Лидия Чарская
Тасино горе
Глава XXI
Первый труд. – M-me Коко. – Неожиданное превращение
– Эй, ты, лежебока! Вставай сию минуту и ставь самовар. Мне надо идти с хозяином повторить к вечеру мои упражнения, a Андрюшка опять болен и не может встать с постели! – говоря это, Роза раскачивала изо всех сил Тасю за плечи.
Ta открыла глаза и быстро вскочила с пола, не соображая что с ней и дико озираясь во все стороны.
– Ну, ну, нечего прохлаждаться! – крикнула маленькая плясунья, – иди, когда приказывают, a то будет плохо.
И она толкнула Тасю из её крошечного помещения прямо в грязную, маленькую, полутемную кухню, крикнув ей вдогонку:
– Да не забудь сапоги вычистить мужчинам! Слышишь?
Ставить самовар! Чистить сапоги!.. Думала ли когда-нибудь прежде Тася, что ей придется нести такие тяжелые обязанности. Как далека она была от этих мыслей, когда подставляла, бывало, няне свои маленькие ножки, чтобы старуха обувала ее, взрослую девятилетнюю девочку! И вот как зло судьба посмеялась над ней! Ей самой приходится исполнять тяжелую, непосильную работу. Но делать было нечего. Из соседнего помещения раздавался сердитый голос хозяина, наводивший неподдельный трепет на бедную девочку. Она видела однажды, как в её присутствии ставила самовар няня, и, с трудом перетащив тяжелую посуду с полки к печке, принялась за дело. Однако, нелегким показалось это дело неумелым маленьким ручонкам Таси! Уголья отсырели и не загорались. Самовар был холоден по-прежнему, a из жилой комнаты избы слышался грозный вопрос хозяина:
– Ну, что же, ты намерена оставить нас без чая, гадкая лентяйка?
Тася была в отчаянии.
В ту самую минуту, когда она, окончательно упав духом, готовилась пойти уже признаться господину Злыбину, что не в силах справиться с работой, дверь в кухню чуть приотворилась, и бледный, как смерть, Андрюша, едва передвигая ноги от слабости, переступил порог.
– Я пришел помочь тебе, – произнес он глухо, с трудом роняя слова с запекшихся от жара губ.
– Но ты упадешь сейчас! На тебе лица нет, – прошептала так же тихо девочка, бросаясь к нему навстречу, чтобы поддержать его.
– Нет, ничего, мне лучше чуточку. Вот я и пришел к тебе. Дай, помогу, – успокаивал он ее и дрожащими руками хлопотал около самовара.
– Ну, теперь готово, неси. A я сапоги почищу за тебя в это время, – также тихо, чтобы не быть услышанным в соседней комнате, произнес через несколько минут добрый мальчик.
Тася молча, благодарно взглянула на него и, с трудом, подняв самовар, потащила его в горницу.
– Ага! Наконец-то, – сердито встретил ее хозяин, и глаза его, устремленные на девочку, насмешливо блеснули. – Что, сообразила, что тут капризами ничего не поделаешь? Смирилась, небось!
И потом, помолчав с минуту, добавил снова:
– Пока я буду с ними (он кивнул на Петьку и Розу) в балагане готовиться к вечернему представлению, чтобы ты у меня и комнату прибрала, и полы вымыла, и обед сготовила. Андрюшка болен, не сегодня – завтра умрет, так чтобы ты у меня живо все это проделала, если не хочешь познакомиться с моей плеткою.
И с этими словами он быстро накинул на плечи порыжевшее от времени пальто, надел на голову старый, помятый цилиндр и в сопровождении детей вышел из избушки. Три собаки поплелись за ними. Они знали, что пришел час их работы.
Едва только дверь захлопнулась за хозяевами и ключ повернулся в замке снаружи (господин Злыбин не забыл запереть Тасю на время своего отсутствия), больной Андрюша позвал к себе девочку.
– Ты есть хочешь? – спросил он.
Тася сейчас только, при напоминании о еде, почувствовала голод. Немудрено. Со вчерашнего обеда в пансионе у неё не было во рту ни росинки.
– Ужасно хочу! – откровенно созналась она.
– Так налей себе чаю и поешь хлеба с колбасой; там на столе все стоит со вчерашнего дня, – сказал он и сам, с трудом двигая ослабевшие ноги, перешел из кухни в горницу.
На столе действительно валялись черствые куски хлеба и заплеснувший кусок копченой колбасы.
