну врезался! Ей-Богу…
– Ну, это уж не годится – обижать Кисоньку, – нежно протянул председатель и шокированный и задетый в одно и то же время пикантной разнузданностью Кис-Кис.
– И не обидит, Вадим Павлович… Не заплачу: другие найдутся… «Новый поклонник его мне заменит, горе ему же, мне что ж за беда!» – лихо пропела Киска, играя разгоревшимися глазами.
– Браво! Браво! – вторили мужчины, окружившие эту маленькую, соблазнительную в своем задоре женщину.
Но Горский ничего не замечал, казалось…
Раздался 1-ый звонок. Он прошел в уборную Ратмировой…
– Ольга Павловна, можно?
– Входите.
Она сидела у зеркала, тоже готовая к выходу с ролью в руках.
Он окинул ее опытным взглядом и тотчас же понял, что такая, как она, чистая и хорошая, для роли не годится.
– Что, не то? – угадав его мысль, спросила она тревожно.
– Не то, голубушка. Перцу в вас нет, – сознался он чистосердечно.
– Чего?
– Перцу!
Он засмеялась.
– Это как у Таниной?
– Как у Таниной.
– И непоправимо?
– Вы не рассердитесь, если я предложу вам выпить для храбрости и удали.
– Нет, не рассержусь. И вы думаете, это поможет?
– Попробуем.
Он крикнул проходившего бутафора, приказав ему принести в уборную бутылку шампанского.
Первый же бокал ударил ей в голову. Она не привыкла пить.
– Противно? – засмеялся он, видя, как забавно морщит она свой тонкий носик.
– Нет, ничего… Только вся роль из головы выскочила.
– Это только до выхода. На сцене заговорите. И что у вас за скверная привычка, барышня, зубрить роли в зубрежку? – сказал он и взял ее за руку.
– Что поделаешь, – школа! – как то виновато улыбнулась она и руки не отдернула против обыкновения.
Они помолчали.
В уборную заглянули две маленькие актрисы на «выходные» роли, хихикнули и скрылись.
И вдруг весь страх Ольги прошел и заменился каким-то необузданным весельем. В голове шумело. Горский – такой красивый с темной, замечательно шедшей к нему «наклейкой» и в светлом паре – ей ужасно нравился сегодня. И потом он так откровенно любовался ею.
Его горячий взгляд, обнимающий ее фигуру и смущал, и радовал ее.
– Какой вы интересный, – созналась она, краснея.
– Грим удачен, – постарался бросить он возможно равнодушнее, но голос его дрогнул.
– Как странно, – говорила она после второго бокала, заставившего ярко заискриться ее темные глаза: – вы Макс в жизни и Макс на сцене. Это ужасно удобно.
– Для кого удобно?
– Для партнерш. Для Елены Александровны… для меня…
– Для Елены, может быть… но не для вас… Что я вам…
И он сильнее сжал ее руку.
– Послушайте… – слабо сопротивлялась она, – я хочу еще, – и потянулась к бутылке.
– Нет, довольно… А то у вас кафешантанная звездочка вместо Лидии выйдет, – засмеялся он, удерживая ее руку и вдруг неожиданно притянул ее к себе и быстро впился в ее полуоткрытый влажный рот.
Ратмирова не вскрикнула… не протестовала. Она так и замерла, невольно прижимаясь к нему и затуманенными глазами смотрела снизу вверх, в его нестерпимо заблестевшие зрачки.
– На сцену… на сцену! – где то очень близко от уборной раздался хриплый голос режиссера.
* * *
Это была не игра, не исполнение, а сплошное торжество женщины над нервами толпы. Горячие, вакхические взгляды, горячие улыбки, нега, разлитая в мерцающих глазах, влажные губы, на которых, казалось, еще чувствовались поцелуи Горского, захватили толпу… Бьющий через край задор и вызывающая смелость, проходившие через всю роль, сделали Ратмирову неузнаваемой.
Она была бесподобна. Она превзошла и Макса Горского, и изо всех сил старавшуюся Киску и оставила их далеко за собой.
Киске не повезло…
Правда, театр был набит сверху до низу по утроенным бенефисным ценам, после каждого акта через оркестр передавались бесчисленные ящики и корзины, усердная молодежь не жалела рук, встречая бенефициантку и голосом, в котором не осталось ничего человеческого, выла имя Таниной, но Киска была слишком умная женщина, чтобы не понять, что пальма первенства осталась не за ней.