Тася, никогда в жизни не евшая ничего подобного, брезгливо морщась, поднесла ко рту то и друге. Несмотря на отвращение к подобного рода закуске голод заставил бедную девочку уничтожить все, что было на столе.
И только когда последний кусок был проглочен ею, она вспомнила, что не поделилась с Андрюшей своим скудным завтраком. Вспомнила и покраснела.
– Как же ты-то будешь! Я все съела, – с сокрушением в голосе произнесла она.
– Не беспокойся! – поторопился утешить ее добрый мальчик, – мне ничего не надо. Я очень страдаю. Грудь у меня так ломит, что и думать не приходится о еде. A ты теперь принимайся за работу. Постой-ка, я налью тебе в ведро воды и отыщу мыло и тряпку. Ты полы вымоешь прежде всего.
Вымыть полы! Ей, Тасе Стогунцевой, мыть полы в этом грязном закоптелом домишке! Она пришла в ужас от этой мысли. Но долго раздумывать ей не было времени. Андрюша с трудом притащил ведро в горницу и показал Тасе, что надо делать. Добрый мальчик очень охотно исполнил бы за нее работу, но едва он опустился на пол, как страшная боль в пояснице заставила его громко вскрикнуть.
– Нет, не могу! – простонал несчастный ребенок.
Тася бросилась к нему на помощь, помогла подняться и отвела его в крошечную полутемную каморку, где он спал на грязной сырой подстилке из соломы. Но мальчик, казалось, меньше думал о своих страданиях, нежели о делах Таси.
– Как-то ты справишься? – поминутно говорил он в промежутках между приступами мучительного кашля, – как-то удастся тебе приготовить обед и прибраться к приходу хозяина, бедняжечка.
И тут же он подробно объяснил Тасе, как надо жарить картофель и варить молочную похлебку.
Покончив с мытьем полов и уборкой, Тася присела отдохнуть немножко. Ей казалось, что ноги и руки у неё готовы отняться от усталости; все суставы болели, спину ломило, a между тем снова приходилось браться за работу. Теперь ей надо было сготовить обед. Тася, руководствуясь указаниями Андрюши, налила молоко в кастрюлю, положила туда муки и соли и поставила все это на плиту, заранее разведенную заботливыми руками её нового друга. Обжигая себе пальцы и поминутно вскрикивая от боли, девочка справилась кое-как с этой задачей и похлебка была готова через полчаса. Тогда, отставив ее на край плиты, Тася поспешила в комнату – перемыть посуду и приготовить все нужное к обеду.
Накрыв стол и покончив все приготовления к обеду Тася вернулась в кухню и… Вскрикнула от изумления и испуга. На плите не было горшка с похлебкой, a с вышины кухонной полки раздавалось какое-то подозрительное чавканье и причмокивание. Тася подняла голову кверху и обомлела. Под самым потолком кухни, свесив ноги с полки и обвив руками горшок с похлебкой, сидел Коко и с аппетитом уничтожал кушанье, поминутно опуская в него ложку. При этом его необычайно смешная обезьянья мордочка расплылась в счастливую и довольную улыбку.
Очевидно кушанье пришлось по вкусу обезьянке.
Но Тася, при виде этой картины, пришла в ужас. Что будет теперь с нею? Как поступит с ней господин Злыбин, когда узнает, что все они по её милости оставлены без обеда? Он наверное безжалостно накажет ее, ни в чем неповинную Тасю! Девочка вся вздрогнула при одной мысли о том, что ее ожидает.
Терять времени было нечего. Надо было во что бы то ни стало заставить Коко отдать горшок с похлебкой.
И Тася, осторожно приблизившись к обезьянке, подставила табурет, влезла на него и протянула руку, стараясь поймать проказницу, Но Коко был не промах и, прижимая к груди свою драгоценную ношу, пересел на другое место и выплеснул мимоходом из горшка добрую половину содержимого. При этом он, как ни в чем не бывало, поглядывал на девочку, строя ей самые милые и уморительные рожицы.
Тася пришла в ужас. Еще один подобный прыжок со стороны проказницы-обезьянки и в горшке не останется ничего.
– Коко, милый, дорогой Коко! – произнесла самым ласковым голосом девочка, – сойди сюда и отдай мне горшочек!
И она для большей убедительности с мольбой сложила руки на груди и смотрела на обезьянку. Обезьянка живо отставила горшок в сторону и, сложив передние лапки, уставилась глазами на Тасю с таким же умоляющим выражением, очевидно, передразнивая девочку. Это было очень забавно, и Тася не могла не улыбнуться проделке проказницы, несмотря на переживаемые ею страхи. Но когда Коко снова принялась за еду, ей уже было не до смеха.
– Противная обезьяна! Отдашь ли ты мне горшок! – гневно вскричала девочка, разом потеряв терпение и, топнув ногой, она погрозила кулаком обезьянке.
Каково же было её негодование, когда злополучная Коко поднял лапу и, уморительно гримасничая, передразнил ее снова.
– Ну, постой же, глупая обезьяна! – совершенно выйдя из себя, вскричала Тася, – я проучу тебя!
И она вскочила на стол, откуда было легче достать Кокошку. Но обезьяна не дремала в свою очередь. Быстрее молнии подняла она обеими руками горшок и, прежде чем Тася успела остановить ее, опрокинув его себе на голову, надела на подобие шляпы. Остатки похлебки потекли белыми ручейками по лапам и мордочке четвероногой проказницы. Забавно гримасничая и пофыркивая, она стала поспешно утираться и охорашиваться, как избалованный капризный ребенок, снова затем схватилась лапой за горшок и, приподнимая его, как шляпу над головой, стала расшаркиваться перед Тасей с самым уморительным видом.
В туже минуту ключ звякнул в замке, дверь скрипнула. С замирающим сердцем Тася приготовилась к расправе.
Вошел господин Злыбин и дети. Девочка с ужасом ждала, что они сейчас же потребуют обед и, не получив его, примутся за нее. Но ничего подобного не случилось. Лицо старого фокусника было очень сосредоточенно и серьезно. Очевидно, что-то важное произошло с ним в это утро. Так, по крайней мере, предполагала Тася и не ошиблась.
– Слушай девочка, – проговорил он, едва переступив порог комнаты, – сейчас мы уедем отсюда в большой город. Но в твоем настоящем виде тебе ехать нельзя. Поэтому вот тебе платье: пойди, одень его и возвращайся как можно скорее. Нельзя терять ни минуты времени. Поезд отходит через час.
Сказав это, он бросил в руки Таси небольшой сверток тряпья.
Девочка удалилась с узелком в клетушку и когда вернулась оттуда, то вряд ли кто из знакомых и друзей узнал бы теперь Тасю. Вместо простенького, но изящного платьица пансионерки на ней были надеты заплатанные во многих местах панталоны, стоптанные рыжие сапоги и куртка с чужого плеча, рукава которой едва доходили до кистей рук. На голове была мужская фуражка с помятым козырьком. Роза, помогавшая девочке одеваться, хохотала самым искренним образом при виде забавно жалкой фигуры Таси. Но и Злыбин, кажется, остался вполне доволен своей выдумкой.
– Только волосы выдают. Кудри, как у девочки, – пробурчал он себе под нос, оглядывая всю фигурку Таси пристальным, испытующим взглядом. – Ну, да это легко исправить, – добавил он и, прежде чем Тася могла опомниться, старый фокусник схватил со стола большие ножницы, какими обыкновенно кроят портные, и вмиг от красивых, глянцевитых кудрей девочки не осталось и следа.
Теперь ее вряд ли бы узнали даже самые близкие родные. Тася Стогунцева исчезла бесследно, уступив свое место тоненькому черноглазому мальчику с испуганным личиком и коротко остриженными кудрями.
– Ну, a теперь, – проговорил далеко неласковым тоном господин Злыбин, обращаясь к девочке, – изволь забыть раз навсегда твое имя, фамилию и прочее. Отныне ты мой племянник, брат Андрея, и зовут тебя Толька, Анатолий, понимаешь? A на афише ты будешь называться маленький Тото, фокусник Тото. Слышишь?
– Слышу! – робко проронила Тася.
– И чтобы тебе в голову не пришло жаловаться кому бы то ни было на хозяина или разыскивать родных и друзей! Слышишь? По дороге не смей ни с кем вступать в разговоры! За первое слово, обращенное к чужим, я тебя так отхлещу моей плеткой, что у тебя раз навсегда отпадет охота искать спасения. – И произнеся эту внушительно-суровую речь, господин Злыбин захлопотал с отъездом.
Глава XXII
Новая пытка. – Коко в роли парикмахера. – Побег
НОВОЕ
БЛЕСТЯЩЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
МАЛОЛЕТНИЙ ТОТО – ДИТЯ ВОЗДУХА. ЧУДО-РЕБЕНОК.
САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ЗРЕЛИЩЕ СЕЗОНА!
ВСЕГО ТРИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ!
Странствующая труппа известного европейского фокусника, неподражаемого господина Злыбина.
Плата за вход от 2 руб. до 20 коп.
Так гласила ярко размалеванная пестрыми красками афиша, прибитая к дверям небольшого круглого здания, находившегося в предместье Москвы.
В то время как толпа зевак рассматривала афишу, на которой, помимо заманчивого объявления, были изображены прыгающие через обручи собаки, стреляющая из револьвера обезьянка и человек, глотающий шпаги, внутри круглого здания шла обычная работа.
На земляном полукруглой площадки, где давалось само представление, были воткнуты два шеста, между которыми чуть трепетала протянутая на две сажени от земли проволока. Под проволокой были положены матрацы и густо насыпаны опилки на случай падения жонглирующих акробатов.
Господин Злыбин стоял у одного из столбов, держась за него рукою. Перед ним находилась крошечная робкая фигурка мальчика, с мольбой смотревшего на него своими большими испуганными глазами.
Всего две недели прошло с тех пор, как Тася попала в руки фокусника, a никто бы не узнал в этом притихшем, кротком, измученном ребенке прежнюю непокорную, дерзкую и капризную девочку. Постоянный страх наказания, тяжелая домашняя работа и, наконец, ужасные и головоломные упражнения, которыми полдня занимался с ней хозяин, все это окончательно изменило крутой и тяжелый характер девочки. От прежней Таси осталась одна внешность, да и то сильно, почти до неузнаваемости измененная. Всегда прежде блестевшие задором глазки девочки теперь приняли грустное выражение; губы, надувавшиеся поминутно на все, что не приходилось по нраву их владелице, научились улыбаться теперь тихой, покорной улыбкой.
Девочка только теперь поняла, как не права она была и дома, и в пансионе, сколько горя причиняла она окружающим, каким она была злым, нехорошим ребенком.
Каждый вечер, ложась в постель или попросту на жесткую лавку, приютившуюся в одной из каморок циркового балагана, Тася горячо молила Бога простить ей её былые грехи и сделать чудо – вернуть ее к её милой мамочке, Лене, няне и всем тем, кто ее так любил и кому она причинила столько огорчений. Даже m-lle Marie казалась ей теперь ангелом доброты в сравнении с жестоким хозяином и злыми Петькой и Розой. Один Андрюша еще скрашивал ей её тяжелое существование своими ласковыми разговорами и утешениями, но Андрюша с каждым днем все делался слабее и слабее и почти не сходил теперь с кровати. И все бы вынесла Тася без ропота и смиренно, как наказание за свой дурной нрав, но одного она вынести была не в силах: она не могла научиться тем фокусам и акробатическим проделкам, которым обучал ее ежедневно хозяин. Она научилась стряпать обед, мыть и убирать посуду, приводить в порядок их балаган, который был известен в квартале под громким именем цирка, но стоять на шесте на высоте двух саженей от земли, или, балансируя руками, скользить по тонкой проволоке, этому долго не могла выучиться Тася. Многих усилий стоило старому фокуснику заставить девочку выполнить намеченные упражнения. Много синяков и рубцов насчитывалось на тельце Таси, прежде чем она решилась исполнить желание своего мучителя. Но хозяин достиг своего: Тася ходит по проволоке и выкидывает разные акробатические фокусы на шесте. Завтра она выйдет в первый раз перед публикой, в качестве «Чудо-ребенка» или «Дитяти-воздуха», о чем торжественно гласит разноцветная афиша.
Сегодня господин Злыбин требует повторить упражнения несколько раз. A Тася, как нарочно, так устала! Ей хочется забиться в какой-нибудь темный угол и уснуть крепко, крепко. «Ах, если бы можно было отказаться от этих упражнений!» – думает бедная, измученная Тася. Но нет: надо снова взбираться по шесту и проделать все то, что требует её мучитель. И беда, если она не исполнит требуемого. У старого фокусника его плетка с собою…
Сегодня, к счастью, старый фокусник доволен Тасей. Он помог слезть с трапеции робевшей девочке и, погладив по головке, отпустил ее отдыхать.
Тася с облегченным вздохом направилась в свою каморку, находившуюся поблизости арены, с целью соснуть хоть с полчаса времени, как внезапно её внимание было привлечено легким шумом в соседней с её помещением комнате плясуньи Розы.
Этот шум показался подозрительным девочке. С трудом поднявшись со своего жесткого ложа она прошла туда и, приоткрыв дверь, остановилась на пороге, пораженная странным зрелищем: в углу, на убогой, но чисто прибранной кроватке, – благодаря стараниям той же Таси, которая заведовала чистотой и убранством балагана, крепко спала утомленная утренней репетицией, Роза. Но, Боже мой, что сталось с густой черной косой девочки! Она была отрезана до шеи и черные пряди глянцевито-блестящих локонов валялись на полу около постели. A на комоде, стоявшем тут же, в углу, опрокидывая банки с пудрой и помадой, строя перед зеркалом самые невозможные рожицы, Коко плясал какой-то неведомый танец, потряхивая в воздухе рукой, вооруженной большими портняжными ножницами, теми самыми ножницами, которыми две недели тому назад обстриг старый фокусник Тасю. В одну минуту Тася поняла все. Обезьянка, присутствовавшая при стрижке Тасиных локонов, пожелала проделать то же и с головой Розы и с успехом исполнила свой замысел.
– Роза! Роза! Проснитесь! – закричала не своим голосом Тася. – Она отрезала вам волосы! Она отрезала вам косу! – теребя сонную девочку лепетала она в страхе.
Маленькая плясунья открыла заспанные глаза и, ровно ничего не понимая, вытаращила их на Тасю.
Вдруг взгляд её упал на отрезанную косу, валявшуюся на полу.
Роза вздрогнула, побледнела и крик злобы, ужаса и отчаяния вылетел из её груди. В туже минуту глаза её обежали комнату и встретились с недоумевающе мигающими глазками обезьянки. Роза не нуждалась в пояснении. Маленькая преступница была на лицо.
– Постой ты у меня, скверная зверюшка! – в бешенстве вскричала Роза и, схватив валявшуюся на полу палку, она замахнулась ею на Коко…
Пронзительный крик прозвучал коротким звуком в крошечной комнатке, потом бесчувственный Коко, перевернувшись в воздухе, мягко шлепнулся на пол.
– Ага, не нравится! – кричала, не помня себя, рассвирепевшая девочка и снова замахнулась палкой, чтобы вторично ударить несчастного зверька.
– Ради Бога, не троньте его! Вы разве не видите! Ему худо! – вскричала Тася, с трудом удерживая за руку разошедшуюся в своем гневе плясунью.
– Не говори вздора! Эта хитрая обезьяна умеет притворяться, чтобы избежать наказания, – кричала взбешенная Роза и взмахнула палкой.
Но тихий стон, вырвавшийся из грудки маленького зверька, остановил ее вовремя, потом тельце несчастного Коко судорожно встрепенулось, глаза широко раскрылись, исполненные мучительного выражения, похожие, как две капли воды, на глаза человека, потом он вздрогнул ещё раз и, вытянувшись во всю свою длину, остался неподвижным посреди комнаты.
– Он умер! – прошептала испуганно Тася.
– Вздор! – возразила Роза и изо всех сил подкинула тело обезьяны ногой в воздух.
Но злополучное маленькое тельце снова неподвижно, как мешок, распростерлось на полу. Тогда наступила очередь Розы придти в ужас. Девочка вздрогнула всем телом. Бледная, как смерть, она металась по комнате и, хватаясь за голову, стонала: – Она убита! Она убита! Что делать? Что делать? Хозяин дал большие деньги за Коко! Эта обезьянка редкой породы! Он прибьет теперь меня за нее до смерти! A это все ты – неожиданно накинулась она на Тасю, – пришла бы ты вовремя, и мои волосы были бы целы и Коко остался бы жив! Все ты, гадкая, скверная лентяйка! Небось, спала себе сладким сном и нимало не заботилась о нас…: Ну, так и отвечай сама! Слышишь? Ты убила Коко, a не я! Так и скажу хозяину, когда он кончит заниматься с собаками. Пусть он разделается с тобой хорошенько! Ты стоишь этого, дрянная, гадкая лентяйка. Не сумела усмотреть за обезьяной и пеняй на себя за это. Ты ее убила! Ты ударила ее палкой, a я ничего не знаю! Я в это время спала! Да, да, спала! Так и скажу хозяину и пусть он бьет тебя сколько угодно… Пусть! Пусть! Пусть!
И с этими словами Роза выбежала из комнаты злая, возбужденная и взволнованная, оставив Тасю наедине с мертвым Коко.
Глава XXIII
Побег
Роза ушла, a Тася осталась перепуганная на смерть словами злой девочки. Она знала, что маленькая плясунья сдержит свое обещание и оклевещет ее, Тасю, налгав на нее. Знала и то, что от господина Злыбина нечего было ждать пощады. За потерю Коко он до смерти забьет ее, Тасю.
Дрожь пробежала по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и болит, как разбитое. Она вся в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать дорогую маму, сестру, брата, милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и умрет, как умер Коко от удара Розы.
Надо избежать этого наказания, ей надо уйти во что бы то ни стало из цирка. Сейчас! Сию минуту, пока Роза не успела еще пожаловаться хозяину и еще не хватились Таси. Сейчас все так заняты своим делом, что её не заметят, пожалуй. Собаки повторяют свои штуки на арене, Петька и господин Злыбин с ними, Роза пошла туда же… Самый удобный для бегства момент. Только Андрюшу жалко. Жаль уйти, не простившись с больным мальчиком, который был так добр к ней, Тасе… Но она всей душой благодарна Андрюше, a уйдет, не повидав его… Нельзя медлить ни минуты!
– Нельзя медлить ни минуты! – еще раз повторила Тася и, бросив прощальный взгляд на мертвое тельце обезьянки, которая так часто потешала ее своими ужимками и огорчала проказами, быстро проскользнула к выходу, как была, в своем легком костюмчике мальчика, позабыв даже надеть свой старенький картуз.
Был холодный декабрьский вечер. На городских часах пробило шесть, но зимой дни темны и коротки, и неудивительно, что на дворе стояла настоящая ночь. Холодный ветер пронизывал насквозь одежду Таси. Дрожь озноба начинала трясти девочку, но, не обращая внимания на холод и стужу, она бежала, подпрыгивая на ходу, все прибавляя и прибавляя шагу.
Балаган, отданный в распоряжение труппе фокусника, стоял почти на конце квартала, и за ним сразу начинался большой старый парк, примыкавший к городу. Летом должно было быть чудно хорошо в этом парке, но теперь огромные сугробы снега сплошь покрыли его аллеи и дорожки. Деревья стояли совсем серебряные от инея, a над всей этой белой полосой темнело темное зимнее небо, осыпанное миллиардами звезд.
Девочка смотрела на звездное небо, на белые сугробы и шла все тише и тише. Силы оставляли ее. Озноб делался сильнее. Мысли вязались с трудом в утомленной головке Таси. Странная ломота охватывала все тело.
«Я, кажется, больна! – подумала она. – Уж не вернуться ли назад!» – мелькнула нерешительная мысль в голове девочки, но она тот час же с ужасом отклонила ее.
– Нет! Нет! Ни за что! Там ждут побои и муки, a здесь, кто знает, может быть, я встречу кого-нибудь, кто укажет мне дорогу на вокзал. Упрошу посадить меня в поезд и довезти до нашего города, где пансион. A оттуда к маме! К милой, дорогой маме, чтобы уж никогда не разлучаться с ней, никогда не огорчать ее дурными, злыми выходками… Никогда! Ты слышишь, Господи! – прошептали посиневшие от холода губы девочки, и она подняла исполненный мольбы взор к небу.
И вдруг ноги её подогнулись, она вся пошатнулась и, обессиленная усталостью и волнением, опустилась в мягкий сугроб снега. Глаза её тотчас же закрылись, скованные дремотой, и она сразу уснула болезненным, чутким сном…
Сладкий сон приснился Тасе. Точно она идет по саду в их чудном «Райском» и никого не находит там – ни мамы, ни Марьи Васильевны, ни няни с Леной.
– Где наши? – спрашивает она мальчишку-садовника, попавшегося ей на дороге. – Где наши, Васютка?
– A разве вы не знаете, барышня: мамаша вас поехали разыскивать, – отвечал тот, – страх как напужались они! Из пансиона вам прислали сказать, что будто вы пропали… A вот и барышня и нянюшка идут.
– Леночка! Нянечка! – кричат Тася и бросается к ним.
Поцелуи… Объятья… Смех и слезы.
– A мама, мама где же? – рыдая, спрашивает Тася Леночку.
– Мама? Да ведь она тебя ищет. Только она вернется скоро, я чувствую, – лепечет Тасе её милая старшая сестренка. – Да вот она, разве ты не видишь?
Тася смотрит вперед и видит: к ней бежит мама по дорожке цветника, счастливая, радостная, взволнованная.
– Мама! – кричит Тася, – милая, родная, я исправилась, я другая стала теперь, – и падает на грудь мамы, охватившей ее своими нежными руками.
Но это был только сон, и Тася проснулась.
